Роман В экстатическом полете

В экстатическом полёте

Глава первая
Этот разный, разный, разный мир

- Ура! Сегодня снова будут взрывать землю, - задыхаясь от бега и восторга, закричал Колька (по-казахски – Кожим) Жанабаев, вбегая в дом к своему другу Иосифу Валингеру. Колька мешал казах-ские слова с немецкими.
- Да я уже знаю, - на такой же манер (на ломанном немецком и казахском) ответил Иосиф. - К нам тоже заходили, сказали, чтобы готовились.
- Пойдём к пацанам, скажем им… - Колька так и подпрыгивал от нетерпения.
И мальчишки, не чувствуя под босыми ногами ни камушков, ни веточек на дороге, побежали по поселку, чтобы сообщить эту радостную весть своим друзьям, хотя они прекрасно знали, что о взрыве уже оповестили всех их земляков. Но им так хотелось быть вестниками интересного события...
Небольшой казахский аул, расположенный рядом с границей Семипалатинского ядерного полигона, время от времени сотрясался от мощных взрывов, планово проводи¬мых здесь. С тех пор, как в этом степном краю построили полигон, спокойная жизнь ауль¬чан закончилась. Вот и сегодня с утра пораньше приехавший военный сообщил каждой семье, чтобы как всегда все тщательно подготовились к очередному взрыву. Чуть позже в аул приедут солдаты и помогут местным жителям притащить под крутой яр Иртыша подстилки, на которые люди могут сесть, и что-нибудь из вещей, чтобы во время взрыва они укрывались с головой. Так, под глубоким яром, спасались от страшной ударной волны. Потом солдаты крест-накрест забивали досками окна и двери домов, сго¬няли скот в кошары.
Рокот самолёта в небе и выброс из него красного мешка с песком и ярким маячком, служили сигналом: прячьтесь, накрывайтесь, скоро «ахнет». И ахало! После ярко-огнен¬ной вспышки и ударной волны, во всей своей красе в синем небе обозначалось тёмно-серое облако в виде гигантского гриба. Это было красиво и запоминающе. Страшно вздрагивала земля, и люди ощущали её монолит и огромность, и ещё ощущали тяжесть воздушных волн, которые с шумом проносились над их головами. Даже Иртыш реагиро¬вал на взрыв, вспенивая свои воды в испуганных волнах, которые с рёвом накатывали на берег, выбивая из крутого яра пласты земли. Вновь в небе пролетал самолёт, оповещая всех об окончании операции. Люди выползали из укрытия.
А потом солдаты с помощью хозяев ремонтировали те дома, которые пострадали: остекляли окна, равняли перекосившиеся двери и крыши. Крыши порою уносило за много километров от домов. Собирали мусор, отвозили в скотомогильник погибших домашних животных, собак и кошек, которые случайно оказывались на улице, если их ударной волной не уносило далеко от посёлка. До... следующего взрыва. Никто из деревенских жителей тогда не отдавал себе отчета, насколько опасно такое соседство, более того, дети даже радовались очередным развлечениям, когда потихоньку от взрослых пытались выглянуть из-под укрытия, чтобы полюбоваться огненной вспышкой и огромным грибом...
- Ты видел, когда жахнуло, как дым закрыл небо, - восклицал Колька, в красках описывая своему другу, как он не послушался родителей и выглянул из-под кошмы. - Здорово!
- Видел нисколько не меньше тебя, - ревниво отвечал Иосиф.
- А ты видел, как собака кувырком летала по воздуху? - чтобы переплюнуть своего товарища в остроте ощущений, фантазировал Колька.
- Не видел, - честно сознавался Иосиф. - Зато видел, как в воду упал забор.
(Река постоянно подмывает правобережье: в непогоду Иртыш, как необъезженный скакун, вскидывает вверх свои волны, а потом, забавляясь в своей безнаказанности, сильным ударом вбок выбивает из правого берега огромный пласт земли, постепенно поглощая деревенские дома по несчастью оказавшиеся на берегу высокого яра. Поэтому жители аула заблаговременно покидают свои жилища, когда берег вплотную подступает к домам. В этих местах образуется лука, постепенно меняя первоначальное положение реки).
И ребята с жаром принялись обсуждать очередное волнительное событие в их тихой аульной жизни. Колька сыпал словами, будто хотел заполнить ими всё пространство, так возбуждённо он фантазировал, придумывая всё новые и новые истории от единственного в ауле интересного события.
Сразу, естественно, от взрывов никто не заболевал, и просачивающиеся в деревню слухи о вредности и тяжёлых последствиях ядерных взрывов на организм человека никого особенно не беспокоили. Просто жителям надоело прятаться, остеклять окна, ремонтировать дома после таких «мероприятий». Да и у тех, у кого погибал скот, тоже не было причины радоваться этим научным экспериментам ученых и гордости правительства страны в успехах атомной науки... Когда к взрывам привыкли, некоторые сельчане даже не уходили из дома, просто плотно закрывали двери изнутри и ждали, когда всё закончится.
Случилась однажды и беда: от взрыва погиб человек. Маулит, так звали ненормального старика, непонятно как попал в их село, прижился здесь, ночуя то в одной, то в другой семье. С ним делились куском хлеба, жалели. Он целыми днями разгуливал по аулу в старом чапане и истрёпанной тюбетейке, а зимой в малахае, сгорбившись, смешно ставя полусогнутые ноги – по-балетному, плюгавенький, жалкий и совершенно безобидный. Мальчишки часто от нечего делать задирали старика, дразнили, а он потешно раздувая щёки, гонялся за ними с палкой, ругался, шепелявя беззубым ртом, и грозился пожаловаться родителям.
- Уэй, енын шегин, шол бола! Шкажу твой папаша, он тэбэ рэмен дашт, буйш жнат, - размахивая палкой, на казахском и на плохом русском кричал старик.
В гражданскую войну Маулит каким-то образом оказался в плену в Китае, пережил неимоверные пытки, через которые у него всю жизнь тряслись голова и руки. Об этом он с большой обидой рассказывал всем, у кого останавливался на ночлег. Особенно тяжело вспоминал конусообразную яму, где он сутками скрючившись сидел, для упора ногам места не хватало... Наверное, это и свело его с ума. В те годы ходили слухи об изощрённых китайских пытках. Как он освободился, тоже никто не знал, есть ли у него родные, где жил до прихода в их аул – оставалось тайной. Казалось, что кроме страха, пережитого им в плену, старик ни о чём больше в своей жизни не помнил. Кто-то даже пытался приписать таинственность Маулита к шпионским проискам. Дескать вовсе он и не умалишённый, а просто не выдержал тяжких испытаний вербовки и сдался, согласившись стать китайским шпионом. А Семипалатинский ядерный полигон – его основная задача, ведь, что говорить, даже аульчане знали, что этот стратегический объект особо засекречен. Конечно, это был полный абсурд, в который никто не верил.
При очередном взрыве, когда все жители аула спрятались под высокий яр, о Маулите никто не вспомнил. Одним словом, после взрыва, когда хватились, его нигде не было, пропал, как и не был... Решили, что взрывом далеко унесло тело, а если его и нашли, аульчанам об этом, конечно, никто не доложит...
 *   *   *
Дикая ромашка, жёлтые лютики, нежные васильки веками пьянили в летние дни своими ароматами всё живое в бескрайних казахских степях. Степь никогда не знала другой жизни, кроме того, чтобы своими травами кормить скот, помогая тем самым выживать людям. Казахи жили здесь своей тихой жизнью, занимаясь скотоводством и перевозя с места на место юрты. После революционных событий они постепенно осели в аулах, приняв безропотно условия новой жизни. Наверное, правильно сделали. Исторический опыт красноречиво напоминает о том, что часто люди из принципа не принимали новые условия жизни и погибали, лишённые элементарных человеческих условий. Здесь уместно вспомнить, например, тех же раскольников в России, когда из-за некоторых изменений в христианской вере – обряды, одежда, трёх- или двупалое моление и ещё некоторых незначительных мелочей – люди раскололись на две неравные части, каждая из которых верила в свою правду. И меньшая из них, не принявшая эти нововведения – их назвали раскольниками, – подвергалась пыткам, изгнаниям, а потом подалась в Сибирь, на Урал, скитаясь в лесах, как звери, строя скиты, выживая в неимоверно трудных условиях и погибая сотнями. К чему всё это? Разве их дети, дичавшие в лесных дебрях, выносившие такие лишения, виноваты в глупом упрямстве своих отцов? И какими бы фанатами в вере люди ни были, подобные новшества не так и страшны, и самим идти на страдания и лить кровь из-за этого вовсе не делает им чести. И как показала история, казахи поступили мудро. Русский народ национализмом никогда не отличался. В его трудном становлении есть путь внедрения в Россию десятков других народностей и частичная их ассимиляция, – каждая народность при этом всё-таки сохраняла свою культуру и язык. А лишения и страдания выпадали на долю всего народа огромной многонациональной страны.
Жилищем теперь для казахов служили мазанки – это по большей части небольшие помещения: четыре вбитых в землю кола, которые обматывались прутьями, а затем обмазывались глиной. Часто для утепления мазанок применялся курай: крупные пружинистые кусты разрубали, утрамбовывали, смешивая с глиной. Посредине жилого помещения располагался дувал, своего рода печь с выводной глиняной трубой. Мягкая кошма, теплые из овечьей шерсти дорожки укрывали пол. Стены жилища украшались коврами. Эти домотканые вещи создавали хоть какой-то уют в бедных казахских хибарках.
Потом, в 1941 году, к ним пригнали немцев из Саратовский области и Кавказа. Среди саратовских некоторые женщины и их дети были в ночных рубашках. Их подняли ночью и даже не позволили одеться, матери только и успели схватить детей, когда их как скот погрузили в полуторки и повезли на железнодорожные станции, где люди действительно ехали в телячьих вагонах, теряя в дороге близких от голода и холода. Больше половины живого груза не выдержали тяжёлой дороги, мёртвых во время остановок оставляли вдоль железнодорожного полотна. Даже оплакать своих родных не было ни сил, ни времени.
Казахи приняли депортированных, дав им на первое время кров и пищу. Разумеется, места всем в мазанках не хватало, поэтому часть переселенцев располагались в кошарах, отгородившись от коров и овец импровизированными стенками. За внимание к ним немцы расплачивались со спасителями любой работой, подряжались ухаживать за скотом, делились новыми для степных жителей технологиями в животноводстве и в земледелии. Для многих стариков, кочевавших всю жизнь, перегоняя скот из одного пастбища в другое, было в диковинку: оказывается, растение можно посадить в землю и оно будет расти, если поливать и избавлять от сорняков.
Любой заработок, помогавший выжить, брался на вооружение голодными людьми. Подрядились всем аулом отлавливать полевых мышей, аккуратно, перенимая друг у друга технологию, снимали с них шкурки и сдавали приезжающим работникам из районного заготпункта. За каждую шкурку платили по пять копеек. А мышиное мясо жарили и съедали – голод не тётка. Деревенские жители долго не знали, зачем государству нужны мышиные шкурки. Оказывается, это очень ценное сырьё для изготовления тёплых шлемов и краг для лётчиков-полярников. Бархатистые шкурки этих маленьких грызунов никогда не оледеневают, не пропускают холод. Постепенно мыши в округе стали исчезать.
Прибывшие, при всех трудностях, достаточно быстро освоились на новом месте. В следующую весну засеяли небольшие участки земли пшеницей, овсом, кукурузой и просом, посадили овощи, особенно побольше картошки. Даже картофельные очистки с глазками садили. Позже, когда обжились, садили белый клевер и люцерну для скота, неповторимый аромат которых был внове местным жителям, силосовали кукурузу – пользу этого корма вскоре тоже оценили, когда бурёнки набирали в весе и удваивали надои. Благо землёй никого не ограничивали, её вокруг столько, что и глаз не охватывал.
Новые жители разводили скот, птицу, выручало кроличье мясо – кролики самые неприхотливые, работы с ними было куда меньше, чем с другой живностью. А кроличьи шкурки ценились чуть ли не на вес золота. Немцы активно обустраивали свой быт, строили камышитовые дома, нашлись и умельцы по укладке печей. Дерево, такое ценное в этих краях, где-то раздобывали – в основном бросовое – и изготавливали мебель. Матрацы и подушки шили из мешковины и набивали высушенными листьями от кукурузных початков, позже – перьями домашней птицы. Также из мешковины шили одежду. Посуду лепили из глины, обжигая в домашних условиях. Построили свою кузницу, от которой была большая польза и местному населению. Буквально всё делалось вручную, в домашних условиях – добротное и вечное...
Дети переселенцев часто зарабатывали себе на кусок овсяной или просяной лепёшки: мололи овёс и просо, а иногда и пшеницу на самодельных, примитивных ручных мельницах. Две чурки, посредине кол с верёвкой и жердочки, своего рода жернова – вот и всё приспособление. Изготавливали и деревянные полые ступы, внутрь которых засыпалось зерно, и специально гладко заточенной палкой часами его молотили. Это очень долгая, нудная и тяжёлая работа, после которой по несколько дней болели руки и спина. Нельзя сказать, что всё делалось играючи: никому легко не доставался этот несчастный кусок хлеба, людям приходилось трудиться от темна до темна.
Теперь село увеличилось вдвое. Гости на удивление казахам скоро заговорили на местном наречии, без натуги – хоть бы хны, а казахи, в свою очередь, – на немецком. Отныне здесь казахский говор мешался с немецким, причём и местные, и приезжие прекрасно понимали друг друга на двух языках. Русский язык знали плохо, он пришёл позже. Жили в ауле одной большой дружной семьёй, перенимая друг у друга традиции, кухню. Например, в дни пасхи казахи тоже иногда красили яйца луковой шелухой, радуя детей, или варили краутсуп (капустный суп) и лепили немецкие вареники с творогом, смешанным с зелёным луком и укропом. Немцы же с удовольствием научились варить казахский бешбармак и готовить из творога любимые детьми кирчики. Местное население охотно переняло у приезжих умение выращивать овощи – особенно картофель и лук.
То же самое – не составляло труда научиться играть на домбре, а также – на единственной гармошке или балалайке, чудом сохранившимся в семье Грефов. Нечастые праздники, в основном свадьбы и уже иногда – смешанные, теперь сопровождались весёлыми переливами музыкальных инструментов, когда Дзот Садыков лихо наяривал на гармошке, напевая любимые всеми песенки «Шейн ист ди югенд, зи комт нихт мер...» («Хороша юность, она не вернется никогда...»), «Хохцайт, хохцайт – зо гликлихе таг!» («Свадьба, свадьба – такой счастливый день!») или «О, Танненбаум!» («О, ёлочка!»), а односельчане с удовольствием подхватывали. И балалаечные переливы Давида Грефа добавляли особенную красоту музыкальным праздникам. Что интересно – степные открытые чистые голоса местных жителей красиво вплетались в более умеренные, но музыкальные, когда пели первыми, вторыми и третьими голосами – приезжих.
Через несколько месяцев после переселения, почти всех немецких мужчин и половину женщин, а чуть позже и подростков от 13 до 17 лет, забрали в трудармию. Многие дети остались без родителей, не забрали только тех матерей, у которых были грудные малыши. Сирот разбирали родственники или от-правляли в сиротский дом. Бывало, что и казахские семьи забирали к себе детей и воспитывали как своих. Мало кто вернулся из трудармии, в лагерях на тот свет унесло каждого второго пленённого. Эта страшная трагедия народа: от всех бесчеловечных акций, которые учинили ему власти, погибло больше половины немецкого населения СССР.
Семья Валингеров в 30-е годы переехала из Саратовской области на Кавказ, и уже оттуда была де-портирована в Казахстан в 1941 году согласно Постановлению Совнаркома СССР – по национальному признаку. Отца загнали в Тульскую область, где он на прину¬дительных работах находился до 1949 года. Когда он вернулся, дети уже подросли. Млад¬ший – последыш – Иосиф родился в 1949 году; отец о рождении сына узнал уже в 1951 году: вскоре, после возвращения, Якова Александровича Валингера в оче-редной раз забрали в лагерь для заключённых в Иркутскую область, как врага народа. Хотя для всех, кто знал этого простого крестьянина, его вражеские происки оставались загадками. Поче¬му прицепились к человеку и гнобили столько лет в лагерях – непонятно?! Может быть, это было связано с тем, что у него за границей жили родственники... Вернулся Яков Алек¬сандрович домой только через пять лет, в 1954 году, больным и измученным непосильным трудом. Младшему сыну Иосифу исполнилось пять лет.
Старшие братья Иосифа, когда он иногда капризничал, не желая есть это противное трясущееся отварное сало, подчёркивали:
- Ох, Иоська-Иоська, ты не знаешь, что такое голод и холод, а мы этого лиха нахлебались сполна – вместо хлеба и воды. Нам бы тогда это сало давали!
Да, слава Богу, голод отступил, но семье жилось тяжело. Да и кому в те годы жилось легко? Берта Готлибовна, мать Иосифа, тянула семью – троих сыновей и дочь, и даже после возвращения больного мужа женщи¬на продолжала нести свой тяжёлый крест. В ауле её уважали за то, что она часто в голодные дни, отрывая от себя и своих детей кусок хлеба, делилась с сиротами. Об этом её негромком благородстве, подросшие без родительской ласки дети, вспоминали всю жизнь. Сама Берта Готлибовна родом из голландских немцев, их в России называли крымскими меннонитами. Аусзидлеры – немецкие семьи в пору правления Екатерины Второй целыми семейными кланами переселялись в Россию. Царица стремилась к тому, чтобы бескрайняя Российская империя пополнялась крепкими немецкими крестьянскими хозяйствами. Постепенно здесь пустили корни: на Волге – баварцы, в Сибири – гессенцы, на Кавказе – швабы, в Белоруссии и Украине – белемезеры. Закры¬тость, строгость в нравах, набожность, доходящая до фанатизма, отличали меннонитов (протестантская секта – основатель Менно Симонс, Нидерланды, 16 век) от других их соотечественников. Даже своеоб¬разный диалект, видимо, смешанный с голландским говором, был мало понятен сара¬товским и кавказским немцам.
Позже, когда семья Валингеров переехала в большой совхоз, где жили несколько се¬мей голландских немцев, отец Иосифа узнал о жизни этих людей некоторые шокирующие подробности. Их дома были огорожены высокими заборами, скрывая от соседей тихую жизнь односельчан. Редко кому удавалось побывать в этих добротных особняках, настоль¬ко их жизнь была закрыта от посторонних глаз. Голландские свадьбы, на которых дове¬лось присутствовать старшим братьям Иосифа, тоже весьма отдаленно напоминали разу¬далые свадьбы других немцев, где струнные музыкальные инструменты соперничали с гармошкой, где песни лились рекой, а лихой перепляс гостей мог длиться часами. Здесь же негромко «плакала» скрипка, читались молитвенные стихи, пелись молитвенные пес¬ни. Всё это без привычного свадебного шума и гама. На столы подавали сдобные булочки и «припс» (кофе) - чёрный без сахара. Вот и всё угощение. Булочки, правда, были необык¬новенно вкусными, пышными, так и таяли во рту, от них нельзя было оторваться, так что гости голодными не уходили. Обжорство разными яствами на таком благородном и божественном празднике считалось чуть ли не грехом. Спиртным на торжествах голландских немцев никогда даже не пахло. Жених с невестой всю свадьбу молча сидели отдельно от гостей, на некотором возвышении, перед ними тоже стояли булочки и кофе, но к еде они не притрагивались. Венок для невесты изготавливался из множества восковых цветочков, скреплённых тоненькой медной проволочкой, платье – непременно длинное и глухое на вороте и такая же длинная фата завершали свадебный наряд. Молодые вставали только за тем, чтобы принять поздравления и подарки. Всё чинно и до скуки благопристойно.
Но никто из односельчан не мог сказать о голландских немцах что-нибудь плохое. Трудолюбие этого народа не знало предела. Никогда ни от какой работы они не отказыва¬лись, причём, работали на совесть. Всё, что бы они ни делали, отличалось добротностью и умением. Но строгие нравы в обиходе, в общении часто отпугивали от них земляков. Бер¬та Готлибовна связала свою жизнь со швабом и уже несколько отошла от привычного с детства уклада, но во многом строгость блюла по-прежнему. Особенно большую роль от¬водила вере в Бога, чему втайне от всех учила своих детей. В послереволюционные годы вера в Бога была вытравлена из умов и сердец миллионов людей страны Советов и счита¬лась пережитком прошлого. Более того – осуждалась общественностью и даже каралась властью. Берта Готлибовна понимала, что в этом вопросе надо быть осторожной, чтобы не навредить своим детям.
Иосиф относился к вере в Бога светло и серьезно с того дня, как себя помнил. Мать учила его мо-литвам с раннего детства. Это были – «Отче наш», «Радуйся, Мария!» и осо¬бенно десять заповедей Божьих. Кроме этого его увлекали богатые иллюстрации к Свя¬тому Писанию. Они зачаровывали, обвораживали. Пояснения матери к этим картинам были настоящими уроками катехизиса. Занятия эти не угнетали и не были нежеланными для ребенка. Видимо, уже тогда крепко запали в душу семена веры, и она придавала свя¬тость чтению молитв, а высокие чувства – терпение. В более поздних размышлениях над этими материнскими занятиями познавались суть католической веры и общее содержание Библии. В семье не было принято говорить вслух о своём отношении к вере, и маленький Иосиф понимал: раз родители держат это в тайне, значит, так надо.
В остальном он рос так же, как и многие его сверстники-мальчишки. Играл с ними на большой аульной поляне в «асыки»: бараньи косточки, окрашенные в разные цвета, выбивались из круга «асыком» - косточкой, залитой свинцом (коргасыном), служившей битой. Жаркие летние дни проводил на Иртыше, зимой катался на коньках «снегурках» по гладкому льду, где ребята гоняли шайбу. Одним словом, его детство почти ничем не отличалось от детства тех детей, которые о вере в Бога и не подозревали.
*   *   *
- Колька, э-э, проснись же, - с утра пораньше теребил Иосиф своего сонного друга, - мы уезжаем в «Береговой», будем там дом строить, слышишь...
- Чё спать не даёшь? - недовольно буркнул Колька. Он тер глаза, с удовольствием до хруста зевал и никак не хотел просыпаться. Так сладко спится утром, а этот Иоська всегда встаёт чуть свет и часто не даёт Кольке спать: то на рыбалку зовёт, то в степь собирать землянику, то со старшей сестрой Катериной – в лес за грибами или ежевикой. Но тут до Кольки дохо¬дит смысл Иоськиных слов.
- Куда вы уезжаете? Зачем? - блестящие чёрные глаза мальчишки недоуменно уставились на друга. Он по малолетству ещё не знал, что люди иногда переезжают из одного места жительства в другое.
- Насовсем уезжаем, понял, - восторженно повторяет Иосиф.
- Как это насовсем? - никак не доходит до Кольки.
- Жить там будем в новом доме. Папка с мамкой хотят там строить дом, понял, - втолковывал Иоська ничего не понимающему другу.
Наконец до Кольки дошло.
- Ну, ничего себе! - радостно восклицает мальчишка. – Буду к тебе приезжать и там с тобой бегать, - до¬полняет он, когда полностью осознал сказанное его другом.
И друзья с радостью стали обсуждать это невероятное в их маленькой жизни событие. Колька по-детски за¬видовал своему другу, ведь Иосиф, как он говорит, уезжает в такое большое село, там, наверное, даже двухэтажки есть. Он видел их однажды, когда ездил с отцом в соседнюю совхозную больницу, чтобы Кольке вытащили из ноги глубокую занозу. Эти дома показались мальчишке такими большущи¬ми, высоченными, поэтому село обретало в сознании Кольки непомерное значение, как, например, для провинциалов городской центр. Колька размечтался, как он зайдёт в двух¬этажку и посмотрит, каким же образом люди карабкаются на второй этаж, как же это там всё устроено? Любопытно очень, ведь о лестничных пролётах мальчишка и представ¬ления не имел...
Ребята учились в первом классе на казахском языке. Старшие братья и сестра Иоси¬фа, проучившись здесь по три-четыре класса, продолжали учёбу в соседнем совхозе, тоже на казах¬ском, хотя там в основном обучение шло на русском языке. Поразмыслив, родители Иоси¬фа решили переехать в другой район в совхоз «Береговой», чтобы облегчить детям их школьную жизнь. Правда, старший брат Иосифа Иван школу уже закончил, а средние – Яков и Катерина – ещё учились в старших классах. Зимой в тридцати-сорокаградусные морозы или в бураны детей возить на единственной в селе старой полуторке или телеге, запряжённой немощной аульной клячей, опасно: плохо накатанную дорогу часто заносило снегом, и ещё – кругом рыщут волки. Да и не всегда сподручно – транспорт нужен в ауле. В интернате холодно, кормят неважно. Зачем мучить детей, если есть выход, к тому же в те годы выделяли ссуды на строитель¬ство своих домов и люди активно строились.
В ауле их камышитовый дом с хорошим приусадебным участком и хозяйскими постройками облю¬бовала семья Оралбека Шоканова, стукнули по рукам, сойдясь в чисто символической цене, и Ва-лингеры уехали. На той же полуторке сначала увезли корову, свинью с поросятами, кур, гусей и кроликов, потом – нехитрый скарб. В «Береговом» их ждала хилая землянушка без крыши, перекошенный сарай, который соединялся с жилым помещением небольшим коридором. Неприятный запах из сарая свободно проникал в две жилые комнаты через коридор, что отравляло жизнь новым жильцам. Это добро Валингеры купили ещё за меньшие деньги, чем за вырученные от продажи своего дома. Такие одно-двух- и четырёх-квартир¬ные глинобитные мазанки строили в своё время чеченцы, депортированные из северного Кавказа. Этот народ, как и немцы, по оценке Сталина, тоже оказался неблагонадёжным, и чеченцев также согнали с родных мест в Сибирь и Казахстан. Недавно, после снятия со спецкомендатуры в 1955-1956 годах, они вновь стали возвращаться на свою родину и либо продавали нищенский кров за копейки, либо попросту бросали.
Ветхое жильё не пугало Валинге¬ров: кредит уже был оформлен, и в первое же лето семья взялась за постройку своего дома. Соседи помогли им воздвигнуть саманные стены, - эти работы раньше в сёлах назывались «авралом». Саманный кирпич – самый простой строительный материал – изготавливался из глины вперемешку с соломой. Замес его осуществлялся на улице в неглубоком углублении, куда Яков Александрович, чётко соблюдая пропорции, засыпал глину и резанную солому, заливал водой, и дети часами месили босыми ногами раствор до вязкой кондиции. А потом, взятые напрокат, передающиеся от одних строителей другим, специальные деревянные ёмкости, в которые, как тесто в хлебные формочки, набивали смесь, выравнивали и сушили до нужной крепости. Это был достаточно прочный кирпич и он постепенно вытеснил камышитовые постройки или глинобитные мазанки. (Как показало время, саманные дома намного пережили своих хозяев и служат ровесникам их детей и даже внукам). Бросовое дерево собирали по всей округе. Вся семья Валингеров от мала до велика с утра до позднего вечера трудились на своей частной стройке.
К осени 1957 года добротный белоснежный, от иссиня чистой извёстки, пятистенок – с шиферной крышей, с просторными четырьмя комнатами, сенями, большой кладовой и глубоким погребом – уже принял новосёлов. Мебель тоже была сделана своими руками – платяной шкаф, невероятной формы бу-фет, большой комод, этажерка, украшенная вышитыми сатиновыми уголками, столы и стулья – всё резное и красивое. На железных кроватях накрахмаленные белые с синеватым отливом от синьки накидки, с вытканными из ярких ниток мулине розами, окна, задрапированные голубыми занавесками с выбитыми узорами по краям и с горшками герани и фиалки, создавали праздничность и уют. Над кроватью висел бархатистый коврик, изображавший оленей возле водопоя, а позади них расстилался ярко-зелёный лес. На полу серые в тёмную крапинку половики и связанные из тряпочек круглые коврики.
Хозяйские по¬стройки – аккуратная, как макет, летняя кухня, вместительные сарай и сеновал, туалет – постепенно тоже обрели достойный вид. Особенно любимым местом для детей был дровяник, где висели качели, где отец устроил столярную мастерскую с пилорамой и разными инструментами и ребята много времени проводили в нём, помогая отцу в работе. Огород был обнесён ровным штакетником, по которому вился хмель и душистый горошек. Ставни и рамы окон выкрасили в синий цвет, таким же цветом радовали глаз нарядная узорная веранда и забор возле дома. Двор на следующий год зажелезнили, то есть покрыли асфальтом, а в полисадничке у веранды цвели флоксы, одомашненная ромашка, астры и космия.
Для коров Яков Александрович косил траву на той стороне Иртыша. Он самостоятельно изготовил большую лодку, покрыл её гудроном, специально заказал в кузнице уключины для вёсел. А потом, накосив с сыновьями травы, перевозил стожки на лодке, забивая сеновал душистым сеном. Травяной дух до самой зимы окутывал приятной аурой двор, проникая в дом и летнюю кухню, от чего тихо и сладко кружилась голова. Многие односельчане Валингеров пользовались этой лодкой, она так выручала, ведь без скотины в деревне не проживёшь. Постепенно возле лодки Валингеров стали появляться другие, образуя целую лодочную станцию.
Целинная земля на огороде новых жителей давала хорошие урожаи. Особенно кустисто росла кар-тошка, радовали глаз пузатые тыквы, наби¬рали сладость арбузы и помидоры. Позже часть огорода пре-вратилась в сад, где по весне буйно цвели яблоньки-ранетки, вольно разрасталась войлочная вишня, ма-нили сладкими ягодами малина и крыжовник. Воду для полива носили из Иртыша. Эта работа была самой тяжёлой в хозяйстве: потаскай-ка тяжеленные вёдра на крутой яр, да ещё в летнюю пору, когда жара порою доходила до 40 градусов, а то и выше. От изнурительного труда ноги подкашиваются, спина ноет, в голове болевой тик, похожий на удары, а больше всего ломит плечи и болит шея от деревянного коромысла. Оно просто впивается в кости, мышцы и давит, давит! Но как по-русски говорила старая согнутая от времени и тяжких трудов мать Якова Александровича, бабушка Ева-Маргарита (Эфмагрейт – так её называли на немецкий лад): «Не патопайшь, не палопа¬йшь!»...
*   *   *
Во второй класс Иосиф пошёл уже из нового дома. Он очень радовался, что будет учиться в такой огромной школе. Старинное деревянное здание, построенное знаменитым купцом Деровым, было замечательным явлением, как живой памятник отошедшего в вечность дореволюционного прошлого. Его в своё время переоборудовали под школу, где расположились девять просторных учебных аудиторий, плюс учительская, директорский кабинет, хими¬ческая лаборатория и пионерская комната. Чем особенно гордился директор школы – это большой библиотекой, услугами которой пользовались и взрослые. В подвале – подсобное помещение для спортивного инвентаря, музыкальных инструментов, методических пособий и хозяйских надобностей. Огромный зал вмещал на школьной линей¬ке около 500 учеников, а всего в школе училось до 1000 человек. В каждом классе насчитывалось до тридцати и больше учеников, причём, например, только первых классов могло быть по четыре – «А», «Б», «В» и «Г».
Послевоенных детей народилось много – семья из троих детей считалась малодетной, – поэтому одной школы уже не хватало и в 1958 году построили ещё одну – длинную, похожую на большой барак, где даже расположился буфет – с лимонадом, булочками, пирожками и пряниками. Правда, немногие дети могли лакомиться этими вкусностями. Пирожок с повидлом стоил пятьдесят копеек, а стакан лимонада – тридцать. Если в семье три-четыре ученика, то ежедневно надо было давать каждому хотя бы по одному рублю, плюс кино – пятьдесят копеек, а посмотреть фильм было наиглавнейшим в любой, даже самой бедной, семье. Вот в месяц и набегала кругленькая сумма. Поэтому со временем буфет за ненадобностью закрылся, ведь эти лакомства только дразнили детей. В многодетных семьях денег не хватало ни на что, ни про что. Маленькие оклады в пятьсот-шестьсот рублей не позволяли сводить концы с концами, только и выручало домашнее хозяйство. Из сладостей дети почти ничего не видели, кроме повидла. Оно было дешевым, и любая семья могла его себе позволить, причём в некоторых семьях покупали сладкий продукт десятилитровыми жестяными банками. Для детей того поколения повидло – яблочное, сливовое, грушевое – осталось в памяти, как самая вкусная сладость.
(Денежная реформа в 1961 году уменьшила денежную массу в десять раз, например, сто рублей стали десятью рублями, и если оклад был в 600, то нынче – 60 рублей. Сколько лет потом люди никак не могли привыкнуть к новым деньгам, постоянно в уме переводили новые на старые, чтобы легче было определиться в цене. А когда привыкли, оценили такое нововведение в лучшую сторону: цены не изменились, а с меньшим количеством купюр в расчётах стало куда проще. Что характерно, одно-двух- и трёх копеечные монеты не изымали из оборота, они просто утратили старую силу, автоматически перейдя на новые. Как рады были мальчишки, когда на сохранившиеся, например, старые три копейки, ставшие тридцатью копейками, они могли купить себе сахарный пряник, батарейки или пистоны для детского пистолета и многие другие мелочи).
Зал в старой школе также заменял спортивный: на потолке были прикрепле¬ны кольца, на которых во время перемен постоянно болтались мальчишки; ближе к правому углу стояли брусья – и здесь шли вечные состязания; два гимнастических коня – большой и маленький – вызывали у младшеклассников страх, прежде чем они научались через них прыгать, для этого из подсобки во время физкультуры при-таскивали маты. Для летних спортивных занятий в ней хранились баскетбольные и футбольные мячи, диски и ядро для метания, а также шахматы, шашки. Особенным шиком считались столярные инстру-менты и швейная машинка «Зингер», краски и кисти для рисования. Всё это говорило о солидности учебного заведения и серьёзном отношении к обучению и воспитанию.
Конечно, после той убогой обстановки в аульной школе, где за партами располага¬лось сразу по два класса (например, второй и четвёртый до обеда и первый и третий – после), и один учитель вел урок и с теми, и с другими одновременно, для Иосифа это огромное школьное сооружение казалось чем-то вроде большой империи. Он по малолетству считал, что такой школы нигде больше и в мире нет! Первый раз в школу во время каникул его привела мать, чтобы записать и по¬знакомить с учительницей. Пелагея Тихоновна показала им школу, класс. После первого сентя¬бря, когда он сам пришёл на занятия, мальчишка, зайдя в здание школы, заблудился. Электрический звонок напугал ребёнка своей резкой трелью до остолбенения. Дети разбежались по своим классам, а Иосиф так и стоял посреди зала, не зная, куда же ему идти.
Вся эта атмосфера – большая территория и множество людей – давила и пугала, ведь там, где он родился и жил, всё было небольшим, привычным, родным. А тут – чужое, казенное и неласковое. Никому он со своей новой школьной формой, с идеально подогнанным белым воротничком, ранцем, с чернильницей-неразливашкой, ещё не пропитавшейся фиолетовым цветом чернил, с новым пеналом, с коробкой цветных пахнувших деревом карандашей и блестящим перышком на новенькой желтой ручке, не нужен. Он так радовался всем этим обновкам и подаркам, когда мать ходила с ним в магазин за покупками, особенно его удивил пластилин в красивой коробочке – разноцветные с резными полосками брусочки казались сказочными, к ним страшно было прикоснуться, их просто хотелось съесть, такими аппетитными, как выпеченными из цветного теста, они выглядели. Мальчишка так хотел поразить своих новых одноклассников всеми этими дорогими его сердцу вещами, так волновался. И вот – никто этого не заметил, каждый был занят только собой. Его испугал гвалт и шум большого количества людей. От страха за опоздание мальчишка разревелся. Но тут как раз из учительской вышли учителя и направились в свои классы. Пелагея Тихоновна подошла к Иосифу.
- Заблудился? Испугался электрического звонка? Ничего, привыкнешь. А сейчас пойдём со мной, я покажу тебе твою парту, - успокоила она ребёнка и отвела в класс. Отныне учительница стала для спо-собного ученика второй матерью.
Учиться Валингера определили в русский класс. Поначалу ребёнку было трудно, он стес¬нялся, что плохо знает язык, не понимал, чего ждёт от него учительница. Но Пелагея Тихоновна старательно зани-малась с новеньким, оставляя его после занятий для внекласс¬ной работы. Во второй четверти он уже довольно бойко говорил на русском, а вскоре про¬пал немецкий и казахский акцент. Учёба давалась легко, и постепенно Иосиф Валингер стал одним из лучших учеников в классе.
*   *   *
Во время весенних каникул к Иосифу приехал его друг Колька Жанабаев. Пацаны очень обрадова-лись этой встрече, наперебой рассказывали друг другу о событиях, произо¬шедших с ними за время разлуки. Колька увлечённо говорил о новых взрывах, о том, как в очередной раз при взрыве развалилась кошара, придавив несколько овец, как сейчас от¬страивают новую. А Иосиф, в свою очередь, – о новом житье-бытье в «Береговом». Уж ему было что рассказать другу детства, впечатлений выше крыши...
Потом Иосиф повёл товарища в свою школу. Во время каникул в ней было на удив¬ление тихо, и гулкие шаги отдавались в большом зале эхом. Кольке всё было в диковинку. Он увальнем повисел на кольцах, а когда Иосиф показал ему, какие упражнения на них надо делать, Колька удивился, как это у Иоськи получается. Затем Иосиф шустро пере¬прыгнул через маленького коня, сделал несколько упраж-нений на брусьях. У его друга от восторга даже рот открылся. От Колькиного восхищения Иосиф чувст-вовал себя ге¬роем дня! Сторож Пётр Минович позволил ребятам вволю набегаться и напрыгаться в спор-тивном зале.
- Пойду в пятый класс, буду жить в интернате и учиться в этой большущей шко¬ле, - размечтался друг Иосифа, – и тоже научусь, как и ты, прыгать через коня и кувыр¬каться на кольцах.
- Ты думаешь – это тебе раз-два и в шляпе, - важничал его друг. - Я и то не сразу научился...
- Всё равно научусь, а потом стану работать спортсменом, - упорствовал Колька.
- Ладно, я тебя научу, - согласился с ним Иоська. Что ему жалко чтоли научить друга делать уп-ражнения на кольцах и прыгать через коня? Да нет, конечно.
Все три дня, пока Колька гостил в «Береговом», Иосиф устраивал своему другу экс¬курсии: то в школу, то в двухэтажки, то показал гостю пожарную каланчу, объяснив, что с её вышки наблюдают за деревней – вдруг где-нибудь случится пожар, сразу ударяют в колокол – рынду, оповещая всех о беде. Об этом детям рассказывала Пелагея Тихоновна. Колька даже помечтал:
- Вот бы сейчас где-нибудь загорелся дом, я бы послушал эту «рындю».
- Ты что сбрендил, чтоли, пожара ему захотелось, - возмутился Иоська.
- А чё, его ведь потушат, - разумно рассудил Колька.
Также друзья ходили в магазины – промтоварный и продуктовый, где на деньги, что дала им Берта Готлибовна, купили себе глазированных пряников и сахарное печенье, которые продавщица положила в конусообразный бумажный кулёк, леденцов в красивой жестяной коробочке и упакованную в картонную коробку халву – невероятная для Кольки роскошь, ведь он даже не знал, что такое халва. Один раз мать Иосифа позволила детям пообедать в совхозной столовой, где ребята впервые отведали красный борщ, столовских котлет с гречкой и подливом и «вкуснячий» (как сказал Колька) компот из сухофруктов со сдобной булочкой. Кольке казалось, что ничего вкуснее он не ел никогда. А главное для гостя в этой поездке оказалось то, что Колька, наконец, удовлетворил своё любопытство, посмотрев, как это так устроено внутри двухэтажных до¬мов, что люди «очучиваются» (выражение Кольки) наверху. Первый раз в жизни он увидел лестницу и сказал, что она похожа на валингерское крыльцо, только большая. Поразила Колькино воображение и огромная эстакада.
- Ух, Колька, ты даже не представляешь, как здорово нырять с самой вышки эстакады в воду. Страшно, аж дух захватывает! Так глубоко уходишь под воду, что просто ужас! Девчонки ныряют с низ-кого мостика, а пацаны – с высокого. Я сначала боялся, а потом научился. Главное не попасть в воронку, она во-о-н там находится, - показал головой куда-то влево Иоська, - а то не выберешься, затянет и всё. Скорее бы лето, чтобы понырять...
- Приеду летом, тоже хочу научиться нырять, - глядя на эту высоченную вышку и жмурясь от яркого солнца, сказал Колька. Как он завидовал своему другу.
- А не струсишь? - заважничал  Иоська.
- Чё хвастаешься? - обиделся Колька. - Я тебе докажу, что тоже смелый...
- Да ладно, я так, - примирительно ответил Иоська. Что-то он и вправду раскукарекался, как глупый петушок. - Приезжай, конечно научишься.
Иосиф также водил друга в большой, длинный как барак клуб. Колька первый раз в жизни побывал в кино. Фильм-хроника был о лётчиках – челюскинцах. Впервые маленький деревенский житель насла¬ждался этим самым прекрасным видом искусства. Его удивляла экранная жизнь, там происходило всё, как вживую: люди ходят, разговаривают, летают самолёты. Самолёты юный гражданин нашей огромной страны иногда видел летящими высоко в небе, даже реактивные, оставляющие за собой шлейф белого дыма, а здесь, в кино, впервые по-настоящему рассмотрел эту железную птицу. Мальчишка даже несколько раз испугался: ему казалось, что самолёт из экрана может вылететь в зал... Поразили огромные льдины, на которых полярники встречали лётчиков, необычная форма героев фильма.
- Вот бы работать лётчиком, когда вырасту, покататься на самолёте там, на высоченном небе, - размечтался перед сном Колька, - только высоко на небе, наверно, страшно...
- Да, я тоже очень хочу стать лётчиком, но тоже боюсь высокого неба, - сознался Иоська. - Надо побороть боязливость. Как говорит мой брат Яшка, надо только один раз полететь и больше бояться не будешь...
- Вот вырасту, заработаю деньги и поеду в большой город, сяду в самолёт, покатаюсь, а потом бо-яться не буду и буду работать лётчиком, - довольный таким оборотом дела, сонно пробормотал Колька и тут же уснул, счастливый такими страшно интересными событиями в этой невероятной для маленького аульчанина поездке.
И ещё Кольке повезло увидеть настоящего фокусника. Представление было организовано в клубе для взрослых и детей одновременно, куда набилось столько народу, что всё пространство в зале было забито до отказа. В пальто и шапках даже в холодном помещении ребятам было жарко. Что только на сцене этот фокусник не выделывал, он казался волшебником, которому подвластно всё-всё-всё! Колька даже не догадывался, что такое в жизни может быть. Яркие атрибуты, которыми человек во фраке играючи манипулировал: откуда-то появлялись в больших количествах – ленты, платки, шарики и, что самое удивительное – живые голуби и зайчонок – вдруг также неожиданно исчезали. Почти не прикасаясь к человеку, хитрый фокусник извлекал у него кошелёк, снимал с руки часы, а потом вытаскивал их у других людей и отдавал хозяину, чем ввергал бедного зрителя в ступор. Красивая девушка, в сверкающем обтянутом трико, распиленная жестоким фокусником пополам в расписном ящике, вызвала крик испуга у многих в зале. Фокусник предупредил, что это всего лишь фокус и повторять самим его не следует, если не знаешь правила игры. Аульный житель тоже посчитал фокусника злым, но каково было его удивление, когда девушка предстала перед зрителями как ни в чём ни бывало, улыбающаяся и довольная, будто её и не пилили вовсе этой страшной пилой минуту назад.
Сказочный кудесник, пожалуй, больше всех удивил и просто сбил с ног гостя «Берегового». Он даже расхотел быть милиционером (его всегда увлекала необычная форма и фуражка стража порядка), а твёрдо решил стать фокусником. Он сам дома будет тренироваться, надо только достать побольше всяких ленточек, косынок (взять у сестёр), а уж голубей в ауле достаточно. Размечтался о сцене: можно ведь и на улице устраивать представление, возле старой высокой чинары. Вместо стола притащить ящик, невесть откуда много лет валявшийся в их дворе, спрятать под него все эти тряпочки, а потом неожиданно вытаскивать перед ошалевшими земляками. Закрепив эту мысль, он поделился с товарищем.
- Ё-моё, Колька! Какой-то ты несерьёзный: то милиционером, то спортсменом, когда был в школе и прыгал через коня, то фокусником хочешь быть, - пожурил его Иоська. - Кто-ж тебя будет учить этим фокусам, а?
- А чё, сам не догадаюсь? - легкомысленно изрёк Колька. - Одно только не пойму, почему та тётка, которую пилил этот дядька-фокусник, не распилилась пополам, и никакой крови не было? Да ещё смеялась. Когда больно, разве будешь смеяться? Наверно, она перепутала – вместо того, чтобы реветь, смеялась. Наверно, всё-таки разрезалась, а потом снова склеилась каким-нибудь сильным клеем, - недоумевал маленький зритель этих больших чудес. - Мне папка покупал клей, и я склеил порванный дневник, и он держался...
- Откуда я знаю, - ответил Иоська. - Никакого клея здесь нет, а почему она не распилилась – тоже никак не пойму...
- Нет, этот фокусник точно клеем склеивает, - не согласился с другом Колька.
Колькина мечта длилась всего-то один день, а потом он также легко оставил эту мысль, – лучше стать милиционером и напрягаться не надо, а то со всякими фокусами чокнешься. Распилит, например, этого вредного Веньку Касица, а склеить не сможет, никакой банки клея не хватит на толстого Веньку. Что тогда будет? Нет, лучше милиционером, и если Венька будет таким же противным, как сейчас, лучше посадить его в тюрьму, ну, а потом выпустить. Просто, чтоб знал... Колька сказал об этом Иоське.
- Я-ж тебе сказал, что клей здесь ни при чём. Сдался тебе этот Венька, меньше его задирай, он к тебе и лезть не будет... - строго ответил Колькин друг.
- Знаешь, Венька, когда выигрывает в ножички, то так больно щелбанами бьёт по лбу, что потом я его дразню, а он психует и лезет драться, - и мальчишка начал сыпать словами, точно прорвался мешок с горохом, рассказывая Иоське об аульных пацанах, как они играют, ссорятся, потом мирятся.
Колька мечтал о том, как приедет домой и расска¬жет своим друзьям обо всех этих интересных со-бытиях. Таких насыщенных каникул у юного путешественника ещё не было никогда, и, наверное, потом в жизни его воображение уже больше никогда и ничего так не поражало.
