Так и ушел из жизни бывший сахалинец поляк, Янек Лещинский. Из пришедшей с острова «малявы» он узнал о грустных событиях его несостоявшейся семьи. Однако, в письме говорилось о жизни на Соколином его родичей, частиц его кровинушки, корнях польской крови, что была заложена им в будущие поколения. И самым ярким потомком Янека, оказывается был внук или правнук, кто их сейчас разберет, по имени Володя Танги, что рос в селении Ноглики на Восточном побережье Сахалина. Очень жаль, конечно, что Янек Лещинский не успел узнать, какие значительные события происходили в это время с его далеким внуком.
В этот летний день Володя Танги проснулся от торопливого стука в окно. Какой замечательный цветной сон просматривал он и вдруг…стук в окно, частый, не похожий на стук соседей или жителей стойбища, что каждый день шли к нему со своими просьбами о помощи, за всякой большой и малой надобностью.
Володя привычно покосился на календарь. На дворе шел одна тысяча сорок четвертый год, где-то далеко на западе грохотала большая война, отголоски ее докатились и до стойбища Пойтанов. Володя с тоской вспомнил, что за эти годы из стойбища ушли на войну почти все мужчины, а вернулись всего двое – один без правой ноги, второй без левой руки. Они и стали руководить колхозом «Чирв-унд», что по нивхски означала «Новая жизнь». А в селении, да и в округе «новая жизнь» оказалась хуже старой…
Стук повторился, пришлось вставать. Накинув кухлянку на плечи, Володя подошел к окну и увидел давнего друга ворона по имени Кар. Цепляясь за подоконник когтями, старый ворон глядел на Танги в упор, клювом касаясь стекла.
– Ну, что поспать не даешь? Неужто злые духи худые вести принесли?
Ворон, видимо, понял вопрос и мелко-мелко затряс седым хохолком. Володя давно дружил с Кыром. Уезжая с Нисио на дальнюю заставу еще перед войной, мать Янина вместе с шаманскими бубнами и колотушкой с рук на руки вручила птенца ворона, выпавшего из гнезда, наказала беречь его. Как свои глаза охотника, издавна, как помнил Володя, старый ворон тоже служил в «помощниках» еще бабушке шаманке Ольке. И с тех пор Володя научился понимать и язык ворона и знал, его характер, довольно противоречивый и непредсказуемый, Кыр был обидчив, дик, не терпел гостей Володи, будто ревновал их к хозяину.
На сей раз Танги сразу догадался: внезапное появление Кыра всегда сулит неожиданные вести. Издавна Володя верил в россказни мудрых тылгурашников-сказочников, будто в стародавние времена верный и главный слуга небесного божества был мудрейшим и могучим вороном, именно он создал остров Сахалин набросав с небес земли на Соколиный. Именно по велению божества ворон образовал сопки и леса острова, запустил в реки кету, чавычу и сельдь, а про китов, касаток и моржей и говорить не приходилось, старики утверждали, что и это его заслуга.
Володя, как образованный, начитанный парень мало верил в придумки стариков, однако ворон Кыр занимал в его жизни заметное место, и многое доброе дело не обходилось без его помощи…
Володя убрал со стола бумагу с исписанными вчера заметками, оделся, схватил на ходу кусок холодной, с вечера сваренной на костре медвежатины и, почувствовав толчок в плечо, глянул в окно. Ворона Кыра на подоконнике уже не было, на культбазе, где жил Володя, шла разномастная шумная толпа женщин – гилячки, аинки и русские обычно держались в стороне друг от друга, а тут смешались в нестройную толпу и были чем-то взволнованы, размахивали рукавицами, налобными повязками и поясами, а впереди толпы…пришлось протереть глаза, шел… он – Володя Танги. Привычно ущипнув себя за щеку, Володя невольно глянул на себя в зеркало. Никак не мог привыкнуть к раздвоению собственной личности. Да, это был он – заспанный, узкоглазый, с гривой иссиня черных волос. Перевел снова взгляд на окно. Женщины уже совсем подступили к изгороди из китового уса и впереди толпы по-прежнему шел он, собственной персоной и что- то горячо говорил женщинам.
«Вот о чем меня предупреждал ворон, – подумал Володя, хотя увиденное не очень обеспокоило. С тех пор, как ушли из его жизни бабушка-шаманка Олька и мать Янина – тоже большая шаманка, они оставили ему в наследство, несмотря на его сопротивление, немало шаманских премудростей, пожелали внуку и сыну продолжить их род, но, он не стал продолжателем шаманского рода, хотя знал, что совершил этим самым, большой грех, который в роду называли звучным словом «укра». И одним из необычных «подарков» родни и было раздвоение личности. Впервые столкнулся с эдаким «подарком» позже, прочитав немало статей о воронах, привык к «встрече с двойником», однако продолжал этому дивиться.
