Эхо давней боли сердца

Судьба человека
Эхо давней боли сердца

Заиндевели ресницы, шаль вокруг лица «поседела» от дыхания в этот морозный день, но Лида не чувствовала холода. Впервые в жизни девушка ощущала себя счастливой: она рука об руку с любимым шла по едва заметной из-под снега дороге на его родину, в село Малиновка, на Павлодарщине. До этого они на автобусах, полуторках добирались из Алтайского края в Павлодар, а затем в районный центр и отсюда уже пешком – в деревню.

Шагали споро: боялись наступления темноты. В этих краях частенько рыскали стаи волков, и такая прогулка могла плохо кончиться. Надеялись на «попутку», но ничего в бескрайней степи, с её редкими берёзовыми колками, не нарушало звенящей морозной тишины декабрьского дня. По подсчётам Ивана, они не прошли ещё и полпути. Мороз крепчал, это было заметно по искрящимся игольчатым нитям, исходящим ввысь от лиловой горизонтальной черты на краю круглой, как будто очерченной циркулем, земли. Парень уже начал тревожиться: зря поспешили, веря в свои силы и молодость, но старался Лиде своего беспокойства не показывать. Да ещё фанерный чемодан, который поначалу казался лёгким, вдруг стал тянуть килограммов на двадцать больше. Поразмыслив, Лида достала из чемодана старую шаль, и они с Иваном соорудили из неё своего рода верёвку, вдели в ручку и поволокли свою ношу по наезженной дороге – так было гораздо легче.

Короткий зимний дневной свет уже начал разбавляться лёгким сумраком, когда молодые люди услышали тарахтение «уазика». Из районного центра директор совхоза «Малиновка» возвращался домой с совещания руководителей совхозов и колхозов.
- Садитесь, - гостеприимно распахнул он дверцы. - А это ты, Иван, привет. Небось, молодую жену привез на родину?
В небольшом посёлке все про всех всё знали.
- Да, познакомьтесь, Макар Васильевич, это Лида, моя супруга, - гордясь своей женой, ответил Иван.
Лида зарделась, смущённо протянула узкую ладошку для приветствия.
- Ну что ж, добро пожаловать в наши пенаты, нам очень нужны молодые кадры, - с улыбкой сказал директор. - Ох, молодость, молодость, разве можно зимой в такую даль идти пешком, - пожурил он их за легкомыслие. - Красивая у тебя супруга, Иван, и где нашёл такую?
Несколько месяцев назад Иван ездил на Алтай, на свадьбу к своему другу, с которым служил на Дальнем Востоке, и там познакомился с Лидой. Писал письма, а потом, не выдержав разлуки с любимой девушкой, взял отпуск и поехал свататься. Расписались, и через несколько дней Лида навсегда покинула родину, уехав с мужем в Казахстан.

Пока ехали, Иван с директором вели неторопливую беседу о делах в совхозном хозяйстве, а Лида задумалась о том, как же сложится её жизнь на новом месте. Воспоминания вернули её в детство...
***
...- Немка, фашистка, - кричали детдомовские мальчишки вслед худенькой девчонке.
А она, пригнув голову, бежала от всех, желая провалиться сквозь землю.
«Боже, как же так случилось, что я немка, почему я?!!», - в ужасе всхлипывала Ида, не веря в такую вопиющую несправедливость жизни...
***
Иде не было ещё и трёх лет, когда в 1940 году арестовали её мать. Время было голодное. Однаж-ды мать попыталась из тока, где она работала разнорабочей, вынести несколько горстей пшеницы, что-бы сварить для трёх малолетних детей.
- Ах ты, воровка проклятая, - услышала за своей спиной Мария Робертовна. - Наверное, уже не первый раз таскаешь с тока зерно!
Крик подняла её коллега по работе, разнорабочая Зинаида. Эту женщину не любили в бригаде за злобность и предательство.
- Угомонись, - сердито одернула Зинаиду бригадир женской бригады, - не брала она зерна.
- А это что?! – воскликнула Зинаида, подскочив к Марии и вывернув у той карман, - это разве не зерно?
Пшеница посыпалась к ногам Марии.
- Зачем ты высыпала зерно, теперь его только затопчут и всё. А так Мария могла бы покормить своих детей, - возмутилась бригадир.
- Я уже не могу смотреть на своих голодных детей, - заплакала Мария, - вот и взяла немного, ведь нам совершенно нечего есть...

Женщинам за работу почти ничего не платили, и им ничего не оставалось делать, как иногда потихоньку выносить из тока по горстке пшеницы, иначе их дети давно умерли бы от голода. Конечно, как могли, старались держать это в тайне.
Мария нагнулась и стала по зёрнышку собирать пшеницу в карман. Зинаида ещё больше распалилась от гнева и продолжала нападки на бедную женщину. Работницы дружно накинулись на неё.
- У тебя детей нет, вот ты и не знаешь, как смотреть в глаза голодным невинным созданиям, - кричали женщины. - Сама ведь тоже таскаешь, да кавалера-дармоеда своего кормишь.

Своими обвинениями женщины ещё больше разозлили эту безжалостную мегеру. Зинаида на следующий же день донесла куда следует. Без особых разбирательств Марию Кох доставили в кутузку и завели дело. Горстки зерна оказалось достаточно, чтобы жестоко расправиться с человеком: молодую женщину на долгие десять лет загнали в тюремный лагерь. До её ареста, в 1938 году, забрали мужа Марии, и он тоже отбывал десятилетний срок где-то на Севере, не зная, за что. Детей разбросали по детским домам.

Ида, хоть и была совсем крохой, но запомнила, как она плакала по маме, как скучала по своим родным. В детском доме тоже было голодно и холодно. Ребёнок не знал ласки, элементарного внимания. Как-то на Новый год детишкам повезло: им дали по кульку конфет, в котором также лежали пара глазированных пряников и одно яблочко. Какое это было счастье для малышей. Ида прижала кулёк к груди и едва дышала от предвкушения, как она будет есть эти сладости, как соберёт в заветную коробочку фантики от конфет. Но тут выяснилось, что одного кулька не хватило. Ребёнок, которому не достался подарок, стоял в стороне и отчаянно плакал. Тогда воспитательница пошла по кругу и начала выбирать из кульков, которые уже были розданы детям, конфеты и пряники. Когда Анна Ефимовна подошла к Иде, девочка машинально отпрянула от женщины, отчаянно защищая своё богатство. Эту воспитательницу боялись, сильные удары её крепкой руки не раз испытывали на себе детдомовцы. У Анны Ефимовны злоба вырабатывалась в невероятных количествах, как размножение вредоносных бактерий в больном организме. Ида прекрасно знала, что наказания за строптивость ей не избежать, но расстаться с содержимым кулёчка было куда сложнее. Сильный удар по голове сбил ребёнка с ног, конфеты рассыпались по полу, а кулёк отлетел в сторону, забрызганный Идиной кровью. Кровь фонтаном брызнула из носа. Конфеты вмиг расхватали, а Иде уже было как-то всё равно. Она кое-как поднялась и поплелась к умывальнику, чтобы смыть кровь. Потом её мучили головные боли, но это абсолютно никого не волновало.

Судьбы многих малышей висели на волосок от смерти. Ида на всю жизнь запомнила, как в один из зимних дней с соседней кровати вынесли трупик девочки Вали, и какие суровые лица были у взрослых. Ребёнок испугался этой сцены, а потом Ида старалась не спать, чтобы не подумали, что она тоже умерла как Валя. К тому же кто-то из детей сказал, что Валю закопают в землю. Ида впервые узнала, что люди умирают и их закапывают в могилу. С этих пор девочку часто мучили кошмары, она боялась смерти, ночами во сне кричала.

Однажды к ним в комнату зашёл мужчина в сопровождении директрисы детского дома. Это был высокий, респектабельный человек, с хорошими манерами. Он выбирал себе малыша для усыновления. Дети всегда очень ждали этого часа и прекрасно знали, зачем к ним иногда приходят дяденьки и тётеньки. Волновались, старались изо всех сил понравиться. Одни начинали петь или танцевать, другие несли свои поделки, чтобы похвастаться, а третьи откровенно просили, чтобы взяли именно их. Внимательно приглядевшись к детям, мужчина подошел к Иде, взял её на руки и спросил:
- Хочешь стать моей дочкой?
- Хоцу, но у тебя такие страсные усы, я их боюсь.
- А я их сбрею, - ответил он.
- А это как - «сблею»? - поинтересовалась девочка.
Мужчина засмеялся и крепче прижал к себе ребёнка. Директриса что-то прошептала ему на ухо, мужчина с сожалением отпустил Иду, и они пошли дальше. Ида заметила, что мужчина немного рас-строился, и вдруг заплакала.
- Ты одна штоли хочешь заиметь родителей? – ругнула девочку няня. – Да ещё таких богатых… Замолчи и не реви.
- Нет, нет, - испуганно замотала головой девочка, - не хоцю…
Она боялась, что няня потом накажет её: или поставит на колени на песок, или побьёт…

Дети поняли, что Иду не возьмут, и с новой надеждой, не боясь замечания воспитателя, облепили мужчину. Повезло на этот раз другой девочке, симпатичной и умненькой Тане, любимице няни. Через некоторое время Таня вместе с няней аккуратно собрала свои вещички, а потом, нарядная, с красивыми бантами, торжественно и важно прошествовала за руку с новым папой через строй малышни. Как же они завидовали счастливой и гордой Тане…
***
В суровые военные годы жить стало ещё труднее. Дети по большей части были брошены на про-извол судьбы – кормить в детском доме их было нечем. Сиротская снедь – жидкая кашка или супчик с недоваренной перловкой – один раз в день, только усиливали чувство голода. Сироты, с позволения взрослых, побирались, просили милостыню. Грязные, вшивые, обездоленные – выживали, как могли. Ида не знала другой жизни. Девочка относилась ко всему, что происходило с ней, как к должному. Перепадет кусок хлеба – хорошо, нет – покорно ложилась спать с пустым желудком в холодную постель, если те тряпки, на которых спали дети, можно было назвать постелью. Она не жаловалась, не плакала, она даже не понимала таких вещей. Весь смысл её жизни сводился к тому, чтобы найти что-нибудь поесть, и это было её работой, образом жизни.

Ида на всю жизнь запомнила своих подруг Тому Герцог и Катю Ленько, с которыми бродяжничала в поисках пропитания. Эти три крохи так научились отстаивать своё право на кусок хлеба, добытый большими усилиями и нервными затратами, что лучше не подходи. Бывали случаи, когда другие дети пытались отнять у них добычу, здесь в ход шли не только кулачки маленьких девчушек, но и зубы, и остервенелый крик защищающихся.