Берта Готлибовна положила в матерчатую сумку гостинцы – завернутые в чистую тряпочку кусок копчённого сала (казахи, живя возле немцев, научились есть свинину, хотя сами свиней не разводили...), до¬машней колбасы, бочковых пупырчатых огурцов и помидор, мочёных яблочек-ранеток, солёных арбу¬зов и баночку ежевичного варенья, а самое главное – жестяную коробочку с леденцами (друг Иосифа ведь тоже приехал в гости не с пустыми руками – он привёз кусок вяле¬ной конины, колбасу – казы, курт, баурсаки). Со всем этим богатством, переполненный впечатле¬ниями, Колька на полуторке отправился в свой аул. Жестяную коробочку, такую расписную, яркую, потом в семье использовали вместо сахарницы, и она всегда напоминала Жанабаевым о невероятной поездке маленького гостя в совсем иной мир, такой разный-разный, непохожий на их простую аульную жизнь. А уж Колька постарался прожужжать всем родным и друзьям уши, нескончаемо делясь переизбытком незабываемых впечатлений.
*   *   *
Иосифу на новом месте нравилось всё. И школа, в которую он ходил с удовольстви¬ем, и большу-щий клуб, где часто показывали фильмы. В кинозал всегда набивалось столько детей, что многим приходилось сидеть на полу или стоять между проходами, но это не огорчало, главное посмотреть фильм. Особенно мальчишке нравились киноленты о войне, когда он наравне со всеми зрителями переживал за «наших» и востор¬женно орал вместе с друзьями «Ура!», «Бей фашистов!», радуясь смелости и победам русских солдат. И, конечно, как и в родном ауле, до самозабвения любил Иртыш – неповторимую отдушину ребятам от занятий и до¬машних дел.
Когда в «Береговом» построили дебаркадер и по Иртышу стали летать «Ракеты», заменив медли-тельные теплоходы, Иосиф, в очередной Колькин приезд, захватывающе рассказывал другу:
- Знаешь, Колька, как мы на волнах качаемся, после того, как «Ракета» промчится, такие волны высоченные, аж страшно. А когда большие пацаны и девчонки переплывают на махах на ту сторону, чтобы поесть черёмуху, они сначала ждут, пока проплывёт «Ракета», а то попадут под её лопасти и они их замолотят. Уйдут во-о-он туда, - показал головой вправо Иосиф, - чтобы течением не отнесло далеко и чтобы не попасть в воронку, и плывут. Я тоже буду переплывать Иртыш, главное не трусить...
- Да, геройские пацаны и девчонки! - восторженно выдохнул Колька. - А чё такое лопасти и почему они пацанов замолотят?
- Ты же видел как «Ракета» плывёт быстро-быстро, просто летит, а для этого внизу днища делают такие лопасти, ну как большие вёсла или даже крылья, они быстро крутятся и «Ракета» мчится по воде, - как мог, объяснял многознающий Иоська. - Ну и представь, если под эти лопасти попасть...
Колька такое представить не мог, его сразу охватывал ужас.
И ещё Иосифу нравилось вместе с мальчишками и самыми смелыми девчонками кататься и пере-прыгивать со льдины на льдину в разгар ледохода. Как это было здорово! Страха не было вообще. Взрослые ругали, наказывали пацанов, но они украдкой продолжали свои опасные игры. Почему-то шуга всегда вызывала восторг всего посёлка, люди сбегались на Иртыш, чтобы полюбоваться захватывающим, завораживающем зрелищем, когда огромные льдины скрипя и крошась сталкивались, наплывали друг на друга, там, где течение было особенно бурным, крутились в сильных воронках и не могли «выбраться», пока более тяжёлая льдина не выпихивала их, заняв место в водовороте. Иногда льдину затягивало вниз и она торчком выныривала чуть ниже течения, продолжая свой безостановочный бег. Случалось, что на льдинах оказывались домашние животные – собака или даже корова – отчаянно кричащих. Спасти их было невозможно.
Полноводная в те годы река, ширина которой равнялась самым могучим рекам страны, всегда вы-зывала в людях трепет от её силы и страсти. Какой только рыбы не водилось в прошлом в Иртыше: ог-ромными язями, сомами, дорогими стерлядью, сазаном и судаком, мясо которого называли речной теля-тиной, крупными белугой и щукой испокон веков кормилось не одно поколение живших вдоль его берегов. Мальчишки ловили рыбу удочкой – чебаков, сопливых ёршиков, красноперых окуньков, пескарей, а если везло, то и небольшие подъязки, щучки и даже стерлядка могли попасться на крючок. На рыбалку вставали чуть свет, ранним утром клёв всегда хороший, да и место клёвое нужно было занимать первыми. А потом хвастались друг перед другом уловом, и тот, у кого рыбы было меньше, уверял, что в следующий раз непременно наловит больше всех. Дело чести!
Большими ватагами ходили в лес за ежевикой. Это было привычным делом для деревенских ребя-тишек. Как всегда в обед, опираясь на биологические часы, кричали, созывая друг друга из леса, сходи-лись возле реки пообедать и покупаться, чтобы потом снова углубиться в чащу за ягодами. Расстилали газеты, раскладывали снедь – домашние булочки, баурсаки, вареные вкрутую яйца, огурцы, помидоры, жареную курицу, колбасу-казы, хлеб намазанный маслом – и устраивали пир. Как всё было вкус-но-превкусно! Воду пили прямо из Иртыша. А потом с упоением купались.
Любили подшутить друг над другом. Однажды случилась история, после чего мальчишки надолго забыли свои дурацкие шуточки. Айчан Мукушев в этом месте на Иртыше ещё не купался, и мальчишки решили его разыграть.
- Здесь глубоко, вполне можно нырнуть с головой, - посоветовали они Айчану, хотя глубина едва доходила до колена.
Айчан разбежался, нырнул и... застрял вверх ногами, отчаянно молотя руками по воде. Огромный до глупости восторг охватил жизнерадостную пацанву. Было смешно наблюдать за действиями юного ныряльщика. Никто не понял, что дело может плохо кончиться. Думали, что он балдеет, веселит компа-нию. Но когда увидели, что его тело как-то странно провисло, кинулись спасать мальчишку. Вытащили – тот был без сознания. Хорошо, что кому-то пришло в голову поднять его за ноги и таким образом вылить из него воду и оживить. Что и сделали. Вместе с водой изо рта пацана отрыгнулся и песок. Он ошалело вертел красными глазами, не понимая, что с ним происходит. Затем, меняясь, по очереди едва дотащили обессиленного Айчана до дома. Пришлось даже вызвать врача, Марью Шариповну. Конечно, родители участников этой истории неприминули дать своим чадам хорошую взбучку.
Зимой река тоже радовала не меньше, когда всласть катались на коньках, привязанных сыромятными верёвочками к валенкам, когда на лыжах или санках катились вниз с высоченного яра, когда лёжа на зелёном льду и рассматривая проплывающие рыбки, ветки, какой-нибудь мусор разыгрывалась фантазия от ярких картинок. Бывало – не удерживались и лизали языком этот гладкий, такой притягательно-вкусный лёд. Затем, кто-нибудь ложился рядом и дыханием отогревал язык несчастного, а иногда ничего не оставалось, как силой отдирать прилипший язык, а потом ныть и реветь от боли. О разности температур дети понятия не имели. От долгих игр шаровары, покрытые снегом, стояли комом от мороза, и инеем покрывались брови, ресницы, и пальцы рук и ног пощипывало – они плохо слушались от холода. Но домой не рвались, пока родители не загоняли разыгравшихся чад в дом, а потом едва отогревали возле горячей печи, на которой матери уже напекли вкуснейших лепёшек, баурсаков или блинов. В доме вкусно пахло ячменным кофе или свежезаваренным чаем. Хорошо!
Детство Иосифа в «Береговом» было насыщенным и интересным, но и многое удивляло на новом месте юного аульчанина.
Допустим, коллективные игры ребят на улице, когда собирались большущие оравы и составлялись две команды, которые расходились на большое расстояние друг от друга, затем и та, и другая образовы-вали цепь, взявшись крепко за руки. При помощи считалки, например, «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой?» или «Аты-баты, шли солдаты, аты-баты, на базар, аты-баты, продавали, аты-баты, самовар» определялась команда, начинавшая игру «Кондалы» первой. Первая группа договаривалась, кто из ребят вражеской команды должен разогнаться и разорвать цепь противника. После этого первая хором кричала: «Кондалы!», вторая в ответ - «Закованы?», первая - «Раскуйте нас!», вторая - «Кем из нас?», первая - «Мейрамом Тулегеновым». Если Мейрам разрывал цепь, то забирал в плен одного из первой группы, если – нет, то сам оставался здесь. Выигрывала та, у которой оказывалось больше пленённых. То же самое и с игрой в «Дачи», где две большущие команды ловили врагов и тоже забирали в плен. Тихо, чтобы не услышали во вражеской группе, договаривались, кого будут ловить, разбегались врассыпную, чтобы не дать улизнуть выбранному. А так-как в другой команде никогда не знали, кого ловят, то все старались скорее пересечь очерченную заранее границу. Эти игры ошеломляли мальчишку своей массовостью и новизной, но и очень нравились.
Ещё Иосиф впервые в жизни увидел апельсины, заводскую копчёную колбасу и шоколадные плитки. Их себе на второй завтрак приносила в школу Алка Жидкова. Она на большой перемене неспешно, чтобы все успели насмотреться, раскладывала на чистом полотенце еду и неторопливо всё съедала. Это был своего рода спектакль, когда Алкины одноклассники, вместо того, чтобы побегать в зале или на улице, оставались в классе – они ни в коем случае не пропускали такое неповторимое зрелище. Окружали парту Жидковой и, при полной тишине, в которой только слышно было чавканье Алки, смотрели! А потом нюхали! Запах колбасы, а особенно апельсин – такой вкусный и незнакомый пленил и завораживал. А Жидкова наслаждалась не только сказочной едой, о вкусе которой второклассники даже представления не имели, но и своей исключительностью. Никто при этом не просил хоть кусочка, только однажды застенчивая Лязатка Балтабекова расплакалась и выбежала из класса...
Что удивительно, Алкина внешность соответствовала её фамилии: на фоне своих сверстников – румяных, здоровых, жизнерадостных – выглядела неважно. Худосочненькая, с желтым цветом лица, вялая, как полусушеная вобла, она была неинтересным ребёнком, хотя училась неплохо и одевалась лучше всех в классе. Став постарше Алка, желая скрыть худобу, надевала несколько пар чулок, чтобы её тонюсенькие ножки хоть чуть-чуть казались потолще, чем, кстати, ещё больше портила свою внешнюю непривлекательность. Ножки обретали форму двух мягких столбиков, а особенно портили всю эту хитрость капроновые чулки, которые обязательно надевались поверх простых в резинку. Под капроновыми видны были простые, сплиссировавшиеся в толстенькие складочки. При всей её несимпатичности, Алла была кокетливой и очень хотела нравиться окружающим, но этого не происходило. Противостояние Алки Жидковой и её одноклассников закончилось в седьмом классе:  Жидковы уехали, говорят, Алкин отец пошёл на повышение.
А однажды случилось такое, что и старожилы были в шоке. В одно прекрасное утро сельчане ока-зались пленниками в своих домах – их блокировал курай, которого нанесло столько, что все дома по самые крыши были плотно окутаны этими крупными круглыми кустами. На трое суток жизнь в посёлке остановилась. Чтобы пробраться в сарай и покормить орущую скотину, хозяева делали лазы: сдавливали курай, освобождая место, и потом ползали туда-сюда на четвереньках. Без воды намучились и люди, и скотина. А для пацанов такое событие было в радость. Во-первых, не было занятий, во-вторых, большое удовольствие доставляло прокладывать лазы и потом ползать по ним, кричать во весь голос и слушать другие гулкие, едва слышимые звуки. Иосиф тоже прокопал лаз к соседям, и с Федькой Зарецким доигрались до того, что Иоська заблудился в лабиринтах этих лазов и громко завыл, испугавшись собственного голоса. Хорошо, что Федька пробрался к Валингерам в дом, и Яков помог обревевшемуся младшему брату выбраться. Куда потом этот курай делся – тоже осталось загадкой. Может быть, его снесло в Иртыш, и река унесла кусты в своих водах? Просто утром люди проснулись от зимнего солнышка, заглянувшего в их дома, и живность в сараях перестала мукать, блеять, визжать и кудахтать, обрадовавшись свету, а главное – питью...
И ещё – в новой жизни Иосифа появился хороший товарищ, чему он был очень рад и с которым не расставался. Валингеру как-то пришлось выступить в качестве успокоителя – доброго одноклассника, после чего он и обрёл друга. Его одноклассник, Володя Осипов, круглый отличник, но просто до слёз скромный и тихий, с каких-то пор стал прятаться на переменах в раздевалке, а когда звенел звонок торопливо бежал в класс и старался из-за парты не вставать. Как-то Иосиф услышал приглушённый плач в раздевалке и посмотрел, что там происходит. Володя, спрятавшись за вешалку с верхней одеждой, сидел на корточках и плакал.
- Вовка, что случилось? - растерялся Валингер. Ему стало жаль этого умного стеснительного паца-на.
- Да нет, ничего, - пытался умолчать причину слёз Володя.
- Да ладно, расскажи, я никому не скажу, - вдохновенно сказал утешитель.
- Мне папка купил эти дурацкие штаны, - показал Осипов на свои тёплые ватные, такие мягкие и толстые брюки. - Я стесняюсь в них ходить, я похож в них на клоуна или на толстый столбик. Все, наверное, надо мной смеются.
- Ну-ка, встань, покажись, - потребовал Иоська. - Слушай, нормальные штаны, особенно в морозы. Я попрошу мамку, пусть тоже мне такие купит...
- Смеёшься! - стушевался Вовка.
- Прям, что мне делать нечего, - снова вдохновенно говорил Иоська, - вот увидишь, я тоже буду в таких ходить.
Раз обещал, надо выполнять. И выполнил, правда, долго он в них не ходил, но авторитет в глазах Володи завоевал, и после этого они крепко подружились. Особенно их увлекла игра в шахматы, когда они записались в шахматно-шашечный кружок. Сильные соперники – они так и не определились, кто из них чемпион... Ребята бывали друг у друга в гостях, часто вместе решали трудные задачи или играли в настольные игры – лото или в «Морской бой». Иосиф иногда брал у Володи книги, которых в школьной библиотеке не было.
Это был первый настоящий друг Иосифа на новом месте, но крепкая дружба оборвалась, - вскоре Осиповы уехали жить в город, где Михаилу Константиновичу, Володиному отцу, предложили должность главного ветеринара области, а его матери, Анастасии Александровне, – директора дома пионеров.
*   *   *
Любознательный по натуре, лёгкий на подъём, смышлёный и исполнительный октябрёнок Иосиф Валингер быстро вошёл в курс многих школьных дел и затей. Ему хотелось участвовать в спортивных секциях, причём во всех без исключения – это и футбол, и лыжи, и шахматы, и гимнастика. Он рвался и в художественную само¬деятельность, в танцевальный кружок, в столярную мастерскую и в кружок духового ор¬кестра. С удовольствием пел в большущем хоре, в котором пели и играли на различных музыкальных инструментах не только дети, но и учителя и даже родители. Пожалуй, пе¬ние и стало его главным и любимым делом, к тому же талантливого вокалиста сразу заме¬тили и определили запевалой песенного коллектива. Корней Модестович, руководитель хора, танцевального и музыкального кружков и самодеятельного театра, как-то услышал на уроке пения заливистое исполнение «Калинки» и был приятно удивлён замечательным вокалом третьеклассника Валингера.
- Ну-ка, ну-ка, спой ещё что-нибудь! - воскликнул педагог.
Иосиф спел «Менин Елим» - песню о Родине, которую пели в аульной школе.
- Останься после уроков, я с тобой позанимаюсь, а потом, если ты не против, станешь запевалой хора, - очень довольный своим учеником, сказал Корней Модестович.
Звонкий, чистый голос этого симпа¬тичного мальчишки не мог оставить кого-либо из односельчан равнодушным. Хор гремел на весь район, где на конкурсах неизменно занимал лучшие места. В старших классах Иосиф с ребятами организовал вокально-инструментальный ансамбль с ударником, гита¬рами и баяном, где по-прежнему был главным запевалой, а Корней Модестович не мог нарадоваться на своих учеников.
Постепенно хорошая учёба, участие в общественных мероприятиях школы вывели Иосифа Валин-гера в лидеры среди своих сверстников. Учителя старательно двигали его вверх по «школьной карьерной лестнице»: сначала председателем совета дружины, а позже – комсоргом школы. Правда, это не очень нрави¬лось Берте Готлибовне. Божьи заповеди неизменно чтились ею, но своим детям она стара¬лась не мешать, понимая, какое нынче на дворе время... Однако многие главы из библии они знали назубок и молитвы – тоже. Вечерами мать устраивала детям экзамен, и, не дай бог, если они плохо запоминали задание. Наказывала строго, даже жёстко. Каждый вечер перед сном семья молилась, перед принятием пищи благода¬рила господа за хлеб насущный. Все эти тайные учения матери оставались за семью зам¬ками в доме Валингеров, и никто из соседей даже не догадывался о второй жизни этих культурных, работящих и бескорыстных людей.
Иосифу по малолетству трудно было разобраться: кто же прав – мать, кото¬рая фанатично предана Господу, или учителя, отрицающие его существование.
- Вера – это зло, и только тёмные люди, не способные разобраться в природном естестве, верят в существование высшей силы. А для тех, кто угнетает и эксплуатирует народ, это хороший козырь для подавления человека человеком... Поэтому в мире всегда и всем правила церковь. Она держала человека в страхе, она подавляла его волю, делала безынициативным и покорным рабом, этим самым губила тысячи людей, - втолковывала на классном часе своим ученикам учительница истории Вера Афанасьевна. - Революция победила это зло, люди в нашей стране избавились от страха, религиозных догм, живут с верой, но не в Бога, а в справедливость, в прекрасное будущее, в коммунизм, когда все люди равны и главное для них – это труд, совесть, братство и любовь к Родине.
(Дети очень ждали коммунизм, ведь он уже не за горами. Как здорово, когда не нужны деньги, когда можно зайти в магазин и взять всё, что душе угодно. Правда, Вера Афанасьевна говорит, что люди станут настолько высокоорганизованными и порядочными, честными и правдивыми, преданно любящими свою Родину, что никогда не допустят ни воровства, ни чего-нибудь плохого в обществе. И, конечно, в магазинах никто не покусится на большее, чем человеку надо. И на дверях магазинов не будет замков – а зачем? Но дети тайно мечтали, что уж конфет и всяких вкусностей, когда придут в магазин в первый же день коммунизма, возьмут побольше...
Здесь уместно подчеркнуть, - если отбросить детские мысли и взглянуть на ситуацию в стране по-взрослому, - что коммунистических задатков уже было немало, когда, например, на предприятиях в контору привозили заработную плату, клали все деньги на стол, и рабочие сами отсчитывали себе нужную сумму, расписавшись в ведомости. Никто не спешил перегрузить себе чужие деньги в карман. Или в общественном транспорте без кондуктора пассажиры кидали пятикопеечную монету в билетную кассу и отрывали себе билет сами. Можно было и не бросать монету, а тихой сапой оторвать билет и всё. А почтовые ящики ломились от разной корреспонденции, но ведь никто никогда их не потрошил. Многие деревенские люди помнят, как не запирали двери домов на замки, а просто в щеколду заталкивали щепку, тем самым показывая, что домочадцы ушли... Иногда в обед магазин не закрывался на замок, когда продавщица уходила домой пообедать и покормить скотину. Никто не боялся быть ограбленным в тёмное время суток, не было хамства и мошенничества. И вечерами по улицам не ходили с резиновыми дубинками полицейские, и возле банков никто никогда не видел вооружённых охранников. Вооружённых людей в те годы не было вообще. Такие вещи в советском союзе считались дикими, пережитком капитализма. А уж о том, чтобы не платить заработную плату – даже в страшном сне не могло присниться. Бесплатное образование, лечение, чисто символическая стоимость газет, журналов, путёвок в санатории, в детские сады и в пионерские лагеря, – разве всё это не было похоже на коммунизм?).
Но вернёмся к нашему герою. Иосиф переживал и мучился: как же так, ведь мать с раннего детства внушала ребён¬ку глубокую любовь и страстное желание служить Богу. И вдруг Господь встаёт перед ним совсем в ином свете, то есть его, оказывается, вообще нет, он просто не существует, а придуман людьми для издевательства друг над другом. Это ужасно! Ребёнок вконец запу¬тался…
Берта Готлибовна догадывалась о смятении своего отпрыска, через это она уже про¬шла со старши-ми детьми. Она верила, что тоже сумеет убедить младшего в своей правоте, как это было в своё время со старшими сыновьями и дочерью. Но Иосиф оказал¬ся крепким орешком, с ним её строгие воспитательные меры не проходили. Он стал отка¬зываться от молитв, перестал читать библию. Даже наказание, которое мать ему определи¬ла – вечерами на полу, присыпанном песком, полчаса стоять на коленях и учить молитвы – не давало результатов. Было больно до невыносимости стоять на коленках с впившимися в кожу песчинками, однако вера в свою правоту оказалась сильнее. Мать запретила ему читать книжки, которые он брал в школьной биб¬лиотеке. Она также не разрешала теперь сыну ходить на Иртыш, играть с ребятами на большущей поляне, где в свободные от уроков и домашних дел часы собиралась половина деревенских ребятишек и устраивала коллективные игры, которые порою затягивались до¬поздна. Все эти наказания были очень болезненны, но Иосиф – не менее упрям, чем и его мать.
А самым решающим фактором в том, что Иосиф разуверился в существовании Бога, - это полёт человека в космос. Он учился в шестом классе и на всю жизнь запомнил 12 апреля 1961 года, когда в класс, как теннисный шарик, влетела пионервожатая Майя Тихоновна, и, прервав урок, заорала радостным истошным криком о таком ошеломляющем событии в жизни огромной страны. Что тут началось! Все кинулись на улицу, с соседних домов выскакивали и взрослые и дети и начались объятия, восторги, жизнерадостные вопли. Как будто всем подряд сделали укол счастья. Весь день потом никто не отходил от радиоприёмников, слушая последние известия о полёте Юрия Гагарина. Он первым на этом свете побывал за пределами родной Земли... Событие! Невероятное! А на следующий день газеты, выписываемые в каждой семье чуть ли не по десять штук - «Правда», «Труд», «Известия», «Ленинская смена», «Комсомольская правда», «Пионерская правда» - пестрили портретом самого знаменитого, кроме Ленина, человека на земле. Каким он был красивым со своей неповторимой улыбкой, открытой и доброжелательной, в таком необыкновенном лётном шлеме, а для мальчишек – смелым и сильным. И вот тогда до Иосифа дошло, что никакого Бога на небе вовсе нет, а то Юрий Гагарин обязательно бы его увидел... Этот факт избавил мальчишку от последних сомнений, но и вызвал бурю болезненных чувств, ведь переосмысление ценностей для детской психики вовсе даже не полезно.
Парнишка в свои двенадцать лет стал вдруг чахнуть, таким вялым и безынициа¬тивным его в школе не знали. Упала успеваемость. Учителя терялись в догадках.
- Иосиф, у тебя что-нибудь болит? Тебе, наверное, надо к врачу, - обеспокоено спро¬сила его как-то классная руководительница Ида Семёновна.
- Нет, всё нормально... - посуровел лицом её ученик. – Не беспокойтесь, Ида Семёновна.
- Если тебе нужна помощь, скажи, - жалея ребёнка, сказала учительница.
И тут Иосиф расплакался и, круто развернувшись, убежал, стыдясь своих слёз...
В этой схватке с верой-неверой победил малец. Все строгости и наказания Берты Готлибовны раз-бивались как о камень. Её вдруг испугало упорство сына. С одной стороны хорошо, что он упрям, доби-вается своего, а с другой – нет. Как заставить его чтить бо¬жьи заповеди, быть достойным веры человеком? И потом мать испугалась, что ребёнок может заболеть и не только от недоедания, ведь он почти отказался от пищи, чтобы не мо¬литься перед едой, но и от душевных терзаний. Она понимала, что неокрепшему организ¬му только во вред все эти психологические испытания, и решила на время оставить ребён¬ка в покое. Настанет ещё тот час, когда её сын поймёт: Бог – это жизнь, защита, радость, любовь и упоение, и только с ним, с Господом, душа об¬ретает покой и умиротворение, сердце всегда будет чисто – без зависти и злобы. И награ¬дой за веру, за почитание Господа и его заветов человеку уготован рай, вечное блаженство души рядом с ним. И нет ничего и никого в мире, что и кто стоял бы выше, на то он и Всевышний…
Иосиф постепенно пришёл в норму. Мать отступилась от младшего сына и верой в Бога больше не докучала, между ними установились чисто деловые отношения. Видимо, суровость матери перешла границы: мальчишке уже не хотелось как раньше прижаться к ней в поисках ласки и внимания, отныне он её сторонился. Ему вдруг стало казаться, что его мать дремучий, безграмотный человек, раз она, в отличие от всех их зем¬ляков, не рассталась с тёмным прошлым, над чем сейчас любой может безнаказанно потешаться. Он даже в душе её стыдился, хотя знал, что никому в селе неведома их «вто-рая» тайная жизнь.
На какое-то время мальчишка замкнулся, но потом врождённая жизнерадостность и юношеская безмятежность вновь взяли верх над пережитыми страхами. Он опять окунулся в интересные школьные дела, подтянулся в учёбе.
- Валингер, зайди ко мне в кабинет, - пригласил его как-то директор школы Альберт Мефодьевич Трусов.
Директора чтили как Бога, его обморочно боялись все ученики и учителя тоже, хотя он никогда не повышал голоса, но достаточно было одного взгляда проницательных серых глаз или короткого манящего движения пальцем, когда он молча приглашал кого-нибудь в свой кабинет, чтобы не умереть от страха перед властелином этих стен. Церемоний не устраивал и банальных истин не втолковывал, всегда коротко – по делу – и поощрял и наказывал. Не конфузился, когда неспеша брал в руку машинку и полностью остригал пацанам волосы, а иногда самым лохматым стриг только макушку или лоб и отпускал с богом. Однажды он остриг макушку, оставив забавный кок на голове Андрея Бенца, и подвёл к зеркалу – полюбуйся дескать своей полулысой головой. Белобрысый, с яркими конопушками, с белесыми ресницами Андрей выглядел нелепо, даже смешно. Бедный пацан весь день ревел, прячась от всех, а вечером ушёл в степь. Перепуганные родители и земляки нашли мальчишку на второй день – зарёванного, испуганного, замёрзшего. Слава Богу, что был май месяц, и он не умер от переохлаждения. Но этот неприятный случай не остановил верного в своих правилах директора. Мальчики в те годы имели на голове только небольшую чёлку или правильнее сказать – чубчик. Внешний вид, как и учёба, и поведение, и общественные нагрузки – всё было под контролем строгого руководителя. Даже девочкам не разрешалось стричь косы. А когда на большой перемене директор выстраивал почти пол школы по рангу – сначала старшеклассники, впереди младшие и так до первого – и проводил линейку, где поощрял и хвалил отличников и общественников или наказывал разгильдяев, то пацаны впадали в состояние прострации, если знали, что в чём-то провинились и их ждёт, в переносном смысле, крепкая директорская длань. Учителя тоже строем стояли перед учениками, но в процесс воспитания они не вмешивались, говорил только директор. Но как говорил! Надолго отпадала охота безобразничать...
Иосифу иногда приходилось бывать у директора в кабинете, когда тот давал ему ка¬кие-то вне-классные поручения. Он также, как и все в школе, страшно стеснялся Альберта Мефодьевича, и стоял перед ним навытяжку, даже боялся моргать, хотя знал, что ругать его не за что. Наверное, снова поручит ему какую-нибудь общественную работу.
- Иосиф, школьная комиссия выдвинула твою кандидатуру на участие в олимпиаде по математике в областном центре, - сказал директор. - Подготовься хорошенько, через две недели поедешь.
С некоторых пор в общеобразовательных учебных заведениях стали устраивать школьные олим-пиады. Эти престижные мероприятия помогали отстающим школам под¬тягиваться, кому не хочется быть в числе лучших? Школа совхоза «Береговой» впервые участвовала в областной олимпиаде, и это событие было архиважным для учителей и пре¬тендентов на звание лучшего ученика.
- Спасибо, Альберт Мефодьевич, - выдохнул Иосиф, понимая всю ответственность, возложенную на него. – Я постараюсь…
- Иди к Кларе Ивановне, она тебе объяснит условия конкурса и по¬занимается с тобой дополнительно. Желаю удачи! - директор одобрительно похлопал ученика по плечу.
Вот так впервые в своей жизни Иосиф Валингер побывал в городе. Впервые увидел высоченные пятиэтажные дома, много машин и людей. Вокзал, кишащий людьми, тоже поразил его воображение: и куда это все едут? спешат? толкаются?
Двухэтажная школа, в которой проводилась олимпиада, поразила мальчишку своими размерами. Когда они с Кларой Ивановной зашли в зал, Иосиф остолбенел, он считал, что такой большой школы как в «Береговом» и в помине больше нигде нет. «Вот это да! - думал мальчиш¬ка. – Вот бы Колька Жанабаев увидел эту школу, не поверил бы!».
Клара Ивановна видела, как разволновался её ученик, и всячески его успокаивала. Дескать, в городе тоже точно такие же дети, как и в деревне, и не надо переживать и счи¬тать себя слабее.
- Я рядом, - говорила она, - главное сосредоточься на задании и больше ни о чём не думай.
- Всё равно боюсь, - честно сознался мальчишка.
Иосиф занял на олимпиаде второе место. Он решил задачу и примеры, причём уложился раньше времени, но почему-то не стал первым. Это так и осталось загадкой для него и для Клары Ивановны, когда он потом решил контрольную работу по памяти и по¬казал ей. Но он всё-равно стал призёром олимпиады и это вызвало в «Береговом» бурю радости и гордости за своего уче¬ника. Он привёз из области похвальную грамоту, и в родной школе Альберт Мефодьевич вручил талантливому ученику свою, за победу на олимпиаде. Отныне восьмиклассник Иосиф Валингер стал героем Максимо-Горьковской средней школы, и, конечно, он радовался такому важ¬ному событию в жизни. Потом в его школьной жизни были ещё олимпиады по химии, но та – первая – была неповторимым событием в его ещё такой юной жизни.
- Ух ты, Колька, даже не представляешь, какой город большущий, какие там дома пятиэтажные – высоченные, какая там школа огромадная! - расписывал Иосиф своему другу Кольке Жанабаеву свою поездку в областной центр. - Столько машин ты ещё никогда в своей жизни не видел, а автобусы какие здоровенные, не то что наш (совхозный) ГАЗик... А мороженое – ничего вкуснее в мире нет!
- А чё такое мороженое? - спросил Колька.
- Оно холодное-прехолодное, похожее на сметану, только твёрдое и сладкое-сладкое, - пытался Иоська хоть как-то объяснить своему другу вид этого лакомства. - Лизаешь языком, и оно тает. Вкусня-тина!
- Попрошу папку, пусть отвезёт меня в город и купит мороженое, и я тоже его буду лизать, - мечтательно отреагировал Колька на восторги Иоськи. Детскость в Колькиных чувствах и ощущениях исчезать пока никуда не собиралась, упорно проглядываясь почти во всех его поступках и словах.
Колька учился в Береговом в седьмом казахском классе, Иосиф – в восьмом. Жанабаев отстал в учёбе, остался в пятом классе второгодником. Ему трудно было преодолеть тяжесть, навалившуюся на него после того, как он поступил в новую школу. Всё-таки то преподавание, которое велось в ауле, не давало детям достаточных знаний, и аульным ребятам трудно приходилось на первых порах, пока они, наконец, немного втяги¬вались в учёбу и начинали понимать, что от них требуется. Слабая подготовка, плохое знание русского языка делало их в первое время изгоями среди учеников. Потом, правда, всё входило в норму, они быстро научались говорить по-русски и постепенно обретали статус «своих» в школьном коллективе. Иосиф помогал своему другу делать домашние задания, особенно по математике. Благо, что он умел читать по-казахски, и это очень выручало Кольку. Да и частое общение с другом давало Жанабаеву возможность лучше освоить рус¬ский язык.
Они по-прежнему были неразлучны.
*   *   *
Прошёл год.
- Иоська, чё правда штоли, што Танька Маркс за тобой бегает? – лукаво улыбаясь, от чего в чёрных глазах прыгали весёлые чёртики, по¬интересовался Колька у своего друга.
- Ну вот, узнал, теперь всем побежишь рассказывать! – зная своего друга, начал бур¬чать Иосиф. – Да мы с ней дружим, и, думаю, это навсегда. Она будет моей невестой, а потом женой...
- Да ладно, чё ты думаешь, я кому-нибудь скажу, штоли. Смотри, а то Савка Носов узнает, морду набьёт. Он же за ней давно бегает. И дружки его всегда рядом ходят, говорят, с кастетами ходят. Если што, я помогу тебе отбиться… - самодовольно заключил Колька.
- Пусть только попробует! – сердито ответил Иосиф.
Таня Маркс – полукровка, отец немец, мать полька. В ней был как-раз тот переход от вчерашней девочки к завтрашней барышне – полудетская нежность с наивным взором и полувзрослая грация девицы. Черноглазая, с пышными локона¬ми, она разбила сердца почти всех мальчишек в школе. Вокруг неё в селе ломали копья и взрослые парни. Тот же Савелий Носов, «авторитет» местной шпаны, дав¬но цепким взором следил за гордой девушкой и старался держать её в некоей ауре от мужской половины посёлка. Самодура с болезненной чувствительностью, предрасположенного к мистицизму Савку боялись и слушались, а подбирал он в свою компанию боязливых, слабонервных пацанов, не умеющих постоять за себя. Носов со своей шайкой разбойников изрядно надоел в селе многим и своими дебошами, и хулиганством, и драчливостью, и вымогательствами у младших денег. Пацаны разбирались с ним сами, и пока до суда дело не доходило.
Мальчишки-одноклассники тоже переживали от неразделённых чувств к Маркс. Как-то в восьмом классе весной, когда Людка Хохлова организовала первый пикник на подсохшей поляне, от Татьяны не отставал Вовка Лизура – шумный, бесшабашный, компанейский пацан. В этот день он с каким-то особым рвением ухаживал за Маркс, подкладывая лучшие куски, всем видим демонстрируя неравнодушие к этой красавице. А потом, когда всей шумной компанией пошли гулять вдоль Иртыша, горланя песни, Вовка вдруг встал на самый краешек высокого яра и крикнул Татьяне:
- Если ты, Таня, сейчас скажешь, что не будешь со мной дружить, спрыгну вниз.
- Неужели ты думаешь, что вот так можно в человеке вызвать чувства? - спокойно отреагировала Маркс. - Прыгай, конечно, но это глупо и никому не нужно.
Вовка для порядка поерепенился ещё немного и, резко развернувшись, ушёл. Потом он вёл себя с Маркс иначе: всегда и везде старался быть рядом, оберегал как-то уж слишком возвышенно, словно, на-ряженный в ливрею верный слуга. Она уважала Вовку и часто безобидно подтрунивала над ним. После восьмого класса Лизура поступил в речное училище в Омске и практически в «Береговом» не появлялся.
Танька знала о своей неотразимости, зазнавалась перед подру¬гами – Амалией Кригер, Светкой Машкур и Валькой Бридич. У некоторых это вызывало внутренний протест, а у Вальки откро¬венную зависть. Но всё-таки: раз вокруг Таньки увиваются парни, то и её подруги не останутся без мужского вни¬мания. В шестнадцать-семнадцать лет для нормальной, здоровой девушки очень важно иметь успех у противоположного пола, чуть ли не дело чести. Но уж так повелось в обществе – вниманием всегда награждаются самые красивые или умные. А остальные довольствуются крохами, либо вообще – ничем... Обидно!
Бридич злилась из-за Танькиного высокомерия и часто сочиняла гадости о своей подруге, причём в откро¬венных подробностях о её якобы амурных делах. Все девчонки в классе знали, что Валька способна придумывать гаденькие небылицы, но многим из них так хотелось верить в Валькино враньё, когда она, собрав вокруг себя одноклассниц за печкой-буржуйкой, со свирепым беличьим выражением остроносого лица, упоённо плела всё, что хотела, и для красного словца не жалела фантазии. Таня догадывалась про эти проделки нечистоплотной Бридич, но она всегда была выше всей мелкой возни возле своей персоны. Она по¬просту игнорировала Валькино злопыхательство, хотя в те годы плохое поведение деву¬шек сурово осуждалось общественностью, и стоустая молва могла сильно навредить репутации Маркс – кто-то не поверит, а кто-то – наоборот... Танькино спокойствие ещё больше злило Бридич. Однако она и трусила, ведь когда-нибудь Таня могла и не выдержать и честно сказать Вальке всё, что она о ней думает, причём – прилюдно! А сказать что – было! Зная, как остра на язык Маркс, трусоватая Валька боялась за свою репутацию перед учителями, но она всё-таки про¬должала наносить удары из-за угла, исподтишка подрывая авторитет подруги.
Никто Бридич в классе не уважал. Подленькая, лживая, лицемерная – она в лю¬бых заковыристых для себя ситуациях выходила из воды сухой. Знания были ниже сред¬него, но Валька всегда умела заработать хорошую отметку, где – списав или заранее под¬готовившись, напроситься к доске и ответить зазубренный материал. В таких делишках равных ей не было. Это был редкий дар – умело объегоривать педагогов. Валькина соседка по дому в одной из двухэтажек – Мила Назавитина – способная ученица, решала ей домашние задания по ма¬тематике, химии, физике, а за это Бридич льстиво рассыпала той комплименты и заигрывала с Милой на полную катушку, хотя Назавитиной это вовсе не было нужно. Она из воспитанности и деликатности не умела отказывать в просьбе. Эту свою подругу Валька «доила» уже несколько лет и оберегала, как муравьи оберегают своих потенциальных кормильцев – малюсеньких насекомых – тлю, вырабатывающих сладкое молочко, любимое лакомство муравьишек. Валькины од-ноклассники знали о такой небескорыстной дружбе между совершенно разными по «весо¬вой» категории ученицами, но не догадывались учителя. Перед ними сладенькая учени¬ца стелилась, заискивала, угождала. И это её умение помогало Бридич держаться на плаву и считаться одной из самых старательных и обязатель¬ных учениц. К Татьяне Валька прилипла сама, хотя Маркс не особенно жаловала такую подружку, но снисходительно терпела Валькино щебетание и её желание прилюдно демонстрировать преданность.
Но девчата и гордились дружбой с самой интересной девушкой в школе. Танины независимость, неподкупность, умение говорить правду в глаза любому, кто этого заслуживал, когда другие обсуждали и сплетничали за спиной, придавали авторитет и невольное уважение. Однажды Таню ударил Колька Салтанов. Он остался второгодником в пятом классе и был старшим среди Таниных одноклассников. Злобный и жестокий, Колька часто обижал ребят, чуть что не понравится – умело бил под дых так, что его жертва едва приходила в себя. Рябой, с мясистыми щеками, малюсенькими голубовато-сероватыми глазками и толстым носом – он был настолько противный, что его едва терпели все школьники. Даже волосы в старших классах почему-то причесывал на английский манер, - не хватало только бриолина, чтобы смазать пробор, - что ещё больше подчёркивало его противность. Глядя на него, можно было подумать, что этот сопливый ублюдок только и искал, где можно истратить свою непроходящую злобу.
Как-то он, в своей безнаказанности, очень сильно ударил слабого Юрку Гранчака только за то, что тот на баскетбольной площадке не бросил Салтанову мяч. Мальчишка долго не мог вдохнуть, ловя воздух посиневшими губами. Ни для кого не было секретом, что Юра болен: то ли порок сердца, то ли какой-то сердечный клапан (ребята не очень в этом разбирались) мог отказать в любой момент жизни, и мать время от времени возила Юру в городскую клинику на обследование и лечение. Слава Богу, в те годы лечение в Советском Союзе было бесплатным, и семья Юры не испытывала каких-либо денежных затруднений. Спортом ему заниматься строго запрещали, но мальчишка не выдерживал и иногда играл в баскетбол. Все, кто в этот момент находились рядом, застыли в страхе, только Таня Маркс подошла к Кольке и стукнула его по прыщавой физиономии, добавив:
- Ты самый настоящий фашист и таким, как ты, не место в нормальном обществе...
Конвульсивное движение Колькиного лица, заменяющую сладострастную улыбочку от удовольст-вия вдарить, проползло от одного уха к другому, а маленькие как у крота глазки спрятались под толстыми веками, когда он, долго не раздумывая, ударил таким же методом, как и Юру, в пах. Татьяна упала и тоже захлебнулась воздухом. И тут все дружно кинулись на Салтанова, свалили на землю и начали мутузить с таким удовольствием, что Колька взвыл и, разбрасывая в разные стороны толстые ноги, едва унёс их от разошедшейся толпы. После этого случая он умерил свой злобный пыл, трусил и заигрывал с Маркс, а она всегда открыто подчёркивала, что не считает его за человека и полностью игнорировала.
Ещё один случай вызвал уважение соседей к Татьяне. Таня иногда была свидетелем того, как одна из соседок, Любовь Хавроненко, люто палкой избивала своих детей – двух мальчишек лет по во-семь-девять, и как отчаянно они кричали и как потом неделями ходили в синяках. Однажды (Тане было лет десять) она, во время избиения, влетела в хавронинский двор и кинулась с кулачками на злобную, крикливую мамашу.
- Душегубка, фашистка, - задыхаясь от негодования, кричала девочка, выхватывая у той палку. - Я тебя убью...
- Ах ты сволочь, ах ты соплячка противная! - Хавроненко отпихивала от себя разъярённую девчушку, но стукнуть не посмела, видя, как вокруг собрались соседи. - Я пожалуюсь твоему отцу, будешь знать, как не уважать старших.
Но Таня не отставала, продолжая яростно нападать на злую женщину, пока соседка, Тамара Алек-сандровна Таранова, не оттащила зарёванную, измученную девчушку от Хавроненко.
Вечером Виктор Петрович, после жалобы соседки на его невоспитанную дочь, ответил ей, да так, что Хавроненко уже больше никогда не избивала своих детей и всегда боязливо обходила дом Марксов.
- Я давно уже хотел вынести этот вопрос на педсовет (он работал учителем немецкого языка). Вы, Любовь Стефановна, невоспитанный, злой человек, и это ни для кого в деревне не секрет. Мне жаль ваших детей, им не повезло с матерью. Поверьте, что если ещё хоть раз такое повториться, я постараюсь сделать всё, чтобы вас лишили материнских прав. И ещё – все ваши злобные и нечистоплотные выходки нервируют соседей, а особенно наших детей, а им в их возрасте такое вредно. Я не желаю видеть свою дочь страдающей от вашей жестокости к детям... Таня, к моему стыду, защитила детей раньше, чем я, и я виноват и перед вашими мальчиками, и перед ней. Если вы хотите видеть своих детей воспитанными, культурными людьми – переменитесь. Подумайте над моими словами.
Хавроненко скукожилась и потрусила скорей прочь. Она пыталась наговорить про этих хамов Марксов гадостей своей приятельнице, с которой иногда проводила время за рюмкой водки, но даже от неё поддержки не получила.
- Такие, оказывается, хамы эти Марксы, что папаша, что его психопатка дочь. Сопля, а видишь, как ведёт себя. Лезут в чужую жизнь. Мои дети, как хочу, так и воспитываю...
- А чего лупишь их, как бешеная собака? Нарожала и ненавидишь. Сама виновата... - и приятельница принялась её стыдить, пока женщины не разругались, о чём потом Любина подружка рассказывала всем подряд.
Таня училась неплохо, но в старших классах она учёбу практически забросила, элементарно – по лени. Получив нагоняй от родителей, подтяги¬валась, а потом снова забрасывала учебники. В десятом классе Таня вдруг вырвалась вперёд, тщательно подготовилась к экзаменам и сдала их на отлич¬но. Вот эти экивоки, поистине характерные её порывам и темпераменту, то огорчали, то успокаивали родителей Маркс.
Иосиф ей нравился всегда. С годами детское увлечение переросло в глубо¬кое чувство. Многие парни пытались за ней приударить, но Татьяна отвергала их ухаживания. Как любая другая девушка кокетничала в кругу мужской половины, но – не более. Как-то на школьный вечер для девятых-одиннадцатых классов пришли взрослые парни, – это всегда вызывало оживление в сердцах юных сильфид, приятно, когда знаки внимания оказывают кавалеры постарше. Двадцатитрёхлетний Леонид Таскаев, уже больше года отслуживший в армии, работал егерем. Он давно уже заприметил Татьяну Маркс и при встречах открыто говорил, что ждёт её совершеннолетия, чтобы посвататься. Хороший парень, высокий, стройный, как стебелёк (Амалия Кригер так и называла его «стебельком»), Лёня нравился многим девушкам, однако внимание он уделял только одной. Татьяна сначала отшучивалась, а потом честно созналась Лёне, что ей нравится другой. Однако Таскаев своей мечты не оставлял. На вечере он пригласил Татьяну на танго, а потом, когда умолкла музыка, попросил всеобщего внимания, и, встав перед девушкой на колени, сказал:
- Танечка, моя дорогая девочка, я тебя очень-очень люблю и прошу ответить мне взаимностью. Ко-гда закончишь школу, стань моей женой.
Все были в шоке, особенно учителя, ведь Маркс ещё ученица и рано ей думать о любви. И потом, к чему весь этот спектакль? Татьяна подняла парня с колен и повела из зала, попросив проводить её домой. По дороге они много говорили о разном, но не о том, что произошло в школе. У калитки она ответила на его вопрос:
- Леонид, не обижайся за честность. Я к тебе очень хорошо отношусь, но, как и ты, так и я – влюблена, пока, правда, безответно, но верю, что мои чувства будут вознаграждены. А тебе я искренне желаю счастья.
- Ну кто он, скажи, наконец, - бедный парень чуть не плакал.
- Если у нас с ним всё будет хорошо, то ты узнаешь и так, - Татьяна простилась с безутешным влюблённым и скрылась за калиткой.
Этот случай тоже потом в красках муссировала Бридич: все ведь были свидетелями того, что Танька ушла с мужчиной. Думаете, просто так?!
Таня знала, в Иосифа влюблены почти все старшеклассницы в школе, и всегда удивлялась, что он был абсолютно равнодушен к девичьей половине. И вдруг всё изменилось, юноша неожиданно для Тани предложил ей дружбу, передав записку че¬рез Шурку Таранова. Он знал, его друг никогда не обнародует такие деликатные вещи, но и не догадывался о тайных переживаниях Шуры. Этот юноша уже давно был безнадёжно влюблён в Таню Маркс, но никогда никому своих чувств не открывал.
А как случилось, что Иосиф, наконец, обратил внимание на Таньку Маркс?
