Павел Шилов
Демон моей души
Рассказ
Артём Леонидович Лицемеров, начальник цеха химического завода, был очень зол на председателя цехового комитета профсоюза Инну Павловну Гордиенко за то, что она не смогла доказать строптивому слесарю и группе аппаратчиков, которые подвергли сомнению его распоряжение, будь то бы их несправедливо лишили тринадцатой зарплаты. Этот факт принял общественную огласку. И вот теперь Артём Леонидович скрипел зубами и зло ухмылялся про себя:
«Ты, Инночка, долго будешь помнить меня. Может быть, даже до гробовой доски. Уж, я то тебе устрою весёлую жизнь. Осталось немного ждать. Скоро, скоро я увижу твоё падение. Ох, и отведу же душу. Какая это сладость увидеть человека поверженным. Ох!»
Он чуть вслух не высказал свои желания, которые бы дали негативную окраску его души. Он мысленно гнал машину, мол, Астахов, жми на всю железку, сил больше нет терпеть, и, не выдержав душевного напряжения, крикнул:
- Витька, мать твою за ногу. Ты что уснул за рулём-то? Гони! Гони!
Он не мог сидеть спокойно, его трясло. Лицо, покрытое красными пятнами, выражало сильную работу мозга. Глаза сверкали кощунственным блеском, скрипели зубы. И весь он был как натянутая струна, готовая в любую минуту оборваться и сильно ударить.
Водитель Астахов на выпады своего шефа не ответил. Он крепко держался за руль, ведь песчаная извилистая дорога петляла среди соснового бора, и не дай Бог врезаться в живую деревину.
«Этот пёс опять задумал что-то подлое, - подумал Астахов, - ведь не зря тебя называют академиком подлости. Нет на тебя управы – гнида. Как захватил людей за глотку, сам-то пробка пробкой, даже в свою бытность на аппаратчика сдать не смог. Чертежи смотришь наоборот, будто чего-то понимаешь. Я-то тебя знаю, но и меня ты впутал в свои тёмные делишки. Не крепок я оказался. Ох, не крепок! Да и как тут иначе, ведь сомнёшь как былинку. Если бы я не выпивал, да мало мальски знал законы. Тогда можно было бы с тобой побороться. А так!»
Прокричала встревоженная сойка. Астахов, слушая шум мотора, вздыхал:
- Перегрелся, дружок. Старенький уже. Осталось немного, скоро отдохнём.
- Витька, чего бурчишь себе под нос? – спросил его шеф Артём Лицемеров, - что и тебе уже невтерпёж?
- Мотор перегрелся, может захлебнуться.
- Обещали новую, только не кисни.
Машина бежала не так уж тихо, но и не быстро. Вскоре они увидели встречающих их мужиков, которые в готовой улыбке стояли на обочине дороги около уже готовой к использованию бани. Грузовик серый от пыли и грязи остановился, тяжело дыша паром из радиатора.
Тяжёлый, толстый, приземистый, как будто корявый пень, Лицемеров вывалился из кабины и зычно крикнул:
- Ну как живёт, Степанкино?
Его лицо лоснилось от пота. Он добродушно и самодовольно улыбался маслянистыми глазами в преддверии кутежа и русской парной бани с резким охлаждением тела в реке. Не выскажешь наслаждения, когда из парилки, да сразу в холодную воду. Сердце ощущает сильную перегрузку, но это-то и создаёт сильный эффект. Как бы проваливаешься с головой в пучину сильнейшего холода. Но организм справляется, и ты уже чувствуешь победу и наслаждение, выпрыгиваешь и снова в парилку, где горят волосы, но как ни странно, тело живёт.
В этот день река была тиха и молчалива. Солнце серебрило слегка набегавшие волны, временами всплескивала рыба, и опять наступала тишина. Проходили отдыхающие и завистью, косясь на баню, где слышался весёлый разговор и подшучивание, вздыхали, мол, живут же люди.
- Васька, как банька? – спросил Лицемеров стоявшего рядышком с ним директора базы отдыха Валуева.