Но не подчиняться беспределу детского приюта они просто не могли. Всегда находились, как их называли, «дылды», наглые и жестокие, которые облагали младших данью. И попробуй – не поделись, не поздоровится. Жестоко избивали, и что было самым страшным, малышей никто не защищал. Ночью во сне их могли облить холодной водой, забивали «щелбанами» по голове до того, что ребёнок мог потерять сознание, стукали их головами друг о друга так, что раздавался характерный хруст, как при сдавливании спелого арбуза. Бывало, во сне клочьями выстригали волосы, после чего нужно было стричься наголо. Воровали друг у друга одежду, обувь, еду. Волчьи законы делали детей жесткими, беспринципными. Они рано взрослели. Ложь, воровство, хитрость, равнодушие – этими качествами обездоленная приютская детвора волей-неволей запасалась сполна. Но не все. Некоторые из этих детей, при всех неприглядных сторонах сиротства, сохраняли человеческие качества, достоинство, а главное – чувство «плеча», что помогало им выжить. Ида всегда делилась с Томой и Катей своей добычей, они, в свою очередь, - с ней. И защищать друг друга эти заморыши тоже умели, если случались схватки с недетдомовскими. Дрались до крови. Синяки и ссадины на лице и теле были для них нормой.
***
Все, кто уже что-то понимал, ненавидели фашистов. Дети, как и взрослые, ждали окончания войны, верили, что потом досыта будут есть хлеб, что у них будет тёплая одежда. Колька, мальчишка лет десяти, пытался несколько раз сбежать на фронт, чтобы бить фашистов, но его возвращали в детский дом.
- Ничего, я скоро вырасту, и всё равно убегу на войну! - с жаром убеждал малышню Колька, а они завидовали ему, ведь он уже, по сравнению с ними, такой большой.

Но Кольке не довелось осуществить свою мечту. При очередной попытке сбежать «на войну», он залез в вагонную теплушку, в надежде, что поезд отправят на фронт. Двери вагонов вскоре закрыли, а паровоз так и стоял на станции. На крики ребёнка никто не реагировал. Когда Кольку нашли в теплушке, он был едва жив, но сильное переохлаждение организма и голод свели его в могилу. Как говорили взрослые, он пытался жевать мягкие вагонные обшивки, грыз дерево. Ида хорошо помнит тот день, когда Кольку завернули в какие-то тряпки и унесли «на могилу», как выразилась Тома. Иде было так жалко этого доброго и отзывчивого пацана, что она несколько дней, вспоминая Кольку, плакала и даже не чувствовала голода, который был неотъемлемой частью её такой маленькой и суровой жизни. В один из этих дней она сидела в беседке приютского парка и безучастно наблюдала за тем, как Тома с Катей отбирали у бездомной собачки хлеб. Где этот пёсик его раздобыл, непонятно, хлеб в те годы никто никогда не выбрасывал.
- Идка, посмотри, что мы тебе принесли, - радостно кричали девчонки, показывая ей довольно крупный кусок сухаря, замаранный пылью.
- Я не хочу, - сказала Ида.
Её подружек несколько ошеломил тот факт, что кто-то вообще может отказаться от куска хлеба, но по малолетству в тонкостях этой философии они, естественно, разбираться не стали, и довольные таким оборотом дела, разумеется, съели Идину порцию. А она равнодушно смотрела на то, с какой жадностью голодные девчушки грызли сухарь, отнятый ими у худой собачонки, которая сидела в стороне и жалобно, обидчиво скулила. Кроме самого сухаря девчонкам достались и крошки, которые при дележе аккуратно собрали в подол Катиного платья.

Колька всегда защищал младших, а они липли к нему в поисках внимания. Эта его грубоватая, снисходительная нежность к малышне подпитывала их хорошими эмоциями, давала хоть маленькую, но защищённость. Однажды его сильно избили «дылды», когда он в очередной раз защитил слабого. Сначала он один яростно бился против пятерых, но на клич обиженных прибежала малышня и дружно кинулась в защиту своего друга. Девчонки пустили в ход зубы, что не очень-то понравилось «дылдам», и они трусовато ретировались. «Клопы», как называли в приюте самых младших, победными криками приветствовали своё удачное сражение с «дылдами».

Но Колька всё-таки после побоев попал на больничную койку, и ребята в эти дни делились с ним пропитанием. Ида тоже принесла Кольке передачу – яблоко, которым её накануне, ни с того ни с сего, угостил дядька, торговец фруктами и овощами. Ида от такого неожиданного вспомоществования вдруг начала плакать, что ей совершенно не было свойственно. Это, может быть, было первым таким большим подарком для маленькой сироты, но Ида мужественно решила распрощаться с яблоком и отдать его Кольке. Её настолько радовал тот факт, что Колька угостится такой вкуснятиной, что она даже ночью плохо спала, ожидая этой приятной минуты. А Колька разрезал яблоко на несколько частей и поделился с Идой и её подружками – Томой и Катей, которые стояли рядом и с вожделением смотрели на этот красивый и яркий плод. Хоть и маленький кусочек достался каждому, а сколько радости! С каким удовольствием дети хрумкали сладкое лакомство, смакуя и растягивая удовольствие.

Ида, со свойственной многим детям хорошей интуицией, понимала, что Колька по-особенному к ней относится, выделяет среди остальных. Однажды, когда вечером детвора пекла на костре картошку, выкопанную на колхозном поле, Колька поделился своей порцией с Идой. Этот факт не остался незамеченным её вездесущими подружками.
- Колька за Идкой бегает, - констатировала Катя.
- А  ты бы хотела, штобы он за тобой бегал, штоли? – бесцеремонно оборвала бестактность подруги Тома.
Катя с Томой были чуть старше Иды, и кое в каких вещах они уже были больше осведомлены, чем их младшая подружка. Впервые в жизни Ида смутилась и по-детски обрадовалась оттого, что кто-то её любит и хоть как-то заботится. А Колька в этот же вечер откровенно поделился своими планами с друзьями:
- Отвоюю на фронте, побьём фашистов, вернусь с орденом с войны и женюсь на Идке. Она как раз вырастет и будет рада жениться на герое…

Ребятня с уважением посмотрела на Иду. Ей было шесть лет, и она еще мало что понимала из всех этих разговоров, но девочка очень гордилась перед всеми, что такой умный и большой, смелый и геройский Колька выделяет именно её. Потом «клопы» иногда дразнили Кольку с Идой знакомым всем двустишьем: «Тили-тили тесто, жених и невеста!». Ни он, ни маленькая Ида на это не обижались, они резонно считали, что оно так и есть. Дело только в том, чтобы побыстрее вырасти и стать взрослыми.
И вот Кольки не стало!
Когда Ида стала постарше, она, как-то читая книгу о том, как дети помогали фронту, как многие из них принимали участие в партизанской войне, помогая взрослым взрывать мосты, железные дороги, ухаживать за ранеными, Ида вдруг подумала о Кольке. А ведь он тоже отдал свою жизнь за победу. Пусть даже мальчишка не побывал на фронте, как мечтал, но его страстный порыв защитить своё отечество прервал его такую короткую жизнь. Колька мечтал стать героем, а ведь он и есть герой!
 
От этих мыслей Иде стало легче: пусть хоть она – один единственный на свете человек из всех, кто знал Кольку – причислит его к героям войны, и Ида мысленно поздравила своего бывшего друга с такой большой наградой…
Ещё Иде запомнился случай, который полностью перевернул мировоззрение маленькой девочки, и на долгие годы лишил её покоя. Она со своими подружками оказалась случайной свидетельницей того, как несколько подростков (из компании «дылд») насиловали Веру Мотовилову. Этой девочке было четырнадцать лет, она уже считалась достаточно взрослой. Красивая, неподкупная и независимая – Вера резко отличалась от своих сверстниц всеми этими качествами характера. Она никогда ни перед кем не унижалась, никогда не жаловалась на трудности, всегда стойко переносила тяготы сиротской судьбы. И ещё она была красива той первозданной красотой, которой может похвалиться далеко не каждая девушка. Вера нравилась многим местным мальчишкам, но она никогда не давала повода для ухаживаний. Многие девчонки в тайне мечтали быть похожими на Веру.

Ида с Томой и Катей плелась в приют после нелёгкого «трудового» дня. В этот раз ей и её подругам за целый день не перепало ни крошки съестного. И в приюте жидкая кашица не успокоила голодные позывы желудка. От голода у Иды тряслись коленки, желудок сводило голодными спазмами, тошнота подступала к горлу. Снова её ждала долгая тревожная ночь, когда во сне снился хлеб, хлеб, хлеб!

Уже возле дома девочки услышали странные звуки, доносившиеся из кустов молодого клёна, вольно раскинувшим свои веточки на территории детского жилища. Любопытство заставило девчушек повнимательнее приглядеться к тому, что происходит в кустах. Вечерняя мгла уже подкралась, охладив знойный длинный день своей лёгкой прохладой, но бледный сумрак не помешал девочкам чётко всё разглядеть. Вера лежала на земле совершенно голая, рот её был перетянут её же сарафаном, а подонки глумились над безвольным телом, издавая при этом отвратительное кряхтение и сопение. Вера, казалось, была мертва. Может быть, она была без сознания. Девчушки, по малолетству ещё толком не понимая, что происходит, в испуге бросились бежать от этого грешного места. На следующий день подружки в зарослях клёна обследовали траву, они были уверены, что там обязательно должна быть кровь. Кровью действительно была выпачкана трава. Детскому воображению рисовались картины – одна страшнее другой. Бедная Вера, как же ей было больно. «Дылды», наверное, её били…
Несколько дней девочки Веру не видели, а её насильники спокойно разгуливали по приюту, на-хально забирая у малышей еду. Ида, завидя их, скорее уносила ноги, ей казалось, что они и с ней могут поступить так же, как с Верой. Потом Ида встретила Веру во дворе приюта, и её детскому восприятию представшая картина показалась очень неприглядной: некогда юная красавица выглядела ужасно – взгляд затравленный, непричесанная, неопрятная, бледная и отрешенная Вера, как будто в неизвестность, плелась к тем кустам, где произошло это мерзкое событие. Сколько унижения довелось пережить этой умной и красивой девочке, Ида поняла это, когда повзрослела, а сейчас ей просто по-детски было очень жаль Веру.

Но последствия той жуткой истории оказались ещё более страшны. Вера убила одного из своих насильников. Она ночью забралась через окно в комнату своих врагов и воткнула нож в глаз спящему парню. Крик второго из них, к которому подкралась девушка, разбудил других подонков, и им удалось спастись от возмездия. Когда они ринулись к обезумевшей девочке, чтобы скрутить и обезвредить, Вера со всей силы воткнула нож себе в живот. На шум сбежались и дети, и взрослые. Веру, истекающую кровью, унесли. Больше о её судьбе Ида ничего не знала, по малолетству она просто не могла узнать о дальнейшей жизни этой девочки. Скорее всего – Вера умерла.
***
После войны стало чуть полегче. Детей мало-мальски одели, обули, кормили горячим. Детдомовцы уже давно не знали вкуса горячего супа, многие из них впервые в своей жизни его ели. И наваристую кашу, и компот или сладкий чай с хлебом. Какая это была вкуснятина! По сравнению с прошлыми годами, такая жизнь казалась этим обездоленным раем, хотя вдоволь наедаться им не доводилось. К тому же детский истощенный организм теперь, когда еды стало чуть больше, требовал пищи ещё сильнее, чем в голодные дни.
- Смотрите, я спрятала хлеб за пазуху, когда Дарья Захаровна раскладывала его в хлебницы, - похвасталась перед подружками Катя, когда они после ужина вышли из столовой.
- А вдруг бы Анна Ефимовна заметила, - поругала её Тома, - она бы тебя отлупила…
- Но ведь не увидела! – довольная таким оборотом дела радовалась Катя.

