«Бычье – оно и в Африке бычье» -
слова учителя биологии и географии из моего далекого детства.
Как уже тысячи лет велась традиция, вставало солнце над пальмовым лесом, где-то на юге Африки, озаряя своим нежным теплом пробудившихся зверей и птиц.
Вставало оно и над головами племени Мубмо-Юмбо, которое уже во всю обильно плевалась в ладони – то ли, чтобы предоставить божеству рассвета душу, то ли чтобы просто стереть с них накопившуюся грязь перед завтраком.
Миролюбивый вождь, которому под утро пригрезилось, что он кусает за бок луну, разбудил спящего престарелого жреца, стянув его за звериную шкуру с дерева на землю. Тот грохнулся подняв пыль, на землю, и испустив душераздирающее « доброе утро» перебудил все племя. Он бы и послал своего начальница к африканской чертовой бабушке, но на вождя было больно смотреть. Его величество испытывали голод.
Осмотревшись вокруг, вождь заметил три дубинки и несколько бесхозно лежащих на титях молодых лысых девиц воинов и и ласковым прикосновением ногой по животу разбудил и обоих. Те было, хотели воспротивиться приходу нового дня, но не тут-то было. Грозное мычание пузатого коротконогого вождя быстро вернуло дремавших к реальности и они, плюнув, растерли на ладонях слюну.
Завтрак ожидался ещё не скоро. Он мог состояться и этим утром и через три дня под вечер – как повезет охотникам. Поэтому предприимчивый начальник племени быстро переквалифицировал мужественных воинов в не менее мужественных охотников, распределив на восемь человек поровну, справедливо, как ему казалось, три нашедшиеся ранее дубинки.
Состав этого малого развед-отряда, даже для такого скромного количества, был довольно разношерстный. Один войн был похож на пальму: такой же высокий, тощий, согнутый и лохматый. Другой, стоявший рядом чем-то напоминал самого вождя: маленький, круглый и лысый. Третий был стариком, и на дубину опирался как на трость. Четвертый скорее был малолетним карапузом, ошибкой затесавшимся в отряд … В общем объединяло их всех только одна единодушная радость, перекосившая их сонные физиономии.
На охоту отправили восемь охотников– ровно столько, сколько, по меркам вождя , необходимо для поимки какого-нибудь кабана-бородавочника, либо для того, чтобы хотя бы шестеро из них вернулись на родину сытыми и не бросались на других членов племени.
Вождь долго что-то им втолковывал, описывая в воздухе размеры, сопровождаемые неистовым уканием и буканием. Охотники же смотрели на него как-то без особого энтузиазма, иногда тактично позевывая, поэтому когда торжественным харканьем трясущийся в конвульсиях жрец благословил их на путь – каждый отправился в ту сторону, куда его повели (черти )духи.
Только их и видели.
Прошло два дня, а вестей от охотников все ещё не было. Вождь угрюмо сидел, смотря на восход и то и дело пытался отскрести с ладоней грязь. Жрец все два дня, то ли от благоговения, то ли от голода разговаривал с куском палена, оставшегося после костра. Остальная часть племени, выжидающе, с надеждой смотрела на две выдающиеся фигуры своего общества.
Все бы оно было хорошо, только под конец третьего дня в гости к Мубмо-Юмбо затесались тощие антропологи. Те, из того, что поняли, бедные Мубмо-Юмбчане приперлись откуда-то с севера и то и дело о чем-то своем неустанно бубнели, залезая со своими микроскопами то в рот, то с камерами в глаза, а то и вовсе с биноклем в жопу. Чего они этим добивались, жители племени сами уразуметь не могли, а растолковать было некому. Вождь, гордо проигнорировав их, по-прежнему мечтательно созерцал даль. Жрец уже совсем обуянив, без устали рылся в своих несметных сокровищах, зарытых под паленом и рвал какую-то подозрительную травку, растущую неполалеку. Войны бесследно пропали.