- Леонидыч, как всегда. Вы что мне уже не доверяете? – обидчиво скривил тонкие губы директор базы отдыха.
- Валуев, да брось ты обижаться, как красная девица, мы же с тобой мужики, - хотел было сказать Артём Леонидыч, поперхнувшись словами, продолжил успокоительно, - давайте разгружаться.
Он улыбнулся маняще и задиристо, так по-свойски и по-домашнему, что из кузова машины стали выгружаться мужчины и женщины с туесками и авоськами и, улыбаясь, и хлопая друг друга по заду, устремились в баню. Баня была на два отсека: мужская и женская. И сходились мужики и женщины только за трапезу в общей комнате.
Изогнувшись над запылённой машиной, высокий и плечистый, с наколками на руках и груди, водитель Астахов выдохнул из себя сгусток желчи: «И чего я тебя гоняю. У, чёртовы ублюдки, нажрутся, а потом вези их обратно. Мне рабочие дни ставят, отгулы дают. Ну и деньгами не обижают. Приспособились, а дома говорят, мол, в колхоз ездили, помогать сельскому хозяйству».
Он был высок и широкоплеч. Тёмные с проседью волосы спустились на высокий, выпуклый лоб, где в глубоких глазницах находились умные, карие глаза. Длинные, сильные руки бережно скользили по двигателю и капоту. Двигатель вздыхал, выбрасывая из-под крышки радиатора пар.
«Опять вскипела вода, - подумал Астахов, - ладно остынет, долью».
- Витька, ты чего резину тянешь, смотри, как женщины истосковались? – крикнул Леонидыч.
Водитель, согнувшись, будто его придавили огромной тяжестью, тронулся к бане. Шеф похлопал его по плечу, дескать, ох, Витька, и погуляем. Нам надо снять стрессовое напряжение, накопленное за неделю. А как же иначе, человек – не машина, это понимать надо.
- Инна Павловна, а побыстрей нельзя? – изобразив на своём одутловатом лице просительную улыбочку ангела, выдохнул протяжно Лицемеров, - так хочется, так хочется побыстрее.
Гордиенко вся зарделась. Ей двадцать восемь лет. Она ещё не потеряла своей свежести и очаровательности. А тёмные, длинные волосы почти до самого пояса были на роспуск. Нежные, мягкие руки, отвыкшие от физического труда, порхали над столом, как белые чайки. Она улыбалась, поглядывая как в предбаннике, раздевался её шеф. Тело его покачивалось как болотная тина, когда вступала нога человека. Он разделся – груда мяса и жира и, ступая полными ногами по полу, пошёл в парилку. При этом шепнул ей на ухо:
- Инночка, ты у меня прелесть. Таких женщин я не встречал ещё в своей жизни, что губки, что фигурка, что глаза. Ну, слов не хватает, чтобы высказать своё восхищение тобой.
Он нежно поцеловал её в щёчку, а сам подумал: «Тварь божья, я тебе сделаю, быстро слетит красота-то с твоей мордашки. Ты будешь мне служить преданно и бездумно. Ишь, пустилась в демагогию. Да кто ты такая, чтобы меня ослушаться. Я тебя подобрал выброшенную со стройки. А ты гляди-ко наела телеса-то. Паскуда».
И крикнул, не сдерживая себя от гнева:
- Валуев – чума болотная, почему веники не свежие?
И понеслось по лесу эхо: чума-а-а болот-на-я-я.
Директор базы отдыха дрожащими руками выхватил из ножен самодельный нож, и на полусогнутых побежал искать берёзу. Он не оглядывался, боясь накликать на себя гнев хозяина, шепча про себя:
«У, гад! Житья от тебя нет, а ещё на заводе тебя считают человеком нового веяния. Мне бы такое положение. Ведь совсем бездарь, а смотри что вытворяет. Все бегают вокруг него. Не будешь бегать, вылетишь с треском. Вот, я, например – директор базы отдыха, переведён же слесарем шестого разряда. Мне и вредность идёт, да и неплохие деньги. Не буду ему служить, платить не будет. Вредности осталось добить два года. Куда денешься? Чем там задыхаться в окислах азота и аммиака, лучше служить этому ублюдку. Глядишь и здоровье своё сохранишь. Боже, все мы зависим от него. И когда это только кончится? А здесь неплохо. Дыши свежим воздухом, купайся. Чего ещё человеку надо? Да кто бы другой, мыл бы ему ноги и пил бы эту воду, а я всего на всего ему только служу».