Девчата зашли за угол столовой, поделили хлеб на три части и с удовольствием съели. Это заметила Тонька Коновалова, которая всегда завидовала их тесной дружбе и, как могла, старалась мелочно мстить подружкам. Она в этот же вечер доложила Анне Ефимовне о содеянном. Наказание последовало тут же. Катю в виде оздоровительно-воспитательного процесса воспитательница крепко побила, а потом выставила троицу перед строем воспитанников и, злобно играя мужскими желваками, костяным голосом битый час стыдила, называя их воровками и лгуньями. В коридоре было довольно холодно, дети без пальто и тёплой обуви мёрзли, переминаясь с ноги на ногу, ожидая конца этой нудной тирады. Кто из них в голодные дни не пытался утащить кусок хлеба, если он плохо лежал? Что тогда волновало их неприхотливые души, кроме еды? Никто и не подумал осуждать девчонок. Голод – не тётка. На следующий день девчат потащили к директрисе, чтобы она приняла меры. Наказание было жёстким, даже жестоким: детей лишили ужина на целую неделю. Завтраком и обедом обойтись было трудно, но девочки пережили эти дни довольно стоически: и не такое приходилось переживать. Но есть всё-таки хотелось так, что спазмами сводило желудки.
- Лучше бы Анна Ефимовна нас ещё раз отлупила, а ужин бы не забирали, - резонно заметила Ида, когда «преступницы» в очередной раз с замиранием сердца ловили вкусный запах, исходящий из столовой. Эти вечерние трапезы других детей они не пропускали ни за что на свете…

Чаще, чем Томе и Иде доставалось от Анны Ефимовны Кате. Эта девочка была весёлой, озорной и немного легкомысленной, что совсем не нравилось воспитательнице. Та ценила кротость, лесть и послушание. Шустрым и подвижным Анна Ефимовна накладывала епитимью и, не дай бог, её нарушить, доставалось, только держись! Однажды Анна Ефимовна в очередной раз наказала Катю за то, что девочка разговаривала после отбоя, закрыв её в холодном чулане. Или она забыла о ребёнке, или специально оставила надоедливую воспитанницу в холодном помещении на всю ночь, осталось загадкой. Кате нечем было укутаться, и она до утра пролежала на холодном цементном полу. На следующий день у девочки начался жар, врач поставил диагноз: крупозное воспаление лёгких. Катю положили в больницу, но спасти её не удалось. Все знали, отчего заболел и умер ребёнок, но шума никто не поднял. Правда, Анна Ефимовна вскоре уволилась и уехала из ненавистного для неё места, на радость многим воспитанникам детского дома.

У каждого существа на земле жизнь шла своя, со своим крепким или хрупким дыханием. Кто-то выживал, кто-то – нет в этом жёстком мире, в который, по сути, никто сам не напрашивался...
А Тому Герцог разыскали и забрали к себе родственники по материнской линии. Ида осиротела второй раз. Она часто вспоминала своих подружек и плакала от того, что ей теперь не с кем играть и коротать свои сиротские будни. А позже, когда Ида уже многое в жизни понимала и пережила, она радовалась, что Тома Герцог вовремя уехала из детского дома…
Почему – узнаем из следующих строк нашего рассказа…
***
Ида пошла в первый класс, когда ей было восемь лет. Учеба давалась легко, но постоянное недоедание сказалось на здоровье, она на уроках часто падала в обморок. Её положили в больницу, и два месяца девочку выводили из дистрофического состояния. Этой участи были подвержены многие детдомовские ребята.

Однажды во втором классе учительница на уроке внеклассного чтения рассказала ученикам о многонациональной стране Советов.
- В СССР живут люди разных национальностей. И в нашем классе есть русские, украинцы, мол-даване, немцы, чеченцы, - начала перечислять Валентина Корнеевна. - Петя, например, украинец, Фаина – татарка, Ида и Саша немцы...
Класс замер. Учительница вдруг стушевалась и постаралась перевести разговор на другую тему, но было уже поздно: ученики чётко уяснили себе, с кем они живут бок о бок. И это стало трагедией для Иды и Саши, и страшным потрясением, ведь ребята по малолетству не знали о своём происхождении. Да и откуда вообще здесь могли появиться немцы? Позже учительница, видя отношение детей к этим несчастным, пыталась объяснить школьникам, что это русские немцы, что их предки жили в России с давних времён, и они не имеют никакого отношения к тем немцам, с которыми воевали в Великую Отечественную.

Но роковой камень уже был запущен в судьбу маленьких изгоев общества, как пращей. Слишком свежа ещё была память о военных лихолетьях, и очень многие ко всему, что касалось немцев, относились с ненавистью и презрением.
- Фашисты, фашисты, - орали на переменах пацаны, гоняясь за Идой и Сашей, и пытаясь то толкнуть, то стукнуть. Это даже стало своего рода развлечением для многих мальчишек. Учительница, как могла, старалась исправить положение, примирить детей, но это мало помогало.
Ида втянула голову в плечи, да так и сроднилась с таким положением на многие годы. В школе ходила вдоль стеночки, чтобы быть менее заметной. Психика часто давала сбой, по ночам она горько плакала в подушку, стараясь не мешать соседкам по комнате. Подруг у неё не стало. А потом, когда в местном клубе начали показывать фильмы о войне, в которых во всех красках изображались безжалостность и жестокость фашистов, Ида после просмотра таких фильмов умирала от стыда и страха. Ей казалось, что весь мир знает о её национальности и презирает её за это. А особенно тяжело было слушать, как одноклассники обсуждали эти фильмы и клеймили немцев...

Как-то, когда Ида училась в четвёртом классе, после очередного фильма о войне детдомовцы на-пали на Иду и Сашу и с недетской жестокостью избили их. А эти два несчастных существа и не думали защищаться. Ида только свернулась в клубок, прикрыв голову руками, молча ждала, когда закончится экзекуция. Боль она почувствовала позже, когда её и Сашу притащили в приют чужие люди. У нее открылась рвота, носом пошла кровь. Ида вдруг решила, что хорошо бы вот сейчас и умереть, может быть, тогда все, кто издевается над ней, пожалеют её, и будут оплакивать у гроба. Какая это была сладкая мечта! Но девочка выжила, и с новыми страхами и переживаниями продолжала влачить свою жалкую жизнь, такую безрадостную и такую ненавистную.
***
К празднованию трёхлетия победы над фашистскими захватчиками школа готовилась очень тщательно и ответственно. В Идином классе учительница разработала сценарий, состоящий из торжественной части с чтением стихов, с песнями и даже с разыгрыванием спектакля, скорее инсценировки. Замысел таков: во время боя с фашистами, которых изображали несколько ребят («немецкие солдаты»), дуло импровизированного вражеского пулемёта с криком: «За Родину! За Сталина!», своим телом прикрывает советский воин, а потом, сраженный пулемётным огнём, замертво падает на пол, а на груди у него расплывается розовое пятно.

Солдатскую форму для «артиста» из мешковины сшила сама учительница, картонный пулемёт мастерили всем классом на уроке труда, нарисовав на нём фашистскую свастику, а в резиновый шарик, который прятался на груди «освободителя», влили размешанную с водой красную акварельную краску. Чтобы как-то примирить детей (видимо, учительница испытывала угрызения совести, что так подвела двух маленьких, ни в чём неповинных детей) она эту роль отдала Саше Боргарту. Разумеется, каждый мальчишка в классе мечтал об этом, и в то же время никто не хотел быть «фашистом». Когда она назвала имя будущего героя спектакля, глаза у многих ребят округлились, а потом поднялся страшный крик.
- Почему - этому фашисту?! Он ведь сам немец, пусть немца и играет! – раздавались выкрики особенно обиженных.
- Не смейте так говорить. Если ещё раз услышу подобные оскорбления в адрес Саши и Иды, буду с вами разговаривать по-другому, - достаточно бескомпромиссно, со стальной ноткой в голосе, предупредила Валентина Корнеевна.
Видимо, голос учительницы был настолько властен, что дети испуганно замолчали. Она проявила характер и роль досталась Саше. Какой же он был гордый и счастливый, как бережно обращался с концертным костюмом, как старательно репетировал роль. Даже в своей комнате, где мальчик жил со своими сверстниками, Саша продолжал упражнения. Сыграл он героя блестяще, сымпровизировав крик «Ура!» после слов по сценарию, и даже, уже лёжа на полу, умирая, несколько раз артистично дёрнулся в «конвульсиях». Всё это придало весомость его и без того талантливой игре.

Кроме учителей и нескольких учеников никто не аплодировал этому мальчику. Лучше бы учи-тельница не делала того, что сделала. Сашу Боргарта после этого случая ещё чаще стали травить и издеваться над ним.
Ида же на этом празднике читала стихотворение. Она, в отличие от своего собрата по несчастью, наоборот боялась этого, знала, что многим в классе не нравится, что ей тоже дали стихотворение. Прочла она его вяло и монотонно, спотыкаясь почти над каждым словом, чем ещё больше добавила себе порцию плохого настроения. В зале раздавались смешки и издевательские реплики в её адрес. На протяжении всего праздника девочка старалась не выделяться, пряталась за спины одноклассников и только ждала, когда всё это закончится.

 Больше она никогда не принимала участия ни в одном из школьных мероприятий…
Позже, когда в школах начали проводить массовую игру «Зарница», Иде тоже очень хотелось быть санитаркой: надеть специальный костюм с санитарной сумкой за плечами, а потом делать пере-вязки раненым воинам, накладывать шины на переломы и многое другое, чем занимались медицинские сёстры на поле боя. Но ей никто и никогда не предложил принять участия в этой игре. За девочкой прочно закрепилось амплуа безынициативной и бесталанной. Ида незаметно для других глаз наблюдала за репетициями девочек-санитарок, а потом потихоньку от всех плакала, горько и безысходно…
Поэтому-то она, вспоминая позже свою подружку Тому Герцог, радовалась, что той не пришлось пережить всего того, что пережили в своём детстве Ида Кох и Саша Боргарт.
***
Когда пришла пора вступать в пионеры, Ида не проявляла инициативы, как многие другие её сверстники, не радовалась такому важному событию в жизни, хотя очень хотела носить пионерский галстук. Ей так нравилось смотреть на пионеров, так красиво подчёркивал этот кусочек кумачовой ткани ученическую форму, так приятно было отдавать честь, вскидывая над головой согнутую в локте руку, так важно в дружном ряду пионеров ощущать себя нужной и в какой-то степени – неповторимой. В пионерской комнате ей как-то довелось увидеть пионерские атрибуты: на столе, покрытой красной скатертью, соседствовали горн и барабан с палочками, на стене висел пионерский галстук, как раз под большим портретом Ленина. Вся комната была пропитана духом гордости, значимости и торжественности. Председатели совета пионерской дружины и пионерских отрядов всегда были в почёте, их уважали не меньше, чем учителей. Постановления членов совета считались непререкаемыми, устав – законом. В пионеры сначала принимали отличников, потом всех остальных.

