Балкон

Евгений Савинков
(илл. Юлия Савинкова)

Боже мой, где это видано?
Где видано, где слыхано.
Весь двор, как в старые времена, сбежался в едином порыве посмотреть,
как дядя Толя из второго подъезда совсем из ума выжил.

Дядя Толя – это для тех, кому около сорока, их он помнит детьми, а они его тридцатилетним.
Для глазеющей малышни он – Дед-Чудак, что не сидит с другими стариками за доминошным столом,
пропуская стаканчик-другой, пока их старухи не видят,
и не гоняющий детей из газонов.
А гоняющий воздушного змея на площадке за домом,
и бегающий зимой в магазин на коньках.
Или соберет вокруг себя самых маленьких и рассказывает им сказки. Такие чудесные-цветные,
что даже кошки сбегаются послушать, а угрюмый мужчина из первого, которому в след шепчутся,
что у него дурной глаз, замедляет шаг и улыбается, освещая своей улыбкой двор.

И чего удумал. Откопал где-то гитару с выцветшим бантом, встал под свой балкон и поёт.
Да как поёт! Когда простым и нежным взором... уже из соседнего двора народ подтягиваться начал.

А Марфа Васильевна, супруга его, будто и не замечает всего этого движения.
Стоит себе на балконе, рдеется, точно цветочек аленький в окружении других цветов,
что их балкон таким приметным делает – ни у кого ни герань, ни фуксия, ни вьюнок ползучий так не цветут.
До самого снега перил не видно под яркой кипенью.
- Ой, позорище,- шипит тётя Зина, не выдерживает,- совсем ума лишился под восьмой десяток.
Народ одобрительно зашушукался, а дядя Толя, не прекращая играть цыкнул.
- Дура ты, Зина. Золотая свадьба у нас сегодня. Что хочу, то и делаю. А если бы твой Борис тебе спел бы разочек,
может и ты бы вспомнила, что такое романтика, а не суровая рутина брака.
Тётя Зина заквохтала, как обиженная курица, кто-то из молодых засмеялся.
- Толя, поднимайся, остынет же всё.

Мать честная. То ли мираж, то ли массовая галлюцинация, только позвала с цветочного балкона Чудака-деда совсем не Марфа Васильевна,
сухонькая, начавшая сгибаться под тяжестью прожитого, а молодая женщина, с угольными волосами, румяная, как с картинки какой.
Да и по ступенькам в подъезд взбежал далеко не дед.
На собрание через плечо насмешливо глянул широкоплечий мужик, ну самое большее лет тридцати.
Глянул и был таков.
- Ну вот, опять спать не дадут, - вздохнула Софья Алексеевна, - ни стыда ни совести, всеми вечерами воркуют, как голубки.
Сверху что-то стукнуло, и донёсся звонкий женский смех.

Народ ещё потоптался, задрав головы, а потом, видя, что концерт окончен,
по маленьким кучкам разбрёлся кто куда, перешугиваясь.

Вот ничем их не проймёшь. Канифоль аморфная, а не люди, честно слово!