Валуев лихорадочно начал гнуть молодую берёзку и срезать с неё ветки. Этот нож подарил ему Леонидыч со словами, мол, ты в лесу, тебе пригодится. Чем чёрт не шутит, лес всё же. Чёрная блестящая ручка из эбонита, сверкает как вороново крыло. Наконечник из нержавеющей стали классно подогнал к ручке. А само лезвие специально отковывают в кузнице. Здесь металл нужен особый, не какая-то там черняшка, которую любой может найти и сделать нож по своему вкусу, а сталь высокого качества не поддающаяся ржавчине. Сколько ему уже слесарь сделал, а Лицемерову всё мало. Эти ножи высокого качества он дарит нужным людям. И куда ему столько? Мафию что ли снабжает? А какие ножи? Залюбуешься. Как нож готов – слесарю три отгула, и конечно на магарыч премия. Да и правильно – это ничто иное - как искусство, а за искусство и плата особая. Да и как подарить высокопоставленному лицу какую-нибудь дрянь.
Валуев толкнул нож в ножны, заспешил в парилку. Там уже стоял визг и хохот. Хозяин лежал на животе. Водитель Астахов и секретарь партбюро Василий Константинович Кривой усердно охаживали себя вениками.
- Тебя только за смертью посылать, друг Василёк. Я люблю только свежие, понимаешь? - Дурья твоя башка, набитая опилками, - приподнимаясь на локти, возмущённо прошипел сквозь зубы шеф.
Валуев не ответил. Он подумал: «Бесовская баня. С жиру бесятся – сволочи».
Леонидыч перевернулся на спину и сказал:
- Васька, похлещи меня, да поакуратней. Смотри не зацепи. Он мне ещё пригодится. Видишь, какие бабы у нас в цехе, ведьмы и только. Попробуй не ублажи какую, обидится.
Валуев же взяв два веника в руки, вошёл в раж. Он хлестал своего шефа до тех пор, пока не упали руки. Ему всё казалось, что это происходит не на самом деле, а в каком-то бреду, будто он находится в бане у самого сатаны. Руки уже не владели, но он заставлял и заставлял их подниматься и опускаться. Он знал, что если хозяин будет недоволен, быть беде. Ещё удар, ещё мгновение, и он бы упал на широкую спину хозяина. Но тут Леонидыч вскочил, расталкивая всех, бросился в реку. Раздался глухой звук падающего тела: тра-а-ах. Женщины и дети разбежались в разные стороны, мол, хозяин моется. Лицемеров вынырнул из воды, фыркнул и, хлопая сильными руками по воде, матюгнулся со смаком, потом перевернулся и подставил под солнечные лучи живот. Накинув на лица и головы маски в виде чертей и ведьм, чтобы их не узнали, из бани выскочили женщины, и с криком бросались в воду. В парилке Валуев упал на скамейку и застонал.
Шеф, ухватив за длинные волосы Инну Павловну, потянул на себя. Она, слегка сопротивляясь, навалилась на него грудью.
- Инночка, задушишь своими телесами. Ишь, как прижала, не вздохнуть, - улыбнулся ей Леонидыч, - колбаски-то копчёной достала?
- Все цехкомовские деньги на посещение больных извела, - прошептала она ему на ухо.
- Правильно сделала, я рад за тебя. Пью с тобой на брудершафт. Ты у меня умница.
Гордиенко слегка коснулась губами его горячей спины и замурлыкала. Ей стало хорошо и приятно. Они вдвоём стали подниматься по лестнице, а навстречу им из парной выскочили Кривой, Астахов, Валуев.