Володя вышел из дома, его мгновенно окружила толпа, «двойника» больше среди них не оказалось. Он поднял руку, призывая женщин к спокойствию. И шум утих.
– Здравствуйте, женщины! Кто объяснит мне, какие кинры и милки подняли вас на ноги, привели сюда, на культбазу? Женщины ничего не успели ответить. Откуда-то из-за стога сена к ним спикировал ворон Кыр, в когтях он держал кустик кислицы. Поравнявшись с толпой уронил кислицу прямо к ногам Володи. Женщины переглянулись: ворон принес весть о дальней дороге. И, почти не хлопая крыльями нырнул в кусты...
Все вскоре разъяснилось. Оказалось, что нарочный из района, из Ноглик еще вечером принес повестку из военкомата, адресованную Владимиру Танги. Весть об этом ранним утром мгновенно распространилась по стойбищу, взбудоражила и старых и малых. Володя был, как говорят русские, и жнец и на дуде игрец, милиционер и писарь, фельдшер и священник… Посыпались вопросы, сопровождаемые всхлипами женщин. Людишки стойбища хорошо понимали, что без шаманского сына им всем поголовно будет намного труднее жить.
Володя не стал рассказывать предысторию этого послания военкомата. Неделю назад такой листок из Ноглик пришел в правление колхоза. Повестка предназначалась товарищу Володи Геннадию Самару. И в правлении схватились за голову: Самар был единственным работоспособным мужчиной, хотя ему не исполнилось и девятнадцати. Он оставался единственным «рукастым» мужчиной: водил старенький трактор, чинил лесопилку, добывал в тайге пищу для престарелых и одиноких. И тогда в правление пригласили Володю Танги. И оба фронтовика повалились парню в ноги. Взмолились: «Бог тайги, лесов и гор видит, что мы не знаем, что делать: Самара на войну забирают, а в стойбище он один мужик, кормилец и поилец. Ты у нас самый умный, ты из шаманского рода, раскинь мозгой, как поступать?» «Понимаю вас, дорогие фронтовики, – мысль пришла неожиданно, он не сразу поверил в то, что такое возможно, но а давайте… отпишем в военкомат, что стойбище направляет на войну другого молодого человека». «Да, нет у нас другого!» изумились старики. «Я поеду вместо Самара. Да, не спорьте». А старики и не думали спорить, они откровенно обрадовались, засуетились, председатель, забыв о своей «хромой» ноге, попытался обнять Володю, споткнулся и упал бы, не подхвати его Танги. На следующий день в Ноглики ушло письмо с печатью. Правление просило районное начальство заменить Самара на Владимира Танги, как опытного охотника… И еще договорились между собой до поры в стойбище о письме в Ноглики никому ни слова не говорить.
Ответ пришел скоро, недели не прошло, а вот вчера к вечеру от почтальона прознали женщины стойбища и поутру повалили к зданию культбазы. И пришлось Володе все обсказывать взволнованным женщинам. И люди, правда, не сразу, но поняли, что шаманский сын по прозвищу «обгорелый заяц» решил пойти на войну ради спасения родного стойбища, как тот заяц, что прыгнул в костер, чтобы накормить голодного монаха… Ту тылгурашку Володя Танги нередко рассказывал и ребятишкам на культбазе и старикам.
Ночь над стойбищем выдалась теплой и необыкновенно светлой, непривычный изогнутый рог молодого месяца на вершине Камышевого хребта, походил на обезображенный в схватке с самцами-сопернками рог оленя, коего все звали в стойбище коротко и ясно: «задира»». Володя Танги, глядя на звездное небо, на необычный сегодня рожок молодого месяца представил себе, что небесное светило, наверное, чарами бабушки и матери, и тот склонился над культбазой, чтобы проводить на войну его, Володю Танги.
Этот день для парня выдался очень трудным. С раннего утра на культбазу, в комнату, где проживал потомок знатных шаманов Западного побережья, Володя Танги шли и шли людишки стойбища: кто нес ему вяленую кету – подарок для собаки Хозяина тайги, сам староста стойбища принес Володе музыкальную дудку, а женщины-соседки связали будущему солдату расшитые торбаза и носки.
Почти три ночных часа перебирал он рукописи, вырезки из газет, в который раз перечитал первый свой рассказ, напечатанный в журнале «Дальний Восток»: легенда про обгорелого зайца имела свое продолжение. Библиотекарша Ядвига устроила для поселенцев чтение легенды.