Они играли в спектакле главные роли. На очередной репетиции Иосиф выглядел особенно привлекательно в новой коричневой вельветовой куртке и в бежевой в мелкую жёлтую полоску рубашке. Хорошо отутюженные брюки нужной длины подчёркивали его стройность, – девятиклассник сильно подрос за этот год. Волнистые тёмные волосы открывали высокий лоб, а горячий взгляд волооких васильковых глаз и густые чёрные брови могли свести с ума любую девушку. Таня, глядя на юношу, вдруг разволновалась и от этого была рассеяна, забывая текст. Путалась, мямлила и нисколько не старалась. Корней Модестович, ру¬ководитель кружка, делал ей замечания, но всё без толку. Репетицию пришлось прервать.
- Что случилась, Маркс? Почему сегодня такая безынициативность? – спросил Кор¬ней Модестович Татьяну. - Смотри, а то найдём замену, желающих играть эту роль много.
- Это ваше право, - нисколько не испугавшись, ответила Таня, на что Корней Модестович чертых-нулся.
- Ну-ну, Татьяна, язвишь, - сердито сказал он.
- Нет, Корней Модестович, наверное, у меня сегодня не то настроение, извините.
- Ну ладно, идите все домой, следующая репетиция в среду, - Корней Модестович посмотрел на Маркс, - а ты выучи текст и уж постарайся, - примирительно сказал он.
И тут Иосиф отметил про себя, что девушка не стала оправдываться, как бы это сде¬лал любой дру-гой человек, дороживший своим положением. Терять такую роль для дру¬гих «актрис» было бы катастро-фой, они бы выпрашивали прощения, обещали бы испра¬виться. Но не Таня. К своему удивлению Иосиф вдруг увидел другую Татьяну: спокойные глаза, грациозные движения, хорошая улыбка. Как она красива и естественна, не рисуется, не кривляется, как это делают многие девчонки.
- Таня, можно я тебя провожу, - неожиданно для себя спросил он, когда они соби¬рались домой.
- А ты и не догадываешься, что я уже давно жду от тебя этих слов? - смело посмотрев в его глаза, улыбнулась Татьяна.
Иосиф опешил: как – давно? Неужели он нравится этой девушке? Вот это номер! Он знал, что не-которые девчонки в школе были в него влюблены, иногда получал от них тай¬ные записки со словами признания, но это его больше даже раздражало, чем наоборот. На школьных вечерах выстраивалась девичья очередь – кто первый пригласит его на «белый танец», ведь сам он никогда никого не приглашал – просто не хотел. Танцевал только в общих, коллективных танцах, типа чарльстон, твист. И вот на тебе, новость. Оказывается, и Танька «за ним бегает», ребячливо определил он её признание.
На следующий день он написал своим красивым хрустящим почерком Тане записку и передал через своего друга Таранова. Для такого сорта поручений Шура был самым подходящим – он никогда не задаст лишнего вопроса. Шура, когда Иосиф таинственно вложил ему в руку записку, вздрогнул, точно его что-то кольнуло, он сразу понял, кому она предназначалась. Юноша полдня носил в кармане это клочок бумажки и никак не решался подойти к Татьяне. Только по дороге домой – они были соседями – решился и отдал записку.
- Таня, не знаю, почему Иосиф поручил мне такую миссию, но я согласился ему помочь. Видимо, он стесняется сказать тебе это устно, - покраснев так, что слёзы навернулись на глаза, промямлил Шура и протянул девушке бумажку.
- Спасибо, Шура, за такую новость. Господи-и-и, как долго я этого ждала! - Таня запрыгала от ра-дости, когда прочла записку, а парень прятал лицо, чтобы она не увидела его ужасного настроения.
Татьяна целый день мучительно раздумывала, как ответить, какие найти слова и как справиться со своей большой радостью, бившей через край. Ответила одним словом: «ДА» и передала записку через Амалию Кригер. Амалия тоже втайне вздыхала по Иосифу, но тщательно скрывала свои чувства. Девушка понимала: рядом с Маркс проигрывает не только она, поэтому постаралась взять себя в руки и от души поздравить свою подругу с таким важным событием в её жизни. Амалия и Светка Машкур, хоть и за¬видовали Таньке, но, в отличие от Вальки Бридич, не строили против Маркс козни и стара¬лись быть со своей подругой искренними. Таня попросила Амалию не распространять эту новость среди девичьей половины класса, особенно хотела скрыть от Бридич. Не пото¬му, что боялась лишних пересудов, Тане хотелось оставить за собой и её возлюбленным право сохранить их союз чистым, незамаранным недоброжелательными языками. Она, ра¬зумеется, понимала: рано или поздно это секретом ни для кого не будет, но пока – пусть их дружба с Иосифом остаётся тайной.
А потом вдруг Иосиф испугался такой своей смелости и стал прятаться от подруги. Он стыдился своего чувства, стеснялся Татьяну и всячески её избегал. Детскость здесь брала верх над юношескими робкими чувствами. Таня тоже вдруг по¬чувствовала необычную для её натуры стеснительность и даже была рада, что Иосиф де¬ликатен и не назойлив. Оба привыкали к той мысли, что отныне их жизнь меняется. Оба отдавали себе отчёт в том, что теперь они не просто одноклассники, что у них уже есть друг перед другом совсем иного рода обязательства, и этот факт играет немаловажную роль в их дальнейшей судьбе. Одним словом, они дали себе время и возможность осмыс¬лить свои новые отношения, к которым относились очень даже серьёзно, хотя, по сути, все эти игры были ещё полным ребячеством.
Вот на такой лирической ноте закончился их девятый класс.
*   *   *
Ах, как это чудесно, когда последний учебный день отворяет ворота в рай – в красное и вольное лето почти на целых три месяца! Казалось бы, ну что такое три месяца в человеческой жизни? Да ничего! А всё равно – какое счастье, когда тебя ждут беззаботность, родной и сладкий Иртыш, как кусок сахарного арбуза, когда можно купаться в пьяной, как тёплая брага, воде, рыбачить, играть на большой поляне с ребятами в баскетбол... Ой, да много что хорошего можно! И не надо думать, что эти радости скоро закончатся и снова бой! Не надо!
В июле учеников старших классов отправили в отделение совхоза на прополку картошки и капусты, где они работали три недели и даже получили зарплату. Неописуемая красота летнего убора радовала своей сочностью и изумрудностью, когда всё вокруг дружно тянулось к солнцу, матово зеленело, колосилось, наливалось и начинало зреть. Тёплое марево лёгкими волнами целыми днями плавало по над землёй, исчезая только к вечерней прохладе. Небольшие птички время от времени вспархивали над зеленью и снова в неё ныряли, выискивая червяков, букашек, жучков; звонкоголосые кузнечики стрекотали чуть ли не целыми сутками; иногда слышно было скрипучую песню какой-то редкой птицы. Прекрасные летние дни, свежайший воздух, купание в Иртыше отражалось не только на здоровье ребят, но и на крепости духа и на отличном настроение.
Молодёжь жила в большом ба¬раке, питались на полевом стане – на улице, где стояли длинные обеденные столы для ме¬ханизаторов. Наравне с трудной работой, здесь витал и своего рода романтический дух: вечерами, вдыхая медовую темень, пекли в костре картошку. Весёлые искры от яркого в ночи костра разносились в белесую тьму, как миниатюрные лампочки. Даже луна казалась разрумянивалась от трескучего жара. Дружно распевали песни, устраивали танцы под теньканье гитары.
«А я еду за туманом, за туманом,
За мечтою и за запахом тайги...». -
голосисто орала весёлая компания…
«Люди идут по свету, им вроде немного надо, -
Была бы прочна палатка да был не скучен путь…
Но с дымом сливается песня, ребята отводят взгляды,
И шепчет во сне бродяга кому-то: «Не позабудь…».
Или:
«Мико не плешешь - ча-ча-ча, комае цуво на косо девойку,
Аленэ не плешешь - ча-ча-ча, мико почак ни я – а.
Плешешь ли я - тонио ча-ча-ча, плешешь ли ты - макоков ча-ча-ча.
Нео, нео, цимале-мале-мале девойку, комае цуве на косо девойку,
Аленэ не плешешь - ча-ча-ча, мико почак ни я –а!».

Слова этой чешской или польской песенки были заучены с грампластинки. Никто не знал, о чём в ней поётся, правильно ли произносятся слова, но она была так заразительна, под её мело¬дию можно было танцевать шейк, твист и даже чарльстон.
Ванька Майер соорудил своего рода «ударник»: перевёрнутое ведро, по которому он колотил пал-ками, издавало бойкие звуки, и ребята, нарядившись в папуасов, разрисовав сажей лицо, выделывали танцевальные «па», похожие на танцы дикарей. При свете костра надломленные тени танцоров казались огромными, фантастическими. Все эти развлечения радовали молодых людей, а тесное общение друг с другом на природе волновало: здесь уже более осознанно зарождались другие чувства – незнакомые ранее – томление и истома, ожидание прекрасного.
Уходило детство! На смену ему шла новая жизнь, полная тайн и нормальное здоровое желание юных сердец любить и быть любимыми.
Баянка Каиргельдинова, давно уже влюблённая в Иосифа, замечала, как он изменил¬ся в последнее время, но не догадывалась о его новых переживаниях. Их отношения все¬гда были ровными, товарище-скими. Баян была членом совета дружины, позже состояла в комитете комсомола школы. Активистка – каких поискать, Каиргельдинова всегда с большим рвением исполняла свои общественные обязанности. В этом плане у них с Иоси¬фом был свой тандем, прочный, сложившийся с годами творческий союз. Иосиф воспри¬нимал Баянку как «своего парня», запросто, без сантиментов. Она же ждала от него иного отношения, о чём молодой человек просто-напросто не догадывался. И вот сейчас у неё появилась возможность попытать своё счастье... Она старалась везде быть с ним рядом: и в поле, и за обеденным столом, и во время вечерних развлечений у костра. Он же воспринимал её повышенный интерес к нему как простую дружбу и не бо¬лее.
- Иосиф, давай потанцуем, - пригласила его Баянка во время очередного танца. – А то все танцуют, а ты только поёшь, голосистый ты наш, да на гитаре тренькаешь, - пошутила она.
- Ты же знаешь, что я большой любитель попеть, вот и пою себе в удовольствие. Где ещё можно так погорланить, как не в чистом поле, - балагурил Иосиф, но танцевать пошёл.
Во время танца, держа девушку за трепещущую талию, ему показалась, что Баянка нервничает: вдруг прильнёт к парню, вдруг стеснительно отстранится. В свете костра было заметно, как взволнованно подра¬гивали её ресницы, то гася, то вновь оживляя лучистые искорки агатовых раскосых глаз. Чёрные гладкие волосы заплетены в косы, высокие вразлёт брови украшали смуглое лицо. «Красивая, - неожиданно подумал Иосиф, - как-то раньше я этого не замечал...», - он только сейчас обратил внимание, что перед ним не девчонка, а интересная девушка.
Баян заметила его внимательный взгляд и осмелела.
- Давай убежим от всех, погуляем возле озера, - предложила вдруг она, густо покраснев. Благо свет костра сюда проникает не очень сильно и юноша не заметил, каким пунцовым стало её лицо.
Он просто окаменел от неожиданности, до Иосифа дошло: Баянка в него влюблена! И как он раньше этого не заме¬чал, списывая внимание Каиргельдиновой на их совместные школьные дела. «Прям как до жирафа доходит», - с досадой подумал о себе парень. Ему стало жаль Баянку, ведь с этой девчонкой у него многое связано, столько выдумки и фантазии вкладывали они в различ¬ные школьные мероприятия. И вдруг неуместно подумал о том, что, например, поцеловать Каиргельдинову, это равносильно тому, что он поцеловал бы к примеру Толю Яковенко или Кольку Жанабаева, настолько она всегда была ему просто своим парнем. Как же сказать ей, что у него уже есть подруга, и что со временем он твёрдо решил создать с Татьяной Маркс семью.
Иосиф бросил взгляд в сторону Тани. Она сидела у костра и смотрела на Иосифа с Баянкой. Боль-шие глаза горели в свете костра и казались не черными, а темно-синими. Юно¬ша заметил в лице Тани лёгкую тень неудовольствия и понял, что она обижена на него: не пригласит на танец, не подойдёт, как будто он её и не знает. А вот с Баянкой танцует...
- Извини меня, Баянка, - промямлил парень, - ты скоро сама всё поймёшь.
«Лучше сразу честно сказать, чем тянуть резину и мучить человека», - с чувством удовлетворения, радуясь своей смелости, подумал Иосиф.
Этот эпизод с Баянкой стал толчком в перемене отношений Тани и Иосифа. Он, оста¬вив Каиргельдинову на попечение Толи Яковенко, направился к Татьяне.
- Таня, пойдём танцевать, - с придыханием пригласил Иосиф девушку на танец.
- Ну, наконец-то ты меня заметил. А то бежишь – как от дикарки. Другие милей? – ревниво спросила Таня.
- Ты права, я действительно веду себя по-дурацки. Я ведь только о тебе и думаю, а сам трушу, - честно сознался юноша.
Татьяна перестала хмуриться, и глаза её засветились радостью. Парень впервые прикоснулся к лю-бимой девушке. Его как током поразило новое неизведанное ранее чувство, какой-то просто священный трепет овладел им. Молодой человек задохнулся, крепче прижав к себе Таню. Такого с ним ещё не было – счастье, а главное – покой. Он даже удивился: почему покой, что он жил до этого в беспокойстве? Или это от того, что он, наконец, открылся Тане и ему стало легче. Татьяна, похоже, тоже пережила что-то подоб¬ное. Иосиф смотрел в глаза любимой, а она то поднимала веки, отражая в свете ярко разгоревшегося костра нежность в затуманенных глазах, то опускала, мягко укладывая длинные загнутые ресницы на порозовевшие щёки. Что говорить, на то она и девушка – можно чуть-чуть и пококетничать. Молодые люди находились в таком состоянии, что в этот вечер им надо было побыть одним, чтобы улеглись горячие мысли... Этой ночью от переполнявших чувств им плохо спалось.
После того переломного дня парочка уже не проводила время у костра, чем внесла некий сумбур в отрепетированных посиделках у костра. Взявшись за руки, Иосиф и Татьяна уходили к озеру. Общение сближало их. Впер¬вые в своей такой ещё юной жизни молодые люди неожиданно для себя открыли неповто¬римые краски во многом, что их окружало, и что прежде казалось таким знакомым и обы-денным.
Как-то на закате, сидя у озера, они вдруг с удивлением обнаружили, как сказочно в своём пламе-неющем жаре огромное красное солнце. Полукруг степного горизонта со¬прикасался со светилом, напо-минающим искусственно созданный шар, и казался таким, на первый взгляд, близким, что протяни руку – и дотронешься до него. Шар величаво уплы¬вал за край земли, источая лучи в небесном зареве, где лазоревые, синие, фиолетовые и бордовые краски нежно переходили из одного цвета в другой. На фоне всего этого разно¬цветья розовые облака с их неповторимыми рисунками тихо без движения наблюдали с высоты за влюблёнными. А те, в свою очередь, заколдованно выискивали в их причудли-вых формах различные фигурки зверей, птиц и даже смешные человеческие рожицы. Степь нынче особенно радовала своей сочной, изумрудной зеленью. Жаркий день уже начал разбавляться лёг¬кой вечерней прохладой, но кое-где земля ещё курилась дымкой, постепенно вбирая в себя долгожданную свежесть. Озеро, покрытое едва заметной рябью, скрывало в себе за¬таенную жизнь подводных существ. В вечерней тиши особенно ясно слышался плеск воды: небольшие рыбки, забавляясь в своих играх, выпархивали из воды, забавно мельк¬нув розоватыми хвостиками и сверкнув серебристой чешуёй, вновь исчезали в родной стихии. Неподалёку суслик у своей норки постоял на задних лапках, покрутил головой, пискнул несколько раз, созывая на ночлег своё семейство, и тоже спрятался вместе с ма-лышами в надёжном укрытии. Куда-то исчезли птицы, кружащие над полем в поисках пищи. Ночь медленно вкрадывалась в дневную жизнь, разрисовывая вначале небо и зем¬лю своими неповторимыми красками, а потом надёжно укутывая всё вокруг такой тьмой, что молодые люди испытали лёгкое неудобство от окружающей их черноты. На небе вдруг обозначились звёзды с лёгкими алмазными брызгами вокруг ярких небесных точек, и луна залюбовалась собой в озерной глади, проложив на сонной воде свою лунную дорожку.
- Никогда не замечала такой красоты, - как-то с удивлением сказала Татьяна. – Всегда удивлялась, когда отец любовался Иртышом, лесом, лугами. Думала: ну лес, ну река – что особенного. Вот когда, например, поймаешь на удочку крепкого подъязка – это да! Или когда удастся найти щедрую поляну с земляникой в поле, или в лесу – с ежевикой, тогда и ценишь эту благодать. Оказывается, всем этим ещё можно и любоваться... Так на душе хорошо и сладко! – вырвалось у де¬вушки.
- Таня, я ведь тоже раньше не обращал на всю эту красоту внимания, - сознался, в свою очередь, Иосиф. - Недаром писатели так любят описывать красоту природы, а я всегда пропускал эти места, когда читал книги, казалось неин¬тересно, скучно. А теперь, наверное, всегда буду читать, вспоминая этот вечер.
Им было интересно вместе, всегда находились темы для общения, много шутили, от души смеялись над своими же шутками. Как-то молодые люди гуляли вдоль озера, любуясь розовым закатом. Когда большое красное солнце уже собралось спрятаться за горизонт, вдруг неожиданно набежала небольшая тучка и пролилась тёплым, как парное молоко, дождём. Ребята не успели от него укрыться. Мокрые, они побежали к бараку. Заблестевшее платье на Татьяне натянулось на её теле и обрисовало его целиком, со всеми изгибами и окружностями. Иосиф, взглянув на девушку, задохнулся от прилившей к голове крови. У двери её комнаты неожиданно для себя он обнял девушку и неумело ткнулся губами в её губы. Дрожь пронзила тело, как множество крепких стальных, но таких сладких, игл. Таня не оттолкнула, а, наоборот, ещё крепче прижалась к любимому. Это был их первый робкий и, как им казалось, самый неповторимый поцелуй в их юной жизни.
И снова Иосиф не мог уснуть в эту тёплую, полную нежного восторга, ночь. Татьяна изумительна, неповторима, говоря о ней, можно употреблять все прилагательные в превосходной степени! Чуть зарозовел рассвет, разбавляя темноту белым теплом, запели счастливые птицы, просыпаясь в радостных земных заботах. Молодой человек, слушая их трели, подумал: «Мне тоже хочется петь».
Не спала в эту ночь и Баянка. Она оказалась случайной свидетельницей поцелуя Иосифа и Татьяны. Баян перестала вечерами проводить время вместе со всеми у костра: ей без Валингера было неинтересно и она часто сидела на лавочке в одиночестве возле барака. Вот и сегодня она в свете угасающего дня увидела влюблённую пару. Когда они вбежали, прячась от дождя в длинный коридор барака, Баян тоже вошла следом, не ожидая, что станет свидетелем их первого поцелуя. Они, поглощённые друг другом, Баянку не заметили. Лучше бы она этого не видела, так сильно её потрясли их объятия. Как мучительно она хотела быть на месте счастливой Маркс и как огорошивающе ясно до неё дошло, что никогда в жизни у неё такого не будет, ведь полюбить другого парня она не сможет никогда...
*   *   *
Закончились эти беззаботные, счастливые каникулы. Возмужавшие, окрепшие и повзрослевшие ученики 10 «А» пришли на свой последний школьный первый день сентября, кто с букетом астр, кто – с флоксами, кто – с одомашненной ромашкой. Это был первый год в стране, когда случилось сразу два выпуска – одиннадцатого и десятого классов. Поэтому-то десятиклассники уже ощущали себя взрослыми рядом с другими школьниками, снисходительно сверху поглядывая на «ме¬люзгу». Скоро они из детства шагнут во взрослую жизнь!
В классе всё, казалось, было по-прежнему. Но и не всё...
Отношения Иосифа Валингера и Тани Маркс привнесли в устоявшуюся школьную жизнь некий сумбур и даже – разброд. Что-то неуловимо и неумолимо изменилось в атмо¬сфере некогда дружного коллектива 10 «А». Наверное, так и должно быть: вмешательство чего-то нового в любом деле несёт либо хаос и недовольство, либо, наоборот, порядок и эйфорию; либо ни то, ни другое, а всего лишь лёгкое смятение или душевное удовлетворение, реже – равнодушие. И это вполне естественно. Союз между собой заключили юноша и девушка, по сути отличающиеся от многих в классе. Талантливые, красивые – они волей-неволей вызывали у окружающих интерес. Волею судьбы молодые люди оказались небезразличными для многих, а это в обществе накладывает негласные и невольные обя-зательства... Само собой, ни Иосиф, ни Татьяна по молодости лет ещё не разбирались в тон¬костях этой философии, а также – в издержках невольной нервической встряски сверстников. Но – по большому счёту – к чему тут деликатности перед кем-то, разве всё это может вол¬новать сейчас, когда влюблённые всецело поглощены друг другом и им неинтересно, что происходит вокруг них.
Они ничего не замечали: ни то, как болезненно выглядела Баянка Каиргельдинова, как бесновалась гордая, давно влюблённая в Иосифа Алла Кабышева из 10 «Б», как ещё кое-кто из одноклассников переживал личную драму из-за дружбы Иосифа и Татьяны, – их тайные сердечные чувства обречены и это очевидно, как ясный день. Если среди девчонок в классе вспыхивали иногда ссоры по разным поводам, то и юноши в последнее время не отличались учтивостью друг к другу. Угловатые мальчишки остро чувствовали оторванность от них Валингера, прочищая иногда свои ломкие горлышки ехидными подковырками, чем удивляли их более счастливого соперника. Да и, что говорить, детскость ещё во многом доминировала над неокрепшими взрослыми чувствами, и порою их выходки напоминали совсем уж мальчишеские – типа дразнилки «Тили-тили тесто, жених и невеста». Иосиф с Таней не видели также, как пуще прежнего злилась и клеветала Валька Бридич. Правда, Татьяна о Валькином злопыхательстве за своей спиной догадывалась, хорошо зная Валькину заячью натуру, но просто-напросто – игнорировала. Как-то на перемене, когда молодые люди сидели за партой о чём-то оживлённо беседуя, одаривая друг друга нежными взорами, Валька с кривой двусмысленной улыбочкой подошла к сладкой парочке, желая засвидетельствовать им свою радость от такого невероятного события в их жизни.
- Как я за вас рада, - выворачивая глаза то на Татьяну, то на Иосифа, ставя их в глупое положение, достаточно громко заверещала Валька. - Такая любовь, как у вас, – просто позавидовать можно! Вы никак не можете оторваться друг от друга. Ах, какие возвышенные чувства! - с восторгом институтки заключила она, но в маленьких острых зрачках угадывалась тщательно скрываемая осторожность. А вдруг Татьяна ответит, то уж точно на орехи ей достанется.
- Кто тут из нас шут гороховый – я, Таня, а может быть, ты, - указывая на ехидну Бридич, сказал Валингер. - Эх, Валя-Валя, неймётся тебе, - и посмотрел на неё так, словно хотел подчеркнуть: не суйся в калашный ряд с суконным рылом...
Валька это сразу поняла и слегка оскорбилась: подумаешь, господа нашлись, но и считала, что легко отделалась. Кто-то захихикал, кто-то напрягся, но никто не произнёс ни слова. Иосиф с Таней вышли из класса. А Бридич тут же собрала девчат за «буржуйку» и с взвизгивающими нотками в голосе выгрузила давивший её новый запас выдуманных гадостей о Маркс, продолжая плести свои подлые сплетни, как нескончаемую верёвочку. Дескать они не только за ручки держаться... Но, как показало время, этим она вредила не ненавистной Маркс, а себе...
Но право выбора ещё никто не отменял, и всем рано или поздно пришлось смириться со свершив-шимся фактом.
А влюблённые жили как будто в другом измерении. Их новые чувства полностью меняли воспри-ятие жизни, в сущности – детского; мир казался совсем иным, чем был ещё несколько месяцев назад. Всё сейчас воспринималось острее, ярче, заставляло подтяги¬ваться, тщательнее следить за собой, и не только внешне, но и в поступках, обще¬нии. Все люди вокруг казались самыми прекрасными и добрыми, и сами они были такими же отзывчивыми и любящими.
Иосиф с Татьяной много читали, увлеклись поэзией. Кроме обязательных, входящих в школьную программу – Пушкина, Некрасова, Лермонтова, – они знакомились с творчеством современных поэтов, властно взошедших на поэтический олимп Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, Визбора. Произведения шестидесятников публиковались во многих журналах, томики стихов достать было трудно, но стихи всё-таки как-то распространялись среди любителей поэзии. Таня, любившая писать сочинения, теперь старательно пыталась изменить их стиль: в точные, строгие опусы, похожие на сонеты Петрарки, она теперь вносила ещё что-то от себя, - порою весёлое, лёгкое, вкрапляла картинки из природы. Ей это удавалось вполне, и они с Иосифом часто обсуждали свои робкие творческие начинания. Всё это сближало ещё сильнее, наполняя гордостью молодые сердца. Не хотелось друг перед другом быть невежами, несовременными и неотёсанными.
- С некоторых пор «живу, как лечу, высоко-высоко...», - радостно ответила словами Роберта Рождественского Татьяна Иосифу, когда он, просто умирая от смущения, признался ей в любви.
- Я тоже, как и ты, летаю – высоко-высоко! - осмелел юноша и прижал к себе счастливую девушку.
*   *   *
Но за всё надо расплачиваться, иногда даже в том, в чём нет никакой вины. Первая неприятность, произошедшая с молодыми людьми, не заставила себя долго ждать.
Однажды Иосиф с Татьяной возвращались с вечернего сеанса. Зрители уже почти все разошлись, а молодые люди не спешили домой, продлевая свидание в тёплый сентябрь¬ский вечер. Неожиданно из-за угла клуба, откуда шла парочка, на них напали несколько парней. Оттолкнув девушку, они прижали Иосифа к стене и избили. Он только и успел прикрыть голову руками, стараясь не упасть. Таня подняла крик, но никого рядом не оказалось. Изрядно попинав парня, дружки Савки Носова отступили, а Савка взял бегающую вокруг хулиганов девушку за талию, притянул к себе и, искусно, по-блатному, процедив сквозь зубы струйку слюны (это было высшим шиком среди шпаны), сказал:
- Смотри, красавица, как бы тебе потом не пришлось его оплакивать... Завтра в семь часов вечера я приду к дебаркадеру, буду тебя ждать. Надо поговорить. Попробуй, не при¬ди!
- Ах ты, бандит несчастный! Я тебе покажу – свидание, - Таня накинулась на Носова с кулачками.
- В гневе ты мне нравишься ещё больше. Какие глазище! Бе-еее…- засмеялся, как проблеял, Савка и, как хамоватый пэтэушник, скрутив Татьяне руки за спиной, впился в её губы долгим мокрым поце-луем. При этом не постеснялся обшарить рукой тело, больно стискивая грудь девушки. Его редковолосая головка, выпуклые осоловелые глаза и маслянистый рот выражали такое удовольствие от жизни, что Тане стало противно, мерзкое состояние содрогнуло тело так, что её едва не стошнило, но сейчас она думала только о своём возлюбленном. Носов дал знак своим подельникам удалиться и сам побарбосил следом.
Татьяна не могла поднять Иосифа с земли. Он пытался встать, но тут же снова опускался на землю.
- Таня, у меня кружится голова, и ноги не слушаются, - слабым голосом оправдывал¬ся парень.
- Иосиф, подожди, я сейчас позову кого-нибудь, и мы отведём тебя домой.
Таня побежала к первому жилому дому, постучала в калитку. Вместе с хозяином дома они дотащили парня домой. Голова была в крови. На следующий день врач местной больницы Мария Шариповна поставила диагноз – сотрясение мозга, синдром сдавливания грудной клетки, ушиб селезёнки. Иосиф вынужден был пройти курс лечения в больнице.
В этот же день Татьяна заявила на Савелия Носова и его прихвостней в милицию. Вместо свидания на дебаркадере, Савка оказался в милицейской кутузке. На него уже дав¬но имели зуб многие деревенские жители, в милиции он бывал неоднократно, и на основа¬нии заявления девушки на него завели уголовное дело. Носову за хулиганство, частые де¬боши, издевательство над несовершеннолетними дали три года колонии общего режима. Его дружкам по одному-два года – условно.
- Иоська, и чё меня рядом не было, я бы показал этому Савке, - жалея друга, тарато¬рил Колька, ко-гда пришёл проведать его в больницу... Выглядел его товарищ хуже неку¬да: бледный с фиолетовыми подтёками вокруг глаз, осунувшийся, он даже не мог встать с кровати.
- Что бы ты сделал против пятерых? – глухим голосом ответил Иосиф. – Мне казалось, когда они меня пинали, что у них в ботинках набит свинец. А кастеты на руках были – это точно! Ты был прав, когда предупреждал меня насчёт Савки, я его недооценил в смысле негодяй¬ства. Вышел бы на поединок один на один, а то напали целой оравой...
Другой случай, мог бы просто быть казусным, даже юморным, если бы не его неприятные послед-ствия. Таня, после прогулки с Иосифом, прощалась с ним возле калитки. Юноша обнял свою подругу, им не хотелось расставаться. Вдруг они услышали песню «Ой, мороз, мороз» – это Вовка Гофман со своим другом Пашкой Площиком возвращались из клуба. Они недавно вернулись из армии и ещё находились под эйфорией возвращения в отчий дом и, видимо, выпили. Вовка, красивый, рослый и вообщем-то хороший парень, уже давно страдал от безответных чувств к Маркс, но это не мешало ему достаточно настырно добиваться взаимности. В свете луны парни заметили парочку, и Гофман ринулся к ним, крича своему более счастливому сопернику:
- Вот я тебе сейчас рога-то пообломаю, пацан сопливый...
И, ступив в колдобину, упал. Попытался встать, но завыл от боли. Пришлось Валингеру с Площи-ком тащить подпрыгивающего на одной ноге Гофмана домой. С тех пор Вовка остался хромым, время от времени ему из колена откачивали жидкость, которая с завидным постоянством накапливалась. Это страшно угнетало парня. Врачи не ставили утешительный диагноз...
*   *   *
Следующий неприятный инцидент с влюблённой парочкой случился через несколько месяцев.
Приближался Новый, 1966, год. Школа тщательно готовилась к празднику. Старшие классы уст-роили между собой конкурс на лучший маскарадный костюм. В этом году, как никогда, все старались общеголять друг друга, и когда наступил карнавальный вечер, го¬сти были приятно удивлены изобилием костюмов, богатой фантазией участников мас¬карада. Строгому жюри трудно было определиться в выборе лучшего претендента на при¬зовое место.
Татьяна с Иосифом тоже приняли участие в маскараде. Мать Тани сшила ей ситцевое бе¬лое длинное платье, которое девушка превратила в настоящий костюм снежной королевы. Она тщательно продумала все детали своего маскарадного наряда: и великолепная корона с яркими звёздами, и блёстки по всему платью, и длинные белые перчатки, и светлые че¬ревички. Венцом всему – белоснежный тюлевый кардиган с крупны¬ми выпуклыми крапинами, напоминающие снежные колобки. Не хватало только свет¬лых волос. Но и пышные чёрные локоны не испортили общего впечатления и названия этого чуда – «снежная королева». Иосиф тоже немало времени потратил на свой костюм – рыцаря в доспехах. Кольчугу он сооружал из тонких жестяных пластинок, прикреплённых к плотно облегающей грудь рубахе. Шлем, копьё, обувь – здесь тоже надо было потру¬диться. Но нельзя было на маскараде не отметить Космонавта рядом с Ракетой, ска¬зочных героев Михаила Потаповича с супругой-медведицей Анастасией Петровной и сыночком Мишуткой, Красную шапочку, убедительных Кота в сапогах и Летучую мышь, великолепного Сеньора Помидора с Незнайкой, а также нескольких симпатичных Снегурочек.
Не обошлось и без некоторой нервозности при распределении призов. Всем было очевидно, что всё-таки лучший приз заработали Маркс и Валингер. Но на первое место претендовали и Алка Кабышева с её подругой Любкой Горенковой («Кот в сапогах» и «Летучая мышь») из 10 «Б» класса. Алла была лидером в своём классе, человеком, не терпящим возражений, самовлюблённым, с резким бескомпромиссным характером. Она смотрела на людей взглядом председателя суда. Отец Аллы – казах, мать – еврейка. Раскосые глаза на фоне чистой матовой кожи, пухлые, чётко очерченные губы резко отличали Аллу от других её сверстниц. В присутствии этой девушки даже заморышному пареньку хочется стать кавалергардом. Но Кабышеву портил слишком заносчивый нрав и желание править балом. Она оценивала сверстников с высоты принцессы, вставшей с горошины и попавшей в крестьянский дом. Это сказывалось и во внешности – в остром холодном взгляде тёмно-коричневых глаз было что-то отталкивающее. Своим деспотич¬ным характером она подавляла окружающих, и мало кто хотел с ней общаться. Но всё это не мешало ей управлять классом и почти все классные мероприятия проходили под её умелым руководством. Здесь учителя доверяли Кабышевой безраздельно. Алла была отлични¬цей и не потому, что ей уж так легко давалась учёба – срабатывало самолюбие и стремле¬ние всегда и везде быть первой.
Горенкова при ней – девочкой на побегушках. Люба – безынициативная, боязливая, угождала Алке, за¬глядывая той в рот. Она всегда должна была всё знать, предупредить, угадать и угодить, и, как стальная пружина в часах, тут же подскакивала и исполняла любое желание властной подруги. И ещё – выносила на спине все Алкины желания и капризы. К такой необычной дружбе в школе уже привыкли, и никто не об¬ращал на это внимания, зная Аллины амбиции.
Алла уже давно безответно была влюблена в Иосифа. Этот красавец и нравился ей, и злил, ведь он без особого напряжения и личного стремления часто во многом превосхо¬дил её, неосознанно ставил на ступень ниже. Она помнит торжественную линейку в клубе, сцену, украшенную красным галстуком и большим пионерским горном, когда их с Валингером в числе лучших принимали в пионеры – первыми среди сверстников, и как она радостно держала в руках новенький атласный галстук, который ей, после слов клятвы, сейчас старший пионервожатый повяжет на шею. И вдруг, как гром среди ясного неба, вместо Кабышевой слово для прочтения пионерской клятвы сначала предоставили Валингеру, а потом – ей. «Я, юный пионер Союза советских социалистических республик... перед лицом своих товарищей торжественно обещаю любить свою Родину, хорошо учиться, уважать старших... как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия...», - звонко чеканил слова бывший октябрёнок. И ему первому сняли с груди октябрятский значок с изображением юного Володи Ульянова и повязали алый галстук. Как это своенравной девочке не понравилось, как тогда она дома кричала в истерике, родители едва успокоили свою гордую дочь. Она всегда считала себя лучшей из лучших, гордилась, что первой вступит в ряды пионеров, о чём очень мечтала, и вот – такой долгожданный праздник был испорчен, лучшую ученицу унизили. Она, как настоящий патриот своей любимой Родины, все силы и умения готова положить на процветание самой могущественной, самой справедливой, самой лучшей страны в мире. И так, как желает этого она, – не желает больше никто-никто... Сколько времени потом Алла мучительно справлялась с крайним негодованием от такой несправедливости. А мальчишка даже и не понял, почему Кабышева тогда так отчаянно плакала.
Валингер – лучший ученик в 10 «А», отличался упрямством, иногда даже перехлёстывающим за рамки допустимого, и это порою мешало ему быть накоротке с не¬которыми его оппонентами по лидерству – были в школе и такие, та же Алла Кабышева. Артистизм, нескрываемый апломб во всём подчёркивали в этом юноше незаурядную личность. Он просто не мог, когда кто-то в чём-то его опережал, мученически старался «догнать» и «перегнать». И ведь догонял и перегонял... Высокий, с синими даже скорее фиалковыми глазами, с хорошей открытой белозубой улыбкой – она точно освещала его лицо, уже с детства обезоруживая и привлекая внима¬ние. Всегда подтянутый, с некоторым изыском в одежде, даже шармом, - здесь он доставал родителей, а они, любя поскребыша, не жалели денег на более дорогие вещи, к тому же старшие дети уже зарабатывали себе на жизнь сами, поэтому младшего можно и побаловать.
Каким бы увлечениям Иосиф ни отдавал предпочтение, его всё-таки больше всего притягивала сцена. Кроме вокала и игры на гитаре он постепенно стал самым талантливым актёром в кружке художествен¬ной самодеятельности. В театральных постановках, где ставились спектакли классиков – от Чехова до Шекспира, – Корней Модестович часто поручал Валингеру главные роли, с которыми тот хорошо справ¬лялся. Руководитель школьного театра даже советовал Иосифу серьёзно подумать о карьере артиста. Лидер в пионерских делах, а потом и в комсомольских, он с детства уже привыкал к своей исключительности, к несколько распорядительному тону в разговоре. Бывало и такое: директор школы, уезжая на совещания в районный центр, оставлял за себя старшеклассника Валиингера, и Иосиф целый день руководил школой. Это была и своего рода игра и серьёзное отношение к воспитанию.
Но всё-таки, при всей своей исключительности, он был отзывчивым юношей, по натуре – добряк, поэтому-то и прощались ему некоторые излишества в характере, проявлявшиеся в нём от успехов ранней ученической карьеры. А главное – это его коммуникабельность, качества, которого не хватало многим ребятам.
Алла считала, что не менее достойна, чем и он, быть лидером в школе, не хотела здесь играть вто-рую роль, но шло время, а она так и оставалась второй. Ей поручались такие скучные мероприятия, как, например, подготовить и прочесть серьёзную лекцию об империализме, пытающемуся сохранить или восстановить своё господство над бывшими колониями или тех стран, которые стремятся вырваться из колониальных тисков и построить социализм. Или поведать старшеклассникам о том, что египетского президента Гамаля Абдель Насера наградили званием Героя Советского Союза – друга и борца за осво-бождение свободолюбивых арабских народов. В тот год в прессе много места отводилось китайской культурной революции, бесноватым её сторонникам, которых называли хунвэйбины и цзаофани – эта тема тоже широко муссировалась в учебных заведениях. Также обязывали Кабышеву быть ответственной за проведение торжественной линейки к 7 ноября – Дня Революции и праздничного мероприятия в честь дня рождения В.И. Ленина. Она, конечно, относилась очень ответственно за порученное, но и злилась, когда видела, как неохотно реагируют слушатели и как скорей рады вырваться прочь.
Алла не переносила Таню Маркс, видела в ней соперницу и все¬гда старалась подчеркнуть перед той свои исключительность и превосходство. Она её ни во что не ставила. Ну смазливая, прямолинейная, независимая и гордая – ну и что?! Учится – так себе, в школьном театре, где Таньке поручают главные роли, тоже ничего особенного из себя не представляет. Выбражулистая! Когда Кабышева узнала о романе Таньки и Иосифа (чего, кстати, втайне боялась, ведь в глубине души Алка понимала, что Маркс сильная соперница), Алла даже несколько дней не ходила в школу, сославшись на просту¬ду, чтобы за эти дни постараться стереть с лица болезненное выражение и справиться с депрессивным состоянием, всецело охватившем её. И потом она ещё долго прятала боль и даже некоторую растерянность в глазах, что было нехарактерно этой непод¬купной и властолюбивой девушке. А что самое неприятное – Алка заставляла свою подругу Любку Горенкову шпионить за парочкой. Бедной Любке приходилось вечерами караулить у дома Маркс, чтобы убедиться – целуются ли влюблённые или просто ходят, держась за ручки... Конечно, для высокомерной Кабышевой это было страшно унизительно. Но... слаб чело¬век!
Татьяна свойственной ей хорошей женской интуицией догадывалась о переживаниях Алки, но как всегда была выше всей мелкой возни возле себя, любимой. А Иосиф ни сном, ни духом не ведал о душевных терзаниях второго претендента на лидерство в шко¬ле. Он знал, что Кабышева неистовствует из-за его успехов, что мечтает занять его место на пье¬дестале ученического олимпа. Впрочем, Валингер бы и не возражал, если бы это случи¬лось. Сам ведь он никогда не делал больших усилий и по головам не шёл: всё получа¬лось само собой, а часто – по воле учителей. Иосиф всегда старался общаться с Аллой ровно, даже иногда пытался подчёркивать её исключительность. Что ни говори, а в Кабышевой есть много хороших качеств и задатков быть «указующим перстом» (как часто шутил он по таким поводам). Но в этих случаях он наталкивался на презрение гор¬дой Алки. Её даже оскорбляли комплименты соперника, она в них не нуждалась. Она и сама знала свои высокие возможности и не терпела, когда хоть кто-то их подчёркивал, а особенно – Валингер, и не скрывала этого. А ему её страсти вокруг дурацкого лидерства, если уж говорить начистоту, были, в конце концов, по-фигу, да и капризная Кабышева иногда надоедливо путалась под ногами и часто негласно отторгалась Валингером и его помощниками. Но она всегда любое свое действие категорично считала верным...
Как-то Иосиф собрал комитет комсомола, чтобы обсудить поведение и учёбу некоторых учеников. Охарактеризовав неприятную ситуацию, он попросил высказаться и принять решение по каждому в от-дельности и занести в протокол собрания. Двоечники и хулиганы сидели перед строгими «воспитателями» и очень переживали. Когда дошла очередь до Сашки Певзнера и Фроси Казейкиной – слабых в учёбе, обличительную речь произнесла Кабышева. Не успела она закончить пафосные высказывания, призвав наказать – исключить из комсомола, Сашка вдруг вскочил и пунцово-красный выбежал из класса, а Казейкина отчаянно расплакалась, покрывшись нездоровыми пятнами. Иосифу стало их жаль и он заступился за ребят, сказав, что сам постарается помочь им в учёбе и наказывать не надо. Но категоричность Аллы была непробиваема. Упрямство Валингера – тоже. Спор решили учителя, решив дать ребятам шанс на исправление, чем ввергли Кабышеву в гнев. Снова выиграл он! Противостояние двух лидеров ожесточилось ещё сильнее.
На маскараде всё-таки Татьяна и Иосиф были награждены лучшими призами. Зная резкость Кабы-шевой, многие однако не ожидали, что она может быть так непредсказуема. Алка подскочила к Татьяне Маркс, сорвала с головы ненавистной соперницы корону и в гневе бросила это великолепие на пол. При этом от неуклюжего движения шпора от одного сапога у «Кота» отвалилась, и Алла чуть об неё не спо-ткнулась, но её поддержал Валингер. Она блеснула в него выпученными глазами и резко оттолкнула юношу.
- Всем ведь очевидно, за что дали приз Маркс! - предательски взвизгнувшим голосом выкрикнула Алла. – Конечно, все лавры всегда достаются Валингеру, а теперь вот и ей, - дёрнула она подбородком в сторону Тани. - А почему – знают все! Это нечестно. Мой костюм и Горенковой намного лучше, мы тоже потратили много времени и выдумки, а у Маркс все эти блёсточки, звёздочки не требуют такой фантазии и готовятся простенько, - от негодования голос её охрип и она закончила последнюю фразу полушепотом, - а нам дали второе место...
- Да я вообще-то и не против, - спокойно отреагировала на резкий тон Алки Татьяна. Было непо-нятно – чему она не против: тому, что приз дали ей или наоборот – его надо было отдать Кабышевой и Горенковой?
Алла расценила это по-своему и снова рванулась к Маркс, сама не зная зачем, но её удержала Го-ренкова.
- Да чего ты вцепилась, всю руку изломала! - прохрипела Кабышева, выдернув руку, но потом сама взяла Горенкову за руку и демонстративно повела из зала, с таким видом, будто шагнула вон из царства теней...
Онемевшие учителя, знавшие совсем другую Кабышеву, были в шоке от хамства высокомерной ученицы. Праздник был окончательно испорчен. Иосиф тоже увёл свою подругу домой. Нет, Таня не была огорчена или унижена, она прекрасно понимала состояние влюблённой девицы, к тому же такой страшно самолюби¬вой, как Алка.
*   *   *
Благо, впереди десять дней зимних каникул – можно на время спрятаться от по¬сторонних глаз и тихонько зализать раны. Алле было всё-таки стыдно за свою выходку, такую непростительную несдержанность. Как она сама себя унизила! Нельзя так распус¬каться, ведь она даже не пыталась сохранить самообладание. «Пусть это будет мне хорошим уроком, пусть, пусть… Если я так буду продол¬жать, то грош мне цена. Ничего не добьюсь в жизни», - казнила себя Кабышева. Никто не знал о терзаниях гордой девушки, только Люба Горенкова, которая рассказала об этом своей од¬нокласснице, и о чувственных переживаниях Аллы, и о том, что Люба вынуждена была шпионить за Маркс и Валингером – тоже. Лучше бы эта бедная девочка не делала такого опрометчивого шага. Од¬ноклассница понесла по школе, позоря имя высокомерной Кабышевой. Когда до Аллы дошёл слух о Любкиной болтливости, она закатила скандал своей подруге, да такой, что Любе мало не показалось. Класс уже наполнился учениками, когда все услышали топот полных Алкиных ног в коридоре. Одноклассники уже знали, что означал этот сердитый топот – крайнее возмущение их лидера. Все напряглись: кого сегодня она будет чихвостить? Как оказалось, свою лучшую подругу. Кабышева кричала, рвала и метала!
И вдруг обиженная Горенкова расправила плечи:
- Знаешь, Алла, я даже рада, что так получилось. Наконец-то, я могу послать тебя к чёрту, поняла?! Я устала прислуживать тебе, унижаться. Ты мне уже давно смертельно на¬доела. Вот и дружи теперь сама с собой, ведь больше с тобой и дружить-то некому.
- Как, на корабле бунт?! Смотри-ка, голову подняла, глазками засверкала, - вскипела Алка. - А что ты без меня представляешь, вообще, ни рыба, ни мясо… Подожди, ты ещё будешь у меня в ногах валяться, вымаливать прощение, дура!
- От такой же слышу, - довольная собой отчеканила Люба. Она сама себя не узнава¬ла. Гордость обуяла девушку: как приятно, однако, быть смелой и гордой... «Наконец-то я свободу обрела от этой сумасбродки. А подруг всегда себе найду», - с об¬легчением думала Люба.
- Да у меня в мизинце больше ума, чем у тебя в голове. Дала бы я тебе по твоей наглой физиономии, да руки не хочется марать, - грубо выкрикнула распсиховавшаяся Алка.
- Дай, дай – сама получишь сдачи по своей сковороде! - Это был намёк на лунообразное с широковатыми скулами Алкино лицо.