Леонидыч улыбнулся, нежно прижался к Гордиенко и поцеловал её в шею. Потом слегка оттолкнулся, вошёл в отдельную комнату, и уверенно взял в руки трёхлитровую банку спирту, и отлил из неё, чтобы не расплескать драгоценные капли, и на правах хозяина, налил по полной стопке со словами: я научу вас пить неразведённый спирт. Себе он налил маленькую стопку, ссылаясь на то, что у него больная печень. Но Инна Павловна поджала пухлые губки, как бы говоря, мол, не надо бы уж так-то, пускай пьют, как хотят, ведь ты ж не пьёшь большими дозами.
Ей на это Леонидыч ответил:
- Я знаю, как должно быть, дорогая Инночка. И прошу меня не учить. Один так, второй так, и начнётся на моём предприятии шатание, а это недопустимо. Пусть оно будет чёрным, если же я сказал белое, значит - тому и быть.
Гордиенко не ответила. У неё даже ни одна жилка не дёрнулась на лице. Она только слегка побледнела, но это вскоре прошло.
- Ну, давайте! Чего себя томить? – крикнул Артём Лицемеров и поднял свою маленькую стопку. – Инночка, как договорились.
Инна Павловна слегка покраснела, такое внимание оказывает ей сам начальник цеха, и на какое-то мгновение даже похорошела. Пухлые губки стали алыми, пунцовые щёки выдавали её внутреннее состояние. В эту минуту она гордилась собой, зная, что она неотразима в своей красоте. Тёмные волосы опускались на выпуклые груди, карие, выразительные глаза блестели, прикрытые длинными ресницами. Шельма, да и только. И шеф не выдержал. Он сначала долго и внимательно смотрел на женщину, как бы заново изучая её, улыбался хищно и маняще: ты такая только потому, что я так хочу, а ты ничего не понимаешь.
- Инночка – радость моя, ты почему стала гнуть свою линию? Почёму на цехкоме стала на сторону этого оболдуя Лёхи Акулова? Твоё дело доказать, что он виновен, - вздохнул Леонидыч, показывая всем, что он не шутит, и дело принимает серьёзный разговор.
- Каким путём, Леонидыч? – отреагировала Гордиенко.
- Неважно! Главное факт доказать.
- А если не получится, и он обжалует?
- Тогда пеняй на себя. Две третьих рабочих в цехе лишены тринадцатой зарплаты. А куда пошли эти деньги. Да вам же – олухи вы царя небесного.
- Ясно. Значит. – Она хотела ещё что-то добавить, но испугалась своих мыслей.
Лицемеров, водворив на своём лице язвительную гримасу, вышел из-за стола и направился к реке, устремив свой взгляд на город, где на красном небосклоне поднимались чёрные дымы металлургического комбината, трубы химических заводов. Он сел на деревянные мостки ещё не остывшие от дневного зноя, задумался. На душе была радость, ведь на заводе все слушаются его, хотя он и не директор. Секретарь парткома Саша Удачнов – друг, председатель профкома Николай Шляхтин тоже, да и директор завяз у него в сетях.
И он подумал:
« Да, куда денутся от меня эти людишки. Многие из них кормятся у меня. Надо было директору волговский аккумулятор – пожалуйста, я ему выписал. Тонкий металл – нержавейка опять ушли к нему. Разве теперь он скажет против меня что, да ни в жизнь. У меня на всё есть свои документы и свидетели. Уж если погибать, так не одному. Друзей у меня много. Кто бы я был, если бы не имел их? Сейчас жизнь без них, как без воздуха. Да и все мы связаны одной ниточкой. Не я ли Сашу Удачного выдвинул в секретари парткома. А ведь он непутёвый человек, даже начальником смены работать не мог, а сейчас?! Да он за меня душу отдаст, стоит только пальчиком поманить. Говорит нежно, ласково, ну, как и подобает секретарю, а на деле?.. Нельзя же злить людей. Чья школа? Ведь я ж его воспитал, когда он неоперённый пришёл ко мне в цех. Я дал ему путёвку в жизнь. Эх, Саша, Саша, каков ты на самом деле стал? Правильно. Свой хлеб отрабатывать надо. А Никола Шляхтин – просто умница. Имеет юридическое образование и работает председателем профкома. Попробуйте меня взять голыми руками? То-то! В горкоме все свои люди, в БХСС тоже, да и выше мной не брезгуют, принимают подачки. А как же – живые люди. Всем хочется жить. Сейчас времена правления Брежнева, называют временами застоя. Я считаю временами расцвета. Вот я был кто? Да никто. Так просто работяга. Спасибо Леониду Ильичу, мы сумели сплотиться. Теперь нас трудно взять, кругом свои люди. Так то. На ко, выкусите. Теперь я сам с усами».