- Ида, ты что не хочешь вступить в пионеры? - спросила её как-то учительница. - Не проявляешь никакого энтузиазма, не учишь пионерскую клятву…
- Валентина Корнеевна, я очень хочу, но боюсь, что скажут Волька Розенблит и Люба Сидоркина, да и все остальные ребята, - заплакала вдруг Ида, да так горько и отчаянно, что учительнице в который раз стало очень жаль эту бедную девочку.
- Вот тебе клятва, выучи её так, чтобы от зубов отскакивала. Научись читать с выражением, громко. А потом с гордостью носи пионерский галстук и старайся соответствовать достойному имени – пионер! – сказала Валентина Корнеевна.
Ида чувствовала, что учительница переживает за свою такую страшную оплошность, которую допустила и которую не может исправить…

Девочка как следует выучила текст клятвы, повторяя его чуть ли не каждые пять минут. Когда её вместе с остальными ребятами принимали в пионеры, Ида стояла на сцене актового зала, с самого кра-ешка ряда, втянув голову в плечи, и от страха не помнила ни одного слова клятвы. Всегда быть изгоем, всегда прятаться от глаз окружающих, никогда не быть в гуще событий – здесь, пожалуй, любой человек мог бы растеряться.
- «Я, вступая в ряды пионеров Союза Советских Социалистических республик, клянусь…», - на-чала подсказывать Иде пионервожатая, любимая всеми Вера Афанасьевна, но девочка стояла как в ту-мане, ничего не соображая. Она ещё больше скукожилась, и ей было уже всё равно: примут её в пионеры или нет…
«Ха-ха-ха!» - раздались смешки вокруг. Ида вошла в ступор. Вера Афанасьевна, видя неприглядное положение своей подопечной, тихонько вывела её из зала и отправила в приют.
 
Такого позора ребёнку переживать ещё не приходилась. У Иды случился нервный срыв. Несколько дней она никуда не показывалась, справляясь со стыдом и глубокой депрессией. В пионеры она так и не вступила… На следующий год, когда снова принимали в пионеры учеников классом ниже, Вера Афанасьевна подошла к Иде:
- Ида, ты же хорошо помнишь клятву, возьми себя в руки и прими участие в торжественной ли-нейке. Сделай ещё попытку, главное – не волнуйся, а я тебе помогу...
- Я боюсь, - ответила Ида, и  больше с ней на эту тему никто никогда не говорил.
 
Позже, измученная моральными страданиями девочка, ни разу не сделала попытки вступить и в комсомол. Ей так хотелось принимать участие во всех интересных событиях класса и школы, но этого она полностью была лишена. Когда Ида стала постарше, то понимала, что кое-что сама могла бы исправить в своём положении, но в ней уже твёрдо укоренился страх, неактивность и вялость. И это стало нормой её жизни… Чуткость никто к ней не проявлял. Валентина Корнеевна вскоре умерла от какой-то болезни, а Вера Афанасьевна после того, как вышла замуж за физрука школы, уехала. Одно только во всей этой ситуации оказалось плюсом для Иды: у неё было достаточно времени, чтобы учить уроки, читать дополнительную литературу, рисовать (кстати, Ида хорошо рисовала, но об этом мало кто знал…), вышивать гладью и крестиком. Самостоятельные занятия помогли ей стать одной из лучших учениц класса, и часто двоечники, те, которые издевались над беззащитной девочкой, просили у неё же списать задачу или проверить сочинение. Она в помощи никому не отказывала, но дивидендов ей это всё равно не приносило. Здесь ещё вредило её неумение приноравливаться к ситуации, желание хоть чуть-чуть извлечь выгоду из лучшего положения и умения повышать планку своей самооценки.
 
Были моменты, когда Ида чувствовала, что к ней невольно проявляли уважение её же враги: на-пример, когда она одной из первых в классе могла решить трудную контрольную по математике, когда её сочинение зачитывали вслух на уроке литературы. Но опять же непроницаемая маска застывшего страха на лице девочки, отпугивали от неё сверстников и взрослых…
А неприятность с происхождением ещё раз подкараулила Иду и Сашу – там, где они совсем этого не ожидали. В те годы немецкий язык был неотъемлемой частью общеобразовательных дисциплин в школах. Когда в шестом классе начали изучать этот предмет, многие школьники встретили такой неприятный факт в штыки. Но куда деваться – всем пришлось смириться с такой неприглядной участью и учить этот ненавистный язык. Многие явные и скрытые протесты, как и следовало ожидать, вылились на несчастную немецкую часть класса – Иду Кох и Сашу Боргарта. Сначала это проявлялось в том, что «фашистский» язык должны учить только эти двое, потом, когда узнали такие слова как «швейн», «шнель», «форвертс» и другие, Иду и Сашу на переменах стали обзывать и дразнить немецкими словами. А позже появились четверостишья с немецким акцентом, унизительного характера, которые как крупные градины, сыпались на головы этих ребят: «Немец-перец-колбаса, жареный сосиська…», «Майне кляйне парасяты вдоль по штрасе бекали…» и всё в таком духе.

Единственный предмет, который игнорировала Ида – это немецкий. Учительница Ирма Богда-новна часто ругала её за неуспеваемость, но тройки ставила, как и другим в классе, чтобы учеников (и так многих переростков) не оставлять на второй год. Одно спасало положение, что Ирма Богдановна отличалась строгостью и её побаивались, за счёт чего успеваемость по этому предмету худо-бедно вытягивала класс из отстающих. Единственная тройка, которая «украшала» Идины табели успеваемости – это по немецкому языку…
***
В двенадцать лет Иду разыскала мама, которая вернулась из лагеря. Мать также нашла двух старших детей – Аню и Якова – и забрала к себе. Ида, конечно, не узнала мать, она даже испугалась, что её мама, которую она так долго ждала, такая некрасивая. Когда мама при первой встрече с Идой попыталась обнять своё дитя, девочка в испуге отшатнулась. Мария Робертовна всё понимала. Больная, измождённая женщина едва передвигалась от слабости, чахлая грудь при вдохе вздымалась с таким хрипом, что пугала Иду. Унылый вид, большие бездумные глаза – тоже. Лагерная жизнь подорвала здоровье и без того слабого организма, и Мария Робертовна, прожив ещё пару лет, умерла. Жили по углам, на работу измученную болезнями женщину никуда не брали ещё и из-за судимости и национальности. Дети находили пропитание сами: и работали, и попрошайничали.

Первым обнаружил мертвую маму Яша. В тот год, когда он вернулся к матери из детдома, это был заморышный подросток, никто бы даже не мог подумать, что ему уже тринадцать с половиной лет. Он почти никогда не разговаривал, вставал рано и сразу уходил на поиски заработка. Подряжался в основном грузчиком на железнодорожной станции или в продуктовых лавках. Те крохи, что зарабатывал, все до копейки отдавал матери. Видимо, мальчику было очень трудно работать, поздними вечерами, когда Яша возвращался домой, он сразу ложился спать, чтобы набраться сил для следующего трудового дня. Иде всегда было очень жаль своего брата. Своей порядочностью, участием он напоминал ей Кольку. Яша тоже лучший кусок всегда старался оставить младшей сестре.
- Аня, Ида, - разбудил он в это печальное утро своих сестёр, - наша мама умерла. Я сейчас позову соседку, нагрейте воды и приготовьте чистое бельё, - не дав девочкам опомниться, как взрослый, распорядился брат.

Аня заплакала, а Ида не могла выдавить из себя даже слезинку. Для Ани мама была ближе, чем для младшей сестрёнки. Когда Марию Робертовну посадили, Ане было уже шесть лет, и она лучше запомнила мать. Аня с Яшей все эти годы жили в детском доме где-то под Бийском. По рассказам Ани, Ида знала, что им тоже довелось хлебнуть лиха не меньше, чем ей. В одном им было легче, чем Иде: все эти годы ребята находились рядом, и как могли, поддерживали друг друга.
Пока Аня с Идой находились возле мёртвой матери, Яша сходил на базар и на те сбережения, что хранились у матери в узелке под подушкой, купил для неё платье. Не хоронить же дорого человека в тех страшных обносках, в которых она вернулась из лагеря. Соседи обмыли покойницу, завернули тело в старую простынь и увезли на телеге на кладбище. Аня с Яшей и Идой сопровождали печальный груз пешком. Первый раз Ида побывала на кладбище. Она с ужасом наблюдала за тем, как маму опустили в неглубокую яму и закидали землёй. Тяжёлыми мыслями помянула Кольку и Катю, представив себе, как и их также закидали землёй. И тут к ней пришли слёзы – безысходные, горькие. Она так отчаянно плакала, что прослезились и те добрые люди, которые помогли детям похоронить мать. Аня с Яшей обняли Иду да так и стояли возле могилы, не в силах оторваться друг от друга…

Тёплый ясный день вдруг затуманился лёгкой тучкой, и неожиданно с неба посыпались частые некрупные дождинки. Плакало небо! Казалось, что эти небесные слёзы вызваны большим горем трёх подростков, проживших свою недолгую жизнь в невзгодах, непосильных для детских организмов условиях.
Кто-нибудь, когда-нибудь остановит этот произвол в этом страшном мире?!
***
После смерти матери Аня с Яшей уехали в Бийск. Больше о судьбе своих родных Ида ничего не знала. Она же снова попала в детдом.
- Немка опять к нам пришла, - орали её враги. Никто не хотел жить с ней в одной комнате, и Иду устроили во флигельке детского приюта. Пусть там и тесно, и по ночам крысы мешают спать, и холодно, но она одна, она никому не помеха. Её радовало одиночество больше, чем если бы она жила со своими сверстниками в одной комнате. В свободное от учёбы и работы время она много читала, и это её увлечение спасало от одиночества и тяжких дум. Благо, при детском доме была неплохая библиотека.
Работать девушка начала в пятнадцать лет, продолжая учебу в вечерней школе. Так и жила во флигеле детского дома, мыла и убирала в приюте, получая за работу гроши. Все эти годы Ида была среди людей изгоем, страдая и мучаясь от такой несправедливости.

Однажды и с ней чуть не случилось то же, что когда-то произошло с Верой Мотовиловой. Трое подростков из детского дома вечером вломились в её каморку. Электричества во флигеле не было, но в свете луны Ида узнала всех троих. Она потребовала, чтобы они убирались.
- Чего ты выламываешься, девочка, штоли? – ёрничали подонки.
Парни, не стесняясь в выражениях, начали стягивать с девушки одежду, заламывать руки, но опыт, приобретённый в детстве в «боях» за хлеб насущный, помог ей спастись от насильников. Она не только кусалась (одному из них крепко прикусила нос…), но и подняла истошный крик, на который прибежал детдомовский сторож Пётр Никанорович и помог ей выдворить молодчиков вон. Ида никому и словом не обмолвилась о произошедшем, хотя Пётр Никанорович советовал ей дать огласку этому делу, чтобы негодяев наказали, ведь они и дальше будут издеваться над слабыми. Но Ида боялась привлечь к себе внимание, лучше жить в тени и меньше быть на виду.