Володя еще раз вслух перечитал свое произведение: В северных селениях давно известно, что зайцы – лунные животные. Почему? Давным-давно в стойбище нивхов жили зайцы. Одни назывались беляками, другие «русаками», а третьи… не было у них названия, зайцы да зайцы. Хотя среди них имелся один чудак, который жил ради блага сородичей, помогал всем и каждому, забывая о себе. И однажды к нему заявился небожитель Паль Ых. И сказал чудаку: «Ты такой добрый и справедливый заботишься о зайцах, а людишки племени пухнут с голоду, рыба ушла на нерест в чужую реку, охота не идет, зверей пожар загнал в чужие владения. Помоги людям».
– Хорошо, – обрадовался заяц, – я так и сделаю, помогать стану людишкам.
– Только знай, что люди траву не едят, им нужна рыба и мясо».
– Спасибо за науку! – обрадовался чудаковатый заяц.
На следующий день Паль Ыз решил проверить обещание зайца. Пришел к нему под видом нищего и голодного странника и стал просить у зайца милостыни. Заяц вспомнил про наказ великого и решил накормить путника, но где взять для него мяса? и, не раздумывая, заяц бросился в огонь. Небожитель очень изумился, порадовался, что добрый заяц не обманул, ведь у северных народов обман считается страшным грехом и повелел невидимым помощникам погасить огонь. И заяц не погиб, только обгорел слегка. А за доброту и желание помогать всем, Паль Ыз отправил доброго зайца жить на луну и дал ему прозвище «обгорелый»…
Очень понравилась людишкам сия сказка. И в конце чтения старый Мызгун вдруг попросил слова и предложил отныне не только зайца, но и его, Володю Танги звать «обгорелым». Ведь этот парень почище зайца всегда помогает и людям и животным, готов снять с себя кухлянку и торбаза и отдать тем, кому холодно, накормить голодного.
Прозвище так и прилепилось к Володе, а библиотекарша Ядвига, что была еще со школы неравнодушна к Володе, однажды удивила: «Володя, мне кажется, Небожитель тебя приметил, дал тебе то, что редко дает иным людишкам: ум и красоту, веру и сострадание, и ты, наверное, лет через сто уйдешь в верхний мир. – Помолчав немного, Ядвига с грустью докончила: «Ты уйдешь, в верхний мир, а как же я без тебя останусь на земле?»
Володя, вспомнив их последнее свидание, заволновался, застыдился: как он мог в суете сует забыть про свою единственную Ядвигу? Внучка польского политического преступника не уехала на родину, а осталась жить на острове Соколином… «Ничего, я хоть сейчас и солдат, но прозвище ношу «обгорелый заяц», который всем помогает, не оставлю и Ядвигу. Вот только вернусь с фронта и стоя в карауле возле штаба части, Володя стал вспоминать недописанный рассказ, мечтал развернуть его в повесть. И про название припомнил «Последний осетр Тыми», защемило сердце. И вдруг, будто молния, мелькнула перед глазами – он отчетливо припомнил, как все происходило на самом деле, помнится, он увидел ту встречу с осетром более ярко. Нет, наверное, в мире большей красоты, чем невод, переполненный серебристой осенней кетой. Невод, наполненный серебристой кетой и среди китин таинственный хозяин таежной реки Тыми – осетр… Забыв обо всем на свете, Володя схватил остро отточенный карандаш и, задыхаясь от волнения, принялся дописывать концовку: «Некогда в реке Тымь осетра водилось много. Но в начале нашего столетия он сохранился только в тайхурах – ямах на дне реки. У местечка Парката есть глубокая яма, откуда, как из волшебного котла, доставали эту прекрасную рыбу. В наши дни об осетрах совсем не было слышно. Последний раз осетра поймали случайно и при моем участии. Это было осенью в Ныйской лагуне. Помнится, тянул слабый отлив, через полчаса ожидался прилив. А рыбаки на севере Юх-мифа метают невод только в отлив. И вот сделали последний замет. Подтянули невод к берегу. В нем билось много разнорыбицы. И вдруг среди мечущихся кеты всплыла громадная темно-бурая спина. Чудовище медленно, расталкивая кетин, подошло к берегу и застыло. Рыбаки опешили».
