Он любил Ее, как росинка любит утренний солнечный луч, искрясь и отражая Ее красоту. Она была самой прекрасной на свете. Это конечно было его субъективным мнением, но ведь всем известно, что самая непоколебимая и упрямая точка зрения - именно субъективная, а значит и самая верная.
Он любил Ее ненавязчиво и незримо. И несмотря на то, что следовал за Нею повсюду, она его ни разу не подловила. На улице он прятался то за спины идущих людей, то за телефонные будки. Останавливалась Она и он тут же принимался излишне внимательно изучать витрину магазина с дамским бельем или болотными сапогами,а то с повышенным интересом смотрел на бродячую собаку, задравшую лапу на фонарный столб. Подойти и заговорить было выше его сил. Стоило только представить Ее удивленно вздернутую бровь, почему-то непременно презрительное подергивание плечиком и слабость охватывала все его члены.
Но однажды его озарило. Он понял, каким образом он может быть с Нею рядом: Он стал превращаться в вещи Ее окружения. То он превращался в ложку, которой она ела суп... Сколь же упоительно было чувствовать, как его обнимают ее мягкие чувственные губы и вдобавок облизывают кончиком языка. Раз за разом. Раз за разом, пока не пустела тарелка. А потом его брали нежные пальчики и тщательно обмывали всего под струей горячей воды. Он послушно поворачивался в пальчиках любимой то одним, то другим боком и блаженно жмурился...
Или он становился Ее туфельками и защищал нежные подошвы маленьких ступней от неровностей почвы, с ее острыми камешками и ржавыми гвоздями, принимая своим телом все ссадины и ушибы, которые предназначались Ей.
Как-то вечером он превратился в офисное кресло, в котором она сидела, работая за
компьютером, и с удовольствием кружил ее то в одну, то в другую сторону. Но любимая,
справедливо считая, что в квартире более никого нет, звучно и сочно пукнула. Нет, его это
не отвратило, но креслом он больше не становился.
А еще ему нравилось изображать мочалку. Это был настоящий праздник души. Ведомый рукой возлюбленной он с упоением ласкал Ее тело. Сначала оглаживал плечи. Одно, другое. Затем перебирался на руки. Рука поднималась вверх и вслед за нею тянулась грудь, напрягаясь и подрагивая, как капля тяжелой ртути, увенчанной ягодкой соска. Груди касался он особо трепетно, стараясь не оставлять растертых красных полос. Поясница, бедра, упругие полушария ягодиц, живот... до определенного предела. Границы, обозначенной волосиками. Ниже, где рос восхитительный полураскрывшийся бутон экзотического цветка с влажными лепестками нежного кремового цвета, мочалку не пускали - там Она касалась себя невооруженными пальчиками. Сколь часто, томительными минутами он представлял, как он, твердый, подрагивающий от напряжения, раздвигает эти лепестки и погружается в жаркую, таинственную глубину. На мгновение замирает и... начинает двигаться и ворочаться в тесной, плотно облегающей пещерке. Чувствуя ритмичные сокращения мышц в стенах канала, поддерживающие его стойкость. До тех пор, пока Ее соки не смешаются с соком его Органа, образуя сладчайший Любовный Коктейль...
Кем он только не был для Нее: зонтиком и одеялом, зубной щеткой и духами, зажигалкой и мозольным пластырем...
Хотелось быть ВСЕГДА рядом. И его осенило. Он превратился в спираль. И испытал
счастье.
Глупый, того не знал робкий волшебник, что когда наступит климакс, его выбросят.
За ненадобностью.