Но за молчание она тоже поплатилась…
- Вот она идет, давай нападай на эту фашистку! - услышала Ида знакомый голос, который она сразу узнала. Это один из тех трех подростков – тот, которому Ида прокусила нос.
В этот морозный вечер Ида, после того как вымыла полы, возвращалась в свой флигелёк. Большая скорбная луна с плачущими глазами, разорвав завесу слипшихся облаков, освещала белую утоптанную тропку своим тихим мерцанием, и девушка в свете луны увидела всех троих. Ида не успела сориентироваться, как один из парней со всего маху стукнул её кулаком в лицо.
- Это тебе за шрам на носу, - злорадно прошипел он.

Искры посыпались из глаз от сильного удара. Болевой шок на мгновение отключил сознание де-вушки. Она упала и уже не могла подняться, захлёбываясь собственной кровью. Град ударов посыпался на безвольное тело. Когда подонкам надоело её пинать, они преспокойно ушли, оставив свою жертву на снегу. Ида ползком пыталась добраться до своего жилья, но сил на это у неё не хватило. Очнулась она на больничной койке. Снова помог девушке спастись Пётр Никанорович, когда услышал подозрительный шум во дворе приюта. Как сказал лечащий врач, Иду спасла зимняя одежда, которая смягчала удары.
- Зря промолчала тогда, - укорил её Пётр Никанорович, - таких негодяев надо наказывать. Я сам возьмусь за них, - пообещал он Иде, когда специально ради этого пришёл проведать её в больницу.
- Не надо, пожалуйста, не делайте этого, - умоляюще запротестовала Ида.
- Ты хочешь, чтобы они надругались над тобой, а чего доброго и прибили? - рассердился добрый человек. - Я не пойму, почему ты так боишься огласки этого дела?
- Пётр Никанорович, вы же знаете, что меня многие не любят из-за национальности. Я лишний раз не хочу попадать в поле зрения кого бы то ни было.
- Неужели ты сама не понимаешь, как это глупо с твоей стороны… - укоризненно покачал голо-вой Пётр Никанорович.
Иде едва удалось уговорить своего покровителя не поднимать шума.

Девушка долго лежала в больнице. Внутри живота всё болело, болела после сотрясения мозга голова, но благодаря молодости организм потихоньку справился с болезнями. В стационаре хоть и несытно, но кормили, у соседок по палате она брала книги, которые просто проглатывала, с таким удовольствием она их читала. Никто её в больнице не знал, и девушка впервые за много лет почувствовала лёгкое отдохновение от всех неприятностей и унижений. Даже физические страдания не казались так болезненны, как моральные. Когда пришла пора выписываться, ей не хотелось уходить. Со многими пациентами Ида сдружилась, а когда уже могла передвигаться, помогала санитаркам ухаживать за больными. Её за это уважали и иногда делились передачами. Впервые в жизни Ида отведала домашних пирожков с картошкой и капустой, съела несколько шоколадных конфет и даже узнала вкус мандарина, парой долек которого с ней поделилась её соседка по палате. Это было верхом чревоугодия.
- Приходи после школы к нам работать, - пригласил девушку её лечащий врач. - Ты хорошо ла-дишь с людьми, участливая, приветливая и старательная.
Первый раз в жизни Ида услышала в свой адрес лестные слова. Она вдруг разрыдалась, а врач не мог взять в толк, что же случилось. Он, как мог, успокаивал свою бывшую пациентку.

Жизнь, разобранная на миллионы невидимых глазу деталей, выхватывает из них одну маленькую детальку, такую ласковую, что для огрубевшей в схватке за жизнь души, она засветились безудержной радостью, и слёзы благодарности хоть на минуту растопили холодный ком в этой измученной душе.
***
Какие только планы не вынашивала девочка, мечтая изменить имя и национальность, уехать из поселка туда, где её никто не знает. После окончания школы на накопленные деньги от мытья полов Ида уехала в райцентр. Она поступила на библиотечные курсы, вечером училась, днём работала убор-щицей в райкоопе. Когда подошло время получить паспорт, Иде удалось изменить своё имя и отчество с Иды Бертгольдовны на Лидию Петровну, и изменить национальность. Как она это сделала – не знает никто, а тайну эту она никогда никому не открывала. Фамилия, к её радости, вполне вписывалась и в другие национальности, так что не было смысла её менять.
 
 На новом месте жительства девушка уже начала жить с новым именем. Когда Лида устраивалась на работу, она с удовольствием и потайной гордостью вручила свой паспорт заведующей отделом кадров. Первый раз за много лет Лида почувствовала ликование, душевное спокойствие и удовлетворение от того, что может смело показывать свой главный жизненный документ всем, кому это потребуется. Что не побоялась отбросить своё прошлое прочь, как картофельную шелуху в помойное ведро. Что оставила за чертой, очерченной тёмно-серой краской, все неприглядные стороны своей, такой короткой, но насыщенной, полной боли и тревог жизни. Она лучше умрет, чем вновь по каким-то обстоятельствам ей доведется приблизиться к этой ненавистной черте. Отныне воображаемая в сознании полоса разделила её жизнь на две части: «до» и «после»…

Лида училась жить по-новому, без оглядки, с высоко поднятой головой. Какое это приятное чувство – ощущать себя человеком!
***
Жила Лида у одинокой старушки на квартире, и та за то, что девушка ухаживала за ней, денег за проживание не брала. Они очень подружились, и для Лиды бабушка Нина стала родной, как мать. Баба Нина научила Лиду шить на своем старом «Зингере». Девушка оказалась хорошей ученицей, и потом даже зарабатывала себе и своей хозяйке, с которой всегда делилась, шитьем. Молодой швее так понравилась эта творческая работа, что со временем Лида сделалась самой модной портнихой в поселке. Жить материально стало легче.

Лида даже позволила себе кое-какие наряды, купила первое в своей жизни зимнее габардиновое пальто с меховым воротничком, с модными рукавами-фонариками и фетровые белые валенки. Когда она первый раз надела пальто с белой вязаной шалью и аккуратные валеночки, она сама себя не узнала в зеркале. На нее из-под густых бровей смотрели большие сияющие глаза, румянец подчеркивал белизну кожи, покрой приталенного пальто – стройную фигуру. Лида даже никогда раньше не задумывалась о своей девичьей привлекательности.
- Осподи! Кака ж ты красатуля, - всплеснула руками баба Нина, когда увидела свою квартирантку в этом наряде, - пора и жениха под стать найтить, не то заневестишься. У меня вже есть на примете маладой чаловек, - кокетливо заметила старушка. - Хароший парьинь, недавно закончил курсы бугалтеров, работат в райпотребсоюзе бугалтером.
У бабы Нины украинский акцент мешался с вятским говором.
- Я не хочу вот так знакомиться с парнями, - ответила Лида. - Даст бог, я сама познакомлюсь, а нет, значит, так тому и быть.
- Шо ж ты тако говоришь? – с ударением на второе «о» в слове «говоришь», запротестовала ста-рушка. - Где вжеж ты познакомишьси, ежели нигде не буваешь, даже в кино нэ ходишь, - резонно заметила баба Нина. - И што тут плахово, коль с кем и познакомют…

Лида сдерживала благородный порыв своей бабы Нины и старалась на эту тему с ней не говорить. Но бабуля оказалась настырной…
- Проходьте, пожалста, - услышала Лида шепелявое приглашение бабы Нины, - чуствуйте сибя як дома. Счас чайку организюю - ласково пела старушка.
«С кем это так зазывающее воркует бабушка?» – подумала Лида. Она как раз пришла с работы и после ужина хотела позаниматься: сдавала экзамены и через полмесяца должна была получить удосто-верение об окончании библиотечных курсов. Девушка заметила, что баба Нина вела себя несколько загадочно, но ни о чем таком не подумала.
- Лидусь, надень-ка свое новое платья, да выйдь на кухню, - интригующе пригласила баба Нина свою «постоялку», как она её называла.
- Баба Нина, что это вы там затеяли, - подозрительно поинтересовалась Лида.
- Жениха привела, не привяредничай, а выйдь и познакомься, як положено, – шепотом сообщила бабуля. - Што уж типерь, не выгонять ведь чаловека… Чайку попьем, поговорим о том о сём.
- Вот и попейте без меня, - ответила такая же, как хозяйка, настырная квартирантка.
Лида так и не вышла к жениху, чем огорчила бабу Нину. Потом, правда, девушка заглаживала свою вину перед старушкой, как могла. Купила ей «Золотой ключик», кирпичного чая и подлизывалась от всей души. Баба Нина, конечно же, простила свою любимую Лидусю.
***
Иван увидел Лиду в магазине, куда забежал за пачкой папирос. Она покупала соль и спички. Спокойная грация, большие глаза, мягкая улыбка, с которой она обратилась к продавщице – всё это он сразу разглядел в этой милой девушке. Молодой человек спешил на свадьбу к другу, но девушка на-столько понравилась ему, что он не посчитался со временем. Робкий по натуре, едва справившись со стеснительностью, он все-таки подошел к незнакомке.
- Девушка, пойдемте со мной на свадьбу к другу, - неожиданно для самого себя выпалил Иван.
И Лида вдруг так страшно захотела пойти с этим парнем «в люди», ведь она никогда не бывала на свадьбах, только издалека наблюдала за торжественной процессией, когда молодые и гости нарядной толпой шли из сельсовета, где располагался загс, чтобы продолжить праздник за обильным столом. Она даже никогда не знала, какие блюда готовятся в этих случаях, никогда не слышала тостов, не танцевала и не веселилась.
- Пойдемте! - радостно и весело ответила Лида, и сама удивилась своей смелости. Впервые за много лет девушка улыбнулась от всей души, испытав счастье. Никто здесь не знает как ее зовут, никто не знает какой она национальности, можно позволить себе быть чуточку счастливой и самоуверенной. Да и парень ей понравился. Темноволосый, с густыми темными бровями и горячим взглядом темно-карих глаз, он не мог не вызывать интереса у девушек.
- Я только сбегаю домой, переоденусь.

По дороге молодые люди познакомились. Иван сказал – откуда и зачем приехал.
- Какая вы красивая, - улыбнулся Иван, когда Лида с сияющими глазами вышла к нему в новом крепдешиновом платье, которое она сшила, как только научилась управляться со швейной машинкой, первый наряд в её жизни. Вишнёвая в коричневый цветочек ткань как нельзя лучше подчёркивала белизну её кожи. На ногах красовались белые носочки и новые туфельки. Девушка корзинкой уложила густые русые косы, слегка нарумянила щеки свёклой. Она действительно была очень привлекательной – тоненькой, высокой, с большими серыми в крапинку глазами. Но парни никогда на неё не заглядывались, может быть, потому, что отпечаток суровой жизни портил выражение её красивого лица. На свадьбе она к своему удивлению заметила восхищенные взгляды юношей: оказывается, она может нравиться окружающим и даже быть в центре внимания.
Но её уже их ухаживания совсем не интересовали...