- Кто бы на внешность указывал? Ты всегда завидовала мне, страшилище... - с коротким истериче-ским смешком, пари¬ровала Алла. Полные губки подрагивали и расползались в разные стороны, ведь, от кого-от-кого, а от Любки она такого не ожидала.
Люба действительно была некрасива: маленькие жёлтые глаза, нос картошкой, коре¬настая, крепкая, она прекрасно знала о своей внешней непривлекательности. Русская по происхождению, она иногда спрашивала у родителей, не от монголо-татар ли ведётся их род: откуда эти короткие плотные ноги, коренастость и излёт бровей? единственное, что самой в себе Любе нравилось – брови. Но Люба не счита¬ла некрасивость пороком и старалась относиться к своим недостаткам спокойно. Парня она себе найдёт, на её век некрасивых хватит. С лица ведь воды не пить... Поэтому она не особо отреагировала на Алкины злобные насмешки.
- Фи, тоже мне заслуги! Только вот что-то на твою неземную красоту никто не загля¬дывается. А Валингер вообще начхал на тебя. Что там говорить, Маркс намного лучше тебя, и ты это знаешь, вот и шипишь от злости как кусачая гусыня! - окончательно добила Алку довольная Горенкова.
- А ты, а ты... - Алла мычала и подпрыгивала, будто ей под подошвы сунули горящие угли. Как ещё оскорбить Любку, она не знала.
Весь класс с ненасытным любопытством наблюдал за театром абсурда. Словесная потасовка закон-чилось неожиданно: взгляд Алки вдруг упал на Сашку Роона, - то, что она увидела, сразу отрезвило её пыл и жар. Сашка, весь красный, как пион, наклонился над своей партой и, казалось, – ещё одна капелька в этой комедии, – и он раскатится таким здоровым молодым смехом, какого стены школы не слыхали со дня своего основания. Все в классе знали характер Сашки Роона, в котором сочеталась неуловимая смесь иронии, комизма и дерзкого юмора, и всегда побаивались заключительных резюме своего одноклассника. Роона от хохота спас критический момент, когда Алка воззрилась на него испепеляющим оком. Он справился с приступом смеха, подмигнул красной, как рак, Алке и полез в сумку за тетрадью и учебником. Этот его жест, пуще прежнего взбесил гордую Кабышеву.
- Нашёл над чем потешаться, юморист ты наш, - взвопила она. Ей хотелось оскорбить Роона, но нервный запал вдруг исчез, как будто она утомилась от своих же грозных криков. Но посмотрев на Го-ренкову, снова впала в гнев.
Подруги вконец разругались. Люба с видом победительницы уселась на парту, так, как на бархат-ный золочёный трон, а разгневан¬ная как фурия Кабышева схватила своей розовой холёной ручкой школьный портфель и, сметая на своём пути прохожих, по¬мчалась домой. Скрип капроновых чулок на полных Алкиных ногах был слышен издалека. Да, она единственная в школе ходила в капроновых чулках (ещё и потому, что жила рядом со школой и зимой ноги не успевали замёрзнуть). Её родители были достаточно успешны, работали на руководящих постах, поэтому в семье не было материальных проблем. К тому же Алла была единственным ребёнком в семье, и это не только стилистически выделяло её среди бедных поселковых ребят, неизбалованных абсолютно ничем, а ставило на ступень выше как изнеженного ребёнка. Бедность никогда никого не украшала. Её одноклассницы носили простые в резинку чулки и были рады даже этому. Такой роскоши, как Алла, они себе позволить не могли. Слава богу, что недавно вышли из моды шаровары, а вместо них зимой девочки носили эти противные, с пузырями на коленях синие трико – тоже не шикарно, конечно. Гамаши только-только стали появляться и были в страшном дефиците. Так что Алла Кабышева была самой большой модницей в школе. Но она сегодня вдруг отчётливо поняла, что ничего ей не помогает – ни ум, ни красивая одежда, ни красота.
Потом вся школа обсуждала такое бурное событие, приняв сторону Горенковой. Молодец, Люба! Первое время Алка никак не могла скрыть своей злобы, ходила бледная и необычно молчаливая. Потом в её поведении появились новые черты: она сникла и странно скукожилась, как будто подавляла рыдания, глаза помутнели, смотрели измученно. Такой её никто никогда не знал. Яркая, гордая, умная и неподкупная – Алкин вид сейчас был жалок. Она не получила ни от кого поддержки в этой гадкой для неё ситуации. Наоборот, слышала за спиной насмешки, даже иногда откровенный неприличный смех, виде¬ла издевательские, порою враждебные взгляды. Оказывается, её никто не уважает, хотя она все¬гда давала списывать по математике этим болванам, пыталась иногда защищать перед учителями провинившегося, считала справедливыми свои действия, когда «казнила» или «миловала», и верила, что все это оценивают. И вот теперь ей за всё такая благодарность… Алке даже казалось, что многие отыгрываются за её успехи и лидерство.
«Ну, подождите, тупицы, я вам ещё покажу...», - мстительно думала Кабышева. А о Любке Горен-ковой она даже старалась не вспоминать, чтобы окончательно не расшатать свою нервную систему. Люб-ка перебралась на другую парту к своей подруге, с которой в своё время Алка не разрешала ей дружить.
И тут неожиданно для себя, Кабышева обнаружила возле своей персоны Вальку Бридич, на цыпочках приплясывающую то тут, то там, льстиво рассыпая, как мелкий яркий бисер, Алке комплименты. И заодно, прощупывая реакцию обиженной гордячки, Валька нет-нет да и выльет в адрес Маркс чуть-чуть помоев. Если честно, Алле никогда не нравилась эта вертлявая, неискренняя, лживая девка. Но в своём нынешнем по¬ложении изгоя и это уже поддержка. «На безрыбье и рак рыба...», - думала Кабышева, когда всё ближе стала подпускать к себе эту гусеницу. Алла знала, что Валька ненавидит Маркс, - факт немаловажный. Хотя, по большому счёту, Кабышева и не думала мстить Таньке. У неё хватало ума, чтобы разобраться в простой истине: в сущности, Маркс-то ни в чём не виновата. Иосиф сам выбрал эту красотку, и почему она должна отказываться от самого видного парня в школе. «Любая бы от радости визжала, - думала своенравная Кабышева. - Кто не замечал, как девки вокруг него вибрируют? Что тут гово¬рить, если даже некоторые молодые учительницы «положили глаз» на этого парня».
- Алла, завтра в клубе будут танцы с духовым оркестром, а ты любишь духовую музыку, пойдём вместе, - опасливо, как отрепетированную челобитную, протараторила как-то Валька своей но¬вой подруге. (В десятом классе ученикам уже позволялось ходить в клуб на вечерние сеансы и танцы, устраиваемые сельской молодёжью в воскресные дни). Бридич взвинтила свои пытливые зрачки в глаза Алки, боязливо ожидая ответа. Она не зря осторожничала, не зная, как отреагиру¬ет на её предложение высокомерная Кабышева. Остренький носик Вальки как будто шевелился, вынюхивая для себя сладенькое, маленькие блекло-голубые глазки с белесыми короткими ресничка¬ми застыли в льстивой выжидательности. А её вытравленные перекисью водорода и на¬крученные на бигуди жидкие кудряшки подрагивали от нетерпения.
- Пойдём, - как-то вяло и равнодушно ответила Кабышева, - завтра вечером встретимся у клуба. 
Алка тут же ушла, испытывая неприятное чувство. «Противно, а всё равно согласилась пойти с этой дрянью на танцы. Куда я падаю?», - думала Алла по доро¬ге домой. Валька, конечно, видя её мрачное выражение лица, всё поняла, но ей было плевать на Алкины эмоции, главное, что та согласилась, а это значит, что они будут подругами. Алку Кабышеву Бридич тоже не переваривала, но – это ведь Алла Кабышева, не кто-нибудь, лестно дружить с такой влиятель¬ной в школе ученицей.
Алла не могла избавиться от тоски и душевных терзаний. Она с детства была очень настойчивой, привыкла получать желаемое как само собой разумеющееся, а сейчас самоуверенная Кабышева растеря-лась и даже испугалась своего нового беспомощного состоя¬ния. Первый раз в жизни приходится мириться с тем, что ей претит, чего она не желает. И вот – бунтует душа и рвётся сердце. Девушка любила, любила так, как может любить сильный, честный и уважающий себя человек. Но она сама себе боялась в этом признать¬ся... Сколько лет Алла тайком следила за Иосифом, ждала от него ответного шага. Она ведь красивая, не дура, как многие её сверстницы, в ней есть женские достоинства. Да, он подчёркивает её упорство и лидерство, только официально, без внутреннего восторга и обожания.
На школьных вечерах Алла лелеяла мечту, чтобы Валингер хоть один раз пригласил её на танец. Однажды она пересилила себя и сама пригласила юношу на «белый» танец. Он согласился, но танцевал уж очень отрешённо и равнодушно, просто топтался на месте, и чувствовалось, что только и ждал когда закончится музыка. Она пыталась привлечь его внимание, жаждала его взгляда – глаза в глаза. Если он сейчас посмотрит в её глаза вблизи, увидит, как они прекрасны и нежны, он не сможет остаться безуча-стным и, кто знает, вдруг ответит взаимностью?! Увы! После этого танца Алла почувствовала себя ос-корблённой и больше не делала никаких попыток в сближении с ним. Она горда, в ней соединились гордость расы, гордость пола, правда, она понимала, что немного странная и капризная, но это не так и страшно, вполне поправимо, – рядом с любимым она может быть и нежной, мягкой, покорной. Девушка всё-таки жила надеждой. И вот она его потеряла, её сердце подсказывало, что это уже неотвратимо. Чувства рвались наружу – неудержимые в своей непредсказуемости. Разнузданность и хамство – этого ей ещё только не хватало! Результат этой утраты оказался таким страшным для неё. Зачем она себя так ведёт, над ней ведь уже вся школа смеётся. Как взять себя в руки?!
И вдруг, неожиданно для себя, Алла решила не идти завтра в клуб. Зачем ей ещё больше погрязать в эти гадости, зачем позориться с такой подругой, как Бридич. Она пре¬красно знала, какие гнилые интригушки против Маркс начнёт строить первая сплетница в школе, подключая в союзницы и Кабышеву. Конечно, больно видеть такой счастливой выскочку Маркс, но и делать за её спиной гадости Алка, при всех своих обидах, не хотела.
Ночью Алле приснился сон, который часто мучил её: будто она шла по узкому карнизу очень вы-сокого здания и под её ногами крошилась кромка (или – по узкому ущелью над высокой пропастью). Страх сковал спящую до такой степени, что сдавленный крик застрял в хриплом горле. И вдруг она падает на балкон двухкомнатной квартиры Бридич на втором этаже, и Валька, хохоча тонким ртом, из которого в разные стороны торчат мелкие зубки, подставила Эмке свой локоть, такой острый и твёрдый, как сталь: «Держись!». Алла испытала и боль и досаду на свою спасительницу.
*   *   *
Страсти в школе бушевали. Виновниками всех пересудов были самые видные из старшеклассников, а это никого равнодушным оставить не могло. Даже учителя на оче¬редном педсовете обсуждали деликатную тему. Сначала говорили о том, что надо вме¬шаться и положить конец дружбе Маркс и Валингера, утихомирить Кабышеву, что, в конце концов, они всё-таки ещё школьники, и рано им устраивать любовные треугольни¬ки, об учёбе больше надо думать. Но, поразмыслив, пришли к выводу, что эти ребята уже без пяти минут взрослые, и корректность в таком тонком вопросе со стороны учи¬телей должна быть соблюдена. Побушуют страсти и улягутся. К тому же Ида Семёновна напомнила многим о том, как и они когда-то в шестнадцать-семнадцать лет переживали что-то подобное, и это вполне естественно и нормально. Наверное, было бы удивительно, если бы такие вещи в этом возрасте не происходили вообще. Вот это-то как раз и насторо¬жило бы... И потом – такие случаи уже в школе бывали с бывшими выпускниками и ничего – всё утрясалось.
На том и разошлись, предоставив благосклонной судьбе решить всё самой.
Но недовольство по поводу дружбы Иосифа и Тани проявилось ещё с одной стороны. Берта Готлибовна, узнав о таком раннем увлечении своего сына, пережила шок. Он же ещё мальчишка, ему надо об учёбе думать, а не о девочках. Позор на её седую голову!
- Хоть и сопливый, да счастливый – так?! – сказала она ему как-то за ужином на рус¬ском языке. Дома мать всегда разговаривала на немецком. - Отныне я каждый твой шаг буду контролировать. Попробуй только ослушаться, не посмотрю, что уже выше меня ростом, отстегаю розгами...
Иосиф вдруг рассмеялся, представив себе, как мать будет его лупить, семнадцати¬летнего детину. Это было в детстве, а сейчас он уже достаточно взрослый человек, через полгода уйдёт в своё «плавание», будет сам себе хозяином.
- Мама, тебе не кажется, что ты перебарщиваешь? Мне ведь уже не десять лет...
- Где уж там, взрослый! А я думаю – наоборот, - рассердилась на его слова мать. - Ты же ещё школьник и должен вести себя соответственно. Какие «шуры-муры» (на рус¬ском) в школе. Не рано ли? Не позорь наше доброе имя! Откуда в тебе такое легкомыслие и желание увиваться вокруг девчонок? Это же стыдоба – да и только, – искренне пережи¬вала мать, воспитанная в пуританских нравах. – Да и серьёзная девочка разве позволит себе такое?
- Эта девочка, мама, станет когда-то твоей снохой. Её зовут Таня Маркс, - уве¬ренно заявил Иосиф.
- Вот когда это «когда-то» наступит, тогда и поговорим. А сейчас даже не упоминай её имя, - в сердцах заключила Берта Готлибовна. – Плохое, если к человеку пристанет, то как те блохи – с рубашки быстро переползают на голову, и избавиться от них трудно... Лучше бы повторил «Отче наш», да по-чаще молился…
- Ты опять начинаешь? – сердито оборвал её сын. - Муштруешь меня, как пожарную лошадь.
Мать сдержала своё слово и теперь неустанно следила за передвижениями отпрыска, а потом уст-раивала ему разборки с пристрастием. Сначала он не очень серьёзно отно¬сился к её замечаниям, но потом понял, что борьба с матерью за право быть вместе со своей девушкой будет самой трудной из всех тех «битв», через которые они с Таней уже прошли. Но Берта Готлибовна снова натолкнулась на несгибаемость своего сына. Как же он дальше будет жить с таким жутко упрямым характером? Он ведёт себя так, будто уже прожил жизнь, как умудрённый долгими летами старец. На всё про всё у него свои аргументы, отвечает на её замечания поучительным тоном, стараясь образумить отсталую родительницу.
- Я жизнь прожила и лучше тебя знаю, что правильно, а что нет! Яйца курицу не учат… - как-то строго, даже с обидой, сказала сыну Берта Готлибовна, когда он самоуве¬ренно и необдуманно заявил ей, что она отсталый, тёмный человек. – Чтобы я больше та¬ких слов от тебя не слышала, умник!
Мир их не брал, хотя каждый в душе безумно любил другого.
*   *   *
Что-то в этом году много стало нервозности. Друзья Иосифа шутили по этому поводу: наверное, из-за ссоры Индии с Пакистаном, ведь наша страна старательно примиряла враждующие стороны. Газета «Правда» пестрила статьями об этом архиважном для нашей страны событии, в которых часто мелькали имена президентов этих стран: Лала Бахадура Шастри – Индии и Мохамеда Айюба Хана – Пакистана. Так что их имена были у всех на устах, как и родное нам всем – Леонид Ильич Брежнев. Наш миролюбивый народ переживает и желает мира и дружбы всем дружественным государствам. И ведь помирили...
Во всех передрягах в школе Иосифа поддерживали его друзья.
- Нравится тебе Танька, дружи с ней и плюй на всё. Пусть говорят... - советовал ему Ванька Майер.
У Иосифа с Ванькой с некоторых пор приятельские отношения переросли в дружеские. Майер не понимал математику и сам попросил Иосифа давать ему списывать, специально для этого сел за Валингером – первый вариант, второй ряд, – чтобы сдувать контрольные. Иосиф решал, а Ванька терпеливо ждал, изображая глубокомысленный вид, будто работает над трудным заданием. Потом отличник сдвигался на краешек парты, так, чтобы двоечник мог списать. Как бы Майер старательно ни списывал, он всё равно больше трояка не зарабатывал, но как он был этому рад. Учился Ванька с переменным успехом, хотя мог бы гораздо лучше. Сидела в нём легкомысленная упёртость: если какой-то предмет был не по душе, он его игнорировал до тех пор, пока в успеваемость сына не вмешивался отец. Тут Ванька сразу подтягивался (кроме вконец запущенной математики), но лень побеждала. Валингер иногда подтрунивал из-за этого над Ванькой, но и уважал как надёжного друга. Иван увлекался волейболом и футболом, был художествен¬ным оформителем всех классных праздничных газет и школьных мероприятий. Рисовал он просто классно. Учитель рисования советовал талантливому ученику совершенствовать мастерство и дальше, но мальчишка мечтал стать тренером по футболу.
Майер среди ребят отличался лидерством, был как бы центром их компании. В любой ситуации, когда решался какой-то вопрос, последнее слово часто было за ним, хотя к мнению товарищей прислушивался, особенно к спокойному Толе Яковенко. Как-то, когда Ванька учился в седьмом классе, к нему на перемене подошёл восьмиклассник Вовка Солтаков и попросил Ваньку, чтобы он нарисовал к восьмому марта на небольшом куске ватмана цветы и красивым почерком написал поздравление Вовкиной однокласснице – отличнице Миле Назавитиной, за которой Солтаков приударял. Майер не переваривал этого губошлёпа с помятым глупым лицом и отказал, послав его к чёрту. Солтаков психанул, он всегда с гордостью причислял себя к лучшим друзьям лидера местной шпаны Савки Носова (был у того на побегушках), поэтому считал, что все в школе должны ему подчиняться. Вовка, вытаращив свои совиные зенки, не долго раздумывая, двинул кулаком Ваньке по носу.
- Ну подожди, пучеглазая жаба, я тебе покажу! - вскрикнул Майер.
Солтаков не ожидал, что этот сопляк Ванька окажется таким сильным, когда понял, что летит вверх тормашками. Не успел он приземлиться, Ванька яростно на него напал. Пацаны сцепились, и никто из ребят не мог их разнять, причём Вовка уже готов был сдаться, нервически взвизгивая от крепких подзатыльников противника, а Ванька неистово рвал и метал. Тут как раз в школу зашёл Яковенко и спокойно подошёл к дерущимся, взял Ваньку за руку и оттащил от Солтакова, чему губошлёп был страшно рад, ведь он не мог справиться с этим нервным Майером, и тут-же, утирая рукавом сопли и кровь из разбитого носа, потрусил прочь. Ванька сразу подчинился молчаливому Толе, как будто получил успокоительный укол.
- Смотри, как бы Солтаков не собрал шайку Савки Носова, и они тебе не надавали так, что мама не горюй, - зная, что Савкины подельники ходят с кастетами, предупреждали Ваньку его друзья.
- Вовка трус, он понимает, что я потом один-на-один надаю ему по шее тоже, что мало не покажется, - самодовольно ответил юноша и оказался прав. Солтаков решил с этим психованным Майером не связываться, не всегда ведь звать Савку на помощь...
 Майер ценил дружбу и преданность среди своих товарищей, мог горя¬чо, даже с горячностью, ки-даться в их защиту. Спортивно сложенный, высо¬кий, самоуверенный, с бойким взглядом больших тёмных глаз, Ванька уже в школе вы¬зывал интерес у девчонок. Он дружил с одноклассницей Людкой Хохловой, весёлой и компанейской де¬вушкой.
Люда была заводилой в организации и проведении праздничных мероприятий, пикников, междусобойчиков, коллективных походов в кино или на природу. Она вместе с Иосифом пела в организованном им ансамбле, где Ванька играл на ударных. Второй та¬кой певуньи в школе не было. Никогда не унывающая, оптимистка Люда была авторитет¬ным человеком в классе, открытой и дружелюбной для всех. Училась Хохлова средне, хотя все в классе знали, что могла бы намного лучше. Несколько лет подряд избиралась председателем совета пионерского отряда, прекрасно справляясь с общественными на¬грузками. Большеглазая, с шапкой густых светло-каштановых волос, высокая, стройная, спортивно сложенная, Люда была заметной девушкой в школе.
С Ванькой она дружила уже с восьмого класса, и эта дружба казалась нерушимой. Людка первая проявила к нему внимание как-то кокетливо попросив проводить её после школьного вечера домой. Его смущали Людкины амурные намёки, когда она как-бы невзначай плотно, всем телом, припадала к нему и так же невзначай влепляла звонкий поцелуй в губы. Иногда в опасной близости от кавалера, рисковала: крикнув «Ах!», падала в его сторону, надеясь на то, что он поймает свою красавицу. И ведь – ловил! Он просто столбенел от всего этого и стыдился, ещё по-мальчишески не осознавая до конца своего отношения к такого рода романтическим прелюдиям в мир любви – как гаммы, из которых составляются всевозможные музыкальные комбинации. Но постепенно их дружба переросла в крепкий союз. Для строгих нравов того времени их отношения воспринимались окружающими вполне терпимо. Иван с Люд¬милой всегда и везде бывали вместе, это была запоминающаяся пара. После армии Иван твёрдо решил создать с Людой Хохловой семью.
Люда тоже всецело поддерживала Иосифа и Таню. С Татьяной у неё были приятельские отношения, которые постепенно перерастали в хорошую дружбу. А началось вот с чего: Таня как-то случайно подпела Людмиле первым голосом, и всех, кто находился рядом, по¬разила слаженность их исполнения. С этого дня подруги практически не расставались, что иногда вызывало ревность у Амалии и Светланы, но это не мешало им сплотиться ещё сильнее. А Бридич просто бесилась, видя как дружна компания Таньки Маркс, а Вальку они попросту не замечали.
Немногословной была поддержка Иосифу от Толи Яковенко. Сам Толя ни о каких сердечных делах ещё не помышлял. Он с головой был занят общественными делами шко¬лы, старательно учился, занимался спортом. Усердно готовился к поступлению в инсти¬тут. В том, что он поступит – не сомневался никто. Многие общественные нагрузки, кото¬рыми занимался Иосиф, в последнее время автоматически перешли к Толе. Толя не оби¬жался, он понимал душевное состояние своего друга и вместе с Баянкой Каиргельди¬новой во всём помогал товарищу.
С Толей Яковенко Иосифа связала общественная работа, которую они все годы в школе тянули на совесть. Толя – рыжеватый, курносый, с шапкой мелких кучерявых волос, был по внешности полной противоположностью своим друзьям. Он терпеть не мог свои кудряш¬ки, что только ни делал, чтобы распрямить упрямые локоны. Мочил волосы водой и, сидя за учебниками, часами расчесывал локоны. Но вместо того, чтобы распрямиться, они еще сильнее завивались. Или смазывал маслом, а потом снова и снова расчесывал, часто на ночь надевал на голову плотную вязанную шапочку – не помогало. Почему-то это его мучило и напрягало.
Интеллигентный, с внутрен¬ним благородством юноша, он незримо, ненавязчиво сдерживал горячность своих друзей, и они считались с любым его деликатным и скромным мнением. Толя всегда мог найти нужные слова, если у ребят бывали неприятности, его гибкости и учтивости хватало на всех в классе. Даже злобный Колька Салтанов при Яковенко не смел никого обижать. Толе хватило всего лишь одного раза, чтобы спокойно, но с такой ноткой в голосе сказать Салтанову о том, что он негодяй, что Колька, при виде Яковенко, тушевался и покрывался красными пятнами, а его крупные прыщи при этом бледнели, и лицо напоминало мухомор, только цветом – наоборот.
Серьёзный, упорный в любом деле, Анатолий всегда добивался всего, о чём меч¬тал, только этими своими качествами. Ему непросто давалась учёба, но учился он лучше всех в классе из-за усидчивости и старания. Он и общественными нагрузками был завален по уши потому что всегда и всё чётко и быстро выполнял. У него было про¬сто гипертрофированное чувство ответственности. Толя никогда не надувал щёк от всех тех поощрений, которые так и сыпались на него со всех сторон. Это был один из самых примерных учени¬ков школы, был в чести у учителей, его уважали одноклассники. Мягкий, неконфликтный, уступчивый – он был другом для всех. Среди ребят считалось лестным по-настоящему входить в близкое окружение Яковенко. Увлечения Толи были разнообразны: интересовался и шахматами, и волейболом, учился играть на баяне, дудеть на трубе в духовом оркестре, правда, не особенно успешно, но очень настойчиво.
Каиргельдинова старалась Иосифу своих эмоций не показывать, тихо справлялась со своей сердеч-ной тоской. Он её понимал и относился к девушке ровно, хотя иногда суетился и тушевался, когда она к нему за чем-нибудь обращалась. Особенно болезненно Баянке врезался в память поцелуй Иосифа и Тать-яны: зачем ей судьба послала такое испытание – увидеть объятия любимого с другой. Она мучительно желала изведать такой поцелуй, страдала и втайне стыдилась своих, как она считала, некрасивых плотских грёз. А больше всего её угнетала мысль, что с ней такого никогда не будет. Она всё прекрасно понимала: разве можно кому-то из девичьей поло¬вины сравниться с Таней Маркс? Девушка надеялась, что скоро уедет в город, где со¬биралась учиться дальше, а время уж постарается вылечить её душевную рану. Хотя она так не хотела уезжать. Баянка заранее знала, как ей будет тяжело вдали от Иосифа. Столько лет всегда быть рядом, видеть его глаза, улыбку, вместе быть в гуще всех школьных событий. Трудно! Сильная, умная Баян, в отличие от Алкиного сумасбродного поведения, вела себя куда тактичнее и мудрее.
Но больше всех поддерживал Иосифа Колька Жанабаев.
- Да не бери в голову. В такую девчонку, как Маркс, любой бы влюбился. Все тебе завидуют, - та-раторил Колька. - Я ещё на вашей свадьбе дружкой буду...
Жанабаев влился в дружный костячок с того дня как приехал в «Береговой». Он сильно отличался от новых друзей Иосифа. Открытый, сверх¬жизнерадостный – Колька был душой компании. Несколько бесшабашный, хороший това¬рищ, свой в доску пацан. Он никогда ни на что особенное не претендовал, отдавался сию¬минутно всему, что ему было интересно, а потом быстро охладевал и кидался в новое увлечение, причём с головой, с восторгом и упоением, чтобы потом также быстро забыть. Жил легко и свободно, обладая счастливой способностью действовать без рассуждений. Его любили за такой нрав, за безвредность и искренность, за чув¬ство плеча. Учился плохо, но никогда из-за этого не переживал. Когда Иосиф решал ему задачи, Колька в это время мог безмятежно заснуть, сидя рядом со своим другом, или иг¬рать с котёнком, которого притащил в интернат и прятал от докучливой воспитательницы. Любил беззаботные игры, любил большие компании, легко находил темы для общения, при этом тарахтел словами как из пулемёта. Для него лично никогда ничего не было тай¬ным или загадочным, всё, что знал Колька, знали и все его окружающие... Мечтал стать милиционером, кажется, больше из-за формы.
Шура Таранов тоже был на стороне влюблённых, до обморока боясь, что кто-то может догадаться о его неравнодушии к Маркс. А с Иосифом он подружился с тех пор, как их в восьмом классе избрали для участия в олимпиаде по химии и литературе, и они целых два дня провели в городе. Шура переживал и сильно нервничал.
- Не боись, всё будет в ажуре, - на правах опытного конкурсанта, успокаивал Иосиф своего одно-классника.
- Правда, боюсь, - честно сознался юноша.
Но потом, глядя на делового Валингера, Таранов вдруг успокоился и достойно выполнил задание, тоже заняв призовое место.
Таранов – надёжный и верный друг, альтруист – в полном смысле этого сло¬ва, всегда готовый прийти на помощь любому, кто в ней нуждался и даже не нуждался. Причём уверенно – без сантиментов и лирики. Это в нём ценили и некоторые даже пытались извлекать свою выгоду. Та же Валька Бридич без зазрения совести заставляла безотказного Таранова писать ей внеклассные материалы на заданную тему, например, о нападении Америки на северный Вьетнам, о страшных бомбардировках и страдании немногочисленного народа, только потому, что эта маленькая страна шла по пути социализма. Но ведь и огромный Китай с почти миллиардным количеством жителей тоже строил социализм – на них американцы нападать не рисковали (шапками закидают!), как не рисковали уничтожить и Советский Союз. Эти страны были солидарны в построении коммунизма, - слишком могущественный был союз... Шура перерыл кучу газет и журналов в библиотеке, пока написал содержательную статью, за которую гордая Валька получила поощрение от довольной Веры Афанасьевны, хотя сама не вписала туда ни строчки. Вера Афанасьевна просто нарадоваться не могла на такую умную ученицу. И этот опус потом стал пособием в школьных внеклассных материалах, славя беззастенчивую Бридич. Так же Шура частенько от своей безотказности вынужден был писать некоторым разгильдяям сочинения, той же Бридич, например, и решать задачи по математике, таким, как Колька Салтанов, ничего за это не имея.
Шура – красивый юноша, но уж очень деликатный, что грани¬чило с застенчивостью, и это не-сколько портило его внешнюю привлекательность. Из-за дурацкой скромности он всегда был малозаме-тен, как бы скрыт за спинами других ребят. Хотя те, кто хорошо знал Шуру, не могли приписать это к изъяну – достоинства ему было не занимать. Учёба ему давалась легко, но подводили такие предметы, как физкультура, пение, они портили его табели успеваемости. Увлекался ли¬тературой, особенно – исторической и фантастикой, мечтал стать журналистом, посещал литературный кружок, что особенно ценили в нём Вера Афанасьевна Марахина и литератор Марат Тулеубаевич Кожимов – энергично и активно, просто до самозабвения учивший своих учеников любить литературу.
Было у Шуры хобби – ему нравилось столярничать, работать с лобзиком и стамеской. Его резные полочки и фигурки из дерева всегда занимали призовые места на ученических выставках. А увлёкся он столярным делом после того, как побывал в импровизированной мастерской (в дровянике) у отца своей одноклассницы Тани Маркс, живших с Тарановыми по-соседству. Настолько, что потом часто приходил в мастерскую и постепенно стал помогать Таниному отцу в работе. Виктор Петрович почти всё своё сво-бодное время проводил в этой мастерской. Всё что в доме было из дерева, сделано его руками – и рамы, и двери, и пол, и мебель. И своим родственникам он дарил то буфет, то комод, то стол со стульями.
- Ну что, помощник, проходи, - приглашал Виктор Петрович юного соседа к пилораме, когда тот застенчиво переступал порог дровяника, - сегодня будешь учиться делать рамки для портретов.
Шура расцветал от радости, ведь это какая-никакая оценка от мастера, коль доверяет такие серьёз-ные вещи. Он старательно столярничал, красил, потом покрывал лаком новое изделие, умирая от радости, когда Виктор Петрович хвалил его за умение. Часто мастер просил помочь в своей работе – то подержать что-то, то отшлифовать наждаком, то покрыть лаком, а потом Шура любовался этими вещами у Марксов, когда Таня приглашала его попить чаю с вкусным «хворостом», испеченным её матерью. И дома у него тоже было уже немало всяких деревянных полочек, этажерка, рамки, фигурки птиц и зверей.
Но и Таранову пришлось пережить не¬мало трудных минут из-за Тани. Шура страшно боялся, что Таня догадается о его чувствах, и все¬гда старался быть для неё просто «своим парнем»... Эта девочка за-пала ему в душу ещё в седьмом классе, когда они ходили в кружок «Умелые руки»: он столярничал, она училась шитью. А так как жили по соседству, то часто вместе возвращались из школы домой. Это были такие замечатель¬ные прогулки, когда можно было наговориться вволю обо всём, что их интересовало и волновало. Таня тоже любила литературу, много читала, и эта тема была чуть ли не главной в их общении.  В последнее время их разговоры ста¬ли более откровенными.
- Знаешь, Шура, я никогда себя такой счастливой не ощущала, - чистосердечно дели¬лась со своим другом детства Татьяна. – Я влюблена. И ещё я счастлива, что взаимно! Иосиф такой необыкновенный. Есть в нём и ум, и красота, и обаяние. Я верю в наше с ним счастье...
- Само собой, что вы будете счастливы, ведь вы оба этого очень хотите, - справив¬шись с дрожью в голосе, ответил Шура. – Вы и правда, как будто созданы друг для друга.
- Спасибо тебе, Шурка, за такие хорошие слова, - девушка от избытка чувств чмок¬нула парня в щёку. – Я знала, что ты будешь за меня рад. Я тоже очень хочу, чтобы и у тебя была такая же большая любовь, как у нас с Иосифом...
Знала бы эта девушка как больно била своими словами по чувствам влюблённого в неё юношу. Но он, как и Баян Каиргельдинова, старался никому не показывать боль своего юного сердца...
*   *   *
Валька Бридич и не подумала оставлять свою атаку на Аллу Кабышеву – в смысле её дружеского расположения. Пусть Алка в тот вечер не пришла на танцы и не составила Вальке компанию, это не страшно. Дружить ей сейчас всё равно не с кем, остаётся только одно – принять Валькины условия. Ус-лужливая и готовая всегда быть под рукой, Бри¬дич не сомневалась в своей победе. Многим, особенно таким самодурам, как Алка, прият¬но, когда перед ними пресмыкаются. А чего уж тут юлить: да Валька будет пресмыкаться – она не гордая, когда касается личных амбиций. Заметим в скобках: Бридич всегда питала непреодолимую слабость к «настоящим господам». Ей так хотелось показать и Таньке Маркс, и всем, что она всегда дружит с «сильными мира сего», а это, что ни говори, придаёт вес, и с ней следует считаться. К тому же Кабышева сильный союзник, им вдвоём удастся смешать с грязью зазнавшуюся Маркс. Надо искать другой способ, чтобы подмазаться к этой дуре Алке. Так про¬сто Валька к ней подступиться не посмеет, может получить такой отпор, что испортит на¬чатое дело. Валька разработала новый тактический маневр заполучить доверие Кабышевой, чем неожиданно для себя помогла Алле справиться с депрессивным состоянием и ещё дальше от¬толкнуть назойливую Бридич. К тому же, из-за этой истории, самонадеянная Валька по¬терпела фиаско в своих притязаниях на одного молодого человека.
Вот что произошло.
- Алла, я устраиваю дома вечеринку, будут и совхозные парни, и приезжие из рай¬онного центра – мои знакомые, и подружки. Приходи! - как-то, нервически хрустнув пальцами, пригласила её Валька. – Выпьем, потанцуем. Мы часто весело проводим время. Только об этом знает узкий круг людей, - преду-предительно заключила она.
- С чего это вдруг ты приглашаешь меня на междусобойчик? – ехидно поинтересова¬лась Алла. – Ты уверена, что об этом знает узкий круг? Половина школы уже судачит о твоих делишках. Я тут не хочу светиться...
- Не может быть, - забеспокоилась Бридич, - неужели об этом знают в школе?
Она вдруг испугалась и того, что об этих вечеринках уже болтают в деревне, и что этот факт может дойти до учителей, а ей, как-никак, ещё экзамены сдавать. А вот уже после эк¬заменов Валька плевать на всех хотела! И ещё – боялась испортить очередную задумку: притянуть к себе Кабышеву. Она спала и видела себя в обнимку с Алкой, как они везде ходят вместе, дер¬жась за ручки, и все будут ей завидовать. С такой мечтой трудно расстаться.
Зная, что из любого положения всегда можно выкрутиться, Бридич взяла себя в руки и успокоила новую подругу:
- Не волнуйся, Алла, никто не узнает о том, что ты была у меня. Приходи, не пожалеешь...
В такие вечера Валькина мать уходила к своим родственникам, чтобы не мешать мо¬лодым. Роди-тельница не видела ничего плохого в том, что молодёжь развлекается, устраи¬вая себе подобные увесели-тельные вечеринки. Кто не был молод? ей ведь тоже когда-то было семнадцать... Но глядя на её испитое, сморщенное, как мочёная груша, лицо, трудно допустить мысль, что ей когда-то, даже в самом отдалён-ном прошлом могло быть семнадцать лет. Мать и дочь понимали друг друга с полуслова и никогда не вмешивались в личные дела каждой. Это было удобно и вполне их устраивало. Вальку мать нагуляла от приезжего води¬лы. Шоферов присылали на уборку урожая и часто они пристраивались к одиноким жен¬щинам на время командировки, а потом, естественно, исчезали как дым в ветреную пого¬ду. Валькина мать так и перебивалась, разбавляя свою женскую тоску такими вот заезжи¬ми ухажёрами. Было в ней что-то неприятное, злое. Эта завистливая женщина – большая любительница судачить о людях и собирать гадости – ни у кого в посёлке не вызывала ни уважения, ни маломальского сочувствия матери-одиночки. Остроносые с маленькими лисьими ли¬цами, как будто всегда что-то вынюхивающие, высматривающие, - и внешне, и по харак¬теру маманя (так её называла Валька) и её дочка были похожи, как две капли воды. Когда-то Валькина мать, не пожалев больше ползарплаты, купила в приезжей автолавке чернобурку – целую, от головы до хвоста. Она с гордостью носила её не только зимой, но и осенью и весной. При этом засохшая лисья мордочка, с выковырянными впалыми глазками, очень напоминала лицо самой хозяйки. Почему-то это бросалось в глаза, и было неприятно, но только довольная женщина ничего такого не замечала, она считала высшим шиком носить дорогой мех и была уверена, что меховая накидка не может испортить внешний вид.
Алла на вечеринку пошла. Ей хотелось хоть как-то отвлечься от тяжёлых дум, раз¬влечься в весёлой компании. Валька с какой-то неистовостью бросилась обнимать Алку, что-то мыча от радости, как глухонемая. Одна мысль о том, что она входит в непосредственную дружбу с Кабышевой, нагоняла сладкое опьянение и кружила голову. Видимо, свою роль в её неадекватном поведении сыграл алкоголь – от девицы разило спиртным. Когда пароксизм миновал, она с гордостью представила присутствующим Кабышеву, лепечуще подчеркнув, что это её лучшая подруга, чем до крайности раздосадовала новую гостью.
Стол накрыли тем, что гости принесли из дома. Женская по¬ловина – солёное сало, копчёное мясо, вареную рассыпчатую картошку, солёные бочковые огурцы, блестевший от постного масла винегрет, кто-то расстарался и сварил холодец. Даже заводская колбаса, тоненько нарезанная, и желтоватый аппе-титный сыр с выбоинками внутри на фоне деревенской снеди разнообразили стол своей новизной. Парни ограничились водкой, конфетами и сигаретами. На тусовке было человек пятнадцать – тесновато, но все разместились в достаточно простор¬ном зале двухкомнатной квартиры в одной из сельских двухэтажек. Томно завывал с грампластинки сиплый голос певицы под бреньканье гитары. Приблатнённая песенка, как ни странно, не вызывала плохих ассоциаций у новой гостьи – хриплый голос был по-своему притягателен. А потом приятный баритон скорбно выводил красивую мелодию.
«Таганка, все ночи полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня?
Таганка, я твой бессменный арестант,
Погибли сила и талант в твоих стенах…».
 «И где достали такую пластинку? Ну и обстановочка!», - удивлённо думала Алла, наблюдая за  поведением смелой и раскованной компашки. Курили, деловито заливали в горло водочку, парни и де-вушки беззастенчиво лапали друг друга. Время от времени парочки по очереди уединялись в спальне, причём один и тот же кава¬лер запросто уводил за перегородку одну девушку, а через время – другую, и никто не обижался. Свободные нравы, свободная любовь…
«Было бы болото – черти будут», - вспомнила Алла пословицу, которую, когда кто-то поступал нечестно или несправедливо, вступая в сговор с нечистой силой, повторяла соседка Кабышевых, старенькая Эмилия Андреевна Вакенхуд. Алла любила слушать её рассказы, когда она коротала вечера с Аллиной бабушкой, Эсфирь Львовной. Эти две почтенные матроны знали так много, что удивляли девочку своим обширным кругозором. Старушки так подружились, что даже в кино, на концерты ходили вместе, взявшись под руку. Интеллегентная Эмилия Андреевна часто достаточно резко, но и к месту употребляла в своей речи поговорки: «Ешь его мухи с комарами», «Яйцом камень не разобьёшь» или на немецком «Лангес федье, фаулес медье» - «Длинная нитка, ленивая девка», «Добрыми намерениями вымощен ад», «Старого воробья на мякине не проведёшь». И Алла, не замечая того, тоже иногда вплетала эти поговорки в свою речь.
Валька суетилась возле Аллы, помогая освоиться и втереться в компанию. Она даже не сомнева-лась, что Кабышева станет постоянной тусов¬щицей этих вечеринок. А куда ей деваться? Единственное, что несколько омрачало Валь¬кино решение внедрить Кабышеву в свою тусовку, это боязнь, что Николай Пархоменко – тоже сегодня новый гость – может обра¬тить внимание на симпатичную и, если честно, неглупую Алку. Валька сама долго и упор¬но добивалась Николая: никак не могла заманить его на вечеринки. И вот, когда это свер¬шилось, Алка может помешать её планам – заполучить себе Кольку на блюдечке с голу¬бой каёмкой. Валька, конечно, понимала, что не тянет быть подругой такого парня. Она, оказываясь с ним в непосредственной близости, смотрела на него, как вегетарианка смотрит на филейный кусок мяса и мается: хочется вкусить, а нельзя. Но, зная свой настырный характер и своё умение добиваться желаемого, с видом хищной птицы, которой наконец-то попал в когти лакомый кусочек, верила, что только она одна его и съест...
Валька, как радушная хозяйка, старалась всем угодить. Её ангельская, как у херувима, головка в беленьких жидких кудряшках носилась из кухни в зал с за¬кусками в услужливых ручках. Следила за тем, чтобы звучала музыка. В процессе хозяйских хло¬пот, Бридич тоже успела юркнуть в спальню с Вовкой Солтаковым – мясистогубым, на¬хальным и туповатым носовским шестёркой. Этого типа Алла не переносила уже дав¬но: наглый, прыщеватый охламон считал себя пупом земли, подчиняясь только Савкиным указаниям. А сейчас, когда Носов угодил за решётку, он взял на себя «управление шпа¬ной». Правда, с ним мало кто считался, но право лидера не отнимали.
Алла заметила, что Вальке нравился другой гость из мужской половины – Николай – красивый, уве¬ренный в себе парень, в дорогой модной одежде. Но почему-то Колька мало обращал вни¬мание на девушек, много пел под аккомпанемент гитары, и не только блатные песенки салонов и подворотен, но и романтические и студенческие. Солтаков, подыгрывая игре на гитаре, взялся барабанить ложками по столу, да так, будто сваи забивал, при этом старательно козлиным голоском проблеивал слова песен, пока Николай не велел ему помолчать. Вовка сразу заткнулся и притих, при этом его пупырчатый нос сделался красным, как перезрелый помидор. По большому счёту Николай больше подходил на роль лидера, чем Солтаков, но, видимо, ему была до фонаря вся эта возня с лидерством. Чувствовалось, что он просто скрашивает скуку. Да и не вписывался он вовсе в эту компанию.
Алла видела, как Бридич ревниво оберегала Николая, шмыгая как мышь из кухни к нему и угодливо подкладывая в его тарелку лучшие куски, кокетничала и выламывалась как сдобный пряник. От этого Валь¬кин острый носик так и ходил ходуном на лисьей мордочке, подчёркивая осторожное нетерпение и ожидание внимания от этого парня. Она даже, видимо, сильно захмелев, попыталась затянуть Николая в спальню, но он достаточно резко её поползновения отверг, от чего лицо Бридич вспыхнуло огнём, белым остался только кончик носа. Этот контраст почему-то подчёркивал физиологическую неестественность кожи, однако, в силу легкомысленного нрава, Валькино лицо так же быстро и остыло.
- Коля, какой ты стрёгий, я же пашютила, - манерничая, Валька прикинулась овечкой. Заметим в скобках: как часто бедная Валька вынуждена надевать маску жалкой овечки, чтобы скрывать истинное лицо. - Ну не сердись. Мог бы и уделить девушке немного внимания... - ласково настырничала она, прикрыв его руку своей ладошкой, при этом кокетливо заглядывая в его серые, бархатистые от пушистых ресниц, глаза.
- Валюша,– легче на поворотах! - неулыбчиво ответил Николай и не очень учтиво убрал её руку со своей. Но она снова притиснулась к нему, и он вынужден был настойчиво отодвинуть от себя эту неприятную девицу.
- Ну, Коля, ну что ты, ну, Коленька, - пьяно лепетала Бридич, но, увидев особенный блеск в его глазах, трусовато отстала от парня, переключившись на другого. Через несколько минут её пьяные взвизги и томное мужское бормотание послышались из спальни...
Алла и не догадывалась, что в их благообразной деревенской жизни, где самыми неприглядными считались дебоши и потуги доказать своё превосходство над всеми Савки Носова и его жмуриков, тво-рится настоящий разврат, вакханалия, свидетелем чего она против воли оказалась. Хотя Кабышева уже слышала об этих ве¬черинках у Бридич, однако её воображение не могло даже близко нарисовать картину, ко¬торой ей нынче довелось полюбоваться, допустить мысли о происходящих прямо под но¬сом у добропорядочных сельчан подобных делишках. Алла не была ханжой, но такие вещи были ей отвратительны. Похоть вознеслась здесь ввысь и купалась в своей стихии – в грехе, заботливо лелеемая всеми этими раскрепощёнными молодцами и девицами. И, как ни странно, энтузиастом куража и разгула низменных страстей оказалась ученица, та¬кая на первый взгляд скромница, с потупленными глазками, с белыми кудряшками, незамет¬ненькая в школе серая мышь. По сути – совсем ведь ещё девчонка. Когда она успела напичкать в свою маленькую головку столько гадостей?! Алла сразу, как только переступила порог этого дома, поняла, что здесь царит нечто иное, непривычное для тихой сельской жизни.               
Аллу никто не трогал и даже не замечал. Только Валька квохтала возле новенькой, стараясь раз-влечь подругу, которая сидела с остекленевшими глазами, не шевелясь, как деревянная. Бридич как бы между прочим намекнула ей, что здесь каждый во¬лен вести себя как хочет, и ничего стыдного и неудоб-ного тут нет.
- Да я это уже поняла, - констатировала Алла. – Ты ж совсем ещё соплячка, а уже умудрилась оку-нуться с головой в такой чудовищный разврат. Не стыдно?! Смотри, как бы чёрт потом за грешную душу не содрал по полной программе, мало-то ведь не пока¬жется, - тоном строгой воспитательницы заключила Алка, хотя была с Бридич одного возраста. Легкомыслие Бридич и серьёзность Кабышевой контрастно разделяли сверстниц.