Володя был уверен, что будет невредимым и докончит начатые книги о жизни своего племени, о странных таинственных народностях айнах, обязательно сочинит букварь нивхского языка, ведь у его народности нет книг на родном языке, по сути дела, нет знаний, нет нивхских школ. Почти три часа он наводил порядок в «писанине», перебирал рукописи, вырезки из журналов, торопливо дописывал неоконченные главы первого в жизни романа «Обгорелый» едет на войну». Как-то все странно складывалось у него в последнее время. На культбазе он был любимым преподавателем, маленькие нивхи, орочены, айны и русские души в нем не чаяли, любили вечерами сидеть у костра и слушать его рассказы – тылгурашки. Учились у Володи метко стрелять. Танги считался лучшим стрелком в районе, а писать об этом не поднималась рука, как можно хвалить самого себя, надо ждать похвалы старших. Вот про духов, про умных говорящих воронов, про медвежие праздники, про «кормление воды» строки мягко ложились на бумагу. А про себя, про свою шаманскую родню, да и про Ядвигу, которая давно прокралась в его душу, писать не мог.
Ранним теплым утром, когда стая куропаток заверещала под окнами культбазы, Володя встал и, стараясь не разбудить соседей, подхватил зеленый вещмешок и вышел на улицу. С Татарского пролива порывами налетал свирепый «японец», раскачивал лиственницы и сосны, но ему на сей раз было не до красот природы, В военкомате уже пересчитывали призывников.
На западе шла война и, выполняя приказ, из Хабаровска в Ногликах сформировали из северян-охотников небольшое подразделение будущих снайперов. Володя встретил тут знакомых ребят из соседних стойбищ, Все они были серьезны и просили провожающих не волноваться, обещали вернуться в родные края после победы…
Окончив краткосрочные курсы снайперов, двадцать ребят-северян готовились к отправке на фронт. Однако в запасном полку будущих снайперов зачислили в подразделение молодых солдат, сформированное из заключенных тюрем, которым предложили искупить вину на фронте. И здесь случилось событие, которые могло изменить судьбу Владимира Танги. Северяне угодили совсем в иной, непонятный им мир уголовников, для которых не было ничего святого, а такие понятия, как честь, правда, добро и вера вызывали у штрафников хохот и насмешки.
Володя терпеливо сносил унижения, глядя на притихших, испуганных земляков и дивился их смирению. Зеки врали им на каждом шаг, отбирали еду, всячески высмеивали «узкоглазых» и все это не просто удивляло, но и бесило северян, которым предстояло идти в бой, убивать врага, но в родных стойбищах их сызмальства учили, что врать –большой грех, что убивать себе подобных смертный грех, что копать землю – строго запрещено, что надо уважать старших, которых зеки ни во что не ставили. И постепенно, он это почти физически чувствовал, в душе зрели грешные мысли и казалось, что фашисты не страшнее этих недоносков…
Преподавали на краткосрочных курсах бывшие фронтовики, прибывшие на восток после ранений и местные русские блатные – дети районных начальников. Эти «учителя» особенно досаждали наивным северянам, заставляли их мыть полы в туалетах, драить непотребные места зубными щетками, по ночам устраивали «велосипедные гонки»», вставляли между пальцами ног спящих полоски бумаги, поджигали и громко хохотали, видя, как будущие снайперы вскакивали на ноги, кричали от боли, не понимая, что происходит...
Однажды Володя Танги заступил в очередной караул. А до этого момента, полусумасшедший контуженный лейтенант весь день придирался к нему, отвешивал оплеухи, пинал под зад кованым сапогом, по малейшему поводу и без оного, обзывал его узкоглазым, «чуркой».
В тот же вечер, заступив на пост у оружейного склада, Володя не мог забыть обиду и, не выдержав, машинально стал взывать к чарам бабушки и матери, просил их образумить «контуженного». Но к середине ночи, обида притупилась, он вспомнил про «обгорелого», очень правильного и доброго зайца, так и его в стойбище прозвали люди, и улыбнулся. Придирки командира показались совсем пустяшным.
Зайдя за угол склада, встав с подветренной стороны он, плотнее закутался в тулуп и, не обращая внимания на истошный вой бродячей собаки, задремал. Дрема мгновенно опутала его с головы до ног, а перед глазами возник его друг ворон Кар. Выкатив глаза, ворон стал раздуваться, как шар, сделался злым, перья словно острые копья распрямились, а глаза налились кровью. Володя не успел спросить Кара, как он попал в расположение части, каким образом перебрался с острова на материк, но не успел даже рта открыть. Ворон сильно больно клюнул в голову, даже через шапку Володя почувствовал боль, вскинулся и исчез.