Иван ревновал свою девушку, когда её приглашали на танец, и гордился, что у него самая красивая подруга на этом празднике. Он пригласил Лиду на танец и легонько прижал к себе, девушка испытала неизведанные раньше чувства...
- Лида, вы мне очень, очень нравитесь! - страшно смущаясь, прошептал юноша.
Её закостенелый мир рухнул в одночасье.
Девушка решила для себя так: сколько будет счастливой, столько и будет!..
После свадьбы молодой человек пошел провожать её, и неожиданно для себя Лида пригласила его в гости. Она знала, что на следующий день Иван уедет домой, в Казахстан, и вдруг испугалась, что больше не увидит этого симпатичного парня. Было поздно, хозяйка дома уже спала. Лида с Иваном тихонько сидели на кухне, пили чай и вполголоса рассказывали друг другу о своей жизни. Лида вкратце поведала о своих мытарствах в приюте, но ни словом не обмолвилась о национальности. Эта тема отныне стала для неё табу.
- Лида, можно я буду писать тебе письма? -  перешел Иван на «ты», - я не хочу терять тебя!
И вдруг Лида, сама себе удивляясь, взяла парня за руку и повела в свою небольшую спаленку. Иван не был ей чужим: родной и такой желанный…
- Может, мы спешим, - робко запротестовал молодой человек, когда Лида обняла его для поцелуя.
- Нет, ты мой, и я хочу этого! - еще раз удивляясь своей храбрости, прошептала Лида.

Лида, никогда не знавшая мужской ласки, вдруг почувствовала, что если она сейчас откажется от близости с желанным для нее мужчиной, то произойдет что-то непоправимое. Он настолько потряс её своим вниманием и робкой лаской, что все её существо всей своей женской сутью и страстью потянулось к нему, и противиться этому чувству она просто не могла. Не ею были придуманы высокие отношения между мужчиной и женщиной…
Девушка, нисколько не стесняясь, сняла с себя одежду и предстала перед любимом в лунном свете ночи тоненькой и изящной, как тростинка. Белизна её молодого тела отсвечивала в сумраке комнаты, свет исходил как от прекрасной, величественной фарфоровой статуи, легкой аурой окутывая её стан. Девушка трепетно обняла парня, крепко прижалась к нему, так, что он зашёлся от чувств, тоже прежде им неизведанных. Ивану показалось, что он теряет сознание от переполнявших его сладостных мгновений.

Всё, что произошло с ними в следующий миг, казалось вечностью, казалось, что их тела настолько слились воедино, что они превратились в одно целое. Вихрь любви, счастья, наслаждения и радости унес их ввысь, в звездное небо. Вспышки ярких молний разноцветными всполохами туманили головы, истома окутывала тела нежным чувственным облаком. Только луна, единственная свидетельница их любви, с любопытством заглядывала в окно, наполняя комнату синими бликами и давая влюблённым возможность любоваться друг другом. Сколько нежных слов в ночи слышала за свою долгую жизнь эта огромная звезда, сколько первых поцелуев и страстно сплетённых в любовной истоме тел видело любопытное светило, скольким влюблённым помогала, освещая дорожки в укромные места.
- Господи, никогда не знала, что любить мужчину это так прекрасно, так сладко, - шептала Лида, вновь и вновь растворяясь в ласках любимого. - А я еще когда-то и жить-то не хотела, мечтала умереть. Как хорошо, что этого не случилось! Какое счастье, что я тебя встретила.

Лида вдруг с ужасом подумала: а что если бы в доме не кончились соль и спички, она в этот день не пошла бы в магазин. Лида изумлялась – как всё-таки часто жизнь зависит от тонких и случайных хитросплетений судьбы. Видимо, она, судьба, подобрела к своей подопечной, а, может быть, потому, что живое существо вдруг начало отчаянно биться за своё благополучное существование и даже – счастье. Что такое счастье и как оно выглядит в натуральную величину Лида до сегодняшнего дня не знала, но именно сегодня она вдруг отчётливо поняла, что, если оно, даже нечаянно, залетело в её окно, его надо ловить и им можно управлять. С этого дня свою личную жизнь она возьмёт в руки и будет держать крепко...

В эту ночь влюбленные не сомкнули глаз. Признания в любви перемежались с восторгом и упоительными восклицаниями, истомив тела молодых людей и удивляя их новизной чувств и любовных переживаний.
Утром, когда Лида пошла провожать Ивана на вокзал, он спросил:
- Лида, ночью ты сказала, что не хотела жить? Почему? Неужели жизнь в приюте была такой тя-желой?
- Знаешь, Иван, никогда не спрашивай меня об этом. Никогда, я тебя прошу. То, что посчитаю нужным, я тебе сама расскажу, а то, чем я не могу поделиться ни с кем на свете, я даже тебе не скажу. Пусть этот вопрос тебя не мучает. Сейчас все хорошо, я верю, что мы с тобой проживем хорошую, долгую жизнь. А это главное, и, значит, всё в порядке.
Для Ивана на многие годы так и остались загадкой эти Лидины слова.
***
- Что задумалась, красавица? - улыбнулся Лиде директор, когда «уазик» остановился возле дома Ивана. Его вопрос вывел её из задумчивости. - Какое у тебя образование? - поинтересовался Макар Васильевич.
- Средняя школа и годичные библиотечные курсы, - ответила Лида.
- Отлично, будешь работать библиотекарем в клубе. Я давно хотел открыть библиотеку в совхозе, и вот сейчас мы с тобой это осуществим, - сказал Макар Васильевич и попрощался с молодыми, пожелав им счастья.

Жить молодым первое время пришлось с родителями Ивана. Мать его была женщиной властной, самолюбивой, жесткой. Невестка ей почему-то не пришлась по душе, хотя Лида изо всех сил старалась ей угодить. В доме наводила такой порядок, какого там раньше не было. Ухаживала за живностью, варила обеды, но свекровь всегда была чем-то недовольна и не стеснялась выказывать невестке свое к ней отношение. Лида чувствовала себя неуютно, но её поддерживал Иван. Она часто думала про себя: а что, если бы свекровь узнала, кто я по национальности, она ни за что не дала бы нам жить вместе.
- Терпи, девка, - сказал Лиде как-то свёкор, Семён Фёдорович, - я всю жизнь терплю её скверный характер. Не выгонять же бабу из дома за это, - неуклюже пошутил он.
- Ничего, папа, не такое терпела, - полушутя ответила Лида.
- А ты б когда и рассказала, кто такая, какого рода-племени? Есть ли родители, братья, сёстры? А то ж ничего о тебе не знаем.
Лида побледнела. Почему свёкор об этом спрашивает? Простое любопытство или о чём-то дога-дывается.
- Да о чём рассказывать, - как можно беззаботнее ответила сноха, - сирота я, и этим всё сказано. Выросла в детском доме, а там, сами знаете, не сахар…
На взгляд Лиды, этих слов оказалось достаточно, чтобы удовлетворить любопытство свёкра, больше никогда он на эту тему разговора не заводил.
С Семёном Фёдоровичем у Лиды с самого начала установились хорошие отношения. Это был талантливый человек, многое в доме он сделал своими руками.
 
Прекрасный печник, столяр, плотник – он пользовался в деревне большим уважением среди сельчан, часто помогая людям, особенно, в кладке печей. Эта работа всегда требует большого умения, и далеко не каждый может с ней справиться. Лида иногда любовалась спорой работой мастера в его «мастерской», расположенной в дровянике. Она с интересом рассматривала точильный станок, пилораму, большую ручную дрель и все остальные инструменты, постепенно накопившиеся у делового человека. И это её любопытство к его работе нравилось Семёну Фёдоровичу. Он считал, что сыну с женой очень повезло: и характер хороший, и работящая, и непривередливая, да ещё – красивая. Таких красивых женщин в деревне, почитай, и нет.

Когда под одной крышей двум семьям стало невмоготу, молодые взялись за строительство своего дома. В совхозе тогда шли навстречу всем, кто желал построить свой дом, давали ссуды, и поэтому проблем здесь не возникло. Земли вокруг было вдоволь, под огороды людям отводили большие участки. Построили сарай, завели своё хозяйство. Семён Фёдорович сложил в доме добротную русскую печь, своими руками смастерил молодым буфет, стол, комод и торжественно подарил на новоселье. В те годы мебели в магазинах не было, и эти подарки оказались очень кстати. Идеальный порядок в доме, в ограде всегда удивлял односельчан: когда же Лида все успевает: и на работе, и дома с тремя малолетними детишками. Иван целыми днями в поле, его главная задача в семье состояла в том, чтобы добывать корм для скота и в редкие свободные от работы часы он старался как можно больше помогать Лиде управляться с большим хозяйством. В доме был достаток и покой.

Макар Васильевич сдержал слово и открыл в селе библиотеку, где Лида работала библиотекарем. На работе она тоже старалась сделать всё, чтобы её рабочее место было уютным, чтобы библиотеку охотно посещали читатели, постоянно заказывала новые книги, устраивала с детьми литературные чтения и диспуты. Здесь сказалась учеба на годичных курсах библиотекарей. Также следила за новинками литературы. В те годы люди узнавали о новых изданиях в основном через роман-газеты. Эти журналы были своего рода «сигнальными» экземплярами и пользовались большим спросом. Лида тщательно следила за тем, чтобы вновь вышедшие роман-газеты обязательно поступали в её библиотеку.

И ещё Лидия Петровна кормила в своей библиотеке детей из больших и бедных семей. Большое хозяйство помогало ей в этом: молоко, сливочное масло, картошку, домашние хлеб и ливерную колбасу она приносила с собой на работу и устраивала детям обеды. Кроме этого, она перелицовывала старые костюмы мужа или свои платья и шила из них детские курточки, брюки, юбки и раздавала в другие семьи. Так что библиотека славилась ещё и добротой хозяйки.
Со временем библиотека в Малиновке стала одной из лучших в районе и даже в области. О ней и работе библиотекаря писали в районной газете, однажды к 7 ноября поместили и Лидину фотографию. В этот же год в областной газете в большой статье о совхозных делах в Малиновке упоминалось и имя Лидии Молчановой.
 
Одно только омрачало жизнь Лидии Петровны – её страшная тайна. Она иногда была свидетелем того, как люди нелицеприятно отзываются о местных немцах, называя их между собой фашистами и всё в таком духе. Хотя никто из тех, кто дурно говорил о земляках, не мог ничего плохого сказать о них как о тружениках, отзывчивых и участливых людях. Прочно укоренилось в народе пережитое в войну… При Лидии Петровне говорили не стесняясь, и её это коробило. Никто ведь в деревне не ведал, какого она роду-племени...
«Правильно я поступила, - лишний раз радовалась после таких разговоров Лида. - Хоть детей уберегла от позора и гонений».
Тайна её грызла изнутри, покоя не было никогда…
***
Однажды семью Молчановых пригласили на день рождение соседи Миллеры – немцы. Благосос-тояние людей в последние годы улучшилось, появилась возможность праздновать не только свадьбы, но и другие события. Разговор состоялся с Лидией Петровной. Андрей Миллер сказал ей, что они уже несколько лет живут бок о бок и всегда с большим уважением относятся друг к другу. Лида побледнела и ответила, что передаст мужу их приглашение, а сама, ссылаясь на занятость, поспешила уйти. Андрей чуточку удивился той реакции, которую увидел в соседке. «Наверное, она не хочет с нами знаться», - решил он.
Лида ничего Ивану не сказала, переживая в душе и не желая обижать хороших людей. Но Иван узнал о приглашении от жены Андрея и удивленно спросил Лиду почему она ему не передала о дне рождения у Миллеров.
- Знаешь, - начала увёртываться от разговора Лида, - надо купить подарок, а у Гали на зиму нет валенок, у Володи шапки. А с деньгами, сам знаешь, туго…
- Ты ведь никогда не мелочилась, - удивился муж. - Сколько там понадобится на подарок, а соседей обижать не гоже. Собирайся в воскресенье, и пойдём, как люди…

Аргументов в свою пользу у Лиды больше не было, и ей пришлось скрепить сердце и пойти с мужем на именины к Миллерам. В доме у соседей Лиде очень понравилось. Идеальная чистота, покой, достаток – всё указывало на то, что здесь живут трудолюбивые, неравнодушные люди. Мебель была мастерски сделана своими руками. Накрахмаленные занавески, кружевные накидки на подушках, под-синенные синькой, красиво дополняли убранство комнат. Любая вещь в доме была продумана и хоть чем-то выделена – своим, особым, неповторимым – или узором или яркой вышивкой. Например, буфет весь инкрустирован резной отделкой, а на большом диване красовались вышивки – блестящими нитками-мулине. Резные полочки для посуды и этажерки для книг гармонично вписывались в интерьер дома. Перед тем, как зайти в дом, Лида обратила внимание на порядок во дворе, на аккуратные, как игрушечные, сарай и летнюю кухню. Как будто это были макеты, а не настоящие постройки. Огород тоже поражал своей ухоженностью и ровными грядками.