На четвертый день сего антропологи, стали втирать какое –то христианство и демократию ничего не понимающим аборигенам, ещё не успевшим прийти в себя после дебоша вождя. Все они сидели вокруг и поплевывая в ладоши вопросительно смотрели на святящихся божественными искрами антропологов, втолковывавших им о важности перекрещенных поленьев и построении в ряд за какой-то коробочкой с дырочкой.
На пятый день на горизонте появились первые следы жизни и вождь, не теряя своей важности, приказал поймать заплутавшего охотника и посадить его в клетку. Клетку нашли моментально, ещё два для назад сооруженную антропологами якобы для зверей. К обеду число пленных увеличилось втрое, но даже пообедать вождю не посчастливилось.
Пока вождь расхаживал, пуская слюни, воинственные охотники спали в клетке, подложив под свои грязные руки дубинки, жрец, совсем ополоумев бегал вокруг костра, что-то пританцовывая и улюлюкая, словно призывал дождь в саванну, а племя, устав наблюдать за вождем слушала сказки антропологов про христианство и демократию и тихонько посапывало.
На шестой день, племя как зомби кружило вокруг антропологов жующих бутерброды с колбасой, пересказывая друг другу знаменательный сон вождя. Жрец в этот день притих – видимо войдя в голодный транс, а сам вождь попросту спал на своем посту.
То ли с завести, что тот снова кусает во сне луну, то ли ошалев от голода, то ли наконец поняв бессвязные речи антропологов племя свергло своего, ничего не подозревающего, спящего вождя, заперев его с тремя, только-только продравшими глаза, войнами в клетке.
На счастье вождю и на зависть всему остальному племени те оказались сытыми, и только антропологи поняли, куда делась остальная часть отряда.
Собравшись вокруг костра, и окружив в грозное кольцо жреца, стали выяснять, на кого возложить миссию главнокомандующего племенем. Пока выбирали, успели девять раз перессориться, три раза подраться и даже обглодать гости наивной оппозиции, назначенной на пост, антропологами.
Терзаясь в меньших кругах терпимыми муками совести и в больших нестерпимыми карами голода стали отчаянно взирать на небо, с которого ждали, видимо камнем на голову, ответа.
На седьмой день после чудесного видения вождя, наконец, вышел из комы главный жрец племени. Каматозник, под общее восклицание негодующего африканского общества, достал из закладок шкуры какую-то странную растолченную травку и бросил её в догорающий костер.
Дым мирно расползался окутывая собой все поселение успокоившихся мумба-юмба, повеселевших антропологов и опьяневших в округе зверей.
Увидев духов, аборигены, было, хотели выбрать жреца, в качестве вождя, но взглянув на грозное рычание самого экс-вождя в клетке, жрец вежливо отказался. Тогда, обкурившееся в конец племя, само обратило внимание на вождя и ему, почему-то показалось, что нет лучшей кандидатуры на пост вождя, чем сам вождь.
Грозно водрузившись на одну из пальм, вождь окинул своим хозяйственным взглядом ничего не подозревавшим доселе антропологов и, почти рыча, пригрозил им оставшимися в клетке доблестными войнами, успевшими к этому времени изголодаться.
В край обезумевшая от голода часть племени ринулась на антропологов, замахав наскоро сооруженными из сухих поленьев дубинками в надежде полакомиться заморским мясом, но антропологов и след простыл. К счастью поблизости оказались выбредшие на запах травки дикие животные, которых толпа в первозданном виде съела буквально на ходу.
Племя, наполнив свои желудки, мирно спало под пальмой голодного и отощавшего, но грозного вождя. Обкурившийся жрец карабкался на трухлявый сук, видимо узрев в нем кровать, и ласково желал спокойной ночи дереву вождя. Сам вождь, слушая колыбель своего желудка, мирно посапывал, глядя на луну и предвосхищая ещё один из тех приятных снов, которые грезятся под утро.