- Чё это ты чёрта вспомнила, когда это было? Кто сейчас бога и чёрта вспоминает? Давно уже доказано, што ничего этого нет. Да и што уж такое страшное происходит. Надо ведь молодёжи как-то развлекаться. Всё естественно, а што естественно, то не безобразно... - похохатывала тонкими губами с наполовину съеденной перламутровой помадой Бридич. – Веселись себе в удовольствие, подружка! – панибратски обняла захмелевшая Валька свою гостью за плечи.
- Запомни, Бридич, я тебе не подружка. Не равняй меня с собой, поняла. Гусь свинье не товарищ. И вообще отцепись от меня... - Алла хотела добавить – «гнида», но сдержалась: она ведь сама сюда пришла, никто её силой не тащил, поэтому обзываться тут неуместно.
- Ладно, Алла, успокойся, – примирительно, совсем не обидевшись, ответила Валь¬ка. – Пройдёт время, и ты сама захочешь прийти на вечеринку.
- Нет уж, не захочу. За такой разврат, причём некоторых несовершеннолетних, знаешь, что следует? - как старая гувернантка, подобрав губы оборочкой, прошелестела Алла.
- Хи-хи-хи, - противно-пьяно захихикала Валька. - Ты сейчас похожа на старую ворчливую бабку. Смешно! - и Валька снова навалилась на новую подружку, пытаясь сомкнуть руки на её шее.
Алла брезгливо передёрнула плечами, высвобождаясь из Валькиных объятий. Она постаралась не-заметно исчезнуть из пья¬ной компании. Когда в прихожей надевала белые фетровые валенки и цигейко-вую шубку, увидела Николая.
- Почему так рано уходишь? Не нравится такое веселье? - улыбнулся он девушке.
- А тебе в удовольствие, да? – ехидно поинтересовалась Алла. - Но что-то по твоему виду это было незаметно, всё тренькал на своей гитаре, да песенки распевал, пока другие «развлекались» - сам знаешь как...
- Вот и решил – больше сюда ни ногой и тебе советую поступить так же... - вдруг резко ответил парень. - Как ты-то сюда попала? Видно Бридич что-то задумала, раз прита¬щила тебя в эту клоаку. Интересно – что? Вы ведь с ней явно не подружки.
- Я вообще-то сама виновата, что согласилась сюда прийти. Не знала, что здесь такое творится, - Алла брезгливо поморщилась.
- Пойдём, я тебя провожу, на улице уже темно... - утвердительно сказал Николай, так, как будто другого варианта и быть не может.
- Проводи, - неожиданно для себя позволила всегда такая гордая Алка.
Молодые люди, после душной комнаты, пахнувшей спиртным и сигаретным дымом, с удовольст-вием вдохнули синий морозный воздух и хрустя мягким сухим снегом не спеша направились к дому Кабышевых. В свете желтых улич¬ных фонарей и освещённых окон видны были редкие лёгкие, как ватные, белоснежные хлопья снега. Снежинки, медленно кружились в своём завораживающем танце, а потом опуска¬лись на землю, дома, не спеша укутывая всё вокруг белым искристым покрывалом. Звёзды в малооб¬лачном небе сияли так, словно их начистили бриллиантовой пылью. И главенствовала в небесной вышине огромная, сверкающая луна. Воздух звеняще-прозрачный, чистый дур¬манил и пьянил.
- Давай, погуляем, сходим на Иртыш, - предложил молодой человек.
- Можно и погулять, только вот в таких модных ботинках долго не разгуляешься, - ответила девушка. - Мне в валенках куда теплее.
- Ради такой красавицы можно и помёрзнуть немного, - шутливо ответил Николай. - Знаешь, Алла, я ведь с некоторых пор за тобой наблюдаю. Чуть-чуть бы в тебе поменьше высокомерия – ни одна девушка с тобой бы не сравнилась. Хотя я не считаю это таким уж плохим качеством в человеке, но в тебе, по-моему, оно перехлёстывает через край, сродни со спесью... Опустись на землю!
- В другой бы раз послала такого умника, как ты, к чёрту. Но сама удивляюсь, что сейчас не обиделась. Давай поговорим о чём-нибудь другом, чем обо мне, любимой, - спокойно ответила Алла. Она сама удивлялась: у неё вдруг на душе стало хорошо. «Может быть, сам Бог послал мне сегодня эту дурацкую вечеринку, чтобы я встретилась с симпатичным и неглупым парнем», - думала девушка.
- И когда уже ты успел меня заприметить, ведь живёшь, насколько я поняла, в районном центре? По-моему, я тебя тоже уже видела? – спросила она его.
- Да, я приезжаю сюда к своей тётке и видел тебя в клубе.
Они вволю нагулялись, много и с упоением говорили. Когда парочка подошла к Алкиному дому, Николай без всяких сантиментов, уверенный в том, что поступает правильно, обнял девушку. Поцелуй был таким нежным и в то же время страстным, что молодым людям не хотелось расставаться...

Глава вторая
Между прошлым и будущем

…Конец января 2000 года.
- Иосиф Яковлевич, в чём причина вашего увольнения? - спросил Валингера, опешивший от этой новости заведующий облоно. - Небось в фатерланд собрались на постоянное место жительство?
- Нет, Александр Петрович, не в фатерланд. Жена с дочерьми уезжают, это правда, а я – нет. Тяжело мне было принимать такое решение – расстаться с семьёй, но я никогда не хотел уезжать, в отличие от жены и детей. И препятствовать их желанию – не могу. А у меня и здесь дел хватает, откладывать их в долгий ящик нельзя. Я здесь родился, учился, работал и испытываю в своей стране душевный комфорт, а это, пожалуй, важнее всего…
- Странно, остаётесь, а сами собрались увольняться?.. Не вижу логики. Или нашли другую работу? Или недовольны чем-то, что-то вас тут не устраивает? Так я могу помочь, если что не так…
- Спасибо вам, Александр Петрович, за заботу, но дело в том, что это действительно другая работа,  выполнять её я буду безвозмездно – служить Господу… Я уже около десяти лет занимаюсь благотворительностью, помогаю церкви чем могу.
- Вот это новость! - воскликнул удивлённый заведующий облоно. – С каких это пор вы в веру ударились?! А на что жить собираетесь?
- Я недавно оформил пенсию как житель Семипалатинского ядерного полигона – в 50 лет. Правда, пенсия мизерная, но мне одному теперь её хватит. Знаю, в Германии нашим живётся вполне безбедно, поэтому за благосостояние семьи не переживаю. Вот только сейчас я и смогу полностью посвятить себя религии и ничего мне больше мешать не будет.
- Ну, так и занимайтесь своей благотворительностью, а работу не оставляйте. С тех пор как вы были назначены в эту школу директором, дела здесь резко пошли в гору, школа на хорошем счету, я был доволен вашей работой. На мою поддержку всегда можете рассчитывать.
- Дело в том, что мне часто придётся ездить по районам, по стране, много времени займёт построение католических церквей, благоустройство территорий, организация учебных помещений и многое другое. К тому же придётся, наверное, поступить в духовную семинарию для более полного изучения библейских канонов. Раз я решил посвятить себя духовной жизни, надо быть во всеоружии. Поэтому времени на работу нет. Я, разумеется, переживаю, но менять своего решения не намерен.
- Ну что-ж – это ваше право. Желаю вам удачи, и знайте, что мы всегда будем рады вновь принять вас на работу, - на грустной ноте заведующий облоно простился со своим коллегой – директором одной из  школ областного центра И.Я. Валингером.
*   *   *
Массовый отъезд в Германию русскоязычных немцев начался особенно масштабно в годы развала Союза – такого некогда стабильного, крепкого, нерушимого. Люди испугались страшных перемен, пол-нейшей разрухи, произошедших в огромной стране Советов. Кто-то безбожно и безнаказанно грабил, пользуясь разором и анархией, кто-то при этом падал в пропасть. Люди как-то враз разбились на два лагеря – совестливых и нет. Причём ворюгам и грабителям как бы был дан зелёный свет: образно говоря, хочешь разбогатеть – выходи на большую дорогу... И это было ужасно. Многие теряли работу, нищали и падали-падали духом. Львиная доля невзгод при этом навалилась на сельских тружеников: безработица, голод и холод, а главное – полное равнодушие властей к тяготам крестьян. Рабочие тоже были загнаны в угол, практически на всех предприятиях и в организациях они годами не видели заработной платы, беззастенчиво присваиваемую обнаглевшим начальством. Власть ссылалась на то, что средств нет, запудривали работягам мозги, дескать – потерпите, не бунтуйте, скоро всё наладится. И никто их за грабёж не судил... (А потом, когда разбогатели, перед ними ещё и шапки начали ломать: ах, какой богатый! Олигарх! Ну и что, что главный вор в законе – в законе ведь...). Создавалось впечатление, будто люди в огромной цивилизованной стране превратились в дикарей со своим диким укладом, где о законах и элементарной порядочности никто представления не имел...
По высочайшему разумению следовало: в стране должны быть богатые, дескать, по мировой оцен-ке, престиж государства на том и строится и крепко держится. А для того, чтобы занять достойное место в строю знатных капиталистических держав, можно и глаза закрыть на разного рода непотребности со стороны «предприимчивых» хватких мужей, бесстыже обирающих народ, обретая при этом статус богатых. И, соответственно, большинству был уготован статус нищих... Понятно, что потребности рвачей несоизмеримы с возможностями, значит надо разрушить всё и на этой страшной беде нажиться. Это схоже с движением луддитов – погромом ткацких станков у англосаксов, только в более огромных масштабах: крушить всё ценное – пусть нам же будет хуже. Подумаешь, растащили по косточкам огромный завод-гигантище, где когда-то работало около тридцати тысяч, невелика потеря! Или развалили богатые совхозы и колхозы. И пошло: галопирующая инфляция, банкротство стабильнейших предприятий, банков, невыплата заработной платы, голод и ужас от безысходности...
Большим примером здесь служит наша доблестная армия. Когда-то, в сытые семидесятые, парни уходили в армию здоровыми, крепкими, были армейской гордостью, а потом, в девяностые, в армии начали создавать «откормочные» роты для хиляков-новобранцев, которые призывались служить вполне законченными дистрофиками.
А всё началось с приходом к власти «этого меченого балабола» (фраза из книги одного очень ост-роумного писателя). Действительно, своими вдумчивыми потугами Горбачев смахивал на недозрелого юнца – это ещё мягко сказано! Одно только слово «плюрализм» в его речи чего стоило, и несчастное словечко – выговорить которое старательно училось льстивое окружение болтунов – затрепали до комизма (а куда, кстати, потом это словцо исчезло?! исчезло из лексикона, как и не было...). А потом, при Ельцине, вся разрушительная свистопляска Горби буйно пошла в гору. Этот слуга народа ещё и жестокостью наделён был сполна, когда спокойно попивая горячительное и кривляясь перед всем миром, наблюдал за повальной бойней в стране. Сколько погибло народу в союзных республиках, просто так – за здорово живешь! Артистизм, который набил всем оскомину, плохо скрывал его истинное лицо. Любил наш свойский царёк своими этакими замашками, рассчитанными на общедоступный авангард, путаться у людей под ногами – очень старался, чтобы оценили его простоту и народность. Иногда даже в трамвае потолкаться в общей давке не брезговал, вызывая издевательские смешки своих соотечественников. Трудно даже поверить, что к власти могли быть допущены такие вот редкостные болваны и прохиндеи.
При «меченом» дефицит самых необходимых товаров был воздвигнут чуть ли не в ранг божества, когда даже спичек и соли в магазинах не стало. В конце восьмидесятых был создан «Прожектор пере-стройки», в обязанности которого входил поиск разного рода недостатков в стране, в том числе, разуме-ется, и торговли, ну и, соответственно, безоглядная критика многих вывертов руководства. Находили на складах залежалый товар, порченые продукты (на складах, кстати, было всё, народ ведь продолжал тру-диться, только бесплатно...), которые прятались от покупателя, а потом просто-напросто выбрасывались на свалки, а ведь многие в те годы голодали. И прожекторовцы орали об этом на каждом углу, только почему-то пользы от их надсадных воплей не было. Идейным руководителем «Прожектора...» был Горбачев (как будто других карающих органов в стране было мало...), и, наверное, старшее поколение хорошо помнит его бравурные высказывания насчет бескомпромиссной борьбы с мучителями народа: «Давайте дружно давить их: я сверху, а вы снизу», - глупо надувал щеки наш речистый демократ. А то, что вся эта повальная гадость и издевательство над людьми началась с его согласия, этот болтун забывал. Скорее, - по недочету ума. Или держал людей за дураков?! Одно только непонятно, что за всем этим скрывалось?! Какая такая тонкая политика? Неужели, для того, чтобы разрушить Союз, нужно было недальновидному стратегу додуматься до такой пресловутой тактики. А может быть, - не пресловутой?
Помнится эпоха китайских пуховиков и «стеклянных» женских блузок (конец 80-х, начало 90-х), за которыми люди давились в очередях и на предприятиях создавались нескончаемые списки очередности в их получении. Господи, как можно было так опустить народ, что из-за этих несчастных тряпок люди готовы было разорвать друг друга. Сколько скандалов, выяснения отношений, кляуз и разборок в профсоюзных комитетах происходило в эти годы. Сколько врагов нажили работники друг против друга в своих же коллективах. Чтобы купить мыло, зубную пасту или порошок отпрашивались с работы и целыми днями выстаивали в нескончаемых очередях, иногда занимая её на целый большой коллектив, списки очередности которой были зажаты в руках ходоков. А ещё хуже, когда начали выдавать на всё-про-всё талоны. Хорошо, если удавалось их вовремя отоварить, особенно на крупы, мыло-моющие средства, а то ведь часто и по талонам невозможно было получить то, что тебе полагалось... Издевались над людьми наши избранные слуги народа по полной программе!
К чему пришли? К рыночной экономике? Да, дефицита в девяностые не стало, рынок насытили до отвала. Но каким примитивным способом. Ринулись оставшиеся без работы учителя, медики, инженеры, строители с огромными страшными сумками в Китай и Турцию и словно по муравьиной тропе на своих горбах, надрываясь, как экспедиционные кони, усердно притаскивали так много тряпок, что страшно подумать, куда они их потом денут, когда, например, изменится мода. Так же и со многими другими атрибутами необходимых человеку. И – не очень необходимых. Завалили! Но далеко не каждому по карману. Вот он и сыт под завязку этот рынок. А народ разделился на несколько групп: тех, кто ходит в богатые магазины за дорогущими манто и украшениями – для господ, тех, кто ходит на ярмарки – средненькие, серенькие и тех, кто там же – только глазеет на “насыщенность” или протягивает руку: “Подай!”. Вторых и третьих гораздо больше. Было ли такое при социализме?!
- Ох уж эти сильные мира сего, - говорил Иосифу его новый друг, отец католического прихода  Иосиф Шмидтляйн, которого Валингер просто боготворил, - всегда какую-нибудь причину найдут, чтобы издеваться над людьми. То интервенция, то ураган у них, то Кубе и отсталым африканским странам помогать надо. И зачем-то с дорогой военной техникой – танками, артиллерией, самолётами-штурмовиками, транспортной авиацией – лезут в Афганистан, жертвуя тысячами жизней совсем ещё мальчишек. То вдруг повально перестают платить людям заработную плату, разваливая при этом всё и вся... Мародёрствуют на руинах, убивают. И прочая-прочая ересь, – всё против Бога. А расплачивается народ – нищая и теряя близких от измора, ведь его постоянно окружает осада и пробиться сквозь неё можно только ценою огромных потерь. И что страшно – взросление мира никого ничему хорошему не учит, из опыта страдающих народов пользы не извлекают.
Вот и ринулись все, кто мог, в разные стороны земного шара. Куда только земляков Иосифа судьба не забросила, многих – в Фатерланд. Туда подалось почти девяносто процентов немецкого населения бывшего Советского Союза – огромная армия трудолюбивого народа. Страны умершего СССР утрачивали в их лице одних из самых крепких хозяйственников. Повально опустели и пропали добротные немецкие посёлки. Но кого это заботило?!
Ломаются судьбы уехавших, корежится менталитет, появляются новые страхи, донимает носталь-гия, душевные муки приводят к злейшим депрессиям. Проявляется чувство униженности, падает само-оценка. Остается надежда, что мы то уж как-нибудь, а вот детей наших ждёт полноценная “заграничная” жизнь и ради этого стоит терпеть. Там, где мы жили, сейчас во сто крат хуже. Круг замыкается... И про-ливают ведра слез. И вкалывают в чужой стране на самых грязных и тяжелых работах наши зачастую дипломированные врачи, учителя, инженеры. Пусть хоть по их меркам и за гроши, но ведь по нашим – весьма даже за неплохие деньги. И то правда: есть хорошие машины, квартиры, мебель, одним словом – есть всё, что нужно для нормальной жизни. А там, где жили раньше, тянули бы нищенскую лямку. Насчет тоски, скуки – а где сейчас весело? Хоть у нас, хоть у них. И ни книги не спасают, ни дурацкие ток-шоу по телевидению, ни “мыльные” сериалы.
Всё так. Но душами-то всё-таки наши “тамошние” здесь с нами. И не желают отрываться. Ездят в гости. Хотя деньги, которые усердно для этого копятся, могли бы потратить на престижный отдых, к примеру, в Париже или в Риме. Ан, нет, тянет в родное село Ульгули что на павлодарщине, как на десерт после сытного обеда, сладенький, как лакричный леденец. Домой! Подышат навозными испарениями, погоняются за мухами (летняя напасть), покормят комаров, одарят пол деревни заморскими пакетиками с сыром и конфетами, полюбуются замызганными улицами, пообщаются с обедневшими бывшими земляками и оттаявшие, умиротворенные едут в прилизанную аккуратную Германию, где от чистоты и плюнуть негде... И снова беспросветный труд на благо неродной страны, и опять непроглатываемый ком в горле от ностальгии, и вновь заходятся от душевной неразберихи: что делать, где лучше?!
*   *   *
В семье Валингеров никогда не велось даже речи об отъезде, хотя все родственники и Иосифа, и Светланы в течение пяти лет разъехались в разные стороны – в Россию, Украину, США, Германию. Когда в Герма¬нию засобиралась мать Светы (сама Светлана полукровка – отец русский, мать немка), стала подумывать о перемене места жительства и жена Иосифа. Её решение горячо под¬держали дочери. Но, услышав мнение главы семьи, они встали в позу – другого решения, как уехать, и быть не может! Женская половина не сомневалась, что муж и отец в конце концов согласится на переезд. Увы! Иосиф не принимал никакие самые веские их доводы.
Причины, которыми прикрывался, как ширмой, Иосиф, были куда более весомее личных желаний. Его пугала позиция жены и дочерей: о Боге они и слышать не хотели... Светлана относилась к вере спокойно: не отрицала, но и перед алтарём фанатич¬но на колени не падала. А девочки этот вопрос просто игнорировали. Он пытался изме¬нить мировоззрение в семье, заманивал родных в молитвенный дом, ненавязчиво внушал божьи за¬поведи, но наталкивался на их полное равнодушие. Более того, Светлану даже начала раз¬дражать тяга Иосифа к религии, и, в свою очередь, она пугалась тем переменам, которые в последние два-три года произошли в муже. Его отрешённость настораживала: меньше стал интересоваться бытовыми вопросами в семье, успехами дочерей. Даже к работе, ко¬торая у него всегда была чуть ли на первом месте в жизни, пропал интерес. В доме появилась библия, много всякой литературы о религии. В последнее время она редко видела супруга, он всегда куда-то спешил, домой часто возвращался заполночь. В семье стали появляться новые люди с горящим нездоровым блеском глаз. Их нескончаемые беседы о религии разных стран мира, о возрождении веры в странах бывшего Советского Союза, о налаживании связей с церковью Германии, Америки утомляли своей назойливой категоричностью. На замечания жены Иосиф не реагировал и даже обижался, когда она восставала против его нового, такого важного для него дела. На этой почве между супругами начались недомолвки, обиды. Жена могла по несколько дней не разговаривать с мужем, игнорировала супружеское ложе. Всё это отдаляло их друг от друга, постепенно они замкнулись каждый в своих мыслях и заботах.
Компромисса не находили...
Несколько лет назад Валингер, по инициативе Иосифа Шмидтляйна, ярого пропагандиста в возрождении веры, по¬мог тому составить прошение в высшие инстанции области и страны, в котором излагалась просьба католиков города о разрешении постройки католической церкви. Это был первый толчок к его новой активной позиции. Чем старше Иосиф становился, тем ближе подходил к вере, тем вдумчивей изучал библейскую литературу и всё чаще вспоминал материнские наставления и учения. Как он сейчас казнил себя за когда-то глупое поведение, за упреки в адрес матери в недопонимании ею природных процессов. И как она тогда была права. Мог бы он сейчас перед нею покаяться...
- Мама, прости своего глупого сына. Как я был неправ и как винюсь перед тобой сейчас, - часто, шепча молитвы, он обращался к покойной. - Но я постараюсь восполнить такой тяжёлый пробел в своей неверной раньше жизни. Я вымолю все грехи, буду молиться день и ночь. Думаю, Господь простит своего блудного сына, ведь я осознал свои ошибки...
Берта Готлибовна умерла несколько лет назад после тяжёлой болезни. Жила она в семье младшего сына – Иосифа. Со снохой хороших отношений не складывалось, но Берта Готлибовна старалась отно-ситься к своему положению в семье спокойно. В жизни нечасто бывает наоборот. Умудрённая жизненным опытом, она это понимала и всегда старалась быть в тени. Когда смерть пришла за ней, женщина возблагодарила Господа за то, что забирает её к себе. Она устала от жизни, устала от своего двойственного положения в семье сына, видела, что Иосиф переживает из-за того, что его жена не желает найти со свекровью общий язык. Устала от трудностей, работы, переживаний. Устала от частых мигреней, такими они стали гулкими и невыносимыми. От всего!
Она всё чаще вспоминала детство на Кавказе, как на горных полянах собирала с подругами крупные прохладные ландыши в те недолгие часы, когда родители отпускали её погулять и отдохнуть от непосильного деревенского труда. Букетики этих цветов потом дарил ей жених, и какой это казалось тогда романтикой. А потом в тяжелейшие годы, когда приходилось выживать и выживать, она уже не вспоминала, что и в её жизни когда-то были цветы. И ещё перед смертью она, к своему удивлению, вспомнила о своём красивом платье – крепжоржеттовом розового цвета – которое очень любила и в котором бегала к жениху на свидания. А потом ещё долго надевала его в воскресные дни, ведь девичью стройность после родов она не теряла, может быть от недоедания. Муж, много лет мучившийся от болезней, нажитых в лагерях, умер в тот год, когда Иосиф закончил школу, старшие дети отделились, жили своими семьями, заботами. Но она всегда помогала своим детям, отдавая всё до последнего, продолжая без устали трудиться. Соседи всегда отмечали её трудолюбие и мудрость и то, как она хорошо относилась к людям. Ведь это целое богатство – сохранить до глубокой старости тёплое чувство ко всему живому и быть выше всех неблагоприятных жизненных обстоятельств.
Вскоре после смерти Берты Готлибовны, родные Иосифа со своими семьями подались за рубеж. Иосиф и радовался за них и огорчался. Братья и сестра жили в деревнях, где жизнь в последнее время стала невыносимой, в прямом смысле этого слова – голодной. Ехали с надеждой, что уж хуже там, за бугром, не будет. Оставаться здесь одному Иосифу тоже оптимизма не добавляло...
И вот сейчас рядом с Иосифом совсем никого нет. На днях он проводил жену и дочерей в когда-то такую далёкую, а с недавних пор ставшую такой близкой, Германию. Дома часто стали раздаваться телефонные звонки из заморской стороны, и он сейчас запросто общается со своими родственниками так, как будто они находятся рядом. Такого не было в прошлой их жизни, хотя его братья и сестра жили в одной с ним стране и областные центры – всего лишь 300-400 километров друг от друга, но виделись они не часто. Обменивались редкими письмами, а также открытками с поздравлениями ко всем советским праздникам. Частое общение нынче, разумеется, несколько утешает и даёт силы справиться с тяжёлыми думами.
Иосиф остался один в пустой двухкомнатной квартире: сам помог жене продать имущество, чтобы в чужой стране родные имели какой-никакой капитал на первых порах. Кроме квартиры. Оставил себе немного посуды, постельного белья, пару полотенец – вот и всё его богатство; даже часть книг, правда, с большим трудом, продал, часть раздарил. Он их уже прочёл по нескольку раз и смысла сохранять уже не видел: надеялся когда-то, когда упорно их доставал, что это богатство останется детям и внукам. А книги, в основном классика, к его удивлению, никому оказались не нужны... Единственный его капитал нынче – это религиозные брошюры, журналы, Библия, чтению которых он отдаёт всё свободное время.
Слава богу, в его доме ещё не отключили газ, как это сделали во многих городских многоэтажках. Есть, правда, с переменным успехом, хоть какие-то удобства – вода, свет, тепло. (Веерное отключение света, причём в самые часы пик, когда люди возвращаются с работы, едва тёпленькие батареи – лишь бы не разморозились, частое отключение воды – все эти неприятности сопутствовали тяжелейшему разору в стране, доставляя людям массу проблем, источая последние нервы. Особенно Иосифа шокировало, когда он видел, как женщины во дворах растапливали импровизированные печки из сложенных кирпичей и готовили еду, причём возле уличных очагов собирались очереди. Даже в трудные послевоенные годы люди летом готовили пищу на керосиновых керогазах или примусах, а дом освещался керосиновыми лампами...). Но главное для него – это крыша над головой. Худо-бедно – жить можно. А с одиночеством – справится. Хорошо, что у Иосифа почти нет свободного времени: новые заботы поглощают с головой.
После всех формальностей с увольнением Иосиф Яковлевич в тот день, когда получил расчёт, вер-нулся домой разбитым, усталым, словно он в последнее время занимался непосильным трудом. Всё валилось из рук. Глубокая депрессия лишала сна и покоя. Молитвы не помогали. Он понимал, нужно время, оно – лучший лекарь. Безмятежная, ровная семейная жизнь рухнула в одночасье. Это болью отдалось в сердце. Он один. Старшей – Ольге – 24, младшей – Ирине – 21 год, девочки уже взрослые и вправе решать, как им жить дальше. А вот жена – Светлана, – как казалось Иосифу, предала его, можно сказать бросила. Хотя в глубине души он сознавал, что это не так: она тоже тяжело переживала несогласие пойти на компромисс хотя бы одной из сторон...
Иосиф постелил на пол матрац, кинул на него подушку и лёг, надеясь хоть немного поспать. Но сон не шёл. Взял книгу (сегодня в магазине «Эврика» он наткнулся на томик рассказов Сергея Довлатова, о котором был наслышан), надеясь, что интересный рассказ отвлечёт его от тяжёлых мыслей, но на третьей странице понял, что не вникает в смысл прочитанного, - отложил книгу.
Воспоминания вернули его в далёкое прошлое...
*   *   *
...Иосиф Валингер и Светлана Власова учились в пединституте на одном факультете, жили в одном общежитии. Чуть эксцентричная, в некоторой степени оригинальная, умная девушка, Светлана с первых дней их знакомства обратила на этого красивого юношу внимание. Собственно, не только она, многие студентки крутились возле Иосифа. Их удивляла стойкость парня: он совершенно не обращал внимания на женскую половину вуза, в то время как здесь бойко складывались пары.
- Он что? выработал в себе прозаическую натуру, недоступную увлечениям, коль так равнодушен даже к таким красавицам, как я, - терялась в догадках Светлана, откровенно делясь своими мыслями с близкой подругой Натальей Морарь.
Начитанность Власовой Наталью уже не шокировала, как вначале их знакомства. Света и Наталья подружились сразу, как только познакомились на вступительных экзаменах, жили в одной комнате. Де-лились всем, что их волновало, секретов между ними не было.
Как выяснилось позже – у Валингера была подруга, брюнетка, редкой красоты девушка. В первый год учёбы в институте он привёл её на новогодний бал, и тогда-то всё открылось. Молодой человек бе-режно вёл свою красавицу под руку, был очень предупредителен и не сводил с неё восторженных глаз. Он видел только её – свою фею, свою принцессу, любовался её профилем, гордой, красиво поставленной на узких плечах головой, и считал, что сравнить это совершенство можно только с античной статуей. Татьяна в крепдешиновом зелёном с белыми всполохами платье, безупречно облегающем её точёную фигурку, действительно была хороша. Чёрные завитые локоны пышным тёмным облаком обрамляли лицо, глаза, цвета антрацита, лучились спокойной, тихой радостью. Всё в ней было чудно хорошо, как один  стройный музыкальный аккорд.
- Трудно будет соперничать с такой красотой, - заметила Наталья. - Придётся тебе, Света, принять ухаживания Валерия Горбунова, он из всех твоих ухажёров самый видный.
- Да, это действительно красивая девушка, но ведь и я не хуже, - справляясь с лёгким испугом, са-моуверенно ответила Света. - Эта девушка похожа на изнеженную куклу, воспитанную в тепличных условиях, а мужчинам такое часто нравится. И потом – брюнетки всегда сильнее бросаются в глаза, чем шатенки или блондинки. Но, знаешь, Наташа, я ведь не отступлюсь. Никогда не надо опускать руки преждевременно. Попытка – не пытка. Они ведь ещё не супруги, а, значит, у меня есть шанс...
- Ой, не думаю. Смотри, как он возле неё гоголем-моголем ходит, - пыталась Наталья отрезвить подругу.
- Конечно, мне придётся постараться. За такого парня, как говорят, отдай всё, да мало, прибавь – недостанет. Поэтому потребуются и ум, и смелость, и настырность. Как говорил мой мудрый дедушка, отец моей матери: «Штерке рифале шванкент дас берг», то есть - «Сильный соперник раскачает гору». Я её раскачаю... Иосиф всё-равно будет моим, моим, - в глазах девушки, в выражении лица, в самой позе проявилось что-то новое. Сквозь обычную беззаботность и приёмы женщины, привыкшей к поклонению, прозвучала совершенно новая нотка – что-то чисто бабье, простое до примитивизма, что умной и начитанной Власовой было вовсе несвойственно.
Власова считалась на факультете самой симпатичной из девичьей половины. Её иногда сравнивали  с итальянской киноактрисой Софи Лорен, мощно взошедшей на актёрский олимп как прекрасная актриса и женщина. Такие же раскосые, кошачьей формы глаза, крупные, неповторимого очертания губы, густые каштановые волосы. Глядя на Светлану, такую женственную, статную, с пышной грудью, всегда окружённую поклонниками, можно было подумать, что только для любви она и создана. Знаки внимания ей оказывали даже мужчины-преподаватели. Девушке это было приятно и лестно. В том, что Валингер тоже обратит на неё внимание, она даже не сомневалось. Куда он денется?! Но время шло, а от Иосифа она, кроме вежливой учтивости в свой адрес, ничего больше не имела. Ни меньше, ни больше – как и с другими девушками. Такое равнодушие от мужчины ей было внове и пугало. Но, веря в свою женскую привлекательность и упорство, решила добиваться этого парня всеми правдами и неправдами. Ради личного счастья – все средства хороши.
В разгар новогоднего веселья Светлана, величаво раскачивая бёдрами, подошла к молодой паре и  пригласила Иосифа на танец.
- Иосиф, - с чарующей улыбкой пропела она, - почему ты меня не пригласишь на танец? Видишь, я делаю это сама... - при этом кокетливо вертела пуговицу на белоснежной капроновой кофточке, прозрачность которой не скрывала безупречной по виду комбинации и в её вырезе – выемку полной с гладкой кожей груди. Она краешком глаза наблюдала за девушкой Валингера, специально добавляя в тон сказанного лёгкой интимной и томной нотки. Пусть не обольщается и пусть в её сердце закрадётся сомнение...
Таня Маркс удивилась такой нахальности однокурсницы Иосифа: не поздоровалась, не представи-лась, бесцеремонно приглашает парня на танго, не обращая внимания на его девушку. А сколько личного в  сладком говорке. Маркс напряглась: неужели Иосиф пойдёт танцевать с этой невоспитанной девицей.
- Нет, Света, я уже пригласил на этот танец Татьяну, - спокойно ответил Иосиф и неспешно повёл свою подругу в круг танцующих.
Знал бы молодой человек, как возликовало сердце его любимой: он любит её, он не обращает вни-мания даже на таких красивых девушек, как эта нахалка. Господи, какое счастье!
У Власовой искры сверкнули из зелёных глаз – такое унижение! Этот инцидент заметили многие: такую красавицу – и игнорировали у всех на виду. «Вот уж многие девицы-то возликуют... Фу, как неприятно!» - с досадой подумала Света.
- Теперь-то я уж точно не отступлюсь. Он ещё сам за мной будет бегать, как собачонка, - сердито сказала она Наталье и, гордо подняв красивую головку, фальшиво раскачивая бёдрами, выплыла из зала. Ну не смотреть же весь вечер на счастливую пару после такого щелчка по носу.
*   *   *
Таня Маркс поступала в тот же институт, в котором учился Иосиф. Он – на химико-биологический, она – на  факультет русского языка и литературы. Конкурс зашкаливал, никогда ещё не было такого количества абитуриентов, как в нынешнем году: сразу два выпуска – одиннадцатых и десятых классов. Иосиф набрал необходимое количество баллов, а Татьяна – нет. Ей не хватило двух баллов. Получив одну пятёрку, две четвёрки и один трояк (тройка – по немецкому языку) и не поступив, она вынуждена была чуть ли не бегом перевести документы в педучилище, чтобы успеть к экзаменам. Вот так молодые люди оказались в разных учебных заведениях. Это их очень огорчало, они мечтали, что будут жить в одном общежитии, что всегда будут рядом.
- Ничего, - успокаивал Татьяну Иосиф, - через год сделаешь ещё попытку. Но даже если не посту-пишь, ничего страшного, будешь учительницей начальных классов, тоже неплохо. К тому же тебе идёт быть учительницей именно самых младших.
Но Татьяну мало утешали его слова. Она корила себя за то, что недостаточно подготовилась к экзаменам, и вот – результат. Потеряет, пока закончит училище, целых два года. Но что произошло, то произошло. Радовало одно, они с Иосифом будут жить в одном городе, часто будут встречаться.
Переезд влюблённых в город привнёс в их жизнь изменения. Городская круговерть вначале одур-манила, выбила из привычной спокойной деревенской колеи. Постепенно они освоились, вжились в темп городского беспрерывного движения, а потом уже не представляли свою жизнь вне этой суеты и шума.
Ничего не омрачало радость общения, молодые люди строили планы на будущее. Иосифа должны были на втором курсе забрать в армию. После службы они с Татьяной решили сыграть свадьбу, а доучи-ваться в институте он будет уже семейным человеком. Их не пугали трудности этих лет, главное – они любят друг друга, а это даст им силы пережить годы разлуки.
В городе Иосиф с Татьяной поддерживали дружеские отношения с Толей Яковенко и Баян Каир-гельдиновой. Толя учился в индустриальном институте на механико-технологическом факультете, а Ба-янка – в медучилище.
Забежим вперёд. (...После окончания медучилища Каиргельдинова закончила Семипалатинский мединститут, осуществив свою мечту стать врачом. Замуж не вышла, полностью посвятив себя престаре-лым родителям и заботам о племянниках).
Известно, что студенческая жизнь всецело зиждется на визитах в общагу. Толя с Баян часто соби-рались у Иосифа в общежитской комнате, устраивали небольшие междусобойчики и радовались этим встречам как дети. Баянка так и не справилась со своей потайной болью, всякий раз видя похорошевшего, возмужавшего Иосифа, она едва не плакала от чувств переполнявших её. С Таней Маркс у неё были ровные товарищеские отношения. Татьяна тоже расцвела, в ней исчезла некоторая девичья угловатость, сменившись красивыми женственными формами. Что-то кукольное, как будто изваянное из гипса, было во всём её облике. Невысокая, с горделивой осанкой – эта девушка была очень хороша. Но перед Баянкой Маркс свою неземную красоту не подчёркивала, как, например, могла заноситься перед Валькой Бридич или Алкой Кабышевой... Таня всегда с уважением относилась к Каиргельдиновой.
Ванька Майер иногда приезжал к Иосифу, и одноклассники, жившие в городе, собирались в общежитии дружной компанией. Иван жил в районном центре, устроился инструктором в спортотдел. Его подруга Людмила Хохлова в первый год после окончания школы работала в «Береговом» кассиром в местном клубе. Она с Иваном тоже несколько раз приезжала в город к Валингеру и Маркс. Их посиделки заканчивались песнями, привлекая внимание общежитской молодёжи. Комната до отказа заполнялась, и под треньканье гитары песни лились рекой, а там, где находилась Хохлова, остановить веселье было практически невозможно.
Забежим вперёд. (...На следующий год Хохлова переехала в областной центр, поступив в ПТУ. Выучилась на крановщицу и устроилась по этой специальности на большой завод. В те годы в стране активно строились заводы-гиганты, фабрики и крупные предприятия, дающие людям возможность неплохо зарабатывать на хлеб насущный. Люда в семье самая младшая из восьми ее сестёр и единственного брата. Старшие сёстры уже жили своими семьями, брат служил в Прибалтике, где он и остался после армии. Мать умерла, когда Люда училась в десятом классе. Отец жил своей жизнью, совершенно не заботясь о младшей дочери. В городе Людмила жила в общежитии, перебиваясь на жалкую стипендию. Житейские трудности с лихвой окупались её неунывающим характером, оптимизмом, лёгкостью натуры. Она быстро обзавелась друзьями, вокруг неё всегда тусовалась молодёжь. Большая выдумщица – Хохлова организовывала в училище различные интересные мероприятия, концерты, праздничные вечера. Её любили, с её мнением считались, она всегда была отдушиной в своем коллективе. Это помогало студентке продержаться до конца учёбы, ведь были моменты, когда она хотела бросить учёбу, чтобы зарабатывать на жизнь.
Зарплата была вполне сносной, и Люда уже не испытывала серьёзных материальных трудностей. С Ванькой Майером она встречалась в первый год после окончания школы, а потом, когда Ваньку забрали в армию, Людмила уже в городе завела роман с парнем, жившем в том же общежитии. Славка Бауэр – яркий шатен, привлекательной внешности, весёлый, компанейский – под стать своей девушке. Они с Людмилой были ведущими всех праздничных концертов в училище, много времени проводили вместе, готовясь к ним. Постепенно их творческий союз перерос в романтический. Люда перестала писать Ваньке письма в армию. Парень недоумевал: что произошло? Приехав на побывку, Майер узнал об измене своей девушки.
- Люда, я что-то сделал не так? - заходясь обидой, спросил он её, когда разыскал Хохлову в город-ском общежитии. - Почему прячешься, не напишешь, что случилось? Я ведь все эти месяцы переживал, не знал, что произошло...
- Ваня, я виновата перед тобой, мне стыдно, поэтому молчала, не знала, как тебе объяснить эту си-туацию. Боялась. Прости меня, ради бога! Я, кажется, полюбила другого, - путано стала оправдываться Людмила.
- Кажется или полюбила? - наливаясь пунцовой краской, спросил Иван. - Какие вы девушки легкомысленные – всё вам всегда кажется... Разве такими вещами можно так спокойно разбрасываться?!
- Ваня, всё что между нами было – это детство, детские увлечения. Мы повзрослели, стали другими, и всё теперь видится в другом цвете... - переживая, пыталась защищаться Людмила.
- Значит, ты сейчас видишь меня в другом цвете... Я что покривел или стал хромать, или превра-тился в идиота? - Иван жёстко посмотрел на девушку. - Оказывается, ты самая настоящая вертихвостка... - надтреснутым голосом в сердцах заключил он, чтобы хоть как-то досадить бывшей подруге.
- Не могу я уже к тебе вернуться, Ваня. Ни мне, ни тебе от этого счастья не будет... - девушка едва сдерживала слёзы.
Иван, понурый и расстроенный, ушёл, а Люда проревела весь вечер. Она чувствовала себя страшной негодяйкой, но ничего не могла поделать со своими новыми чувствами, которые были сильнее. Иван был ей дорог как друг, брат, а Слава – это другое... Слава – огонь, страсть, неистовое желание любви... И отказаться от этого она просто не в силах. Вскоре Слава и Люда сыграли свадьбу, им выделили комнату в общежитии завода, где работал и Слава. Чуть позже он, как молодой специалист, получил двухкомнатную квартиру в новом девятиэтажном доме. Новоселье молодая семья праздновала уже втроём – с сынишкой Вадиком.
Иван вернулся из армии в районный центр, устроился работать в одну из местных школ физруком, а чуть позже поступил на заочное отделение пединститута. Он осуществил свою мечту, став, правда, не тренером, а учителем физкультуры. В этот же год к ним приехали молодые учителя из Харькова. Их по распределению после окончания педучилища прислали в Казахстан. Учительница начальных классов Галина Порывай сразу понравилась молодому человеку. Большеглазая, с пушистым «конским» хвостом рыжих волос, эта девушка бросалась в глаза своей яркой запоминающейся внешностью. Даже мелкие густо усыпанные веснушки на миловидном лице, будто выкрасили кожу в желтовато-коричневый цвет, не портили её красоты. Крупная, большегрудая, с горделивой осанкой, она восхищала парня своей женственностью. Природную красоту подчёркивала по вкусу и по фасону подобранная одежда. Узкая юбка до колен выгодно обозначала красивые полные ноги, высокие бёдра. Хороша!
Но первое время, после расставания с Людмилой, Иван не желал завязывать романтических отно-шений ни с одной девушкой на свете – никогда! Изменчивые, непостоянные – разве можно доверять им свои чувства, душу, судьбу, наконец? Но время лечит. Постепенно молодой человек пришёл в себя, при-родная весёлость вновь зажгла в его чёрных глазах лукавые искорки, которые так нравились окружаю-щим. Что ни говори, а Иван был хорош собой. Женское чутьё подсказывало Галине, что парень к ней неравнодушен, но её удивляло упорство, с каким он при любой их встрече отстранялся от девушки. По-чему? Потом она узнала историю его дружбы с одноклассницей, и то, что та его бросила. Она рассудила так: что было – то было, жизнь продолжается.
- Надо брать, ведь такие парни на улице не валяются, перехватят... - шутливо делилась она своими мыслями с подругой Таней Лысенко.
- А ты сама первая попытайся с ним заговорить, придумай что-нибудь и действуй, - посоветовала мудрая Татьяна. - А то, видит Бог, ничего от него не дождёшься.
Галина попыталась.
- Иван, пойдём сегодня в кино на индийский фильм, две серии. Немного развлечешься, а то ты какой-то смурной. Может, любовный сюжет фильма тебя хоть чуть-чуть оживит, - мягко на украинский лад произнося букву «г», пригласила она его в клуб, когда молодые люди оказались в учительской вдвоём.
Иван опешил. Ну и девушки пошли, сами первыми пристают к парням. Но в глубине души он был рад такому обстоятельству, ведь сам бы он не решился подойти к Галине. Игриво заглядывая в серые с оранжевой крапинкой глаза девушки, парень неожиданно для неё разговорился:
- Правда, я не очень люблю индийские фильмы, все эти страсти-мордасти меня мало привлекают. То бьются насмерть, без единой царапины и крови, причём один хороший парень, как правило, расправ-ляется за пять минут с целой оравой мерзавцев, то тут же вдруг радостно поют и пляшут. Да и эти куклы – разукрашенные девицы – вовсе не кажутся женщинами в их фильмах. Но, коль девушка сама приглашает, что-ж тут поделаешь – кавалер отказываться не должен. Я схожу за билетами, а потом зайду за тобой.
- А ты, оказывается, разговорчивый, даже красноречивый, - засмеялась Галя. - Я думала – бука...
Первый раз за долгое время Иван от души улыбнулся.
«Хорошая улыбка, открытая, дружелюбная...» - подумала про себя девушка и тоже засияла доволь-ной улыбочкой. Она уж постарается завлечь этого парня в свои сети, используя женские чары, не сомне-вайтесь...).
Вот так на хорошей ноте закончились романтические отношения Людмилы и Ивана.
Но это всё случилось потом, а сейчас прошло всего несколько месяцев, как ученики 10 «А» закон-чили школу.
*   *   *
После такого долгожданного новогоднего праздника студенты съехались в «Береговой» на зимние каникулы. Это была первая встреча одноклассников после нескольких месяцев расставания, такая радостная и невероятная в своей новизне, ведь они впервые не виделись столько времени. Кидались друг к другу в объятия, но уже с некоторой изящной обстоятельностью, какую, например, замечаешь у повзрослевших парней после службы в армии. Сначала встретились в клубе на танцах, а на следующий день Таня Маркс пригласила всех к себе домой.
Кто-то принёс домашние нежнейшие пряники и ливерную колбасу (её в деревне готовили на зиму в каждой семье; кто тогда видел заводскую колбасу?), кто-то – кусок сала, вкусно пахнувшие укропом солёные из бочки огурчики, винегрет, телячьи котлеты. Таня наварила картошки, достала из холодной кладовки студень, хрумкую с чесноком и морковью капустку, полила её постным маслом. Амалия принесла сладкий пирог – кухе, а Колька Жанабаев – казы. Стол ломился от всяческой домашней снеди. Неожиданно на столе появилось несколько бутылок вермута и даже «Рислинг». Вино разливали и в стопки, и в кружки – не хватало бокалов. Но кого это могло смутить. Завели радиолу, и под пение Майи Кристалинской и Муслима Магамаева молодёжь провела несколько замечательных часов. Всем предоставили слово, каждый должен был подробно рассказать о себе.
Чуть позже, как всегда весёлый и многословный, в комнату влетел, как гуттаперчевый мячик, Вовка Лизура, вдвойне оживив шумную компанию. Он учился на третьем курсе речного училища и тоже приехал на каникулы. Вовка был так счастлив, словно только что нашёл потерянный кошелёк. Степенно в дом внесла себя «стопудовую» (как сама себя называла) Тонька Продиус, полная, крупная, доброжелательная, а с ней – скромная и тихая Кульпаш Рамазанова. Они закончили восемь классов, но отношения с одноклассниками не теряли. Собрался почти весь 10 «А», не было только Вальки Бридич и Кольки Салтанова. Их никто не пригласил, хотя они тоже были в «Береговом», причём никто о них даже не заикнулся, будто одно упоминание о них могло внести с собой заразу.