Лида впервые отведала немецких «штруделей», а потом попросила соседку Аню рассказать, как она их готовит. Маленькие свиные колбаски источали такой аромат, что гости едва дождались пригла-шения за стол. Так же по достоинству были оценены гостями немецкие вареники с творогом, смешан-ным с луком, чесноком и укропом и ещё – немецкий пирог – «кухе». Лида даже не знала о некоторых блюдах и взяла себе на вооружение. Продолжился праздник песнями и плясками. Брат Андрея Давид лихо играл на гармошке, а Андрей – на мандолине, запевая русские и украинские песни, которые с удовольствием подхватили все домочадцы. Гости даже пустились в пляс. Праздник удался на славу. Доброжелательность, радушие хозяев пришлись всем по душе. И неважно, что в этом доме веселились люди разных национальностей, об этом даже никто и не думал…

После этого события Лида стала интересоваться жизнью немцев. У неё появился интерес к своим землякам: она ведь никогда не знала, как живёт этот народ, чем полнится его жизнь. Не знала обычаев, культуры – ничего. С этого дня Лида стала иногда заходить к соседке Ане. Порою ей доводилось слышать немецкую речь, когда бабушка Луиза разговаривала со снохой или детьми. Это волновало Лиду, вызывало любопытство и желание научиться говорить по-немецки. От этой неспешной речи веяло уютом и домовитостью. Лида даже не предполагала, что обиходный немецкий язык звучит так притягательно, и вовсе не так неприятен и резок, как она считала, когда слышала его в школе на уроке немецкого или в кино, когда лающий говор фашистов казался отвратительным и даже комичным.

Где-то в глубине души Лиде всегда хотелось, чтобы немцы не позорили свою нацию ничем нелицеприятным, как это иногда случалось в их совхозе с людьми разных национальностей. Например: воровством, пьянством, сквернословием. Она всегда радовалась, когда немецкие люди проявляли себя с хорошей стороны…
Но инстинкт самосохранения не давал ей хоть как-то приобщаться к жизни этого народа…
***
Лида поддерживала отношения с бабой Ниной, писали друг другу письма. Однажды даже съездила к ней в гости. Когда баба Нина пожаловалась на своё здоровье, Лида, с позволения Ивана, забрала старушку к себе. Её старый домик продали, и с небольшим узелком Нина Пантелеевна Мысарь приехала в Казахстан. Она сразу стала в доме родной, дети полюбили её. Бабушка вязала им варежки и носки, старалась выполнять посильную работу. Хорошие отношения в семье не испортило присутствие в сущности чужого человека.
- Харашо живёшь, - как-то сказала Лиде баба Нина. - Муж золото, дятишки умнаи, красиваи. Визде парядок. Маладец!
Лиде было приятно слышать такие слова от дорогого человека. Она прижала к себе сиротскую голову бабы Нины, с гладко причесанными волосами, заколотыми на затылке в пучок, вдыхала лёгкий луковый запах её платья и радовалась так, будто обнимала мать.
- Живите долго-долго, моя дорогая, - только и сказала Лида, проталкивая сквозь горло слова, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться...

Но слёз не сдержала баба Нина. Они залили её коричневые морщины и катились-катились круп-ными градинами. Тут и Лида не стала сдерживать слёз, и женщины всласть наплакались. Наверное, в человеческих отношениях это так необходимо – лечит душу. Есть ведь свои законы у нежного душевного движения и они должны прорываться пусть хоть и сладкими слезами.

Но приезд Нины Пантелеевны не понравился свекрови.
- Она ж тебе чужая, а ты её притащила. Зачем! Что ты с ней будешь делать, когда она совсем со-старится, - шумела Теофилия Стефановна.
- Мама, она ведь нам не мешает, наоборот, когда-никогда чем и поможет по хозяйству. Пока я на работе, она следит за домом. Да и не чужая она мне, - отбивалась от нападок свекрови Лида. Но все эти отговорки не помогали, Теофилия Стефановна перестала переступать порог дома своего сына…

А чуть позже Лида лишний раз порадовалась, что привезла бабу Нину к себе. Однажды Макар Васильевич вызвал Лиду в контору.
- Лидия Петровна, в райцентре открываются восьмимесячные курсы бухгалтеров. Нам не хватает таких кадров. Вы молоды, в работе аккуратны, предлагаю выучиться на бухгалтера за счёт совхозных средств. И работа престижная, и зарплата будет побольше. Подумайте.
- Поговорю с Иваном, если разрешит, конечно, буду учиться, - довольная таким лестным предложением ответила Лида.
Вечером Иван сразу дал жене согласие на учёбу. Молодая женщина тоже была рада такой воз-можности, ей всегда нравились цифры, и вот как будто сам Господь сделал ей такой подарок. Лида больше полугода прожила в районном центре, изредка навещая родных. В эти месяцы хозяйкой дома была баба Нина, дети ей во всем помогали, Иван – тоже. Лида не переживала за семью, знала, что в доме все будет хорошо. «Как кстати баба Нина переехала к нам», - не раз порадовалась Лида.

Нина Пантелеевна тоже радовалась, что у неё теперь есть семья, заботы. Она прожила свою не-лёгкую жизнь бобылкой. Собиралась замуж, но «сгубила милово лихоманка», как говорила сама баба Нина. Парень из бедной семьи, решил перед свадьбой заработать денег. Подался в батраки к богатому купцу в город, но заразился тифом и умер. В те послереволюционные годы от этой болезни полегло много люда. Постепенно её родные тоже вслед за любимым ушли из жизни: бедность, голод, войны. Так Нина Пантелеевна и осталась одна…
***
Лида успешно закончила курсы и до самой пенсии проработала в совхозной конторе бухгалтером. Её работоспособность ценили и неоднократно отмечали грамотами и благодарностями. Позже её назначили главным бухгалтером совхоза, но потом, когда появились дипломированные специалисты с высшим образованием, её снова перевели на должность бухгалтера. Лидия Петровна на это не обижалась, она понимала, что система бухгалтерского учёта меняется в связи с новыми технологиями, бухгалтерия вообще стала претерпевать большие изменения. Постоянно повышать знания невозможно, да и негде. Курсы повышения квалификации бухгалтеров проводились иногда в городе, но ездить туда – себе дороже. Да и возраст уже начинал сказываться, выкидывая свои «экивоки». Голодное и холодное детство, тяжелые нервные нагрузки – всё это не прошло для организма даром. Лидия Петровна всё чаще и чаще хворала, но крепилась, как могла.

После смерти отца Иван забрал к себе мать. Свекровь так и не изменила своего скверного харак-тера, и жизнь Лиды превратилась в ад. Это продолжалось почти пять лет, до самой  смерти Теофилии Стефановны. Особенно свекровь раздражалась от вида Нины Пантелеевны. Она просто изводила ста-рушку своими нападками и скандалами.
- Могла б я уихать обратно, - плакала иногда баба Нина, - я б пишком пишла, тилько бы не ви-деть Тефу.
- Ну, о чём ты говоришь, - утешала свою любимую бабу Нину Лида. - Старайся меньше обращать на неё внимания.
- Тоби харашо, - оправдывалась бабуля, - уйдешь утром на работу, и не мазолит она тибе гла-зыньки. И робяты – у школе. А я цельный день на ниё должна любоваться. Охота, думашь, больно!

Были дни, когда и Лида рада была бы уйти с детьми куда глаза глядят, но жалела мужа. Иван очень страдал от двойственного положения в семье, ведь какая бы ни была его мать, он любил её. И жену любил тоже. Лидия Петровна как раз вступила в ту загадочную дамскую фазу, когда женское естество расцветает невероятной красотой, когда мягкость и прелесть взгляда, движения, улыбки притягивает взоры окружающих. Иван с какой-то удвоенной радостью принимал этот дар природы и благодарил судьбу за такое дорогое подношение в жизни.

Лида часто думала о поведении свекрови: почему человек с большим жизненным опытом, мать, не желает счастья своему сыну. Она ведь видела, что Иван любит супругу и счастлив, что Лида хорошая жена и хозяйка, прекрасная мать своим детям. Ну что ещё нужно для нормальной жизни? Просто мать Ивана никогда не пыталась обо всём этом поразмыслить и сделать правильные выводы, руководствуясь только эмоциями и не пытаясь найти в душе тёплое местечко, в котором можно было бы растопить этот никому ненужный кусок льда в своей непримиримой натуре. Она даже не отдавала себе отчёта, что издевается не только над невесткой, но и над всей семьёй, заставляя страдать и мучиться сына и уже повзрослевших детей.

Лида все эти годы страшно боялась, что свекровь, не дай Бог, когда-нибудь узнает о её нацио-нальности, и тщательнейшим образом прятала от неё свою метрику...
***
Сначала умерла Теофилия Стефановна. Как бы баба Нина к ней ни относилась, она в последний год ухаживала за больной. Но Тефа (так называла её баба Нина) не хотела этого. Она требовала, чтобы за ней ухаживала Лида. Все удивлялись, как старуха изменилась по отношению к своей снохе. Если, например, она могла выбить из рук бабы Нины стакан с молоком или стукнуть её, когда та меняла по-стель, или подносила «утку», то с Лидой она себе таких вольностей не позволяла. Конечно, было бы у Лиды больше времени, она сама бы ухаживала за свекровью, но ведь она целый день на работе. Прибежит в обед, поможет по хозяйству, накормит свекровь и снова бежит на работу. Так и бегала почти год, покуда жизнь теплилась в ослабшем теле свекрови.
- Ой! Божынька, Прясвятая Царица Небесная, - ойкнула баба Нина, да так и осела перед кроватью Тефы. Она с укором посмотрела в глаза больной, - Штож ты делашь, бесовесная?! - тут что-то надломилось в осторожном сердце бабы Нины, и она первый раз за несколько лет посмела посрамить Теофилию Стефановну.
А та смеялась каркающим смехом: дескать, получила, наконец-то, ты у меня, нахалка такая…

Больная стукнула алюминиевой чашкой свою сиделку по голове, когда та протирала возле кровати пол. В этот удар Тефа вложила всю свою злость к человеку, который никогда ничего плохого ей не сделал. Слабенькая, слабенькая, а удар был сногсшибательный. Баба Нина на четвереньках отползла от ложа своего врага, да так и осталась лежать на полу. Большая шишка вздулась на голове, выступая из-под платка круглым мячом, глаза опухли, лицо почернело. Когда  её обнаружили дети и, наконец, уложили в постель, она сильно перемерзла, хоть и лежала на половике. Как бы ни топили дом, зимой пол всегда оставался холодным.

