ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВ-КРАВ
И камни молчат, как рыбы…
Включил недавно одну из тех станций, что сутками крутят музыку прошлых лет. Старый вальс: «Школьные годы чудесные…» Большой Детский Хор Всесоюзного радио и телевидения. Ныне, как и Союз, покойный. Тот самый, в котором когда-то блистал советский Робертино – Серёжа Парамонов...
Как-то, может, для сравнения или назидания мне показали упитанного и довольного жизнью макаронника забальзаковского, если такой ещё существует для мужиков, возраста. Владелец сети ресторанов в Палермо, Неаполе и Багдаде, - наш давний любимец Робертино Лоретти. (- Поедем в Неаполь, поедем в Багдад! – Но дочка сказала: - Хочу в Ленинград!) Потом речь пошла о грустной истории Серёжи Парамонова, который не выдержал «медных труб» и, потеряв свой ангельский голос, потерял вместе с ним цель и вкус к жизни. Спился, посадил себе печень и умер, так и не открыв ни одного ресторана. «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…»
А этот, другой, иногда даже и поёт. Даёт, так сказать, концерты. А что? «Лодка легка моя, вёсла большие. Санта-Лючия! Санта-Лючия!» (Как! Вы всё ещё ловите мышей?! – Признаюсь, только для развлеченья.)
Вино Эреба – не только для развлеченья, это напиток, обратный непентису По и дурман славы одновременно. А пить и при этом не пьянеть у нас как-то не принято. Национальная, блин, традиция. Как, скажем, хождение в брюках или sans culottes – в зависимости от вкуса и возраста, - шотландцы натурально разбрелись по романам Скотта. Вот поэтому-то наш общевойсковой коэффициент благополучия и тянет всегда налево. Разумеется, от нуля. И судьба Серёжи Парамонова – тому лишнее подтверждение.
И что мы вообще за нация-то такая? Лучшие писатели пропадают в богадельне для бомжей, во всех возможных смыслах заеденные вшами. Уникальные русские артисты, всеми брошенные и забытые, умирают почти от голода. А легендарнейшим, непревзойдённым в мире разведчикам, остаётся последняя привилегия – вечный покой в кем-то приватизированной почве. (Шаламов, Новиков, Коцюбинский,…)
Страшно, если никто не вспомнит о Тебе, когда Тебя уже здесь не будет.
А почему, собственно, страшно? Чего такого тут жуткого? Всё нормально. «Всё нормально, старик, всё в порядке…» Пока мы пролетаем мимо третьего этажа, и до мостовой, можно считать, парсеки. Стоит ли беспокоиться? Ерунда! «Жизнь = это игра в кости».
Но я ведь хотел Тебе спеть не о том. Сбил меня итальянец на макароны. А я ведь хотел про «школьные годы». Признаюсь, что слушать спокойно и сдержанно вальс тот никак не могу. Звуки его словно сбивают дыхание. И сейчас, и тридцать лет назад, да и, пожалуй, назад все сорок. «Как они быстро летят, их не воротишь назад…» Может, память моя настроена на тот ласково-майский лад второй половины пятидесятых.
Кажется, будто было вчера…
Вот солнечные лучи скользят по стеклу письменного стола, и тёплый ветер колышет оконную занавеску. Майский жук залетел к нам в комнату и теперь ползает по листьям кабинетной пальмы. Двадцать третье мая пятьдесят седьмого года. Я закончил четвёртый класс. И как же незаметно подкралось лето! Даже завод «Клейтук» по этому случаю перестал варить клей и заблагоухал «Красным маком». И никто ведь тогда при словах «мак» или «конопля» не мог и подумать о «белой тропе» героина!
Какое розовое, прочное и неизношенное время!
Я взял жука и вышел на балкон. Внизу кто-то крутил пластинку Бейбутова. Вокруг двуногой доски толпились свободные от наук и трудов мужики и который раз безуспешно убивали в себе козла. Я посадил жука на перила балкона. И он стал старательно собирать под спинные крышки свои слюдяные крылышки. Он долго готовился. И вдруг, набравшись сил, полетел. На Запад, к ещё такому высокому солнцу. Это был последний майский жук, которого я видел в своей жизни.
«Мы гоняли вчера голубей, завтра…»
Нет, никогда уже завтра не наступит твоё «вчера». Любое мгновение уникально, и не удастся тебе второй раз съесть когда-то съеденное мороженое. Гераклит прав. Ты можешь войти в реку дважды, но это будет совсем другая река.
И ты никогда больше не увидишь тот замёрзший лесной ручей на дне глубокого оврага, куда ты, зелёный второклассник, едва не провалился в обжигающе-ледяную воду.
И никогда уже больше не развернётся перед тобой прозрачная берёзовая роща и та смешная чёрно-жёлтая птичка не запрыгает с ветки на ветку.
И, быть может, только во сне, на какое-то неуловимое мгновение, ты узнаешь себя в двухлетнем мальчике, бегущим сквозь сеть солнечных зайчиков по густой липовой аллее навстречу улыбающейся женщине, готовой взять тебя на руки.
И не промчишься ты больше по свежей лыжне, догоняя девушку в синем свитере, и не спугнёшь пушистого зверька, серебряной стрелой метнувшегося по стволу сосны к бездонному небу.
И никогда больше не прозвенит для тебя ни первый, ни последний звонок, и ты никогда уже больше не пройдёшь по ночной Москве, держа в своей руке руку первой красавицы твоего выпускного класса…
«Как они быстро летят, их не воротишь назад…»
Река времени… Лета…
Куда ты бежишь вода? Сама не знаешь – куда…
Об этом, конечно, могли бы камни сказать и рыбы.
Но рыбы молчат,
И камни молчат, как рыбы…
……………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………………….