Леонидыч голый, как могучее изваяние, выбрасывает руку с кукишем в сторону города и вздыхает блаженно. Вышедшая из-за тучи луна осветила его широкую спину и плечи. Он посмотрел на себя и подумал: «А силён всё же ты Артёмка, силён бродяга».
Он слышал, как совсем рядышком повизгивала Инна Павловна, охлаждая разгорячённого спиртом Астахова: мол, я не твоя, успокойся ради бога, шеф будет гневаться. В другом месте, я и с тобой не против бы флиртануть, а сейчас нельзя.
Валуев, директор базы отдыха, устав от безделья, жалуется на судьбу Саше Сытовой. Та, попискивая и вздыхая, успокаивает его, нежно гладя по сырым волосам. На губах её застыла слащавая улыбка, дескать, батько наш кормилец, его беречь надо. Вот смотри, Вася, как мы живём, разве плохо? И не надо бога гневить. Всеми силами надо помогать Леонидычу. Если ему будет плохо, значит и нам, а как же иначе – диалектика.
- Тяжело работать стало. Грузчики и аппаратчики волнуются. И всё виновата перестройка, будь она трижды неладна. Чёртов Горбач, что сделал. И чего зачастили: демократия, гуманность, гласность. Да разве мы худо жили без неё, Светланка, ну разве плохо? Всё у нас есть, что ещё желать? Рабочие получают деньги. Раньше хоть водка была, всё какая-то отдушина после тяжелой работы, а сейчас и её нет. Хотят, чтобы работяга управлял страной. Да кто им позволит? Абсурд и только. Неужели Леонидыч ухо провялит? Да никогда. Он с таким трудом достиг этого положения. И вот… Это пустые слова, ведь верно, - слышался приглушённый голос Кривого. И раздался звонкий поцелуй, который и вывел из тяжелого раздумья Лицемерова.
- Балуйтесь, балуйтесь пока я начальник цеха. Разрешаю. – Приглушённый голос Артёма Ленидовича раздался будто взрыв бомбы. – В ответе за всё я один. Но и вы не забывайте, что все у меня на крючке.- Он подумал: «Дармоеды, ублюдки, я вас кормлю, пою, а вы не сможете даже справиться с какими-то слесарями и аппаратчиками, которые катят на меня бочку. Да вы все вместе взятые не стоите их мизинца. Тоже мне люди с высшим образованием. Тьфу! Проститутки, сутенёры. Смотреть на вас противно». - Ты, Василёк, под кого подложил свою жену?
Валуев вскочил, изменившись в лице, подбежал к начальнику цеха и с поклоном прошептал на ухо:
- Да ведь тебе Леонидыч.
- Громче, не слышу. Что голос пропал?
- Да ведь тебе, Ленидыч, - прошептал уже более внятно директор базы. – Она была у меня красавица, и ты положил на неё свой глаз. Я подпоил её, и всё прошло как по маслу. Утром, увидев тебя в нашей постели, моя Катя вскочила, взглянула на меня с презрением, собрала свои вещички и сына и убежала. Больше я её не видел.
- То-то и оно, что мне. Эх, вы людишки! До чего ж вы мелковаты. Ничего-то в ваших душах нет, ведь вы же руководящая сила цеха. «Как я вас всех презираю, - подумал он. - Хоть бы кто сказал слово против».
Он тяжело вздохнул, смачно выругался и пошёл купаться.