Бридич работала телеграфисткой в районном центре. Она пыталась поступить в педучилище в Омске, подавшись вслед за Алкой Кабышевой в российский город. Алла поступила в Омский пединститут на факультет русского языка и литературы. Бридич мечтала жить с Алкой рядом, вместе ездить на каникулы в «Береговой». Но не поступила и вернулась домой. Валька злилась на Аллу из-за Николая, но и понимала, что тут она бессильна: с Кабышевой ей не тягаться. Правда, Алка в последнее время воротила нос от Бридич, но Валька всё-таки верила, что они подруги, особенно после той достославной вечеринки. Когда в тот вечер Колька исчез вслед за новенькой гостьей, хозяйка дома сразу поняла, что любимого она теряет навсегда. Её планы рухнули в одночасье. Валька даже осунулась от переживаний. Как бы там ни было, такого парня в её жизни больше никогда не будет. Впрочем, и не было, но были мечты и надежда...
Валька пыталась несколько раз, применяя испытанную дьявольскую ловкость, заполучить на оче-редную вечеринку, ласкалась к нему на танцах в клубе, но однажды натолкнулась на такой решительный и грубый отпор, что потом пугливо от него пряталась. Где найти достойного кавалера? не выходить же замуж за Вовку Солтакова – не её поля ягода. Если честно, Вовка и сам никогда не увлекался Валькой, хотя частенько наведывался к ней, и они, прячась в недостроенном доме возле двухэтажки, предавались любовным утехам, никого ничем не обязывая. Такие встречи их вполне устраивали. Бридич прекрасно знала, что не нравится даже Солтакову, но ведь и он никому из девушек, хотя бы из их компании, не нравится. Он увивался вокруг Людмилы Назавитиной, но Люду даже оскорбляли его знаки внимания – до противности. Здесь Вовка с Валькой – квиты... Их торопливые соития продолжались и сейчас: Вовка за этим иногда приезжал к Вальке в районный центр, либо они встречались, когда Бридич приезжала в «Береговой». Недавно она избавилась от ребёнка. Сначала аборт сделала подпольно, но с кровотечением попала в больницу, где ей провели глубокое маточное выскабливание под общим наркозом. Не хватало ещё родить ребёнка от тупого и неказистого Солтакова.
С одноклассниками Бридич тоже ни с кем не могла найти общего языка. Почему-то даже те, с кем Валька хоть иногда общалась, тоже отвернулись от неё – это Света Машкур, Амалия Кригер. Что она, собственно, сделала? Не она ведь заварила кашу, а Маркс с Валингером, да Алка Кабышева с Любкой Горенквой. А когда она в классе за печкой-буржуйкой заводила сплетни о Маркс, многие ведь девки внимали её россказням с интересом, развесив уши... «А теперь все чистенькими вдруг стали», - злилась Бридич. Она знала, что одноклассники собрались у Таньки, хотела даже прийти сама, без приглашения, но в последний момент струсила. Валька ходила возле дома Маркс, заглядывала в освещённые окна, видела, как веселились её одноклассники, и чуть не ревела от злости.
Колька Салтанов учился на водителя в районном центре. Он ни с кем из одноклассников не общался, жил замкнуто. Никто и не интересовался его жизнью.
Заглянем в будущее. (...Много лет спустя у Салтанова в семье случилась трагедия. Его жена родила больного ребёнка – как считают родственники жены, от побоев. Слабенький мальчик прожил на свете до одиннадцати лет, а потом умер. Колька избил ребёнка, и тот, не приходя в сознание, скончался в реанимации. Салтанов выкрутился, сказав, что мальчик упал с лестницы, когда сам пытался сойти вниз. Никто до сути не докапывался, ребёнок-инвалид и поэтому с больным всё могло случиться. Жена Салтанова тоже на этом свете долго не задержалась... Её родственники люто ненавидели Салтанова, даже его родные отвернулись от него.
Говорят, страшный скупердяй, он всю жизнь копил и копил, обрастая как скорлупой всё новыми вкладами. Дефолт в начале девяностых, когда весь народ в огромной стране в одночасье утром проснулся без единого гроша в кармане, – и тот, у кого денег было мало, и тот, у кого – много – сравнялись с теми, у кого их не было вообще, – оставил и Салтанова без копейки. К тому же он недавно продал свой старый жигуль и уже присмотрел себе новенькую девятку – купить её не успел... Сколько тогда пострадало людей от такого бессовестного отношения властей к своему же народу; психбольницы в те годы обильно пополнились новыми пациентами. От невыносимых страданий и злости на всех и вся у Кольки начались нервные припадки. Потом он беспробудно запил, лицо обрюзгло, толстый нос торчал красной рыпистой картошкой, поблёскивающий в заплывших жёлтых мешках мутный тупой взгляд выказывал злобу).
Одноклассники едва разместились за столом, но, как говорят, в тесноте, да не в обиде. Амалия Кригер и Света Машкур радовались встрече со своей подругой Таней Маркс, они и за стол сели рядом, оттеснив Иосифа.
- Ты с ней часто видишься в городе, а мы – нет, - говорила Амалия, обнимая Татьяну.
Забежим вперёд. (...Амалия Кригер после школы уехала в Караганду к своей старшей сестре. Пер-вый год работала на ремонтно-механическом заводе копировальщицей в одном из заводских цехов. На следующий год она поступила на заочное отделение финансового института, на экономический факуль-тет, со временем перевелась в бухгалтерию этого же завода. Амалии нелегко давались гуманитарные предметы, но точные – математику, физику, геометрию – она расщёлкивала как орешки, многие в классе пользовались добротой Амалии и беззастенчиво списывали у неё домашние задания. Она очень пережи-вала, когда поступала в институт из-за того, что может провалиться по сочинению. Заранее подготовила несколько сочинений на разные темы и успешно «сдула» нужное во время экзаменов. Пусть бог простит ей эту хитрость, зато в стране стало на одного грамотного, толкового экономиста больше.
Амалия вышла замуж за односельчанина Петьку Лоренца. Он на год раньше её закончил школу, был двоечником, учиться страшно не любил. Но после армии сделался степенным парнем, на работе в автомастерской ему не было равных. Он давно «бегал» за Амалией, но её смущало, что Петька плохо учился, и даже стеснялась – что, кроме двоечника за ней и ухаживать некому? А потом, когда уже была за ним замужем, часто думала, что школьная неуспеваемость не мешает ему жить, как живут тысячи других людей, и быть в чести на работе. После армии Пётр сильно изменился: был угловатым, большеротым юнцом, а сейчас тонкий, как «стебелёк» (любимое выражение Амалии), он превратился в симпатичного интересного парня, и Амалия, приехав домой в гости, увидела совсем другого Петьку. А когда он напросился проводить её после фильма, она растаяла и честно призналась, придав оттенок шутливости своим словам:
- Сколько лет я прогоняла тебя, балбеса такого. Укоряла за двойки. А сейчас вижу перед собой та-кого парня, что сердце ёкнуло.
- Станешь моей женой, оно у тебя будет ёкать всю жизнь, - многозначительно и самоуверенно от-ветил Петро, смело заглядывая своими голубыми глазами в карие – Амалины.
- Ну ты и нахал, - засмеялась девушка, но в душе пели соловьи. А когда, подойдя к дому, она от-крыла свой пухлый ротик, чтобы сказать досвидания, Петр, как бывалый ловелас, закрыл эти нежные уста крепким сладким поцелуем.
- Ты где научился так обращаться с девушками? - ревниво поинтересовалась Амалия, когда сердце в груди немного умерило свой бешеный ритм.
- Неужели ревнуешь? - ответом на ответ спросил парень и счастливый разулыбался во весь свой большой рот с ровными как отшлифованными зубами.
- Больно надо, - Амалия упорхнула от кавалера, но вдогонку услышала:
- Завтра встретимся. Я тебя люблю!
И она уже твердо решила поубавить спесь.
Амалия родила ему двух пацанов и была довольна своей жизнью. Когда русскоязычные немцы ва-лом повалили в Фатерланд, уехали и Лоренцы...).
(...Света Машкур всё это время переписывалась с Амалией и Таней Маркс, рассказывая им о сов-хозных делах. Она работала учётчиком в заготзерно и радовалась, что так удачно устроилась. Училась Светлана плохо и после окончания школы даже не сделала ни одной попытки куда-либо поступить.
Машкур жила с матерью и младшей сестрой в одной из двухэтажек. Отца своего она не знала. Мать никогда не была замужем, сама тянула своих дочек как могла, жилось этой семье трудно. Мать работала уборщицей в конторе и в одном из магазинов. На эти гроши и жили. Когда Светлана устроилась на работу, материальное положение в семье чуть-чуть улучшилось, и девушка полностью обновила свой скудный гардероб. Как уже надоело носить зимой это синее трико с оттянутыми пузырями на коленках и старую с ворсистыми катышками шаль, а также – перешитую из старого материнского пальто кацавейку. Переодевшись во всё новое, она и выглядеть стала по-новому – похорошела. Позже Машкур, отдыхая в доме отдыха под Алма-Атой, познакомилась там на танцах с молодым военным, и служивый увёз девушку в военный городок в Германию.
- Девушка, мы с вами оба высокие, чертовски хороши и, как птицы, свободны. Почему бы нам не составить пару, почему бы нам дружно не полететь в одну сторону и не чирикать дуэтом всю свою жизнь? - торжественно, с безупречной выправкой военного встал перед ней её Георгий Шамрай. - Разрешите ангажировать вас на тур вальса.
Светлана расхохоталась. Смешно! И заахала! Ах, какой! Такой красавец и выделил среди стольких молодых женщин именно её. Она едва оправилась от радостного шока и сначала никак не могла войти в ритм музыки, но под уверенными руками крепкого парня, она закружилась в вальсе счастья и любви.
Светлана каждый год приезжала в «Береговой» к матери в гости, привозила дойчмарки, кучу по-дарков, разных вкусностей в необыкновенных блестящих упаковках и ярких коробочках. Одаривала пол деревни гостинцами, вызывая восторг односельчан. Все удивлялись не тем, чем богаты эти коробочки, а именно расписным упаковкам. Теперь уже мать и её младшая сестрёнка жили вполне сносно. Света вы-глядела респектабельной дамой, очень изменившись внешне: непременно посещала в городке салон кра-соты, изменив всё – от причёски, макияжа до стильной одежды. Её перламутровые ноготочки сводили с ума всех подружек Светланы. Когда она что-то рассказывала, то жестикулировала ручкой затянутой в шведскую серую перчатку, из-под розовой шляпы с загнутым широким полем выбивался светлый локон, серый в розовую клеточку немецкий костюм подчёркивал тонкую талию. Муж – выправкой, безупречностью подогнанной под фигуру военной формой – тоже вызывал восхищение у местных девушек. И Светлана, и её Георгий были под стать друг другу – высокие, светловолосые, улыбчивые. Одноклассницы слегка завидовали, но и радовались удаче, выпавшей на долю Светланы Машкур. Она, как и двоечник Петька Лоренц, чувствовала себя со своими натянутыми тройками в табели успеваемости вполне нормально и меньше её за это не любили).
За стол рядом с Иосифом сели Баянка и Толя. Люда Хохлова в это время ещё встречалась с Ванькой Майером – они сидели как всегда рядышком, словно два голубка. Шура Таранов сел напротив Тани Маркс, чтобы хоть украдкой полюбоваться любимой девушкой. Она очень похорошела – это он отметил ещё вчера в клубе. Шура учился в Томском госуниверситете на факультете журналистики. Таня обращалась к нему с разными вопросами:
- Красивый Томск?
- Есть много старинных зданий, они очень украшают город, - односложно от всегдашнего смущения мямлил Шура.
- Трудно даётся учёба? - не отставала девушка.
- Нет.
- Шур, ну что ты какой-то вялый? Пойдём танцевать, может немного развеселишься, - пригласила она друга детства на танго.
Ох, как смущался бедный юноша, до обморока, ведь он никогда не танцевал с Татьяной.
За столом много смеялись, наперебой рассказывали о своей новой жизни: кто о работе, кто об учёбе. Шутливо приставали к Толе Яковенко – завёл ли он себе, наконец, подругу в своём вузе, или, как в школе, думает только об учёбе, в данном случае, например, о сопромате... Толя сказал, что сопромата у них пока ещё нет, и от души хохотал над шутками одноклассников, а потом взял гитару (научился играть в общежитии) и не очень уверенно начал бряцать по струнам, запевая студенческие и лирические песни:
«Люди встречаются, люди влюбляются, женятся,
Мне не везёт в этом так, что просто беда...
Вот, наконец, вчера вечером встретил я девушку
Там, где тревожно гудят и шумят поезда...».
Или:
«...Остался у меня на память от тебя
Портрет твой, портрет – работы Пабло Пикассо...».
При этом он как-то странно вскидывал глаза на Таню Маркс, гася вспыхивающие зелёные огоньки...
Вспомнили и другие песни, особенно с упоением пели Иосиф с Людмилой, им красиво вторила Татьяна. Иван как заправский барабанщик, колотил по столу в такт ложками. А потом пустились в пляс. Твист, шейк и чарльстонские па требовали места, поэтому часть гостей из зала переместились в коридор. Много шутил и балагурил Колька Жанабаев, вьюном кружась в танце возле Татьяны. Он учился в десятом казахском классе, но в бывшем 10 «А» давно считался своим.
- Ах, Татьяна, если бы не мой друг Иоська, я бы за тобой приударил, - веселился Колька. Он уже повзрослел, детская наивность сменялась некоторой степенностью, хотя ребячливости в нём ещё было много. - Красавица ты наша, наверное, городские парни тебе прохода не дают?
- Я покажу этим городским парням, пусть только попробуют... - пошутил Иосиф, услышав слова Кольки. Он кружил в вальсе Баянку, потом подхватил Амалию, потом – Надю Мудряк, свободным дви-жением расчищая себе дорогу и плавными мягкими кругами врезаясь в кружившуюся толпу однокласс-ников, – как бы тесно ни было, но места хватало всем желающим повертеться в вихре вальса. Лучше всех танцевали Люба Самойленко с Колей Губой и Алик Дымов с Таней Третьяковой – эти пары легко носило по мягким Дунайским волнам, музыка которой звучала с грампластинки, волнуя своей невероятно красивой мелодичностью.
- Как здорово, что мы сегодня встретились, молодец, Татьянка, что пригласила всех, - восклицал радостный Колька Жанабаев.
*    *    *
Заглянем в будущее. (...Колька Жанабаев через год, после окончания школы, устроился в «Берего-вом» в заготзерно завскладом, позже ему повезло – заменил совхозного милиционера, который ушёл на пенсию. Как радостно он примерял милицейскую форму, надо было видеть. Так что и он стал тем, кем хотел, хотя с переменным успехом в своих мечтах сменил кучу профессий... Как показало время, Колька (Кожим) Жанабаев, при всей своей лёгкости натуры, стал хорошим отцом семейства, вырастив прекрас-ных сына и дочь. Женился Кожим на русской – Ольге Рековой, милой, светловолосой, кареглазой, всегда улыбающейся девушке. Ольга Викторовна приехала из России, работала в «Береговом» воспитательницей в детском саду. Рекова отличалась математическими способностями и вскоре её пригласили работать в школу учителем математики пятых-шестых классов.
Коренная россиянка, чистокровная русская Ольга никогда не видела казахов, по молодости лет ма-ло знала о их жизни. Далекий Казахстан, о котором рассказывал учитель географии, казался ей загадочной заграницей. И когда Оля в 1972 году закончила Кинешемское педучилище, и ей, по праву одной из лучших студенток, дали возможность выбрать, куда бы она хотела попасть по распределению, Ольга выбрала Казахстан. Как будто сердце подсказало – там с нетерпением её ждёт счастье... Неконфликтная, мягкая Ольга ярко выделялась среди сверстниц редким обаянием. Кожим Жанабаев после армии познакомился с Ольгой и, со свойственным ему напором, сразу оттеснил от неё всех местных кавалеров. А она, наверное, за веселый и беззаботный нрав полюбила этого симпатичного парня-казаха.
Сама она родилась в городе Заволжске Ивановской области. Родительский дом стоял на берегу Волги. Их семье, как и многим россиянам в голодные предвоенные и военные годы, тоже довелось хлеб-нуть лиха, прежде чем жизнь немного наладилась. Вели свое хозяйство, обрабатывали большой огород, в основном тем и кормились, зарплата отца – он работал аппаратчиком на химзаводе – была небольшой и прожить на нее было невозможно. Четырех детей вырастили супруги Рековы, всем дали образование. И одна только Ольга из всех детей уехала в “Тьму-Таракань” - как говорили её родные.
Познакомился Кожим с Ольгой в местном клубе. В клуб ходили все – от мала до велика. Кино “крутилось” каждый день (телевизоров тогда ещё в селе практически не было), часто с концертами при-езжали “знатные” артисты. Вечерами, после трудового дня, труженики полей и ферм наряжались в самое лучшее и шли в этот – такой желанный – очаг культуры, чтобы получить хороший заряд вдохновения. Ну и, конечно, самыми любимыми были молодежные вечера со своими спектаклями, которые организовывали самодеятельные актеры, концертами – своими же силами и танцы. Молодые люди в посёлке никогда не скучали, постоянно придумывали что-нибудь интересное, увлекательное, что украшало жизнь, сплачивало. Ольгу ещё и обязали быть ответственной за выпуск клубной стенгазеты, в которую она вкладывала много выдумки и старания.
И вот однажды на танцах появился симпатичный молодой человек в солдатской форме. Кожим Жанабаев отслужил положенный срок и вернулся в родное село. В те годы солдаты не сразу снимали армейскую форму: не для того она перед демобилизацией для придания солидности украшалась аксельбантами и знаками отличия. Ему очень шёл этот наряд, подчёркивая выправку, мужественность. Кожим не стал ходить возле понравившейся девушки вокруг да около. Натиск его был беспроигрышным, он был уверен в себе, и это ей понравилось. Ольга сразу отметила его смелость, горячее желание завоевать любимую девушку, красивое мужское самолюбие. А также азиатская внешность, черные раскосые глаза тоже не оставили её равнодушной. И сердце россиянки было покорено. Такого чувства молодой девушке испытывать еще не приходилось.
Но её заоблачным мечтам пришлось пройти испытания на прочность, когда родные Жанабаева заявили о своём протесте. Ольга на себе почувствовала крепкий дух и упорство этого гордого и неподкупного народа. Вначале, по приезду в Казахстан, русская девушка умилялась добросердечием, радушием и вниманием со стороны коренного населения. Так оно в жизни и было. Но когда она оказалась в той ситуации, которая противоречила их устоям, то с удивлением обнаружила, как строги и категоричны их законы, как они умеют отстаивать свои желания, когда считают себя правыми. Тем не менее при всём том, что она пережила, боясь потерять любимого, она с уважением отнеслась к их борьбе против природной несправедливости, в чём они были уверены. Здесь уместно отметить, что смешанные браки случались уже давно, но не все с таким положением вещей были согласны.
- Ничего, перемелется – мука будет, - утешал Кожим свою подругу.
Однажды, когда девушка от отчаяния уже не знала, что ей делать, Кожим взял её за руку и повез в районный загс. Потом молодожён купил билеты в Заволжск, и молодые уехали к родителям невесты, чтобы там по всем русским правилам сыграть свадьбу. Родные Ольги встретили зятя доброжелательно, стараясь не выказывать смущения по поводу “разных кровей”, а потом и полюбили старательного в работе, улыбчивого парня. Их ещё и удивляло, что он говорил по-русски почти без акцента.
Русская свадьба гремела на весь городок. И выпили гости немало, и повеселились от души, соблю-дая все обряды, непременные свадебные игры, шутки, с весёлыми плясками и песнями под гармошку и балалайку. А уж “горько” кричали так часто, что молодые устали целоваться. Стол ломился от разносолов. Каких только блюд не отведали гости на празднике: голубцы соперничали с котлетами и сибирскими пельменями, студень – с поджаренным поросёнком, пироги со щукой – с румяными булками, сладкий суп-кисель сваренный с сухофруктами – со сладким пирогом из черники. Ольга сама сшила себе белое платье с пышными капроновыми рукавами, жених был в черном костюме и в белой рубашке. Он брюнет, она блондинка – контраст красивой юной пары вызывал одобрение гостей. Земляки невесты тоже впервые познакомились с казахом. А Кожим вёл себя так, как будто и родился в этих краях, чем ещё больше расположил к себе россиян. Здесь ещё сказалось общение с Валингерами – он хорошо знал уклад европейской жизни.
Кончился отпуск, пора возвращаться домой. Ольга ехала в Казахстан без настроения. Что ждёт её там, как она будет жить и работать рядом с новыми родственниками, которые никак не хотят признать её своей?
В первый же день приезда молодых посетила тетя Жанабаева – Баком. Она внимательно осмотрела жильё молодой семьи и так же внимательно приглядывалась к невестке. А потом пошла к родителям Кожима и сказала:
- У русской-то снохи при светлых волосах глаза не голубые, а карие. И дома порядок, и сын ваш светится счастьем...
Родители пригласили молодых в гости и... назначили день свадьбы. Свадьба готовилась не без не-которого напряжения – лёд таял медленно. И вот она – долгожданная радость для Ольги и Кожима – благословение родителей. Ольга сразу по русскому обычаю назвала родителей мужа папой и мамой, чем тоже завоевала их расположение. Свадьба по-казахски резко отличалась от русской. Домбра и пение домбриста скрашивали довольно скромное веселье. Обилие мяса, вкусный бешбармак, колбаса казы и баурсаки делали стол для Ольги необычным. Ведь ей впервые довелось сидеть за казахским достарханом и отведать национальные блюда, которые она оценила. И ещё ей понравилось достоинство, с каким вели себя её новые родственники, красивые тосты, которые произносили все без исключения гости, даже дети, слова – мудрые и искренние. Опыт торжественного застолья, которому казахи отдают большую дань, накоплен этим народом веками...
Отношения с родителями отныне стали складываться в лучшую сторону, благодаря ещё и скромности, и порядочности молодой невестки. А когда родился Марат, дедушка с бабушкой в нём души не чаяли. Ребёнок вобрал в себя европейские и азиатские черты, что даёт свой неповторимый эффект и красоту.
Единственный человек, который не смирился с таким оборотом дела, как свадьба людей разных национальностей – это бабушка Кожима по отцовской линии Кульжан. Она даже приданое, которое приготовила (одеяла, подушки, посуду, серебряные серьги и браслет), так ему и не подарила... Бабушка крепко придерживалась старых обычаев и вековому укладу казахов. Она и сына воспитывала в строгих казахских традициях и невестке не позволяла отступать от них. Но жизнь Назимбека Нурмухамбетовича и его супруги Бадиши Абишевны (родители Кожима) уже в корне отличалась от жизни их предков. Пусть у них хоть и начальное образование (жизненные перипетии не дали им возможности получить хорошее образование), но в школе они всё-таки уже успели поучиться, читать-писать умели. Кино, радио, газеты – тоже сыграли немалую роль в формировании их нового мировоззрения. Они отдавали себе отчёт в том, что жизнь резко меняется и причем в лучшую сторону, что патриархальные взгляды себя изживают, что нельзя уже жить по старым меркам. Поэтому им легче было смириться с женитьбой сына на русской девушке.
Через три года, после рождения Марата, у молодых родителей родилась дочь Гульнара. Гены её предков и по отцу, и по матери тоже сыграли свою роль. Броская внешность вот уже много лет притяги-вает к ней взоры окружающих. Кожим с Ольгой всегда с гордостью подчеркивают, что у них не только красивые дети, но и умные. Хорошо учились, особенно, как их мама, сильны в математике.
Когда Ольга выходила замуж за человека другой национальности, она переживала – сможет ли приобщиться к казахским обычаям, угодить его родителям, готовить национальные блюда и многое дру-гое. Но, как показала жизнь, проблем здесь не возникло никаких. Кожим всегда доволен обедами, которые готовит ему жена, и неважно – на столе говядина или свинина, вареники с творогом или борщ, бешбармак или блины. Конечно, как и в любой семье, жизнь не всегда была безоблачной и гладкой. Были и ревность, и ссоры. Но никогда – на национальной почве. Здесь всегда действовало незыблемое правило – уважение должно быть полным и безоговорочным. Никто никого не неволил. Семья сложилась по обоюдному согласию и любви. В жилах детей и внуков течет кровь и его предков, и её. И в детях проявляются качества как тех, так и других.
Анатолий Яковенко и Татьяна Маркс бывали у Жанабаевых на их семейных торжествах. Как-то Татьяна Викторовна прочла им свои стихи:
Мы споём сегодня наши песни,
Грамм по сто на брудершафт нальём.
Пожелаем добрые чтоб вести
Приходили в этот тёплый дом.
Дом, где нет казахов, немцев, русских,
Молдаван и негров – тоже нет.
Словом, нет таких понятий узких:
Есть большое слово – ЧЕЛОВЕК!).
*    *    *
Вернёмся к встрече одноклассников. Юра Гранчак немного опоздал и когда зашёл в комнату, все кинулись его обнимать. Он несколько месяцев пролежал в больнице и его должны были оперировать в одной из областных клиник Новосибирска. Был он бледен, с посиневшими губами, но настроения своего никому не показывал. Юра принёс конфеты и яблоки, которые купил в Новосибирске, а также бутылку Рислинга. Разлил всем вино и сказал хороший тост.
- Как я рад видеть вас всех, я соскучился по всем-всем. Таня, спасибо, что пригласила, эта встреча будет незабываемой, - и Юра, просто до страсти любивший поэзию и учивший наизусть понравившиеся четверостишья, прочёл небольшое стихотворение Анны Ахматовой:
Один идёт прямым путём,
Другой идёт по кругу
И ждёт возврата в отчий дом,
Ждёт прежнюю подругу.
И я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Грустная, лирическая нотка привнесла лёгкую печаль, и девчонки даже зашмыгали носами. Все любили этого интеллигентного юношу, переживали за него, в душе желая выздоровления. Вслух о его болезни никто не говорил. А потом Юра попросил у Анатолия гитару и очень даже недурно перебирая струны начал петь всем знакомую песню, которую ребята дружно подхватили:
Если радость на всех одна, на всех и беда одна,
Море идёт за волной волна, а за стеной – стена.
Здесь у самой кромки бортов друга прикроет друг,
Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг.
Друга не надо просить ни о чём, с ним не страшна беда,
Друг мой, третье моё плечо, будет со мной всегда.
Ну, а случись, что он влюблён, а я на его пути,
Уйду с дороги – таков закон, третий должен уйти...
С приходом Юры, как будто солнце засветилось в комнате, добро соединившись с любовью разли-вало вокруг свою ауру, и одноклассники вдруг отчётливо поняли, как им плохо друг без друга, как они за годы своего детства сроднились душами, словно родные братья и сёстры.
(...К большой печали всех-всех, кто знал Юру, Гранчак умер, когда ему было 26 лет. Не помогли несколько операций, которыми только мучили молодого человека).
Неожиданно в комнату ввалились новые гости. Это были бывшие десятиклассники из 10 «Б». Среди них, к удивлению всех присутствующих, были Люба Горенкова, Алка Кабышева и Николай Пархоменко. Алла с Любой помирились, и в этом был какой-то свой знак миролюбия всех некогда противоборствующих сторон. Причём первый шаг к примирению сделала Алка. Она чувствовала себя перед Любой виноватой, скучала по подруге, ей очень не хватало Любиной дружбы. Ведь Алла в глубине души уважала Горенкову и знала, что эта девушка честный человек, интересный и неглупый. Фатальная история, когда из-за элементарной глупости, из-за пустяков и мелочей, люди, близкие по духу, по складу ума расходятся иногда на всю жизнь. И эти пустяки приносят порою массу самых тяжёлых огорчений, и хорошо, если хватает ума решительно с ними покончить и вернуть прежнее расположение друг друга.
Забежим вперёд. (...Николай  часто приезжал к любимой в российский город, а затем переехал туда на постоянное место жительства, снимая квартиру. После второго курса Алла вышла за него замуж, в этом же году она родила дочь).
(...Люба Горенкова после школы уехала в областной центр, устроилась кассиром в речном порту. Позже она познакомилась с парнем, курсирующем матросом на грузовом теплоходе вверх и вниз по Иртышу. Речники возили уголь, песок, пшеницу и многое другое. Матрос понравился Горенковой своей бесшабашностью, весёлостью.
- Почему у вас, девушка, глазки такие грустные? - заглянул к ней в окошко кассы Алексей и скор-чил смешную гримасу.
- Если станете моим женихом, будут весёлые, - лихо ответила Люба. Она сама удивилась своей смелости, сам парень располагал к этому – простой и хороший – это сразу было видно.
- А что? И стану! Алексей, - протянул он руку для знакомства...
У них закрутился страстный роман. Парень часто привозил из поездок сладости, апельсины – по тем временам это было большим шиком, а также не скупился на подарки – то духи «Серебристый ландыш», то красивые стеклянные бусы, а самым дорогим для Любы подарком были позолоченные часики, которые она потом всегда выставляла напоказ. Всё это тоже очень подкупало девушку, ей нравилась щедрость её Алексея. Жених – из местных, и вскоре Люба переехала в двухкомнатную квартиру, где он жил со своей матерью. Права была Люба, когда примеряла к себе известную пословицу: «С лица воды не пить». Красивой эту пару не назовёшь, но это не мешало им, как всем смертным, быть счастливыми, любить до головокружения. Люба отныне считала себя везучим человеком).
По приходу новых гостей поднялся тарарам, все стали радостно обниматься, и хозяйка с удоволь-ствием пригласила бывший 10 «Б» за достархан. Николай водрузил на стол две бутылки – одну ликёра, вторую – рома. Это было шикарно. Алла с Любой тоже пришли не с пустыми руками – зажарили гуся, кто-то принёс пирог с судаком. И пиршество продолжилось, правда, кое-кому из парней пришлось стоять за спинами сидящих – не хватало места.
Вспоминали учителей, некоторых талантливых учеников М-Горьковской школы.
Забежим вперёд. (...Любимая учительница химии – Дармодехина Антонина Сергеевна – через не-сколько лет уехала с семьёй в город и до пенсии работала там в школе. Умерла рано. Очень ждала млад-шего сына из армии, переживала: кровавые бойни в Афганистане, позже – в Чечне унесли на тот свет немало парней, ещё совсем мальчишек. Страшное недоумение навсегда останется в сердцах матерей, потерявших своих сыновей: ради чего? Какую такую благородную миссию выполняли их мальчики, убивая людей и умирая на поле битвы. От радости, что её сын жив, в день встречи с ним после службы, сердце Антонины Сергеевны не выдержало...).
(...Виннер Александр Петрович – учитель немецкого языка и по совместительству – русского и литературы, был назначен директором школы в соседнем совхозе. Культурный, образованный, талантливый – Александр Петрович всегда был примером для всех, с кем его сталкивала жизнь. Он умел всё: играл на четырёх инструментах, прекрасно пел, был столяром, плотником, шорником, лудильщиком и многое другое, что ему было подвластно. Перед самой войной Александр успел закончить Саратовский педтехникум на немецком языке. Его забрали на фронт в качестве переводчика, но когда всех русскоязычных немцев отправили за колючие проволоки в трудовые армии, забрали и его. Там он похоронил старшего брата Давида, умершего от голода, а сам после войны живым скелетом вернулся домой. Закончил Омский пединститут и всю жизнь работал в школе. В 58 лет умер от рака лёгких, тяжело промучившись почти два года от сильных болей. В трудармии в шахте по добыче золотоносных руд заболел силикозом, а потом ядерные взрывы на Семипалатинском полигоне довершили начатое. Рак поражал в семидесятые-восьмидесятые годы многих жителей приграничных областей злосчастного полигона. Сколько больных детей с физическими отклонениями рождалось в эти страшные годы, сколько горя принёс людям злополучный атом. Зачем и кому это было надо?! Не поэтому ли земля сейчас так сурово мстит и землетрясениями, и ураганами, и наводнениями, и пожарами? Спасибо нашему президенту, Нурсултану Абишевичу Назарбаеву, закрывшему этот страшный полигон и, дай бог, чтобы этот смертоносный для земли объект не воскрешался никогда...).
(...Мила Назавитина с отличием закончила Омский пединститут, физико-математический факуль-тет. Вернулась в «Береговой», устроилась в школу преподавателем математики. Вышла замуж за инст-руктора районо, и он забрал Милу в один из районных центров, где она преподавала в десятилетке. Детей в семье почему-то не было, и Мила очень переживала из-за этого. Так случилось, что лет через пятнадцать после замужества она потеряла мужа. Он умер от рака кишечника – и здесь свою пагубную роль тоже сыграл ядерный полигон. Скромная, тихая – Мила жила одна до самой своей смерти. Умерла в сорок восемь лет).
(...Леонид Таскаев так и прожил свою жизнь один, позже из «Берегового» перебравшись в лесную избушку. Умер рано, не дожив до пятидесяти лет. Его тоже поразил этот же недуг – рак лёгких).
Но все эти события – радостные и печальные – произошли годы спустя. А пока, хоть и случились за эти несколько месяцев большие перемены в судьбах наших ребят, их жизнь, пусть даже с небольшими личными драмами, ещё так предсказуема и так хороша.
Под вечер, убрав со стола, всей компанией отправились на Иртыш. Даже в наступающей темноте были видны чистота и прозрачность зелёного льда, местами отливающего блестящими дорожками от яркого лунного света. Редкие серебристые снежинки, сопровождающие из года в год новогодние ночи, вспыхивали в убывающем дне неспешными блёстками. Они завораживали своей прелестью и нереальностью, медленно кружась в воздухе. Казалось, им не хотелось опускаться на землю. Лес на той стороне реки как будто надел на свои голые веточки белые искристые одёжки. Иней надёжно обернул лесную плоть сверкающими льдинками, защищая от крепкого морозца. Деревья застыли в неподвижности в этот безветренный вечер, как будто своей грациозной статью демонстрировали изящество серебряных стволов и веток. Неповторимый сказочный пейзаж переполнял и без того счастливые сердца молодых людей. Девушки подпрыгивали от восторга, а юноши шутливо ловили их в свои объятья. Перейдя реку, а потом, утопая в фиолетовых сугробах, ребята добрели до боярышника, чтобы полакомиться, как в детстве, переспелой ягодой. Застывшие на морозе оранжевые плоды во рту размягчались и радовали налившейся на холоде сладостью.
Никто не заметил тёмной тени, крадущейся позади всех. Валька Бридич потихоньку шла за всеми на Иртыш, наблюдая издали за весёлой компанией. Её маленькое мясистое ухо, которое она выпростала из шали, внимательно прислушивалось к шумному многоголосью и весёлым крикам её одноклассников – может быть она что-то услышит, а может быть, они и её вспоминают, а она боится подойти. Нет – не услышала!..
Это была первая и последняя встреча одноклассников почти в полном составе. Второй такой судьба им уже никогда больше не предоставила: Володя Пикельгауб, Мила Муравская, Оля Гроус, Саша Доценко, Галя Апанасёнок, Таня Отдиралова, Слава Клепиков, Ирэна Бидлингмайер, Ирма Руди, Володя Ляйрих, Александр Лаура и другие – судьба всех разбросает по жизни навсегда...
*   *   *
Наконец наступили долгожданные летние каникулы, первые в студенческой жизни наших героев. Лето выдалось ветреным, пыльным. Город день и ночь обволакивался мзгой – это сильным ветром нано-сило с распаханных целинных полей пыль и песок. Никто не ожидал такой сильной почвенной эрозии, когда человек подчинил себе огромные степные просторы. Тихая степь, пьяная от неповторимых ароматов трав, вспоенных дождевой водой, на десятилетия рассталась со своим вековым укладом, взращивая людям хлеб, но и мстя им за грубое вторжение и мучая вздыбленной почвой. Она сама была не готова к таким для неё страшным переменам, но потом, когда человек изменил технологию вспашки и стал подрезать пласты земли, так, чтобы почва не перемалывалась под плугом трактора, покорилась. За тринадцать лет поднятия целинных земель в степных краях образовалось много новых поселений, сюда манила романтика, и люди ехали и ехали со всех концов огромной страны. Соответственно, нужны были новые постройки: жилые и казенные дома, фермы, кошары. Рабочие руки ценились здесь на вес золота, и с некоторых пор на строительство сельских объектов стали присылать студентов. Романтический дух, а главное – хорошие заработки, притягивали сюда молодых людей как магнитом.
Послали на работу и второкурсников. Валингер был назначен командиром стройотряда. Почти вся их группа отправилась в один из дальних целинных совхозов на постройку свинофермы и коровника. Стройотрядовцы ощущали себя городскими, и вообще – они студенты вуза – ни хухры-мухры. Важность ситуации подчёркивалась красивой стройотрядовской формой и студенческим братством. Конечно, при-езжие зазнавались перед местной молодёжью, задирали носы, а, в сущности, мало чем отличались от сельских ребят – ведь большинство из них год назад впервые приехали в город в качестве абитуриентов... Но, слава богу, лето прошло без особых эксцессов, если не считать одной свары между стройотрядовцами и местными. Один из парней вуза начал ухаживать за самой симпатичной местной девушкой, а её деревенским ухажёрам это не понравилось. Побузили немного и успокоились. В конце концов, девушка сделала выбор сама, отдав предпочтение своему, деревенскому, а любвеобильный студент, не сильно переживая, подружился с другой совхозной красавицей.
Трудности не пугали молодых работяг. Вставали чуть свет, заканчивали работу уже затемно, при-чём почти без выходных. Однако это не мешало ребятам ходить на танцы в местный клуб, устраивать концерты для жителей села. А ночами молодые пары разбредались по закоулкам, чтобы всласть пообни-маться в укромных уголках. Романтический дух придавал силу. Иосифу редко удавалось вырваться в кино или на танцы. Он после окончания работы должен был осмотреть объект, сделать соответствующие записи, а рано утром торопился к местному начальству с отчётом. Хлопотал о транспорте, стройматериалах, о питании, да и мало ли у него было хлопот и забот. Комиссар Светлана Власова была хорошей помощницей, но ей он больше отводил место в полевой кухне, где девчата-студентки варили в больших котлах борщи и каши своим трудягам.
В один из вечеров Иосиф как всегда вернулся с работы последним, никого в бараке уже не было, молодёжь подалась на танцы. Он помылся в самодельном душе (большой подвесной чан с краном наполнялся водой, за день вода нагревалась так, что можно было принимать душ), сменил бельё и с удовольствием вытянулся на кровати, решив хоть немного отоспаться. Сквозь сон Иосиф вдруг почувствовал чьё-то мягкое прикосновение, а потом – страстный поцелуй в губы. Он моментально проснулся, недоумевая, кто же к нему так нахально пристаёт. Это была Светлана. Она всегда крутилась возле парня, выказывая ему своё любовное нетерпение. Как-то Иосиф даже вынужден был сказать ей, что любит другую, и чтобы она оставила его в покое. Но Власова не отставала.
Иосиф отпрянул от Светланы, но девушка попыталась вновь увлечь парня в постель, обнимая и целуя его. Она с силой обволакивала его упругой плотью, всем телом прижимаясь к мужчине.
- Света, уйди, ради бога, - взмолился Иосиф. - Может произойти непоправимое. Зачем нам это нужно. Я ведь люблю другую и не хочу, слышишь, не хочу её потерять.
- Пусть произойдёт. Пусть, пусть, пусть!!! Я хочу этого давно. Я люблю тебя! Ты всё равно будешь моим... - как завороженная, в томлении от прикосновения к крепкой загорелой груди юноши, шептала Светлана, продолжая его обнимать и как искрами осыпать поцелуями.
- Нет, нет! - Иосиф протестующе отнимал её руки от своего тела, но упорство его таяло с каждой следующей секундой. И вдруг он с силой прижал к себе женщину, впился губами в полные податливые губы, опрокинул ослабевшее тело под себя на лязгнувшие бывалые пружины железной кровати и стал снимать с неё одежду. Света со стоном удовлетворения помогла ему в этом...
Два молодых тела слились в едином, неутомимом порыве. Крик вырвался из груди парня, когда он вошёл в женщину и впервые в жизни сделал то, что мужчине предназначено природой. Сладостное чувство настолько охватило молодых людей, что они, не отрываясь друг от друга, проделали это ещё несколько раз. «Неужели в жизни такое бывает?! Аристотель сказал, что философия начинается с удивления», - неуместно вспомнил вдруг Иосиф вычитанный где-то афоризм и смысл этих слов по-настоящему пришёл к нему сейчас. Это было странное чувство! Казалось, что шестикрылый Серафим сделал ему пересадку тела, при этом открыл юноше удивительные новые знания.
А потом Иосиф неожиданно для себя уснул крепким молодецким сном, а его подруга тихо встала, благодарно чмокнула его в щёку, оделась и ушла в девичью половину барака. Спать она не могла. «Иосиф мой, мой! - ликовала девушка. - Так хорошо мне с Алексеем не было никогда. Он по сравнению с Валингером слабак», - радостные мысли захлестнули её. Её бывший парень, с которым Светлана встречалась в родном селе, показался ей сейчас таким хлюпиком, жалкой пародией на этого крепкого мужчину, что ей даже тошно было думать о бывшем возлюбленном. После такой ночи, после того, что она сейчас испытала, она будет полной дурой, если не сделает всё, чтобы удержать Валингера.
Под утро, когда уже рассвет настойчиво начал разбавлять чёрную темень ранним серым светом, Иосиф проснулся от страшного грома, множества молний, разделяющих огромное небо на части. Дождя давно не было и всё вокруг стонало от жажды и ожидания живительной влаги. Иосиф выглянул в окно, удивляясь тёмной подвижной стене дождя, громыхающем и ударяющем в дома, а также в деревья – так, что они тяжело прогибались и хрустели ветками, борясь за свою жизнь. Хлипкие молодые саженцы стлались по земле, спасаясь своей гибкостью. Но долгожданная вода радостно отозвалось в живой природе: резко запахло травами, листвой деревьев. Постепенно траву начало смывать, смешивая с землёй. «Это уже слишком. Жалко посевы, огороды», - запротестовала крестьянская душа Иосифа. Парень стоял возле окна как завороженный: и страшно от такой водной стихии, и радостно, и печально. Стройотрядовцы, нагулявшись ночью, спали сном праведников, даже грохочущее небо их не разбудило.
Иосиф уже собрался досматривать сладкий утренний сон, ведь скоро вставать, как вдруг острая мысль молнией пронеслась в его сознании: «Что я наделал?! Я согрешил. Как там сказано у Апостола: «Плотские помышления суть вражда против Бога, ибо закону Божию не покоряются, да и не могут...». Почему-то всегда, когда что-то в жизни случалось не так, он вспоминал материнские наставления и главы из Библии... Этот страшный гром с жуткими молниями посланы ему разгневанным божеством. Бог всё видел! «Что за глупость, как что – так о Боге вспоминаю... Надо лучше о своей любимой подумать. Как же я теперь буду смотреть Тане в глаза?! Этой чистой и порядочной девушке?» - убивался молодой человек. Светлана уже была не девицей, и это он понял, хотя в таких делах был ещё совсем профаном. Но большого ума не надо, чтобы понять такой простой природный факт. А вот Татьяна никогда не позволяла себе вольностей с возлюбленным. И Иосиф тоже не делал попыток, чтобы соблазнить её. Всему своё время, считал он. Ему и в голову не приходило тронуть свою девушку до свадьбы...
И вот свершилось то, о чём он мечтал, но только не с той девушкой... Парень переживал и искал выход из создавшегося положения. И, к своему ужасу, не находил. Всё случившееся с ним этой ночью нужно прекратить, обратить в шутку, мол, просьба удовлетворена. При этом ещё так улыбнуться, чтобы Светлана обиделась. В противном случае это ничем хорошим не кончится. Так говорил разум. Но он знал, что тело отныне будет ныть и попрошайничать её любви. Иосиф отдавал себе отчёт, что если Света вновь пристанет к нему с любовными играми, он сдержаться не сможет... А с Татьяной всё это произойдёт только через несколько лет... «Мне надо жениться на Татьяне, - озарение пришло мгновенно. - Пусть, хоть и в восемнадцать лет, рановато, конечно, но это будет самым верным выходом из двусмысленного положения в этой ненормальной ситуации». С такими мыслями Иосиф забылся неспокойным сном.
Утром похорошевшая, с сияющими глазами Светлана, увидев Иосифа возле умывальника, зазывно закрутила, зазвенела бёдрами и томно изогнувшись, зашпилила густые волосы на затылке. Она заметила, что он краем глаза наблюдает за ней и едва не умирала от радости: раз смотрит, значит, неравнодушен... И только потом девушка интригующе поздоровалась с ним.
- Света, отойдём в сторонку, - строго, как прокурор, пригласил Иосиф девушку в сторону от  лю-бопытных глаз, - я хочу сказать тебе несколько слов.
- Отойдём, отойдём! - заулыбалась довольная Светлана. - Я хочу признаться, что мне было очень с тобой хорошо, и я думаю, что ещё не раз будет! Как ты на это смотришь? - счастливо засмеялась девушка.
- Нет, больше у нас с тобой ничего не будет, - сердито, даже со злостью ответил Иосиф. - Я жалею, что не сумел взять себя в руки. Не вздумай ещё хоть раз приставать ко мне, я за себя не ручаюсь, реакция может быть неадекватной, непредсказуемой даже, поняла?!
- Нет, не поняла. И не смей на меня кричать... Если бы не хотел, то и не сделал бы того, что сделал. Если ты на мне не женишься, подниму скандал... Скажу, что ты меня изнасиловал... - довольно громко вскрикнула обиженная девушка.
- Тебе не стыдно такое говорить, я ведь у тебя уже не первый, - возмутился Иосиф. - Не я к тебе приставал, а ты... Ну ты и бессовестная, - в сердцах заключил он.
- С чего ты решил, что не первый? У тебя что, уже есть опыт в таких делах? И почему бессовестная? Разве плохо, что я борюсь за своё счастье, как могу, - скривив лицо в обидчивой гримаске, заплакала вдруг Власова. - Я так устала за этот год, так измучилась, видя тебя каждый день. Ну, посмотри на меня, разве я некрасивая или дура какая-нибудь? Ведь не какой-нибудь синий чулок. Чем я хуже Маркс?
- Света, оставь меня в покое, - закипая гневом, вскрикнул парень, и, видя, что на них уже обращают внимание, удалился.
Обиженная Власова рассказала об этой истории своей подруге Наталье Морарь. А Наталья, разуме-ется, чисто по-женски, за зубами такую новость не удержала. И ошеломляющая весть быстро распростра-нилась среди однокурсников.
- Что-то ты в последнее время выглядишь уныло, как кастрированный Бобик? Переживаешь, а ведь сам виноват. Не боишься, что Татьяне доложат, - как-то спросил Иосифа его новый друг по институту Виктор Оршлет.
Виктор приехал из Гурьевской области. Они с Иосифом были ровесниками, он тоже родился в том же месяце. Так случилось, что абитуриентами поселились в общежитии в одной комнате и с первого же рукопожатия при знакомстве, поняли, что будут неразлучны. Потом к ним присоединились Валька Токорчук и Мурат Кайдаров и тоже сразу влились в их компанию. Валентин – из Целинограда, Мурат – из Усть-Каменогорска. Новые друзья Иосифа – парни порядочные, башковитые и надёжные товарищи. Они тоже были с ним в стройотряде.