Дальнейшее Володя помнил смутно, был в некой прострации, успел подумать, что начали действовать шаманские чары, перед глазами мелькнул хищный профиль рассерженной бабушки-шаманки Ольки... Шаманка Олька делала ему непонятные знаки, похожие на круги... через мгновение бабушка исчезла. Володя понял, что его мольбы услышаны. Хотел пройтись по территории, проверить все ли замки на дверях складов в порядке, только сладкая дрема окутала его с головы до ног, взяла его в вязкий плен. И тут он увидел «контуженного» лейтенанта и разводящего. Они явно направлялись на его пост. Дальше все происходило странно, хотя Володя был очень рад увиденному и злорадно подумал: «Сейчас я тебе покажу, как издеваться над людьми».
Позже, даже ученые мужи не смогли объяснить, что случилось. «Контуженный» оставил разводящего внизу, а сам стал осторожно подниматься на платформу. Володя то ли во сне, то ли наяву, снял с плеч карабин, поудобнее устроился у столба и стал прицеливаться в обидчика, буйная радость охватила все его существо. Он спокойно прицелился в голову, идущего к нему лейтенанта, затем перевел мушку на область сердца. А «контуженный» был уже в двух шагах, и вдруг что-то его остановило. То ли фонарь ослепил, качнувшись от порыва ветра, то ли вид неподвижного часового. Он громко окликнул: «Эй, на посту, спишь что ли?» Володя вздрогнул и проснулся. Замер и лейтенант, увидев карабин солдата на уровне глаз, оружие явно было направлено на него… указательный палец Танги на спусковом крючке. Лейтенанта обдало холодом. Еще шаг и…однако «контуженный» нашел в себе силы мягко проговорить: «Володя, ты не волнуйся, все в порядке. Я ничего не видел. Дремли дальше». И попятился от часового».
Об этом непонятном случае ни один человек в группе не узнал. А вот второй эпизод стал достояние командования. Опять все было связано с караулом. На сей раз Володя был дежурным помощником на кухне. Пришел во время на солдатскую кухню, стал разжигать печь, но уголь был мелкий, одна пыль и огонь долго не разгорался. Честно сказать, Володя и не больно-то старался, он вдохновенно сочинял стихи для будущего нивхского букваря.
Дежурный по части капитан Кучерук, начальник тыла батальона, влетел в помещение кухни, злой, как кинр таежный. И подскочив к Танги, заорал: «Узкоглазый, ты просрал время. Даже огонь не развел! Знаешь, что за это бывает, а? Штрафбат!»
– Я успею разжечь огонь, товарищ капитан, зачем волноваться? – смиренно ответил Володя, – картошки начистил, а вот уголек, однако шибко худой попался…
– Уголек виноват! – Кучерук шагнул к солдату. Вплотную, лицом к лицу. На мгновение его остановил взгляд Танги –
и без того узкие глаза солдата совсем превратились в щелки, но от них веяло холодной, пронизывающей ненавистью. Капитана это еще больше разозлило: «Ах ты, чурка темная! уважения к старшему по званию не испытываешь!» – И, не сдержавшись, Кучерук ударил солдата... Володя вытер кровь рукавом гимнастерки, схватил тяжелую совковою лопату и ударил плашмя по лицу офицера…
На счастье, буквально на второй день подразделение было зачислено в маршевую роту. Все происходило быстро и без лишних объяснений. Володя видел на перроне капитана Кучурука, который что-то горячо доказывал начальнику эшелона, показывая в сторону северян, но полковник, бывалый фронтовик, отмахнулся от офицера, мол, не до тебя, тыловая крыса…
Перрон быстро опустел, ударил колокол и поезд, который сразу же переименовали в эшелон, тронулся в неведомые дали, на запад. Володя успел прочитать надпись на фронтоне вокзала: «Зуевка», а под ней призыв: «Вперед на Запад»…Складно получилось: «вперед на запад, Зуевка!». Не прошло и часа, как солдаты развеселились, откуда-то появились бутыли с мутной жидкостью, вареные яйца, соленые огурцы. И вчерашние зеки, совершенно не обращая внимания на северян, загуляли. Поначалу громко шутили, целовались, обнимались, а затем, как это часто бывает, стали вспоминать личные обиды, возникли стычки, кто-то выхватил нож…И пошло-поехало. Однако ближе к вечеру все пришли в себя и заорали песню, состоящую из одного припева: «парни ехали, парни ехали, парни ехали на войну…Орали, надрывая глотки, приплясывали и пристукивая. А эшелон мчался все дальше и дальше от родных дальневосточных и сибирских просторов, приближался к той губительной незримой черте, где кончался мир, и уже четвертый год бушевала жестокая война.