Не зная и не понимая, что происходит с батей, люди стояли тихие и покорные судьбе. А он не хотел раскрывать и делиться мыслями и чувствами, которые одолевали его, просто жёг презрением, накатывая на них одну волну ярости за другой. Люди, служившие ему верой и правдой, сжались в комок, ожидая от него, что угодно. В минуты своего экстаза он для них был недосягаем будто демон, который подняв крылья, творил над ними свои выкрутасы. Глаза его яростно горели, с языка слетали оскорбительные слова.
Кое-где всплескивала рыба, да в камышах слышалось кряканье уток. Сосновый лес, будто склонившись к реке, давил своей тяжёлой громадой. А рядом, казалось рукой подать, дымился город Грязновец, - жизнь и оплот Леонидыча, где он познал падение и взлёт. И сейчас он отводил душу за всё. Он увидел при луне, когда ему сам чёрт не брат, как пришёл на завод. Образования никакого – семь классов. Правда, в кармане имел диплом техника по молочному делу, который купил по пьянке за литр водки у одного алкаша, так на всякий случай, авось пригодится. И не промахнулся, до начальника цеха дошёл и какого? Да самого сложного. А как было даже вспомнить стыдно. На аппаратчика грануляции сдать не мог, не то чтобы самостоятельно работать. Старший аппаратчик гонял его тогда с матерком. Приходилось не раз ему ставить бутылку, чтобы не гневался. А как же иначе, ведь за всё нужно платить. Со временем, когда вырос в должности, отомстил этому аппаратчику. И он ушёл из цеха несолоно хлебавши хотя был уже орденоносец.
«Да чего греха таить, что было, то было, - мысленно ушёл он в воспоминания, - пришлось чистить цех от всех неугодных. Грузчик Иван Петров вытягивал свой язычок, кстати и некстати. Здоровый был, как бык. Пришёл как-то с похмелья. Я ему, Иван, что плохо? Опохмелиться хочешь. «Ленидыч, - ответил он, - помоги». Я налил ему стакан спирту, благо дело, спирт не покупной, а свой, выписывай его хоть тонну. Он выпил. Я звоню начальнику смены, мол, грузчик Петров пьяный вызови охрану. Пусть его скрутят и вышвырнут с завода. Он так и сделал, а завхоза Ангелину Карпенко сколько времени пришлось продержать у себя в кабинете, чтобы выписала себе и мне по чайному сервизу. Боялась, застукают. Пронесло, ну и ладно. Неужели я начальник цеха для себя на столь маленький подарок не имею права? А сколько я разбазарил пиломатериалов, нержавейки, подсвечников из бронзы, которые денно и нощно точили мне токари, сварщики варили кессоны в гаражи для высокопоставленных лиц. Если бы всё это вскрылось!? Я живу и процветаю, потому, что я кому то сделал добро, и они меня уважают. Ну, а как же иначе? Не подмажешь, не поедешь».
Он обернулся к своим. Они, бросив флирт, стояли покорные судьбе и преданно смотрели на него, и у всех в глазах была готовность служить ему.
«Это хорошо, - подумал он, - преданность – превыше всего. Дрессировать своих подчинённых обязательно надо, тогда не будет никаких заморочек».
Опускалась ночь, мягкая и глухая. Сейчас Лицемеров посмотрел на город, который как бы таял в лучах заходящего солнца, смазывался, исчезал. И только дымы заводов блаженно расползались по всему горизонту, образуя что-то тёмное и невообразимое. А небо было ясное и чистое. И этот закат показался ему зловещим, как предзнаменование чего-то. Он вздрогнул всем своим массивным телом и прошипел сквозь зубы, но так, чтобы его не услышали:
- Подонки, гнилая половина нашего общества, вы без меня никто, вероятно и я без вас тоже.
На какое-то мгновение он увидел своих врагов. Они надвигались со всех сторон: из воды, по земле и по воздуху. Ему стало страшно. По своей натуре он был великий трус. И если кто его не боялся, он от него избавлялся. Он подумал: «Сколько ж людей я обидел, видать рок преследования меня будет преследовать везде. Даже дома мне нет покоя. И эта бесовская баня, которую я построил здесь для своей утехи, что она со мной делает? Я просто сатанею. Но ничего, я выстою. Я не один такой. Нас миллионы. Эту суку необходимо убрать от профсоюзных дел. Неровен час - промахнётся, греха с ней не оберёшься. Мне нужны верные люди. С ней надо что-то делать. Сейчас мы с ней и поквитаемся только не своими руками».