- О чём доложат? - растерялся Иосиф.
- Ну то, что ты был со Светкой? - Виктор понимающе смотрел на друга, но и не без лёгкого укора. - Плохие вести не лежат на месте...
- Неужели об этом уже болтают? - удивился Иосиф. - И Валентин с Муратом тоже знают? Ох, как неприятно! - лицо его вдруг сплиссировалось от испуга. - Света сделала это специально, чтобы дошло до ушей Татьяны. Не знаю, что мне делать? Поверь, я этого не хотел, но Света не даёт мне прохода. Так случилось, что она начала приставать ко мне, когда я спал. Чёрт меня попутал, что-то в голову ударило, и я перестал себя контролировать... - Иосиф съёжил плечи при таком откровенном признании, ведь он страстно хотел скрыть этот позор даже от лучшего друга. - Конечно, я боюсь, что если Таня узнает об этом, она мне не простит.
- Ну хочешь, если вдруг разразится скандал, я поговорю с Таней, объясню ей ситуацию. Ведь Вла-сова действительно преследует тебя, сама на тебя вешается. Редко какой парень выдержит такую долгую атаку. Татьяна должна понять.
- Это не оправдание, - возразил Иосиф. - Если бы Татьяна мне изменила, я тоже не простил бы ей такую подлость. Я слабак, а ведь совсем недавно считал, что наоборот... Чтобы опередить события, я сам при первой же встрече расскажу всё Татьяне и буду день и ночь вымаливать у неё прощение.
- Не делай этого, - посоветовал ему Виктор. - Может, Тане никто и не расскажет.
- Подумаю, может и правда всё обойдётся, ведь я очень боюсь потерять Татьяну, - согласился с со-ветом друга Иосиф.
*   *   *
А Татьяну Маркс этим летом отправили на практику в пионерский лагерь в качестве пионервожа-той. Она очень переживала расставание с Иосифом, ни сном, ни духом не ведая о том, что происходило с её возлюбленным в стройотряде. В первые дни работы с ней произошла казусная, даже немного неприятная и немного смешная история.
Работа в лагере вначале никак не шла. Поздняя холодная весна вдруг резко сменилась жарким ле-том, комары и мошка не давали житья, все ходили как вареные. Да и крикливый начальник лагеря дополнял в плохое настроение большую порцию отрицательных эмоций. И Татьяна захотела домой, тем более село, где жили её родители, находилось всего-то в нескольких километрах от лагеря.
Твердо решив бежать, она в одно прекрасное утро, когда ещё все спали, тихо улизнула из лагеря. Сначала шла довольно бодро; приятно ощущалась звенящая тишина прохладного раннего утра. Беглянка любовалась бело-розовым пенным цветением яблонь в совхозном саду и радовалась такой сладкой свободе. Но потом жара растопила последнюю энергию, и Таня решила искупаться в Иртыше (дорога как раз вела её вдоль берега реки). Не хотелось в вещах искать купальник, и девушка залезла в воду “в чём мама родила”.
Заплыла довольно далеко, фыркала, наслаждалась тёплой и пьяной, как брага, водой. И вдруг с бе-рега донесся знакомый мужской голос: “Татьяна, можно и мне с тобой поплавать?!”.
Девушка чуть не захлебнулась, когда увидела возле своих вещей баяниста из пионерского лагеря, Игоря Тимошенко. Он ухаживал за Маркс, но у неё ведь уже был кавалер, и баянисту в дружбе она отка-зывала. Откуда этот парень вдруг здесь нарисовался?! Таня заорала истошным голосом, чтобы он уходил. Но весельчак и не думал оставить её одну. Воспитание ни за что не дало бы ей хотя бы малюсенького шанса, чтобы набраться храбрости и предстать перед мужчиной ни в чём!!! Девушка долго барахталась в воде, ногу свело судорогой, но к берегу не рвалась. Её визги и причитания не помогали. Дошло до того, что она, просто-напросто, начала тонуть. В какой-то момент Татьяна с ужасом поняла, что если даже захочет выплыть на берег, у неё уже не хватит сил. И она испугалась так, что её охватила паника, девушка что называется прощалась с жизнью. Когда этот юморист понял, что шутки плохи, Таня уже изрядно нахлебалась воды. Он еле-еле вытащил её на берег (она ещё и сопротивлялась), где несчастную сильно стошнило, ей казалось, что вместе с водой из неё выскочит и желудок, так плохо ей было. Шалун и сам был не в себе, сказал, что отвернётся, пока она оденется.
Потом девушка, замученная и зареванная, плелась домой, а парень тащился за ней с её саквояжем и всю дорогу нудно выпрашивал прощения. А если бы шутник не понял, что она действительно прощалась с жизнью, причем просто так, за понюшку табака? Какое счастье, что это до него дошло!
Через день её, несчастную дезертирку, вернул на работу лагерный крикун – начальник, урезав за прогул зарплату...
Маркс пришлось отработать все три сезона. Постепенно она втянулась и уже с энтузиазмом, свой-ственным ей, активно вела пионерские дела, а по окончании каждого сезона сердитый начальник вручал ей похвальные грамоты и денежные вознаграждения.
Татьяна побывала дома, а потом в городе с нетерпением ждала встречи с любимым.
*    *    *
А стройотрядовцы даже не успели побывать дома, как снова начались занятия в институте. Иосиф тянул со встречей с Татьяной, не приходил и не звонил ей вот уже несколько дней после начала занятий. Это удивило девушку, она терялась в догадках. Не выдержав, сама позвонила Иосифу в общежитие на вахту. После значительной паузы вахтёрша сказала, что Иосифа нет в комнате. Через полчаса Таня позвонила ещё раз, трубку взял Валингер. Таня едва узнала голос своего возлюбленного.
- Иосиф, ты, часом, не заболел, что-то голос у тебя безжизненный, странный. Не звонишь, не приходишь, ты не хочешь меня видеть? - обеспокоенно спросила она.
- Ещё как хочу! Я по тебе страшно соскучился. Да, я немного приболел, ангина, наверное, - первый раз в жизни солгал Иосиф. Ему самому вдруг стало противно от своей лжи. Но он сумел взять себя в руки. - Танюша, я сегодня приду к тебе...
Вечером молодые люди встретились с такой радостью, что Таня тут же забыла о своей тревоге. Ио-сиф целовал её упругие губы, смотрел в её мерцающие в свете угасающего дня прекрасные глаза и едва сдерживал себя, чтобы не допустить большего. Он неистово желал её, хотел испытать со своей подругой ещё большую сладость, чем это было со Светланой. Татьяна почувствовала некое изменение в его к ней отношении, но приписала его страсть тому, что парень уж очень соскучился, да и, как-никак, они по-взрослели...
- Таня, я уже не могу жить с тобой в разлуке. Редкие встречи только мучают меня. Давай поженимся... - Иосиф с беспокойством и надеждой заглянул в её глаза.
- Я согласна, - неожиданно для него ответила Татьяна. - Действительно, зачем нам ждать ещё не-сколько лет, это просто невыносимо...
- Господи, как я счастлив, - радостно изрёк он. - Когда мы назначим день нашей свадьбы?
- Решай сам...
- Я думаю через месяц. Сколько времени дают в загсе на обдумывание? Кажется, месяц. Завтра же подадим заявление, чтобы не тянуть. Квартиру будем снимать, другого варианта пока нет. Ничего, на первых порах будет трудновато, но ведь главное, что мы вместе... - пытаясь самого себя успокоить, оптимистично подтверждал он свои слова.
- Почему трудно? Многое ли изменится в быту, - улыбнулась счастливая девушка. - Твоя повышенная стипендия в сорок пять рублей и моя – в двадцать, минус из этих денег за квартиру рублей пятнадцать, остается пятьдесят рублей – это ведь целое состояние. Родители нам сейчас помогают продуктами, почему они потом не будут помогать? Думаю, что не всё так страшно. Жаль только, что тебя заберут в армию. Может – весной, а может – осенью: дали бы возможность закончить второй курс. Хорошо бы осенью, к тому времени я, после окончания училища, буду работать, и помощи мне уже ни от кого не потребуется...
- Я даже представляю наш с тобой теремок, пусть вначале и в виде избушки на курьих ножках, но наш. И в нём будут биться два здоровых любящих сердца, и я всю жизнь буду любоваться красивым де-вичьим лицом с чарующей улыбкой, и на меня всегда будут смотреть прекрасные тёмно-карие глаза. Что мне для счастья ещё надо! - сказочно расфилософствовался молодой человек, целуя свою фею.
«Молодец Татьянка, как она всё просто и правильно разложила по полочкам», - с удовлетворением думал Иосиф.
Валингер уходил от подруги окрылённый ожиданием счастья и самых радужных надежд.
На следующий день пара отправилась в загс, чтобы подать заявление на регистрацию брака. День свадьбы был назначен на начало октября. Молодые люди пока решили никому не сообщать о своём намерении. И ещё – решили обойтись без пышной свадьбы, лишь скромно отметить в общежитии с друзьями и дома – в кругу родных. Иосиф сказал Татьяне, что возьмёт на себя хлопоты по застолью, а свадебные наряды и обручальные кольца купят вместе, для этого надо взять в загсе талоны.
Так в хорошем приподнятом настроении прошло несколько дней.
Светлана, закусив персиковую губу, страдала, видя как счастлив Иосиф, замечала, что он в эти дни уходил на свидания к Татьяне. Она вдруг решила сменить тактику: главное увлечь его снова в постель и тогда она своего не упустит. Однажды, нарядившись в розовый кримпленовый костюм, короткая юбка которого открывала красивые колени, завив пышные светлые волосы и подкрасив длинные ресницы, подчёркивая этим самым свою неотразимость, она подсела к нему в столовой за столик и завела нескончаемую песню.
- Иосиф, выслушай меня и не горячись. Хочу тебе сделать необычное предложение: давай тайно встречаться. Я ведь тебя от Маркс не отрываю, пожалуйста, встречайся с ней на здоровье, но и меня не забывай. Думаю, твоей любви нам на двоих хватит, - льстиво, но и с внутренней иронией, заглядывая в его синие глаза, лепетала Власова.
- Подумать только, я ещё тебя не спросил, как и с кем мне встречаться! Совсем с ума сошла! Света, ты, как нахальная кошка, с которой надо быть жестче. У тебя нет ни совести, ни девичьего достоинства, ни стыдливости, а это мне не нравится. Пошла ты, знаешь куда со своим идиотским предложением!.. Прошу, оставь меня в покое, ну не бить же мне тебя... - гневно воскликнул Иосиф и, видя, что на них оглядываются, встал со стула, чтобы уйти.
- Иосиф, - окликнула его Светлана, - не надо обращаться со мной, как с мальчиком для битья, у меня есть достоинство и когда надо оно проявляется, будь здоров. Знаешь, как в одной присказке: муравей сорок раз поднимался с зерном на гору и сорок раз сваливался. А в сорок первый раз всё-таки втащил зерно на гору... Так и я. И не такая-то я нахальная, просто бьюсь за своё счастье. Поверь, что лучшей спутницы жизни тебе не найти, что ты будешь счастлив со мной, как ни с кем. И не смей разговаривать со мной в таком тоне, - девушка величественно, словно королева поплыла от него прочь, великодушно предоставив оскорбителю мукам его собственной совести.
Власова тяжело переживала его полное невнимание к ней. При всех её обидах из-за его оскорбле-ний, она не оставляла мысли завладеть им. Как-то Светлана проследила, когда Иосиф остался один в комнате, и зашла, заперев дверь изнутри. Иосиф напрягся, недовольно посмотрел на девушку.
- Открой дверь и никогда больше так не делай, - потребовал он.
- Обними меня, не отталкивай, я по тебе страшно соскучилась, - девушка вплотную приблизилась к парню.
- Ты выведешь меня когда-нибудь из терпения и мне придётся выкинуть тебя за дверь как собачку. Уйди, - Иосиф в сердцах отпихнул от себя эту нахалку, когда она прильнула к нему всем телом. При этом он успел ощутить под руками тонкую талию девушки и даже услышал шелковистый скрип её белья. Он понимал, что ему нельзя сейчас расслабляться. - Некрасиво девушке так себя вести, - пристыдил он её.
- Не вижу ничего некрасивого. Я ведь чувствую, что ты тоже вспоминаешь тот вечер, когда мы с тобой любили друг друга, - глаза Светланы подёрнулись бархатным туманом.
- Света ты прекрасно понимаешь, что это была всего лишь минутная слабость, и за эту ошибку я сейчас себя корю, - Иосиф торопливо отвёл от неё глаза – они тоже затуманились сладкой дымкой.
Молодой человек неожиданно поймал себя на мысли, что хочет близости с этой девушкой, и сам испугался крамольных желаний: а вдруг она поймёт, что он лжёт... Увидит в его глазах желание обладать ею, вновь испытать страсть и упоение от физической близости с женщиной, и потом она уже не отстанет. Но ведь он любит другую, недоумевал Иосиф, а сам в глубине души рад настойчивости этой девицы. Что с ним происходит? Он предатель, собирается жениться на одной, но ждёт встреч с другой... Надо взять себя в руки. Юноша решительно взял Светлану за локоть и повёл к двери. Она покорно позволила ему выставить себя за дверь. Но почему-то вдруг странно и победно улыбнулась, когда в коридоре оглянулась на него... Скорей опустив веки, он захлопнул дверь перед её носом.
Парень заметался по комнате, уминая дрожь в ногах, справляясь с охватившим его волнением в тот миг, когда он прикоснулся к Свете. Не успел он успокоиться, как вновь тихонько скрипнула дверь, щелкнули дверная задвижка и выключатель. Свет потух. В темноте Светлана прильнула к любимому всем своим упругим телом, увлекая в кровать...
*   *   *
Их тайные свидания случались всё чаще. Светлана расцвела, стала ещё красивее, и Иосиф часто любовался ею при встречах. Она принадлежала к тому редкому типу, о котором можно сказать много красивых слов, но слова здесь бессильны, как бессильны разгадывания чувств, помимо воли охватываю-щих человека. Она всегда была рядом – милая и нежная, страстная и неугомонная в любви, всё это пере-сыпалось как разноцветными лепестками цветов. Умная и в то же время с тысячами мелких глупостей, свойственных женщинам, которых любят и балуют, она тянула его в свои объятия всеми чарами любви. Всё это ему очень нравилось, и он перестал сопротивляться неожиданному горячему влечению, всецело отдаваясь любовным утехам. Собственно, он плыл по течению, и оно несло его вперёд сильной пенив-шейся волной.
До свадьбы с Татьяной оставалось чуть больше двух недель, а Иосиф потерял интерес к свадебному торжеству, не навещал невесту. Таня терялась в догадках. Однажды она без звонка пришла к нему в общежитие. Дверь в его комнату была заперта изнутри, что удивило Татьяну. На стук сразу никто не отреагировал, Таня уже собралась уйти, как вдруг дверь открылась. Иосиф решил, что это кто-то из его друзей, а когда увидел Таню, то как-то странно загородил собой проход в комнату и сказал девушке, чтобы она подождала его внизу в холле. Таня молча направилась к лестнице, как вдруг услышала женский голос, доносившийся из комнаты Иосифа. Она резко повернула назад и вошла в мужскую обитель. На кровати её жениха в красивой салатного цвета комбинации с зелёной капроновой отделкой сидела Власова, разрумянившаяся, довольная и уж очень счастливая. Круглые загорелые коленки подчёркивали её женственность и сексуальность. Глаза бессовестной женщины, ярко-зелёные от оттенка изумрудных кружев нижнего белья, безоблачно-смело воззрились на Маркс, остолбеневшей от такой неслыханной дерзости, наглости, а главное – беспутства. Припухшие губы Власовой кривились в усмешке – теперь я фаворитка этого красавчика. Постель была перемята.
Татьяну как током ударило...
Нет, она не стала выяснять отношения, не стала голосить и требовать объяснений. Она молча ушла, даже не хлопнув в сердцах дверью. Она брела по уже начавшей падать с деревьев листве, по этому безотрадному парку, где они с Иосифом часто гуляли, держась за руки, и никак не могла понять, почему её парень так страшно, так цинично обманывал...
Всё, больше у них с Иосифом никогда ничего не будет! Сердце сильными толчками пульсировало и болело. Боль не хотела сдвинуться с места – ни в лучшую, ни в худшую сторону. Пусть бы она яростно увеличила свой темп, чтобы просто умереть. Но нет – боль нудно и мучительно напоминала о себе – без взлётов и падений... А потом Татьяне стало всё равно: больно ей или нет. Она слегла, равнодушно, со стороны наблюдая за этой скучной и ненужной жизнью. Её забрали домой родители и около десяти дней Таня провела в постели под наблюдением фельдшера. Родители терялись в догадках: что произошло с их девочкой, такой всегда жизнерадостной, счастливой. Но дочь ничего не говорила о своём горе, а в том, что она горевала, нетрудно было догадаться. Мать с отцом надеялись только на время, на молодость. Они, впрочем, догадывались, что здесь замешана её любовь к Валингеру, видимо, между ними пробежала кошка, и Таня очень сильно приняла расставание с Иосифом к сердцу. Раз он её не навещает, не приезжает, значит, их любовь рухнула. В душу к дочери они не лезли, если посчитает нужным – расскажет...
А Иосиф в это время тоже был один, справляясь с трепещущим в груди сердцем: первый раз в жизни он был уличен в страшной подлости и вранье. Он попросил Светлану не приходить, не подпускал её к себе – до ненависти. Почему она не оделась, пока он разговаривал с Таней? Специально?! Какая подлость с её стороны! А с его – разве нет! Парень страдал не меньше своей подруги, изводил себя упрёками за свою слабость и не знал, что предпринять. Он всегда с гордостью считал, что у него есть выдержка, сила воли, энергия, преданность – одним словом всё, чем богат крепкий мужчина и порядочный человек. А он оказался рабом своей плоти, торопливых желаний, таких жадных и боязливых. Он нашёл радость в чужом милом теле, такую краткосрочную, как он считал, и надеялся, что, когда он будет жить с Таней, он забудет о прежних утехах, как о плохом сне. Увы, он погрязал в похоти всё больше, как бездумный идиот... Подойти к Татьяне с повинной он просто трусил. Ему было стыдно за свою элементарную распущенность. Какой же он негодяй! Татьяна ведь никогда не давала ему повода усомниться в своей преданности, терпеливо ждала встреч, никогда ничего не требовала. Жила ожиданием счастья со своим любимым Иосифом. А он!.. Он неосознанно воспринимал всё это как данное, как благоразумный больной относится к хорошо испытанному медицинскому средству – не подведёт.
- Сладкого изведал, остановиться не можешь... Ты, конечно, сам виноват во всей этой истории, а теперь ищешь выхода и мучаешь себя страданиями, как девица, желающая скрыть свою утраченную не-винность, - пожурил своего друга Оршлет.
- Я с самого начала знал, что не устою, если Светка ещё будет приставать... Поэтому хотел поскорее жениться на Тане, и снова сорвался. Сам знаю, что я самый последний кобелина, - отчаяние Иосифа не знало предела.
- Съезди к Татьяне в деревню, покайся, уверен, что она ждёт от тебя извинений, и, поверь, простит, не сойти мне с этого места, - советовал Виктор, видя как убивается его друг.
- Я просто не могу показаться ей на глаза, - переживал Иосиф. - Я самая настоящая свинья!
- Давай поедем вместе. Я зайду первым и сделаю ей намёк, что ты ждёшь за дверью. Посмотрим, как она отреагирует на это, - предложил Виктор.
И вдруг Иосиф обрадовался этому предложению. Всё-таки с Виктором ему будет легче встретиться с любимой. Ребята купили конфет, любимый Таней зефир в шоколаде и в воскресный день (по стечению обстоятельств – это был назначенный день свадьбы Иосифа и Тани...) поехали в деревню. Берта Готли-бовна обрадовалась приезду сына, но и озабоченность не скрывала, - она уже знала, что Таня дома, что лечится, но о причине её болезни она не ведала. Мать Иосифа сильно сдала за этот год, большие серые с тёмными подглазницами глаза смотрели устало, чувствовалось, что ей нездоровилось. Год назад она овдовела и тяжело переживала смерть мужа.
- Иосиф, а что с Таней? - спросила она, когда накормила ребят штруделями и домашней колбасой. Она с некоторых пор уже принимала Татьяну за члена семьи.
- Мама, не спрашивай меня, пожалуйста, ни о чём, - категорично ответил на вопрос матери сын.
- Сдаётся мне, что ты повинен в её болезни, а то не ершился бы так, - строго сказала Берта Готли-бовна. - Что натворил?
- Я ж сказал, не спрашивай... - скашивая глаза на край стола, уже не так смело промямлил её непутёвый сын.
Пока мать разговаривала на деликатную тему с сыном, Виктор вышел во двор, прошёлся по хозяй-ственным постройкам, дивясь чистоте и добротности хозяйства Валингеров. Сарай, летняя кухня и дом стояли беленькие, аккуратные, ярко-голубые ставни и веранда, затянутая вьющейся, слегка пожухшей уже зеленью, радовали глаз своей праздничностью. Даже за оградой, где росли огромные тополя и сирень, всё было усыпано мелким жёлтым песком. Разноцветный цветник ещё хранил летнюю свежесть, не сдаваясь осеннему холодку. Огород, вычищенный от ботвы картофеля, разровненный граблями так, что и колдобинки не было, удивлял безупречным штакетником, как будто сделан под линейку. Кусты малины и смородины ровно постриженные, унавоженные, приготовлены к зимовке. Летний убор деревьев – яблонь-ранеток, вишен и слив – уже разукрасился осенними красками и поредел, хотя осень нынче достаточно поздно вступает в свои права – лето долго и яростно сопротивляется холоду. Возле калитки щипали порыжевшую траву белоснежные гуси, кудахтали пеструшки, роясь в земле и выискивая червячков, из сарая слышны были возня и похрюкивание его обитателей.
«Вероятно, прохожим приходила в голову мысль о том, что хоть бы неделю или даже один день пожить в этом славном ухоженном доме, где всё блистало чистотой и уютом, где пахло вкусными пиро-гами, где был душевный покой, чтобы отдохнуть от житейских дрязг и треволнений, - думал молодой человек. - И как Берта Готлибовна одна управляется с таким хозяйством?». Отец Иосифа год назад умер, старшие дети жили своими семьями. «Наверное, помогают матери», - решил парень. Он подошёл к Тар-зану, который сначала конфузливо убрался в конуру, а потом доброжелательно помахивая хвостом, подошёл к гостю. Виктор погладил палевую шерсть ласковой псины. Собака зашлась от восторженного лая. «Как хорошо в деревне», - ностальгически подумал Оршлет, ведь он вырос в селе, любил и знал о нелёгкой деревенской жизни.
Берта Готлибовна всё-таки заставила сына рассказать о случившемся.
- Знаешь, Иосиф, казахскую пословицу: если у телеги одно колесо пойдёт в сторону, то за ним потянутся и остальные три. Одна подлость тянет за собой другую, как иголка ниточку, а потом это может стать нормой, - сказала мать своему непутёвому сыну, когда он, избегая интимные стороны, вкратце поведал матери о ссоре с Татьяной. Она сразу догадалась, что он умалчивает главное, но это и неважно, суть размолвки молодой пары она уловила. - Сходи к Тане и покайся, если не простит, то хоть будет знать, что ты переживаешь и ещё не оконченный подлец, - резко заключила она.
Иосиф вышел на крыльцо сам не свой от материнских наставлений.
- Что скучаешь по деревне? - бодрясь и скрывая стыд, спросил он друга. - После обеда нам найдётся работа, надо помочь матери, - парень с трудом справлялся с волнением.
- Ну что – пойдём к Татьяне? - спросил Виктор.
- Пойдём, - решительно ответил его друг. - Мать тоже это советует, дескать, если не простит, так хоть будет знать, что я каюсь и переживаю. Пошли, я только возьму гостинцы...
Молодые люди направились к Марксам. На пороге дома их встретила мать Тани, Агата Емельяновна. Она была в том неопределённом возрасте, когда женщину ещё нельзя назвать немолодой, для своих лет она выглядела замечательно. Сорокатрёхлетняя – она сохранилась поразительно, и, глядя на её свежее лицо с большими живыми тёмными глазами, никто бы ей не дал этих лет. Таня внешне сильно напоминала мать. Виктор Петрович был на работе. Женщина строго посмотрела на Иосифа, но ничего не сказала, проводив парней в комнату дочери. Давно ли эта маленькая комната была для него дорогим уголком, и он всё любил в ней, начиная с фиалок и «Ваньки мокрого» до белоснежных занавесок на окнах. Сердце его сжималось с мучительной тоской.
Таня, как в тумане, равнодушным взглядом скользнула по гостям и снова уткнулась в книгу, которую читала, сидя за столом. Перелистывая страницы худыми, словно восковыми, руками, она конечно же не читала. Потом повернулась к ним лицом, задев рукой стакан с ячменным кофе, который стоял на столе. Кофе тысячами мелких брызг разлетелся по серому в тёмную крапинку половику, и его неповторимый аромат опутал пространство вкусным запахом. Виктор торопливо поднял стакан, подумав при этом: лучше бы он разбился – на счастье, плохой знак! Бледная, похудевшая – девушка казалась ещё красивее, чем была раньше. Огромные чёрные глаза, под которыми легли резкие голубовато-чёрные тени, блестели лихорадочным блеском, но в этом блеске не было жизненной искорки, только полное безразличие и усталость. Бледный вид подчёркивал синий с тёмно-фиолетовыми кубиками халатик.
Иосиф даже испугался её вида – такой он Татьяну не знал. Он молча притулился на краешек стула и сосредоточенно, вдумчиво рассматривал край коричневой с затканными бордовыми цветочками скатерти, так, будто перед ним находилась картина какого-нибудь великого художника – Врубеля или Пикассо. Парень вошёл в ступор и никак не мог справиться с этим противным состоянием. Сидел так, будто в него вбили кол. «Боже, как я сейчас похож на идиота», - думал Иосиф, не меняя ни позы, ни выражения лица.
Друг Иосифа натужно улыбался и со своими улыбочками без приглашения сел в самодельное кресло. Он старался разрядить обстановку, но не получалось. Виктор бодрым тоном начал расспрашивать девушку о самочувствии, интересовался, когда она собирается вернуться в город, чтобы продолжить учёбу. Таня отвечала односложно, вяло реагируя на происходящее. Парень делал знаки своему другу, чтобы тот принял участие в разговоре, но Иосиф молчал. Исчерпав запас вопросов, Оршлет вышел из комнаты, чтобы дать молодой паре возможность объясниться.
- Танечка, прости меня, идиота такого, - придерживая дыхание и несколько раз глупо моргнув глазами, словно пытаясь избавиться от застрявших в них бордовых цветочков с коричневой скатерти, униженно залепетал молодой человек. - Чёрт меня попутал. Я тебя понимаю. Я бы, наверное, тоже не простил такое. Но я хочу сказать, что очень тебя люблю. Прости!
Татьяна не пошевелилась. Она смотрела на Иосифа безучастно, даже с какой-то скукой в лице.
- Извини, - побледневшими губами прошелестел парень и вышел. Знал бы он, что в последний раз в жизни видел свою любимую.
Виктор с надеждой вскинул глаза на своего друга.
- ???
- Она не захотела со мной разговаривать, смотрела отрешённо и не реагировала на мои слова, когда я стал просить прощения и по-дурацки оправдываться... Я выглядел как идиот... - с разбегающимися в разные стороны глазами, сказал он и заторопился скорее уйти. - Мне так стыдно!
- Вообще-то ты поторопился уйти, надо было ныть и ныть, просить прощения и просить, целовать её руки – ещё и ещё! - назидательно бубнил Виктор. – Ну, ничего, время пройдёт, она успокоится, и всё будет хорошо. Ты сделаешь ещё попытку и будь настойчивей, поверь, она тоже этого хочет, - пытался он утешить своего товарища.
Так ни с чем парни вернулись в город.
*   *   *
Вначале октября Таня продолжила учёбу в училище. Она быстро наверстала упущенное, весь год старательно, как в те годы говорили, грызла гранит науки. К лету вместе со своими однокурсниками получила документ об окончании учебного заведения. Экзамены сдала на отлично, и в конце июня ей вручили красный диплом. Маркс сразу же обратилась в гороно. Молодому специалисту предложили место в одной из городских средних школ учительницей начальных классов. В августе новоиспечённый педагог уже приступила к работе, а первого сентября Татьяна Викторовна познакомилась со своими первоклашками, полностью окунувшись в работу. Ей нравилась выбранная специальность, нравилось возиться с малышами. Ученики платили взаимностью. Жила Татьяна на квартире у одинокой старушки, отдавая за проживание из зарплаты в 65 рублей - 15. Остальные деньги, если учесть, что родители помогали продуктами, она умело растягивала от получки до получки.
Иосифа в конце сентября забрали в армию. Прошёл ровно год со дня размолвки, молодые люди за это время ни разу не встретились. После того, как Иосиф неудачно объяснился с Татьяной, он уже второй такой попытки не сделал – элементарно трусил. Не знал он раньше за собой такой противной черты в характере. Не было, наверное, для её проявления повода, и вот, когда трусость отвратительнейшим образом проявила себя – он сам удивился, обнаружив в себе такое неприглядное качество. Горькая истина изводила его тяжёлыми мыслями о своих гнусных поступках, переживаниями, от которых он сам уставал, но никаких шагов к примирению парень не предпринимал. Он справедливо считал, что и не заслуживает прощения этой честной и порядочной девушки.
Светлана продолжала атаковать своего возлюбленного неистовостью и пылкостью чувств. Вначале, после расставания с Татьяной, Иосиф грубовато выставлял Власову за дверь своей общежитской комнаты.
- Как тебе не стыдно? Если бы меня хоть один раз схватили за шиворот и вытурили на улицу, гор-дость ни за что не позволила бы мне лезть обратно, - в сердцах отчитывал он непробиваемую девицу.
- Да ты хоть сто раз выкидывай меня за дверь, я буду снова и снова возвращаться и обязательно добьюсь чего хочу, - спокойно, хоть бы хны, реагировала на его слова упорная Власова и смотрела на него глазами собственницы: мой!
Так продолжалось какое-то время. Потом с её стороны начались слёзы и истерики – не помогало. Однажды Светлана увидела Иосифа возле института. В новом элегантном пальто с каракулевым воротником и шапке, из под которой видны были слегка волнистые тёмные волосы, стройный, высокий, он был так хорош собой в своей неспешности и свойственной его натуре мужской надёжности, что девушка просто зашлась от любви, переполнявшей всё её существо до краёв, без остатка, словно тонущий корабль полностью погрузившийся в воду. Вечером она ворвалась в его комнату и попросила Виктора, Валентина и Мурата выйти на полчаса, оставить её с Иосифом наедине. Она, как сумасшедшая, кинулась к парню, обхватила его шею белоснежными, чудными руками и с каким-то просто безудержным порывом начала вкраплять в лицо молодого человека быстрые мелкие поцелуи. Каждый поцелуй казался парню таким сладким, словно он ел вкусную конфету. Но он всё-таки довольно грубо отпихнул от себя девушку, зайдясь сердцем и докрасна наливаясь досадой.
- Ты опять начинаешь, - недовольным голосом загундел Иосиф, но осёкся. Перед ним стояла уже не прежняя Власова – улыбчиво-льстивая, униженная, – а просто фурия, с горящими зелёными глазами, извергающими пламя не то гнева, не то страсти. Её складно соединённые друг с другом черты исказились до неузнаваемости и что-то бабье проявилось в них или, правильнее, исконно женское проступало в её облике от неистового желания обладать своим мужчиной. Даже не обладать, а покориться, отдаться в его полную власть. Отдаться много-много раз, жадно, ненасытно...
«Самка!», - остро пронеслось в сознании парня, и он даже опешил от этой мысли. И Иосиф впервые вдруг отчётливо понял такую простую жизненную истину: а без этого на земле и жизни бы не было. Это её самый простой и единственный закон. И ни эта девушка, и никакая другая над природой не властны, они созданы для продолжения жизни и хотят или не хотят – свою миссию на земле они выполнят. И инстинктивно ищут для этого крепкого, умного мужчину. И всякие там условности общества: ограничения, порицания, наказания, стыдливость и прочее-прочее тонут в элементарном желании обладать друг другом... «Жизнь проста, а сложности мы сами создаём», - вспомнил Иосиф чьи-то философские мысли.
«Радость любви дарована и мужчине, и женщине, а вот вся тяжесть вынашивания, рождения по-томства и часто воспитания лежат на слабой половине человечества. Не много ли? Что-то с этим Созда-тель явно переусердствовал...», - неожиданно расфилософствовался Иосиф, глядя на Светлану. И он вдруг в душе пожалел молодую женщину, чётко поняв её переживания. «Наверное, я повзрослел, ещё совсем недавно я таких элементарных вещей не понимал...», - осенило вдруг молодого человека. В скобках заметим: позже, когда Валингер много лет работал в школе, где женская половина преобладала, он иногда видел неистовствующих, неуравновешенных женщин, нервных до кончиков ногтей, и он, как истый мужчина, старался относиться к этому природному факту с пониманием.
Он сам подтянул к себе девушку и впился страстным поцелуем в её податливые губы. И уже в ко-торый раз отпустил своё тело в свободное плаванье: роман вспыхнул с новой страстью.
Через полгода Власова провожала новобранца в армию, утопив в слезах. Клялась, что будет ждать и даже обещала ему приехать в воинскую часть на свидание. Служил он за четыреста километров от своего родного края, и Светлана действительно приезжала к нему несколько раз, доказывая свою верность.
*    *    *
В один из первых октябрьских дней, когда в золотую осень, одетую в багрец, Таня после болезни вернулась к занятиям в училище, к ней в общежитие зашёл Толя Яковенко. Он был в курсе разлада Иосифа и Татьяны и очень переживал за своих друзей. Ему казалось, что их любовь нерушима, что такие пары обязательно должны быть вместе. Подобные союзы просто обязаны пополнять общество красивыми и талантливыми людьми. Он смотрел на девушку, отмечая, как она похудела. Тёмные волнистые волосы были зачесаны гладко, за исключением небольшой прядки, которая упрямо выбивалась в конце пробора, где волосы выходили на лоб небольшим мысиком. Этот локон красил худое лицо, придавая ему некоторую живость. Серое с розовыми разводами платье обвисло, но общий облик не портило. Большие чёрные глаза смотрели измученно, безрадостно, только лёгкое изумление искоркой промелькнуло в них, когда Таня увидела Толю.
Анатолий не говорил ей утешительных слов, ни о чём не расспрашивал, вёл себя так же, как и всегда при встречах: шутил, балагурил, рассказывал о своих делах. Но Таня чувствовала его молчаливую, но достаточно энергичную поддержку, и она вдруг подумала, что ей это сейчас больше всего на свете надо. Неожиданно для Толи, девушка припала к его груди и разрыдалась. Первый раз за эти дни, после ссоры с Иосифом, она не сдержала своего порыва, ей так захотелось выплакаться на плече у этого доброго, отзывчивого и всепонимающего парня. Толя, растерявшись от её чувств, гладил девушку по волнистым волосам и не находил слов в утешение. Но, несмотря на то, что её друг молчал, Тане стало легче, груз – тяжёлый, давящий на плечи, заставляющий сжиматься сердце все эти дни – как будто свалился. Она глубоко вздохнула и впервые за это время улыбнулась своему дорогому гостю. 
- Как хорошо, Толик, что ты пришёл. Извини меня за такую несдержанность, но я вдруг почувствовала, что мне необходимо было поплакаться в твоё плечо. Знаешь, мне и правда стало легче...
- Ну и хорошо. Ты ведь умница, а раз так, то и в жизни у тебя должно быть всё по умному. А я буду тебя навещать, если ты не против, и мы вместе победим твою хандру, - улыбнувшись ей, ответил Анатолий. - А сейчас съешь-ка вот это аппетитное красное яблочко.
Таня разрезала крупное яблоко на несколько кусков, и они с Толей с удовольствием похрумкали сладким лакомством. И вдруг Таня почувствовала, что страшно голодна, ведь в последнее время она ела мало, не было аппетита.
- Толик, я сейчас приготовлю яичницу с докторской колбасой, у меня есть банка кабачковой икры, заварю крепкий чай, устроим пир. Я уже давно не чувствовала такого аппетита, как сейчас.
- У меня тоже вдруг под ложечкой засосало, - шутливо ответил юноша и взялся помочь Тане.
Они вместе приготовили обед. Когда колбаса заскворчала на сковороде, залили её яйцами. Глазунья вкусно источала такие запахи, что потекли слюнки. Чайник кипел с запальчивостью рассерженной кошки. Эти звуки не только дразнили аппетит, но и странным образом роднили. Молодые люди с удовольствием съели яичницу, а потом неторопясь пили чай с домашним печеньем, которое принёс Толя. В этой простой человеческой ситуации они почувствовали покой и уют, им не хотелось расставаться...
Толя сдержал слово и теперь частенько наведывался к Татьяне. То билет купит на какой-нибудь «труднодоступный» фильм, ведь посмотреть хорошую кинокартину в те годы было непросто, с билетами всегда была напряжёнка. То пригласит в кафе полакомиться мороженым. А то просто гулял с Татьяной по осеннему листопаду на набережной Иртыша, любуясь изумительными красками, которыми поздняя осень щедро расписала природу. Зелёный недавно город, лес на той стороне реки – всё вдруг окрасилось в неповторимые цвета, источая такие ароматы, от которых кружилась голова. Правда, уже чувствовалась морозная свежесть по утрам. Таня больше всего любила это время года, когда свежий, духмяный воздух наполнялся звенящей тишиной отходящих ко сну деревьев и трав, и перед тем, как уснуть на долгую зиму, они дарили всему живому какую-то просто неземную красоту и терпкие запахи, отдающие ароматом рябиновых ягод в пору восковой спелости. Анатолий испытывал глубокое наслаждение от общения с умной, красивой и, что скрывать, желанной девушкой.
Однажды, сидя с Толей на скамейке в парке, Таня неожиданно для себя взяла руку парня в свою тёплую ладошку. Лицо её горело румянцем, глаза светились и казались ещё темнее. Молодой человек густо покраснел от смущения, так что веснушки на его лице выкрасились в брусничный цвет – это было заметно даже при угасающем дне, – и в его зелёных глазах с изумрудными точками, которые всегда вы-зывали удивление окружающих, мелькнул лёгкий испуг.
- Толик, поцелуй меня, - Таня смотрела в его глаза, такая красивая, нежная, родная.
Сначала он хотел спросить её, действительно ли она этого хочет, но вовремя спохватился: такой дурацкий вопрос сейчас неуместен.
Толя ткнулся в её щёку, но девушка неожиданно для него прильнула к губам парня в упоительном поцелуе. К удивлению Татьяны, когда она отпрянула от Анатолия, она вдруг поняла, что этот поцелуй был для неё куда более приятным, чем поцелуи с Иосифом. В тех объятиях она не ощущала таких чувств, какие испытала сейчас – теплоты, спокойствия и нежности. «Что это? Почему такое в жизни происходит? - потрясённо думала девушка. - Я ведь по-настоящему любила Иосифа, мне с ним было хорошо, мне никто не был нужен, кроме него, и вдруг этот поцелуй с Толей совсем по-иному представил сейчас наши отношения с Иосифом. Мне с Анатолием лучше, спокойнее, он кажется роднее! Может быть, я стеснялась Иосифа, и это не давало расслабиться. А может быть, Толина нежность приятнее страстных порывов Иосифа? И почему вдруг я захотела с ним поцеловаться?». Девушка пребывала в смятении и даже в состоянии шока... Как будто какая-то высшая сила толкала её в объятия парня, и она благодарна этой силе, ведь сама она, наверное, так и принимала бы его просто за хорошего товарища.
Тане всегда нравился Анатолий. Сдержанный, воспитанный, умный, с замечательным характером и достоинством – этот парень всегда заставлял внутренне подтягиваться, при нём не хотелось выглядеть неопрятной, глупой. Он не красавец, но в облике этого интеллигентного человека угадывались внутренняя красота (здесь даже Валингер проигрывал) и редкостное обаяние. А с тех пор, как Таня всё чаще стала встречаться с Толей, она уже ждала этих встреч, с каждым разом всё тщательнее готовясь к свиданиям. Он, оказывается, очень симпатичный юноша. К своему просто крайнему изумлению она скучала, если он хоть несколько дней не приходил.
 Для Анатолия это последнее свидание с Татьяной тоже стало открытием. Когда она поцеловала его, он задохнулся и как будто окаменел от стеснительности. Но взглянув в её глаза – такие, словно они выплыли со дна морского, затуманившиеся влагой, и казалось, вот сейчас прольются таким фонтаном слёз, но только не горьких, а радостных, вокруг Толи сразу расцвели незабудки. Счастье! Ему казалось, будто он властелин этого огромного счастья и так хотелось поделиться этим счастьем со всем миром – хоть по капельке каждому живущему на земле человеку. Он никогда и подумать не мог, что такая девушка может обратить на него внимание. Вот Иосиф – да, красив, самоуверен, любимчик девушек... Анатолий шёл домой со свидания и не знал, как вести себя с Таней дальше. Конечно, она ему давно нравилась, как ни одна другая девушка, но смеет ли он претендовать на большее в их бескорыстной дружбе?! Поразмыслив, он решил довериться благосклонной судьбе.
*   *   *
Весной и осенью почти всех одноклассников Анатолия Яковенко забрали в армию, а его и Шуру Таранова «забраковала» строгая медицинская комиссия. Шуре дали отсрочку из-за малого веса, а Толе всего лишь какое-то там плоскостопие не дало возможность примерить военную форму, хотя он очень хотел отслужить в рядах СА.
- Как здорово, что тебя не призвали на службу, - радовалась Татьяна. - Как бы я жила без тебя столько времени, даже страшно подумать.
- С одной стороны и я рад тому, что мы не будем жить в разлуке и что смогу закончить институт, а с другой – служба для мужчины только на пользу. Мне особенно полезно набраться немного мужественности, думаю, во мне этого не хватает, - ответил несостоявшийся солдат.
- Да всё у тебя в порядке, и с мужественностью – тоже, - успокаивающе сказала Таня и поцеловала юношу.
Толя снова задохнулся от счастья. Воздух вокруг порозовел и наполнился знакомым ароматом. От Тани пахло белым клевером. Этот неповторимый аромат он знал с детства, ветер часто доносил с полей  приятный запах одомашненного растения. Он любовался возлюбленной: всё её существо проникнуто чудным выражением женской мягкости, все линии дышали какой-то просто хрустальной чистотой, - казалось, душа девушки выливалась в прямом взгляде больших чёрных глаз. Парень с трудом верил в такую счастливую перемену в своей жизни.
Встречи с Таней случались всё чаще и продолжительнее. Прогулки по набережной, совместные ужины и праздничные вечера, подарки и маленькие сюрпризы – все эти трогательные атрибуты их свиданий доставляли молодым людям столько хороших эмоций и радости, что, наконец, наступил момент, когда они решили связать свои судьбы. Анатолий заканчивал четвёртый курс. Учился Яковенко на повышенную стипендию, так же, как и в школе, был в гуще всех институтских мероприятий, и все пять лет – старостой группы. Он тоже каждый год ездил в стройотряд, чтобы облегчить нелёгкое студенческое бремя. Половину заработка отдавал родителям, чем очень их радовал. Таня продолжала работать в школе со своими теперь уже второклассниками. Она поступила на заочное отделение филологического факультета в пединститут и уже заканчивала первый курс.
Когда весть о свадьбе Анатолия и Татьяны разнеслась по деревне, все их знакомые и друзья были в шоке: как так – большая любовь Валингера и Маркс вдруг дала трещину?! Такую, что о перемирии и речи нет. И вдруг Толя Яковенко стал возлюбленным первой красавицы посёлка. Стеснительный, скромный – как он сумел добиться её любви?
А счастливые Толя с Таней приезжали в родное село и везде ходили вместе держась за руки, всем своим видом демонстрируя полное согласие и любовь.
Шоком это событие стало и для Валингера. Сестра Катерина написала ему в армию об этом архи-важном событии в посёлке. Иосиф едва пришёл в себя – сначала от удивления, потом от ярости. «Вот тебе и друг. Уж от кого, а от Яковенко я такой подляны не ожидал. Удар ниже пояса! Как он посмел?! - неистовствовал Иосиф. - В тихом омуте черти водятся! Никогда бы не подумал, что Анатолий на такое способен. Предатель! Втёрся потихоньку в доверие к девушке, воспользовался её переживаниями... Лучше бы это был кто-то чужой, которого я не знаю, чем один из лучших друзей...». В глубине души парень верил, что любимая его простит и вынашивал эту мысль, хотя малодушно прятался от неё и не делал никаких попыток к примирению.
Он лежал на солдатской кровати после отбоя и никак не мог уснуть. Вышел на улицу, добрёл до посадки, расположенной на армейской территории, где росли клёны и серебристые тополя, лёг в траву и, глядя сквозь белесую тьму в тополиные вершины, мучился и ревностью и любовью к бывшей своей девушке. «Есть такое выражение: «выть волком» - так вот я сейчас готов завыть», - думал Валингер и едва сдержался, чтобы не взрыднуть. «Маленький я чтоли?» - укорил себя за слабость солдат. Неожиданно для себя Иосиф уснул и ему приснилось, будто он умер и его хоронят, а он, как светлокрылый серафим, наблюдает за похоронами сверху. Над гробом рыдает мать, и рядом с ней Татьяна смеётся каким-то журчащим смехом, словно ручеёк, падающий с невысокой скалы. Слёзы матери замочили ему лицо, и он вдруг закричал как раненый заяц, едва выдавливая из хриплого горла этот противный крик. Проснулся весь мокрый от дождя, вода скатывалась по желобку с крыши солдатской казармы и шумела как тот ручеек во сне. Он замёрз, хотя май выдался на удивление тёплым, и вернулся в казарму.
Какие только мысли не терзали разгорячённую голову несчастного парня. Но, поостыв, молодой человек справедливо рассудил, что в этой истории есть только его вина и больше пенять ни на кого не следует. Он вдруг неуместно, а, может быть, наоборот, вспомнил материнские наставления из Екклесиа-ста: «Смотри на действование Божие, ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым». А ведь мать была права, когда учила юнца уму-разуму. Он боялся одного: как встретится после службы со своим другом Анатолием. Но судьба не дала им больше возможности встретиться...
Свадьбу молодые сыграли скромную, в кругу своих родных и двух-трёх друзей Анатолия и Тани-ных новых подруг – молодых учительниц. Довольными выбором своей дочери остались и родители Тани: кто в совхозе не знал семью Яковенко – порядочных, скромных, работящих, с такими людьми приятно породниться.