- Валуев, идиот вонючий, иди ко мне, - крикнул Лицемеров и зашептал, когда тот встал у его ноги, - ты подпоил свою бабу и отдал мне её на ночь, а я дарю тебе Инну. Иди с ней в баню, как будто собираешься домой, а там не теряйся. Если заартачится, скажи, я велел.
Директор базы подошёл, погладил женщину по голой спине и замурлыкал пошленький мотивчик.
- Пошли, Инночка, собирайся. Батько приказал, - улыбнулся он загадочно и приторно.
Гордиенко медленно поднялась. У неё защемило под сердцем от недоброго предчувствия, хотя она была пьяна. Она посмотрела на хозяина, тот отвернулся в сторону реки, бросила взгляд на Валуева. Он улыбался приторно и довольно. Инна зашла в предбанник. Директор базы закрыл на задвижку дверь и стал за ней ухаживать. Она начала яростно сопротивляться. И тогда он выдавил из себя:
- Ну чего ты ломаешься, батько приказал. Не уступишь, он тебя выгонит с работы, ведь ты недурно устроилась.
К горлу подошёл тугой комок, жаль было расставаться с работой и коллективом. Она вся напряглась, потом, собравшись с силой, резко ударила Валуеву по лицу. От неожиданности и боли тот отпрянул от женщины, а она, войдя в раж, прошипела:
- Жену подложил под этого ублюдка, теперь он возвращает долги. Ты понимаешь, подонок, я ж его люблю.
Инна открыла дверь и увидела улыбающегося хозяина. Немного в стороне стояли и другие люди, и тоже улыбались. И Инна Павловна поняла, что её фортуна заколебалась, по цеху поползут слухи, сплетни, ведь Лицемеров по этому делу мастак. Не зря по заводу идёт молва, что он академик подлости
«Сволочи, - подумала она, - как я могла опростоволоситься с этим ублюдком, не надо было заходить в баню. Главное, ничего уже не исправить. Чуть что капнут мужу и тогда»?..
Она не хотела думать, что будет тогда, собрала все свои силы и вышла горделивая и неприступная.
- Инночка, а ты неплохо выглядишь. Что же вы заперлись то? А ещё клялась мне, что ты моя. Ах, ах, горе-то какое! – заулюлюкал Лицемеров.
- Инночка, ну как Валуев? С ним можно иметь дело? – спросила кокетничая Саша Сытова. – Уж мужичок то больно нераженький, посмотреть не на что.
И посмотрела томным взглядом на хозяина, вот, мол, это идеал мужчины. Гордиенко молчала. Она поняла, что это розыгрыш, который нужен хозяину. И тут он сбросил с лица маску, подошёл к женщине ближе, схватил за волосы, намотал их на руку, другой наотмашь стал хлестать её по лицу:
- Шлюха продажная, а я тебе верил, говорила любишь, а сама…
- Батько воспитывает, - улыбнулся Валуев, - это хорошо. Пожурит и приголубит. На то он и хозяин. Любить его надо и беречь.
Лицемеров как то враз успокоился, опустил руки и сказал:
- Ша, мальчики и девочки, поехали.
Инна Павловна с глубоким и тяжким рыданием подбежала к реке и стала мочить лицо водой, чтобы не опухло. Она подумала: «Сутенёр проклятый, как я могла так унизиться, как? Захотела отработать вредность, пришла в этот балаган».
- Инна, садись в машину, - услышала она радостный голос хозяина, но не пошевелилась. Он ей в эту минуту был омерзителен и противен. И Артём Лицемеров понял её настрой, подбежал к ней, обнял за талию и залепетал, - уж ты извини меня, не сдержался, но и ты хороша. С каким-то слесарем не можешь справиться. А ещё цехком. Мне все служат, захочу и тебя растопчу. Я же хочу, чтобы ты всё поняла.