В конце мая, в тёплый сияющий день, когда уже всё, что должно было распуститься – распустилось, всё, что должно было заблагоухать – заблагоухало, Анатолий переехал к Татьяне. К удовольствию хозяйки дома тут же взялся за ремонт. Они с Таней выбелили домик внутри и снаружи, покрасили пол, навели относительный порядок в комнатах. Это – вместо медового месяца. Но им было в радость вместе работать, находиться рядом. В свободное время молодая пара часто ходила на концерты, в кино, в театр, а потом бурно обсуждали увиденное. Летом Анатолий с Татьяной много времени проводили на Иртыше, любили походы за ягодами, грибами, зимой устраивали лыжные прогулки, часто катались на коньках «снегурках», привязав их сыромятными верёвочками к валенкам, которые они привезли из дома. Хотя можно было напрокат взять коньки на ботинках, но им хотелось скользить по льду как в детстве. Много и с упоением читали, воспользовавшись услугами вузовской библиотеки. Всё было в их жизни – и интересные занятия, и безграничная любовь, и всеохватывающее счастье!
Тане казалось, что она самая счастливая женщина на свете. Об Иосифе она вспоминала всё реже.
Удивился этой ошеломляющей новости и Шура Таранов, когда получил письмо от Анатолия, в котором тот делился с другом своей радостью. Он просто не мог в это поверить... Шура никогда не сомневался в нерушимости союза Иосифа и Тани. Ему даже показалось противоестественным, что они не вместе, и что место Иосифа занял Анатолий. Но чуть позже он так уже не думал.
Летом на каникулах Таранов специально заехал в гости к молодой чете, чтобы поздравить и убе-диться, что это не сон.
- Как мы рады тебя видеть, - повисла на нём Таня, когда он переступил порог их комнаты. - Толик, смотри, кто к нам приехал!
- О, вот это сюрприз! - воскликнул Толя, обнимая друга. - Проходи, располагайся, а я сбегаю в ма-газин. Таня, накрывай пока на стол, я мигом.
- Никогда не думал, что жизнь так переменчива, - улыбнулся Шура. - Я так рад за вас, ребята, по-здравляю и желаю счастья, - он протянул им подарок – коробочку, перетянутую красной атласной лен-точкой.
Таня открыла коробочку и обнаружила в ней шесть серебряных чайных ложечек, наполовину по-крытых золотой пыльцой.
- Ничего себе подарок! - удивилась она. - Ты миллионер?
- Этот подарок – на всю жизнь. Цветы завянут, духи испарятся, а вот ложечки всегда будут напо-минать вам о вашем друге, когда будете пить чай. А чай пить, думаю, вы будете часто, таким образом, и я всегда незримо буду присутствовать рядом... - отшучивался Шура.
- Ну что-ж, принимаем твой подарок. Спасибо! Значит, нам с Толей тоже надо будет подумать о том, что подарить тебе на свадьбу, чтобы и ты о нас не забывал, - засмеялась молодая женщина.
Толя принёс пару бутылок «Рислинга», кое-что из продуктов, Таня потушила голубцы, которые они с мужем как раз до прихода Шуры дружно приготовили к воскресному обеду, открыла банку домашних огурцов. Пока Шура рассматривал фотографии со свадебной церемонии, Толя с Таней накрыли хороший стол и молодые люди провели несколько приятных часов за сытым достарханом. Семейная идиллия, в которую окунулся Шура, подтвердила, что его одноклассники счастливы: они просто не могли оторваться друг от друга, даже за столом сидели, держась за руки. Шура старался не показывать им своего переживания, когда видел восторженные глаза подруги детства, какими она смотрела на своего благоверного. Он и радовался за них и страдал одновременно от неразделённой любви.
*   *   *
Иосиф после армии домой уже не вернулся. Он остался в том городе, рядом с которым располага-лась его воинская часть (отчасти – из-за Татьяны и Анатолия...). Там же восстановился в учёбе на заочное отделение и через три года получил красный диплом учителя химика-биолога. До этого устроился в одну из городских школ, совмещая работу с учёбой. Светлану Власову он забрал к себе, учась на предпоследнем курсе. Она тоже работала в школе. Света ждала ребёнка, и поэтому откладывать свадьбу было с его стороны непорядочно. Хотя он всё тянул и не торопился в загс... Светлана переживала, пугалась, что он до сих пор не может забыть Татьяну.
- Знаешь, в моём положение неприлично быть не замужем, ребёнок ведь не может родиться нагу-лянным, - как-то грубовато с обидой сказала она своему любовнику. - Неужели ты до сих пор надеешься соединиться с Маркс?
- Да брось ты, пожалуйста, даже не вспоминай об этом, - с жаром, но и пряча глаза, ответил Иосиф.
Хотя в этом была доля истины, он упрямо пытался обмануть и себя и свою женщину. Часто, после бурных обьятий, когда Светлана обморочно-сладко спала на его плече, мужчина желал одно-го-единственного, чтобы этой любящей женщиной была другая, несбыточная его мечта – Татьяна... Он понимал, что это невозможно и мужественно гнал от себя провокационные мысли.
Забежим вперёд. (...С годами острота этих ощущений стала сглаживаться, отгораживаясь множеством забот, ну и, конечно, безудержной гонкой времени, которое мчится себе без остановок, и, как говорят, лечит. Но однажды Иосиф наткнулся на фотографии школьных лет, и на одной из них ему из далёкого времени белозубо улыбнулась Татьяна – с пышными бантами в косах и чёлкой не закрывающей густые чёрные брови. Тёмное школьное платье и белый фартук с оборочками подчёркивали её девичью привлекательность. Большие чёрные глаза смотрели пытливо, немного удивлённо и наивно – это выражение глаз всегда удивляло Иосифа и очень нравилось. «Какая красивая!» - острая игла уколола сердце. Ему вдруг вспомнилось четверостишье однажды попавшееся на глаза:
Твой образ лёгкий и блистающий
Ладонью бережно держу
И бабочкой неулетающей
Благоговейно дорожу...
Оказывается, мужчина глубоко-глубоко в сердце прятал свой маленький оберег, талисман большой любви, лучик нежности и страсти к единственной девушке на свете, которую любил, и, как показало время, никогда не расставался с этим лучиком несбывшегося счастья. Встречи с Таней остались для Иосифа самыми светлыми страницами в его воспоминаниях. Этот небольшой отрезок времени являлся драгоценным сколком всей его жизни и существовал отдельно от всего остального. И хотя ему уже было за сорок, он вдруг подумал, что многое бы отдал всего лишь за одну ночь любви с самой прекрасной девушкой на земле...
В этот же год, от нахлынувших воспоминаний и чувств, он съездил домой к сестре Катерине, чтобы не только побывать в родных краях, но и, что греха таить, в надежде увидеть Татьяну. Когда он сошёл с автобуса и по грейдеру направился в село, сердце его участило свой ритм, подскакивая к горлу, он едва справлялся с сильным волнением. Он подошёл к дому Маркс, постоял у калитки. Старый дом, небольшой сад и огород, сам воздух вокруг казались ему такими дорогими, что он чуть не плакал от переполнявших воспоминаний. У этой калитки он столько раз обнимал и целовал свою любимую, а она разгоралась румянцем и была так заразительно свежа, точно разливала кругом себя молодость, красоту и здоровье. Его сердце задрожало, и слабая надежда, что он всё-таки встретит Таню и обнимет её, придавала относительный покой разгорячённым мыслям. Он оглянулся: в конце огорода ярким пятном желтело канареечное платье на немолодой уже женщине. Иосиф понял, что это мать Татьяны. Она, видимо, увидела мужчину, присматриваясь, и как-то странно одёргивая на себе платье, направилась к нему. «Может быть, подойти? - подумал Иосиф. - Нет!». Он как всегда обозвал себя трусом и торопливо, пока Агата Емельяновна не подошла к нему, заторопился к сестре.
Сестра и её муж с испугом встретили неожиданного гостя.
- Не обессудь, ни чая, ни сахара в доме нет. Завтра займу денег и съезжу в город, что-нибудь куплю. В основном всё дают только по талонам, поэтому с продуктами туго, - оправдывался зять Иосифа Кайрат Атимов, - мы ведь зарплаты не видим месяцами.
- Не беспокойтесь, я привёз гостинцы и денег, - Иосифу было неловко, что из-за него так разволновались родные. Он одарил всю семью подарками, разложил на столе сладости, сухую колбасу, хороший сыр, банки с консервами, дорогой кофе и индийский чай. Он знал, что людям здесь живётся плохо, а многие семьи живут впроголодь...
- Откуда дровишки? - изумилась сестра Катерина.
- У меня всё в порядке, - солгал брат, хотя и ему приходилось что называется выживать, ведь учи-телям зарплату тоже платить перестали. Выручила директора школы перед поездкой его должность: сми-рив свою номенклатурную гордость, он обратился за помощью к нужному родителю одного ученика. Что поделаешь? Приходится иногда и шапку ломать...
Иосиф видел унылый вид своих родных, понимал их тяготы и очень переживал. Он едва узнавал односельчан, так их помотала жизнь. При встрече с ними Валингер даже немного конфузился от того, что пышет таким крепким здоровьем. Татьяну он так и не увидел, а специально зайти в гости к матери Маркс (отец умер, когда Тане было 29 лет) или съездить в город к Яковенко не хватило мужества.
В этой поездке его угнетало всё: разрушенный «Береговой» с глазницами пустых окон в брошенных жилых и казённых домах, - эти окна имели вид высохших и запавших вглубь глаз; кучи навоза посредине улиц; гробовая тишина, ни взрослых, ни детей, только одинокий телёнок, когда гость первый раз шёл по посёлку, как старичок, угрюмо брёл по дороге, даже лая собак не было слышно. Несколько прииртышных улиц уже давно поглотил ненасытный высокий яр реки. А главное – любимая школа, прекрасное некогда здание старинной архитектуры – выглядела так, что мужчина невольно сглотнул предательский ком в горле, чтобы не разрыдаться. Когда-то зелёная крыша проржавела, во многих местах листы совсем отстали, и из под них, как рёбра, выглядывали старые стропила; лепные карнизы и капители колонн давно обвалились; стёкол в рамах и в мезонине не было, а амбразуры окон смотрели как выколотые глаза; в стыках брёвен дыры, как будто их кто-то специально выковыривал... Всё напоминало послевоенную разруху, словно бедный посёлок бомбили.
От тяжёлых мыслей на ум пришло несколько строк из давно прочитанного где-то стихотворения:
...Но если печаль в твою келью ворвётся, нарушив покой,
Зайдёшься и хлопнувши дверью, пойдёшь подышать темнотой...
Он и вправду заходился, бродя по улицам некогда цветущего посёлка, и страдал: ни людей, ни де-тей, ни звонкого лая собак, целыми днями и ночами гробовая тишина. Больше Валингера в «Береговой» не тянуло. Родные вскоре уехали, а школу растаскали по косточкам, да и сам совхоз реанимации не подлежал.
 А самая впечатляющая встреча в этой поездке случилась в городе. Иосиф на ярмарке увидел Вальку Бридич. Она торговала картошкой, швыряя пакеты на весы с таким видом, будто взвешивала кучки дерьма. Внешность её напоминала вид побитого молью чучела, но узнать её по характерному двигающемуся туда-сюда острому носу было несложно. Шмыганье носом неприятно ассоциировались с бескультурьем и крикливой базарной суетливостью. В грязной травянистого цвета кофте, на которой не хватало пуговиц, длинной до щиколотки юбке и протёртой до дыр, когда-то голубой, косынке, Валька была стара и морщиниста, как семидесятилетняя бабка. Перчатки с оторванными кусками на пальцах со сгрызанными ногтями дополняли всю неприглядную картину. Бридич хамила налево, направо. Иосиф постоял рядом, наблюдая за замызганной особой – единственная встреча и воспоминание о его одноклассниках. Она несколько раз, сузив свои маленькие поблекшие глазки, взглянула на красивого мужчину, недоумевая, почему он так на неё уставился, и даже немного стушевалась.
Иосиф вдруг испугался, что она может его узнать и решил поскорее уйти. Но тут к Вальке подошёл плохо одетый, с серыми глубокими морщинами мужчина, принадлежащий к разряду тех скрюченно-одеревеневших и высохших, как чёрствый каралик, людей, которые не имеют определённого возраста, - всесокрушающее колесо времени катится, точно минуя их, - и приторным бабьим голосом сказал, что надо заплатить за квартиру.
- Я-ж тебе на днях дала денег, чтобы ты заплатил. Снова пропил, скотина такая. Ну, подожди, я тебе дома покажу. Пошёл на ..., - самое маленькое ругательное русское слово противно, как большая градина, стукнуло Иосифу в ухо.
- Ну, Валюшка, дай денег, а, - тоненько канючил мужик. - Я заплачу, честное слово.
Валька перепрыгнула через прилавок, подскочила к высохшему и, нецензурно бранясь, навесила ему оплеух. Но он, стоя навытяжку, как солдат на плацу, продолжал упорно молить о деньгах, видимо сильно горело нутро...
Здесь всё красноречиво говорило о ничтожности некоторых личностей. Валингер пошёл прочь от этого неприятного места. Поэтического настроения, когда он собирался в дорогу, как ни бывало.
И ещё его удивляла сама ярмарочная жизнь, то изжитое старое, что вновь вытащили и возвели в ранг жизненно важной необходимости. Многое из новых порядков он уже и сам видел в своём городе, да и сестра рассказала несколько случаев из местной базарной жизни. Людей тянет сюда не только для того, чтобы посмотреть на разные разности, которыми базар пестрит, или, чтобы что-то купить, но и потому, что рынок сегодня для многих превратился, после телевизора, чуть ли не в единственное развлечение – и это с грустью приходится констатировать. Причем неважно: есть деньги или их нет. В кино, в театры, в парки культуры и отдыха многие уже не ходят, да эти заведения практически и не работают, а досуг чем-то должен заполняться.
Удивительное дело, как быстро люди привыкают к новому, как быстро приспосабливаются к реа-лиям жизни. И то, что вчера еще казалось невероятным, то, что когда-то люди дружно клеймили в своих рабочих конторах и дома в кухнях, сегодня воспринимается совсем по-иному: обман, спекуляция, воровство, мошенничество и грабёж – причём среди бела дня – вполне привычное дело. Может быть, потому, что стали жить по принципу – лишь бы день – до вечера. Какой советский человек мог бы подумать, что товары, особенно продукты, можно продавать с грязной тряпки, расстеленной прямо на влажной земле, где тут же снуют бездомные собаки, каких сейчас развелось множество. Видимо, люди выгоняют своих четвероногих друзей на улицу от безысходности, ведь редко кому сейчас в руки плывёт зарплата, а многие, с развалом Союза, и вовсе остались без работы. Самим бы прокормиться.
Базар целыми днями гудит, как улей. Кажется, здесь продавцов больше, чем покупателей. Зазывные назойливые крики торговцев напитками, пельменями, пирожками; горластое песнопение несостоявшихся актеров; незатейливая игра гармонистов; рекламные предложения распространителей газет; детский ор навязчивых маленьких торговцев напитками; расхваливание своего товара основными, уже прочно освоившими торговые ряды, лавочниками. Особенно напрягает наглая цепкость цыган, которые в своей приставучести и горластости переплёвывают всех. Видимо, нынешним базарным гвалтом общество сейчас и обязано им. Научились! Кто громче и напористее! И бесконечный поток на узеньких проходах с бесцеремонными тычками и руганью. Удручают компании молодых парней, шлющиеся здесь от безделья – это видно невооружённым глазом. Доверия они не вызывают, какими бы они, на первый взгляд, не казались незаметными и безобидными. Не хочешь расстаться с кошельком – смотри в оба...
Толкливые зеваки глазеют и создают неудобство, а покупатели почти ничего не покупают, в основном прицениваются, примеряют. Есть и прогресс: прежде здесь раскладывали товар прямо на земле, расстелив старые покрывала, не было даже маленьких зеркал, негде было примерить вещь. Нынче расторопные продавцы в своих лавках прикроют потенциального покупателя простыней, подадут зеркало, а то и согласятся вернуть деньги после примерки... в туалете, если не подошло. А туалеты у нас ещё далеки от совершенства. Такая услужливость нравится покупателям, а у продавцов она от безысходности.
- Господи, как мы упали! - говорил Иосиф сестре, после примерки джинсов в вонючем туалете.
Продавцы недовольны ужасными условиями работы. Холод и таскание тяжелых сумок – это еще полбеды, главное – плохо раскупается товар. Есть вещи, которые у одних и тех же торговцев лежат на прилавках по нескольку лет, тем не менее они упорно, изо дня в день, приносят их на продажу. А вот налог платить приходится ежедневно, да и рэкетиры не забывают наведываться с завидным постоянством. И что удивительно – милиция их не хватает и не тащит в каталажку, ведь это самый настоящий открытый грабеж! И искать их не надо, не иголка в стоге сена, вот они – готовенькие, нагло разгуливают под носом наших защитников. Увы! Наверное, милиция здесь тоже пасётся, а зачем бить по рукам кормильцев... Да и тюрем никаких не хватит с учётом тех же стражей порядка – им ведь нынче тоже там место...
Иосиф с Катериной наблюдали такую картину. Продавец наклонилась, чтобы достать пакет с обу-вью, а тут и воришка подоспел. Молодой светловолосый паренек, с фригидной миной на лице, схватил два брючных костюма и бежать. Но продавец заметила, завизжала и, лихо перескочив через прилавок, поймала парня, отвесила ему пару чувствительных оплеух и, как ни в чём не бывало, вернулась на своё рабочее место. Всё – инцидент исчерпан! А парень, после этих воинственных действий продавца, вовсе и не помчался прочь без оглядки, как они ожидали, он просто несколько ускорил шаги. Обычное, видимо, дело... Продавцы немного посудачили об этом мимолетном эпизоде, и рыночная жизнь потекла своим чередом. Тут начался дождь, и брату с сестрой пришлось спрятаться под навес лавочки. Смотрят, а этот воришка идёт себе вихляющей походочкой хоть бы хны с каким-то мужчиной, очень смахивающим на урку с мыльного завода, и тот что-то назидательно втолковывает юному прощелыге. Прошли! Продавцы спокойно говорят об этой паре: дескать учитель воришки делает сопляку замечание за плохую работу. И всё! Совсем недавно это было бы вопиющим скандалом, а нынче вор спокойно ходит, все вокруг его знают, и – ничего. Наверное, если бы он тащил расчленённую человеческую руку или ногу, то и здесь бы никто особо не прореагировал. Подумаешь – каждый выживает, как может. Такое впечатление, будто наше общество живёт в эре питекантропов.
Вдруг оживление: “Рэкетиры идут!”. Иосиф с сестрой обмерли, неужели увидят наглых в своей безнаказанности грабителей, от жадности и жестокости которых страдают почти все рыночные предпри-ниматели. А это всего-навсего ковыляет инвалид, в жутких обносках с протянутой рукой. Чуть поодаль – сгорбленная старушка и тоже ручонку тянет: подайте, Христа ради. Они оказывается и есть, в шутку прозванные, “рэкетиры”. Кто-то подает, кто-то – нет, дескать Бог подаст. Здесь же беззастенчиво хватают людей за рукава цыгане и цыганята, и цепко держась (легко не вырвешься) за потенциального кормильца орут: “Дай!”. Их наглость в требовании подаяния тоже сравни с настоящим рэкетом.
...Рядом Гуля торговала всякой мелочью. С ней игриво кокетничал молодой джигит. Выражение дебильного равнодушия на её лице сменилось довольством: она хихикала и, что скрывать, радовалась знакомству, протянув грязную ладошку для приветствия. Поговорили, парень взял с прилавка пачку сигарет и хотел уйти.
- Поклади на место, - голосом, ничего хорошего не предвещавшим, гаркнула Гуля.
- Што тебе жалко, штоли?! - льстиво улыбался ей парень.
- Поклади..., а то сейчас получишь в морду! - она добавила ещё одну фразу, далёкую от «постмо-дернистского литинститутского учения» (как сказал один умный классик), и решительно стала выкараб-киваться прямо через прилавок.
Процедив сквозь зубы ругательство, не хуже сказанной своей новой знакомой, парень вернул сигареты. На том знакомство завершилось. Гулино лицо снова приняло коровье равнодушие и продажную скудость торгаша...
Сестра Иосифа рассказала ему, как одна их деревенская учительница, как-то после долгого перерыва получила ничтожную зарплату и поехала в город, чтобы купить зимнее пальто – желательно, подешевле. Ей повезло, они с сестрой, жившей в городе, увидели недорогую аккуратную кроличью шубку. Молодая продавщица расхваливала товар, как могла, да и зеваки вокруг подтвердили – красиво. Торг состоялся. Пока учительница отсчитывала деньги, продавщица наклонилась под прилавок завернуть шубку. Дома, развернув свёрток, сёстры ахнули. Шуба была старая, клочьями свисал мех, а в нескольких местах порвана и грубо зашита суровыми нитками, прокладка в хлам истлевшая. Учительница в слёзы. Срочно помчались на рынок, хотя продавщица предупреждала, что через полчаса ей надо срочно уехать и поэтому продавала товары подешевле. Но горожане знают ставшие уже привычными уловки лавочников. Конечно, обманщица спокойно торговала на своём месте. Увидев покупателей, её глазки злобно сузились – наварчик может уплыть. Вначале продавщица открещивалась от всего, называя сестёр врушами, кричала так, как будто они её резали, но потом под напором некоторых продавцов, работающих рядом и знавших правду, забрала засмоктанную шубку и отсчитала деньги, причем не забыв обсчитать измученных покупателей на двести тенге... Деньги швырнула так, будто хотела их убить, добавив при этом крепкое словцо. Они ушли с базара, как оплёванные. Кому непонятно, что она подсунет эту гадость очередной доверчивой жертве и всё-таки заполучит дармовые денежки. Почему-то такие рабочие места очень часто занимают подобные негодяи.
Что для бывших советских – совков – ново – это продавцы-мужчины. Раньше такое можно было увидеть лишь, например, в Узбекистане. Предупредительные, они расхваливают свой товар так, как и ни каждая женщина смогла бы. Необычно и другое: к примеру, в магазине грудастая тётя уже не швыряет на весы пакет с половиной порченных яблок и не орёт такое родное нам всем «не нравится – не бери» (не все, конечно!). Но иногда в отголосках голоса продавщицы слышится что-то писклявое от тихой ненависти к покупателям, но она усилием воли сдерживается, объясняя пенсионеркам различие того или иного сыра. «Порою скорбно-равнодушное лицо, некогда причастное к сакральным тайнам советской торговли, смахивает на то, будто вас вместо вожделенного товара ожидает урна с прахом», - вспомнил Иосиф очень точные слова одного умного человека. Но всё-таки заметно – с этим борются! Думается, от безысходности – ведь товар надо сбыть любыми путями. И это иногда даёт нашему покупателю, много лет из-за дефицита ничего на прилавках не видевшего, с особенным восторгом насладиться покупательством, то есть покапризничать, поторговаться себе всласть...
И ещё случай, ставший уже обыденным явлением рынка, Иосифу довелось увидеть настоящий рэ-кет. Паренек, азиатской внешности, лет восемнадцати, скромно одетый, торговал мылом, зубной пастой и прочей мелочью. Подходят четыре молодца и требуют денег.
- Почему я вам должен платить? - попытался защититься парень.
- Отстегивай! Мы твоя “крыша”. А то хуже будет, - наглели подонки.
- У меня моя “крыша” сегодня уже свою долю забрала, - упорствовал молодой человек.
Но джигиты жестко пригрозили своему земляку, и парню пришлось отдать требуемую сумму. Ио-сифу искренне стало жаль этого молодого человека, видно было, что тяжёлая рыночная работа не кормила его достаточно сытно... Один ли он такой здесь?
Безусловно, рынок, худо-бедно, но всё же кормит людей, одевает, и дефицита сегодня нет. Да и у многих, изгнанных из крупных предприятий, школ, больниц, есть работа, кусок хлеба. И это, наверное, хорошо. Но порой возникает чувство, что рынок не только кормит и одевает – он ещё и по-своему воспитывает, переделывает на свой лад, под свою мораль, свои законы. А народ, получив возможность приобретать всё, что душе угодно, что-то здесь и теряет: очень важное из того, что было в людях прежде... И ещё – страшно удручает откат назад.
Так завершилась поездка Валингера. Короткий променад в родные края был вычеркнут из гряды других неприятных дней, как бывший больной вычеркивает из своей жизни проведённое в больнице время, полное страданий...).
*   *   *
Эта история случилось много лет спустя, а сейчас Светлана не зря решила срочно забеременеть, только так она сумеет удержать возле себя возлюбленного. От свадьбы Иосиф категорически отказался, а Свете в общем-то было всё-равно, лишь бы он никуда от неё не делся. Они скромно расписались, никак не отметив это событие, чем ввергли своих родных в недоумение. Берта Готлибовна считала своим долгом сыграть свадьбу и младшему, ведь всем старшим они с мужем свадьбы справляли. Деньги для этого сбережённые она прислала молодым по почте вместе с поздравительной телеграммой – вот и всё их торжество.
Вскоре Валингеру, как молодому специалисту, выделили двухкомнатную квартиру, и чета переехала в неё уже с двухлетней дочкой Олей. Эти события происходили в начале 1974 года. Трудно было в пору страшного дефицита всего и вся и с мебелью, и с другими вещами, необходимыми в семье, но постепенно молодые обжилась и встали на ноги. Купили участок под дачу и с удовольствием сажали фруктовые деревья и кусты, всё лето копаясь в благодатной земле. Через три года, после рождения старшей, Света родила вторую дочку Ирину.
Карьера молодого учителя складывалась наилучшим образом. Но в его жизни была одна закавыка, может быть и не такая неприятная, но иногда мешающая спокойной жизни: это внимание к нему женщин. Иногда он от назойливости некоторых дам даже впадал в ярость и, не очень заботясь о дипломатичности, достаточно резко, а иногда и грубо пресекал поползновения барышень, стремившихся, образно говоря, запереть в своих сердцах магическую силу в виде желанного мужчины, тем самым сосредоточить на себе его полное внимание. Такая неприятность подкараулила его и сейчас, когда он только устроился на работу. Но, как показало время, эта неприятность сыграла в пользу новому педагогу и помогла его быстрому карьерному росту.
Директриса, рослая, плечистая женщина с лицом отставного боксёра, сразу отметила деловые качества нового педагога и через год работы назначила его завучем школы. Но в их хорошем рабочем тандеме была горчинка: директриса «положила глаз» на красивого двадцатитрёхлетнего мужчину, и, уверенная в своей власти начальника над подчинённым, беззастенчиво влекла его в свои сети. При этом она действовала достаточно напористо, не особенно рассчитывая в силу своих женских чар.
- Иосиф Яковлевич, зайдите ко мне в кабинет, - пряча под тяжёлыми веками неуместный приступ игривости, пригласила она его как-то после занятий. Красивый рытого бархата вишнёвый пиджак и белая блузка с чёрной шерстяной юбкой подчёркивали её исключительность в руководимой ею школе. Духи «Белая акация», хоть и были недорогие, но аромат их нисколько не уступал знаменитым «Красной Москве» или входящим в моду французским духам.
Валингер вошёл – элегантный, в хорошем тёмно-сером костюме, высокий, неспешный, подтянутый. Фиалковые глаза излучали спокойствие и доброжелательность, улыбка что называется – гигиеническая. «Такому красавцу не учителем надо работать, а актёром в киностудии Довженко и сниматься в лучших ролях. Ален Делон – да и только», - подумала женщина (здесь уместно подчеркнуть, что Валингер и в самом деле имел внешнее сходство с этим знаменитым актёром – особенно глаза, изгиб губ и улыбка). Как он ей нравился, директриса даже поперхнулась, когда начала говорить. Да, таких красивых мужчин ей видеть ещё не доводилось.
- Давайте выпьем коньячку граммов по пятьдесят, - справившись с волнением, прожеманничала она.
- Есть для этого повод, Вера Терентьевна? - улыбнулся новоиспечённый завуч.
- А как-же, надо же хоть чуть-чуть спрыснуть ваше назначение, - директриса, выставив свою сте-нобитную грудь вперёд, вихляя нижней половиной большого рыхлого тела, протопала к шкафу и извлекла из него бутылку.
Она налила в рюмки спиртное, поставила на стол бутерброды с сухой копчёной колбасой, коробку шоколадных конфет «Вишня с коньяком» и нежное, прозрачное печенье в яркой бумажной упаковке. Руководители школы выпили. Иосиф почувствовал, как распускается внутри тёплый алкогольный цветок удовольствия. Она налила ещё, выпили. Дорогой коньяк бодрил, к алкогольному цветку добавились новые, свежие бутоны. Его начальница видимо испытывала что-то похожее. Она расстегнула на блузке верхние две пуговицы, обмахиваясь листом бумаги, и Иосиф в вырезе небольшого декольте увидел уходящую от мучнистой шеи внутрь кофточки толстую целлюлитную кожу. Ему вдруг стало противно, но он старался ей своих чувств не показывать. Даже зрачки Пушкина на портрете хищно вспыхнули от происходящего в серьёзном и строгом заведении... Завуч уже собрался раскланяться, как вдруг услышал следующее:
- Иосиф, я приглашаю тебя сегодня к себе в гости. Прихватим коньяк, дома у меня есть неплохая закуска, импортный кофе, фрукты. Послушаем элегию Жюля Массне, посидим, пообщаемся...
Директриса по-свойски перешла на «ты», при этом, намекая на романтические отношения, много-значительно играла выпуклыми глазами.
- А как к этому отнесётся ваш супруг? - любезно осведомился молодой человек, а сам с досадой подумал: «Сдалось всем это новомодное словечко – элегия, да ещё Массне. Понятия не имею кто такой Мосне. Прицепятся и затаскают, пока не надоест, и также благополучно забудут».
- Его нет, он в командировке, будет только через дней десять, так что мы могли бы неплохо провести время у меня все эти вечера, - нахально заглядывая в глаза мужчине, лепетала слегка опьяневшая, разрумянившаяся Вера Терентьевна. Морщины из сухих и жёстких сделались размягчёнными, розовыми.
- Вы же знаете, что я недавно женился, у меня малышка-дочка. Изменять жене в мои планы не входит, - слегка озадаченный таким бесцеремонным предложением, недипломатично ляпнул заместитель своему начальнику.
Его смущало и то, что эта, входящая в возраст дама, может рассчитывать на любовь молодого пар-ня. Так нагло выпрашивать взаимность, что называется – христарадничать, – это, знаете ли, не только  мерзко, но попахивает развратом. И потом, она не нравилась ему как женщина, хотя была ухожена, хорошо, по последней моде одета, тщательно следила за своей внешностью. Да и её характер – бескомпромиссный, алчный до всего, что можно урвать, её категоричный тон – всё это заставляло держаться на расстоянии. Он вообще старался сводить с ней общение только к тому, что касалось работы, и здесь у них было всё в порядке.
- А вы, Иосиф Яковлевич, разве не понимаете, почему я назначила вас завучем школы? - снова перейдя на «вы», растянув тонкие губы в усмешке, процедила Вера Терентьевна. Она надеялась, что хоть так сломает его непокладистость.
- Неужели только потому, что надеялись затащить меня в постель? - смело парировал Иосиф. - А как же насчет соблюдения супружеской благонадёжности? - по-книжному, достаточно жёстко продолжал он. - А ведь мы с вами педагоги.
- Издеваетесь! А вы не робкого десятка, - с сожалением, грубоватым тоном не сказала, а будто пролаяла директриса; лицо её сделалось каменным, надменным. - При первой же возможности, постараюсь исправить ошибку, переведу учителем, причём на самую низкую ставку... А молодой семье ведь сейчас много чего надо, а?! В деньгах-то теряете ого-го. А я могла бы где-то и дополнительный доход для вас найти... - она снова натужно улыбнулась, обнажая мелкие зубки с некрасивой щербатиной в середине.
Иосиф брезгливо отставил рюмку и встал, чтобы уйти. Ноздри женщины раздулись от неистовства и казалось вот-вот со звоном лопнут, тяжёлые веки стянуло вниз. «Сопливый пацан, а уже умудрённый жизнью, как тёртый калач...», - прочитывалось в её взгляде, когда она со злобцей вскинула вверх глаза.
«Неужели она, после того, что мне сейчас наплела, надеется, что я испугаюсь и кинусь в её объятья, лишь бы сохранить место?! - в свою очередь думал Иосиф. - Почему у некоторых людей нет совести? Только самые узкие и своекорыстные натуры способны на такое».
Он посмотрел на некрасивое лицо директрисы – с мясистыми складками, снова ставшими жесткими и серыми, и молча покинул кабинет. Мужчина шёл домой в этот мглистый, холодный сентябрьский вечер, холодея от пронизывающего насквозь ветра, к тому же его, как змеиное жало, преследовал и пронзал облик директрисы.
- Фу, какая мерзкая дама. Как должно быть противно тому мужику, который вынужден её обнимать и целовать. Бедный её супруг, - не замечая, что говорит шепотом, пожалел он в душе незнакомого ему человека. - Противно, когда мужики нахально пристают к женщинам, но когда наоборот, да ещё с такой разницей в возрасте – вдвойне...
Дома Светлана сразу поняла, что с мужем что-то не так.
- Поделись, что случилось? Может, я смогу помочь, - обеспокоенно спросила она.
- Света, оставь меня сейчас одного. Иди спать, а я поработаю, надо закончить расписание уроков... - жестковато отреагировал супруг.
Светлана преподавала в этой же школе, в которой работал Иосиф, но практически сразу по приезду ушла в декретный отпуск. Поэтому школьные новости она узнавала от него. Она была рада за мужа, за его такие ранние успехи в работе. Да и для неё, как химика-биолога, высвободится несколько часов, которые ведет Иосиф, и когда она через три месяца выйдет на работу, это будет неплохим подспорьем к её зарплате. И сейчас, и через несколько лет, когда мужа назначили директором школы, он приходил с работы окрылённый хорошими успехами, и иногда, шутливо выпячивая перед женой грудь, стучал по ней ладонью: дескать бери с меня пример, видишь, какой я шустрый, и сам от души хохотал над своими шутками. Света всегда радовалась такому его настроению. А вот сегодня он хмурый, недовольный, и что самое обидное, не желает рассказать ей о том, что случилось.
Противостояние зрелой дамы и молодого мужчины продолжалось недолго. Правда, директриса потом пыталась сделать вид, что ничего не произошло, и уже не строго-злым взглядом одаривала своего подчинённого, а даже довольно приязненно и зазывающе поглядывала на него, намекая, что она ещё не на излёте своей женской ликвидности. Она не могла равнодушно смотреть на этого красавчика и невольно манерничала и роняла слюну, когда находилась в опасной от него близости. Иосиф психовал от всего этого и уже готовил речь, как отбреет похотливую даму, а потом бросит в её лошадиную физиономию заявление об уходе, так она ему стала противна. Можно сказать, заместителю директора повезло: его начальницу вскоре уволили за какие-то махинации с кадрами и бухгалтерией. А ещё ей поставили на вид, что непорядочно в её положении руководителя, пользуясь властью, нахально тащить молодых мужчин в постель. Тем более – педагогу. Значит, её страсть уже не была секретом для коллектива. Иосиф позже узнал, что директриса, с похожими вариациями, частенько тянула молодых парней-педагогов в своё любовное ложе. Исчезла она тихо, незаметно, к удовольствию многих учителей. С новым директором школы у завуча сразу сложились нормальные рабочие отношения. Через год, когда его начальник пошёл на повышение, Валингера назначили директором этой школы.
Здесь свою роль сыграли не только ум и старательность молодого педагога, а ещё удивительная способность Валингера сразу определять людей по их деловым качествам и пользоваться ими – нет – не в своих личных, а в действенных для работы целях, как игрок в шахматы пользуется своими фигурами и просчитывает ходы вперёд. Что ни говори, а его ученическая карьера крепко выработала в нём правильное поведение в работе с людьми и умение добиваться нужных результатов. Его всегда ценили как хорошего руководителя.
*    *    *
...Вскоре, после того, как Иосиф Яковлевич проводил своих близких в Германию, ему позвонил его друг Иосиф Шмидтляйн, с которым Валингер в последнее время работал над планом строительства католической церкви.
- Иосиф, нам дали разрешение на строительство церкви. Поздравляю! Те средства, что мне передали миссионеры из Германии, США и Голландии, я распределю на покупку стройматериалов и оплату рабочим. Часть денег нам выделили из городского бюджета. Будем надеяться, нас не оставят и дальше без помощи. Насчёт прораба, мастера я уже договорился. Приезжай, нам надо сегодня съездить в районный центр за щебёнкой, песком. Надо решить вопрос с кирпичом. С экскаватором я уже определился.
- Хорошо, я скоро буду...
И завертелось. Строительство церквей в городе и районных центрах, служебные поездки, каждо-дневное исполнение Святой Мессы, Таинств и многое другое, что совсем не оставляет хоть сколь-ко-нибудь свободного времени. Спать в эти дни и месяцы Валингеру доводилось по два-три часа в сутки. Дороги – вчера, сегодня, завтра. Никогда он не был в пути столько, сколько в эти годы. С юга на запад, с запада на север, потом на восток: Горный Алтай, Целиноград, Новосибирск, Караганда, Семипалатинск, Свердловск, Белогорье, Кокчетав – все адреса и не перечислишь. Добывали с отцом Иосифом Шмидтляйном строительные материалы, согласовывали сроки, составляли договора и многое-многое другое. Строительные материалы завозили из Новосибирска – жесть кровельную, из Камышлово – облицовочный кирпич, из Усть-Каменогорска – кладочный кирпич и из других районов России и Казахстана. Все материалы высшего качества. Большую помощь в строительстве храма оказывала Германия.
Бывало, что и на церковной машине вдвоем с падре и в зимнюю стужу, и летом в жару колесили по просторам Казахстана, поддерживая людей словом божьим, оказывая гуманитарную помощь, не взирая на национальную принадлежность и вероисповедание. Мерзли, когда ломалась машина, спали на морозе, рискуя не проснуться; спасали людей, случайно оказавшихся на пути в зимнюю стужу.
Валингеру просто некогда было предаваться унынию от одиночества в тихой пустой квартире. Но-чами много читал, вникая в суть христианской веры, учил целые главы из библии. Вскоре Иосиф Яковлевич уже был достаточно подготовленным к тому, чтобы давать уроки катехизиса молящимся, которые в последние годы хлынули толпами во всевозможные молельные дома. Оказывается, многолетнее отлучение от религии в огромной стране не помешало многим принять живое участие в её возрождении. Занятия он проводил в прицерковном доме, построенном в первую очередь для нужд церкви. Здесь разместилась своего рода контора, жили рабочие, а за домом присматривала одинокая прихожанка. Многие трудности подстерегали энтузиастов и их помощников в возведении храма, но как бы им тяжело ни было, руки не опускали, упорно шли к своей цели. Они свято верили в правое дело, и это давало силы верующим людям.
Незаметно для себя Иосиф Валингер стал одним из самых близких помощников Настоятеля Иоси-фа, бескорыстно помогая ему во всех начинаниях. На фоне всех этих дел Отец Иосиф и его правая рука, кроме духовного исцеления, во главу угла ставили оказание помощи – помощи страждущим. Много времени они уделяли бездомным людям. В разрушенной стране тысячи и тысячи семей остались без средств к существованию, духовных ориентиров и ценностей. Армия безработных плодила бомжей, случалось, что голодные дети в поисках пропитания рылись в мусорных баках. Всё это очень мучило священника Иосифа и Иосифа Яковлевича. Были случаи, когда они привозили в ещё недостроенную католическую церковь бомжей, стригли им волосы и ногти, мыли и кормили, а потом помогали хоть как-то благоустроиться. Привлекали в помощники, устраивая им ночлег в прицерковном доме. Кто-то оставался и помогал, кто-то – нет. О чувстве меры и брезгливости никто не думал. Хотя случалось, что и благотворителям потом надо было лечиться от педикулеза или кожных заболеваний. Но благодеяния – непреложная истина верующих.
 - Не возникают ли у Вас сомнения, не устаёте ли от всего этого? - спросил как-то Иосиф Яковлевич своего друга падре Иосифа, когда однажды они зимой застряли на машине в степи и едва не погибли.
- Спешу творить добро! - ответил тот коротко, без комментариев.
И его другу не надо было больше ничего объяснять, здесь за всё и всех говорила душа прекрасного человека, неравнодушного, любящего людей.
Иногда, в минуты усталости, Иосиф Валингер искал смысл в своих словах и поступках – стоит ли всего себя без остатка отдавать работе – и не находил ответа. Падре Иосиф часто устно, а однажды напи-сал ответы на вопросы своего единомышленника на листе бумаги (на немецком языке). Иосиф Яковлевич хранит этот клочок бумаги в своем архиве так же бережно, как и маленькие церковные реликвии. Ещё падре предлагал своему другу книги мировой классики, из которых сомневающийся мирянин черпал необходимые знания. Иосиф Яковлевич многому научился у своего наставника, многое познал, по-новому осмыслил.
Иосиф Валингер ушел на пенсию в 50 лет. И не только потому, что по пенсионному законодательству он мог воспользоваться льготами, как бывший житель аула прилегающего к ядерному полигону, но и потому, что церковные дела отнимали массу времени и на другую работу его не хватало. В те годы, когда строились католические церкви в области, он тратил столько сил и энергии, так много приходилось преодолевать препон, когда некоторых равнодушных чиновников трудно было сдвинуть с мёртвой точки, что даже крепкое здоровье иногда давало сбой.
Конечно, пенсионные деньги – это не зарплата директора школы или учителя, но этот факт совер-шенно не смущает ещё далеко не старого мужчину. На еду и квартплату хватает и ладно. Надо уметь обходиться тем, что имеешь. Иосиф Яковлевич живет скромно, довольствуется малым. Но, когда у него есть время, в его доме всегда кто-то угощается приготовленными хозяином вкусностями. Гостеприимность его не знает границ, - в этом он очень похож на свою мать. Кто только не бывает в его квартире. Люди тянутся к нему как к вдумчивому, с разносторонними интересами человеку, умеющему прекрасно излагать свои мысли. А самое главное его качество – это неравнодушие, внимание к ближнему, чего сейчас не хватает многим и многим людям. Бывший учитель часто общается со своими учениками, учителями. Никому своей позиции в вере он не навязывает, но и не чурается высоких слов о пути Господнем.
И сейчас, когда прихожане церкви говорят Отцу Иосифу и его помощнику Иосифу Валингеру спасибо, они эти слова благодарения относят к Богу. Он дает им силы, он благословил их на служение людям. Освещал церковь Епископ Ян Павел Ленга, ныне Архиепископ Карагандинский. Полное название храма Божьего – Церковь «Святой Терезы Младенца Иисуса». Павлодарское региональное католическое объединение, к гордости её создателей, зарегистрировано органами юстиции в Казахстане под номером «1».
Иосифа Валингера волновало всё, что связано со строительством, внешним видом и убранством своего, без преувеличения сказать, детища. Когда настало время оформить центральную стену в церкви, он долго думал, как же лучше украсить святое место, как показать людям чистоту и доброту божьего дома. Все предложения, и его личные проекты, в конце концов, отправлялись в корзину. Однажды, в очередной поездке по служебным делам, он увидел картину, которая потрясла его воображение, и это стало отправной точкой для оформления центральной стены церкви. Две лани пьют чистую родниковую воду, а вдали виднеются горы, деревья. Видно, что животные пришли издалека к источнику жизни… Вот – то что надо! Ведь люди приходят в святой Храм, как к источнику жизни. Иосиф Яковлевич несколько изменил замысел художника, написавшего картину, и в обновленном виде воплотил её в жизнь. Источник жизни, святость прекрасного места, кристальная чистота  воды, светлый и умиротворенный тон огромного полотна завершили великолепие храма. Лань (кроме креста, воды, рыбы и пеликана) – один из символов христианства. В церкви пахнет росным ладаном, воском  и деревянным маслом; слабо теплившиеся неугасимые лампады бросают колеблющийся свет вокруг, выхватывая из окружающей полутьмы иконостас, раздвижной аналой, глубокую резьбу обронных риз и позолоту крестов. Всё это создает иллюзию добротности и вечности.
Совершая паломничество к святым местам, Валингеру особенно запомнилось посещение Фатим-ской Божьей матери. Он с Епископом Ян Павлом Ленга в составе делегации из Казахстана и России привез в Павлодарскую область из далекой Португалии религиозную Фатимскую реликвию – статую Девы Марии, и какой это было оглушительной новостью и приятной неожиданностью для верующих. Иосиф Яковлевич, вспоминая этот архиважный случай в своей жизни, так и светится от переизбытка чувств. Кортеж в сопровождении милиции объехал тогда почти всю область, демонстрируя дорогую святыню. До этого на Деву Марию любовались и молились россияне. А потом Паломница снова вернулась в Португалию, в город Фатиму. В этих поездках он знакомился со священниками из разных стран. Общение с ними духовно обогащало и укрепляло в верности избранного им пути. Валингер не раз лично встречался с Епископом Казахстана, был делегирован на одну из встреч во время приезда в нашу страну Папы Римского – Иоанна Павла Второго. Поездки по Германии тоже не обходились в религиозной среде без встреч на высоком уровне.
Иосиф Валингер доволен тем, что сделал для возрождения веры в области и стране. Не зря потра-чены силы и время – уже больше десяти лет. И немало еще будет отдано служению Всевышнему. Но, как и любой нормальный человек, он считает, что сделал ничтожно мало («…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей… «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невоз-можного для вас», - говорил своим ученикам Иисус...). Иосиф Валингер учился, работал, воспитывал детей и обучал учеников, сажал деревья, строил дома – казалось бы, немало сделано за прожитые годы, но беспокойство души, стремление дать людям как можно больше добра никогда не отпустят такого человека, как он, на покой.
 Прошли годы. Католические церкви в Казахстане давно служат верующим. Двери прекрасных святых пристанищ открыты всем, кто молится, кто чтит церковные каноны. Людей здесь ждут наставники, сеющие добро, дарующие людям надежду на лучшую жизнь и веру. 
Единственное, что во всём этом мучило Иосифа Валингера, это позднее раскаяние и приход к вере. Сколько бы он мог принести пользы церкви за годы всей своей жизни. Сейчас он много и с упоением молится и делает это с восторгом, надеясь молитвами загладить вину перед Господом за долгое неверие...
г. Павлодар,
2005 год.
Автор этих строк не всегда разделяет мнение своих героев, но согласен с тем, что каждый волен избирать свой путь, если он не противоречит закону...

Повесть вошла в мою литературную страницу в разделе «Творчество российских немцев» на сайте «Немцы Поволжья» в Германии.
Экс – прошлое, статика – неподвижность, полёт...