- Поняла, - выдохнула из себя Гордиенко, но продолжать не стала. И Артём Леонидович не знал, а что же она поняла.
Он её почти силой затащил в машину и, склонив на обнажённые плечи женщины свою тяжёлую стриженную под ёжик голову, гладил её и страстно шептал о своей любви к ней в самое ухо, что больше такого не повторится, пойми бес попутал, это всё от ревности. Я даже сам не могу представить, что можно по лицу ударить любимую женщину. Конечно, я гад и недостоин тебя. И об одном тебя только прошу простить меня, если это только возможно.
- Инночка, прости меня, прости! О боже! Я твой раб. И как он мог к тебе только прикоснуться? Понимаешь, я сотру его в порошок, скажи только слово, не молчи. У меня сейчас сердце остановится и всё от твоего молчания. Каков огурец, каков выродок этот Валуев! С кем я только работаю? Из-под ног землю рвут – сволочи.
Его порыв был настолько искренен и чист, что она не выдержала, прижалась к нему. Он поцеловал её в губы и не отпускал из своих объятий до самого дома, и как настоящий мужчина помог ей выйти из кабины, довёл до подъезда, страстно поцеловал и ушёл.
Окрылённая, что Лицемеров её по-прежнему любит, Инна открыла дверь квартиры и увидела мужа, перед которым раскрылась вся сцена их прощания. Он был злобен и держал в руке пачку красочных фотографий, где она была изображена в неприглядном виде с разными мужиками. Конечно, это был фотомонтаж, но кто будет в этом разбираться. Дело сделано, вот и всё. Муж бросил фотографии на пол, собрал свои пожитки и был таков. Он даже не ударил её, не оскорбил, и ей стало очень больно и стыдно за себя.
Она вышла на балкон, посмотрела, за деревом кто-то прятался с биноклем в руке.
«Он, - царапнула мысль, - демон моей души. Всё рассчитал, всё продумал. Ну, я ему сейчас устрою. Умирать так вместе. Ох, как меня к нему тянет, как тянет. Боже, неужели он колдун?»
Она полностью разделась, немного порисовалась собой, открыла сейф мужа, где хранилось ружьё. Зарядила патроны с картечью. Вышла на балкон и стала в него целиться. От страха у Артёма Леонидовича чуть не остановилось сердце. Он понял, что ему пришёл конец, пал на колени и закричал, смахивая с лица слезу, и, часто крестясь:
- Инна, не делай этого. Бог тебя покарает. Я люблю тебя, слышишь!
Эти слова для женщины были как музыка, идущая с высоты, как бальзам на израненную душу. На миг она растревожилась и потеряла ориентиры. Он быстро воспользовался ситуацией и сиганул за дерево. Грянул выстрел, но выпущенная из одного ствола картечь, его не задела. В доме, где жила Инна Павловна услышали выстрелы и вызвали милицию.
Милиция явилась быстро. Гордиенко ждала, думала, что он появится из-за дерева, но он не появился. А минуты уходили. Двери вот-вот должны были упасть с петель. Она ещё надеялась, чего-то ждала, но всё безрезультатно. Вскоре дверь квартиры распахнулась. Инна стояла на краю балкона, и когда старший лейтенант хотел остановить её от дурного поступка, она сиганула с девятого этажа. Видя это, Артём Леонидович подумал:
«Эх, дура, благородная дура, разве так можно. Эх, балбес я, что-то не просчитал. Фотографии – это улики против меня. Инна, Инна, как ты могла?»
Он заскочил в квартиру, осмотрелся. Его фотографии были уже в руках у старшего лейтенанта.
- Что это? – спросил его офицер.
- Откуда мне знать, - ответил ему Лицемеров, и что-то в его груди ёкнуло, понесло, полетело, закружилась голова.
Сходился народ у трупа красивой женщины, все смотрели, вздыхали, крестились.
Утром парторг цеха Кривой, позвонил Лицемерову:
- Артём, Инна сиганула с девятого этажа. Ты что-нибудь знаешь об этом? Как ты с ней простился?
- Отлично! Всё было нормально. Почему она это сделала, ума не приложу.