- Мама, бабе Нине плохо, - прибежал в контору к матери сын Володя, - кажется, её стукнула наша бабушка.
- Чем таким она могла её стукнуть, что бабе Нине стало так плохо? - не поняла Лида. - Ведь ба-бушка сама-то встать не может! Беги в амбулаторию за фельдшером, а я – домой, - наказала она Володе.
Когда Лида прибежала домой, дочери Галя и Наташа сидели возле бабы Нины и ревели, не зная, чем помочь старушке. 
- Почему у нас бабушка такая злая? - спросила вдруг Лиду младшая Наташа.
- Знаешь, Наташа, люди разные. Есть и злые, и жадные, и жестокие. Ты же уже не маленькая и всё это понимаешь. Жаль, что наша бабушка так и не поняла, что в жизни всегда можно совладать со своими плохими качествами характера. Она ни разу не попыталась хоть как-то обуздать свой скверный нрав...
Лида в душе не раз порадовалась тому, что её дети не похожи на свою родную бабушку. Отзывчивость, чувство справедливости и щедрость души они, слава Богу, унаследовали от матери и отца. Лида, после того, что пережила сама, старалась поддерживать в детях эти качества характера, воспитывать их на своём примере, так – как она жила со своим мужем – в любви, уважении и взаимной помощи. Для Лиды всегда это всё было очень важным. Она боялась, что и в её детях могут проснуться такие качества, как непорядочность, равнодушие и, не дай бог, злоба. Она заботилась о воспитании нравственности в своих детях так же, как и об их учёбе.
 
У бабы Нины подскочила температура, через пару дней участковый врач поставил диагноз: вос-паление легких и сотрясение мозга. Немолодому уже организму справиться с такими заболеваниями было очень сложно. Бабе Нине становилось всё хуже. Но в отличие от Тефы, она старалась как можно меньше обременять родных своими недугами.
- Баба Нина, может быть ты что-то вкусненькое хочешь, я приготовлю, - переживала Лида, когда старушка отказывалась есть.
- Ничаго не надо, не беспокоись, моя роднюсенька. Унутренность вся болыть, кушать не можу, а так ничаво, - успокаивала бабушка свою Лидусю.
Две лежачие больные в доме – это нелегко. Лида взяла отпуск без содержания и ухаживала за бабушками, сама делала бабе Нине уколы пенициллина, но ей уже мало что помогало.

До самой смерти Теофилия Стефановна ни с кем не разговаривала. Вернее, родные не слишком-то хотели с ней общаться, не могли простить ей злодейство против бабы Нины. Свекровь Лиды молчала и безотрывно смотрела на кактус, стоявший на окне, и, наверное, вспоминала свою жизнь, такую же колючую со своими буграми и шишками. Чувствуя приближение смертного часа, свекровь как-то подозвала к себе сноху:
- Помру я скоро, - сверля своими подслеповатыми зрачками глаза Лиды, прошамкала старуха. - Хочу сказать, что недовольна выбором сына, дурак он. Красивый, видный, любую мог бы себе найти. А то вот привёл в дом безродную, сироту казанскую, нищенку. Сама пришла, да ещё хвост с собой притащила, - намекнула она о бабе Нине. – Ну, уж коль сроднились и живёте столько лет, то что уж, живите, - примирительно дала своё согласие на дальнейшую совместную жизнь своего сына с Лидой Теофилия Стефановна.
 
- Ну почему вы такая? - не выдержала вдруг Лида. - Какую принцессу вы хотели бы видеть рядом с вашим сыном? Чем я-то вам не угодила? Ведь никогда на шее вашего сына не сидела, работала, причём неплохо зарабатывала. Дети вон какие выросли… Как я устала от ваших бесконечных нападок… - она сжала виски, пытаясь унять грохочущие звуки, будто от колёс быстро несущегося поезда.
Теофилия хотела ответить, но клокочущий кашель не дал ей сказать и слова. Больше Лида стара-лась с ней не разговаривать. Когда свекровь похоронили, поминки, правда, справили по всем прави-лам. Не прошло и сорока дней после смерти своего врага, умерла и баба Нина. В день смерти баба Нина сказала Лиде, что сегодня умрёт, видела сон: отца и мать, которых она совершенно не помнила в лицо, но твёрдо знала, что это они пришли за ней. Бледного всколоченного мужчину в странном одеянии и измученную женщину, которая крепко поддерживала больного мужа под руку. Они сказали своей доченьке Нине, чтобы она не переживала, что ей там с ними будет спокойно и хорошо, и Нина очень обрадовалась их зову, тому, что они скучали по ней. Нину Пантелеевну у гроба искренне оплакивали все родные, соседи тоже переживали смерть душевного, отзывчивого человека. Для Лиды эта потеря была очень тяжела. Первый человек в её жизни, если не считать в детстве защитника Кольки, кому Лида уже осознанно доверилась душой и сердцем.
- Спасибо, тибе, Лидуся, за ласковость и заботу, - прошелестела как-то одними губами баба Нина. – Ты бы рассказала мине, што тибя изнутре гложит? Чуйствуя я уже давненько, што-то тибя мучит, червь грызёть.

И вдруг Лида, удивляясь интуиции и деликатности этой мудрой бабушки, вопреки всем своим строгим мерам по сохранению страшной тайны, рассказала бабе Нине всё без утайки. Ей даже стало как-то легче после этого разговора. Наплакались обе от души.
- Да штож ты, глупая яка, портила сибе жизть?! - пожурила её баба Нина. - Хучь бы мне-т рассказала кода, легше б душеньке сталось. Я б чай никому об ентом не сказывала бы. А як вжеж пензию будэшь оформльять? - забеспокоилась добрая душа.
- Вот это-то и меня всё чаще мучает, - созналась Лидия.
- А ты ни боись. Узнай, какие спрафки нужны и сделай всё как надыть. А што люди, ну посудачут малость, да ну и што?! – настойчиво советовала баба Нина.
Через несколько дней после этого разговора баба Нина ушла в мир иной. Она лежала в гробу с таким озабоченным видом на мертвом лице, будто продолжала размышлять над своей тяжкой думкой. Одной Лиде была известна эта дума. Баба Нина в эти дни несколько раз шепотом повторяла своей Ли-дусе, чтобы она одумалась и раскрыла, наконец, карты хотя бы перед мужем, ведь ей ещё жить и жить. «Як вжеж без пензии, всяко может в жизни проивзойти!»- без конца шепелявила старушка…
***
Прошли годы, подошло время оформлять пенсию, чего Лидия Петровна всегда ужасно боялась, переживала, что её могут привлечь к ответственности за незаконное изменение имени, так как у неё не было на руках документа, подтверждающего её новое имя, на основании чего она его изменила. А без этой справки, этого несчастного клочка бумаги, ей пенсию не начислят. В свидетельстве о рождении стояло одно имя, в паспорте – другое. Для подтверждения какого-то одного из них нужно решение суда.

И даже не столько этого боялась Лидия Петровна, а больше того, что в деревне могут узнать о её настоящей национальности, ведь все эти годы она по документам была украинкой. Второго такого унижения измученная моральными страданиями женщина в своей жизни уже не вынесет. Лучше вообще жить на воде и куске хлеба, чем таким страшным для самолюбия образом добиваться пенсии. Удостоверение личности, когда в стране меняли паспорта, она тоже не получила, просто не оформила, снова же из боязни быть разоблаченной. И к её удивлению, никто этого от неё и не потребовал. Поэтому она даже не сделала попытки добиться пенсии.
***
Иван с годами все реже вспоминал тот странный разговор с Лидой, когда она в молодости не раскрыла ему какой-то своей тайны, но когда через много, много лет его жене пришла пора оформлять пенсию, он узнал в чём дело, и был поражен как молнией этой новостью.
- И это ты скрывала столько лет, мучилась и изводила себя такой чепухой, - сказал ей Иван Семёнович. - Какая глупость. Неужели ты думаешь, что я бы тебя меньше любил, если бы узнал, что ты немка? А то, что люди иногда брякают языками – на это меньше всего надо обращать внимания. Смотри, сколько у нас немцев в Малиновке? И ничего – живут себе. А в последние годы об этом вообще всё реже стали вспоминать…
- Иван, пенсию я оформлять не буду, проживем как-нибудь на твою. Будем по-прежнему держать хозяйство, пока есть силы. Я не хочу, чтобы хоть кто-то в деревне узнал об этом, не хочу, чтобы считали наших детей немцами. Я переживаю за них. Умоляю тебя держать это в тайне, - не сдавалась Лидия.

Она не переставала бояться своего родства с немцами даже тогда, когда уже всем вокруг абсо-лютно всё равно, кто какой национальности. Страх – страшная штука.
Ивану пришлось смириться с этой позицией жены…
***
Сейчас Иде Бертгольдовне Кох, в миру Лидии Петровне Молчановой, семьдесят лет. Живут с мужем на его ничтожную пенсию. Спасает хозяйство. Но в последние два года Лидия Петровна уже почти не ходит от болезней. Иван Семёнович тоже в свои семьдесят восемь лет не может управляться с таким большим подворьем, которое всё больше приходит в упадок.
 
Дети, получив образование, разъехались. Живут в России, приезжают редко, у них свои семьи, заботы и нужды. По молодости лет они, естественно, не особенно вникали в суть происходящего, не понимали, что мучает их мать, почему она всегда с такой тревогой относится к своему прошлому.
- Мы чувствовали, что маму что-то гнетёт, - рассказывает старшая дочь, приехав недавно к родителям, - но она тщательно скрывала от нас своё прошлое и происхождение. Эта тайна всегда витала в воздухе, мы её ощущали, но ничего не понимали. Она боялась, что жуткая несправедливость может отразиться и на её детях, если вскроется, кто она по национальности. Страх измучил её. Как видите, она даже отказалась от законной пенсии, лишь бы тайна эта не была обнародована, - продолжала Галина Ивановна. - Может быть, вы посоветуете, что делать? - обратилась Галина ко мне.
Что тут можно посоветовать...
***
Сколько судеб изломала страшная действительность, сколько унижения пришлось на долю не-мецкого народа после этой войны. Как часто немцы, пытаясь скрыть свое происхождение, меняли имена и национальность. Винить их за это нельзя, они думали не только о себе, но и об участи своих детей и внуков.
 И хотя нынче на дворе совсем другое время, многие из старых людей так и живут долгим, замшелым страхом, и не помогают никакие убеждения в том, что сейчас немцев в «противоправных действиях» уже давно не обличают. Но в них глубоко въелся этот страх, и искоренить его невозможно...
г. Павлодар,
2007 год.
Повесть вошла в мою литературную страницу в разделе «Творчество российских немцев» на сайте в Германии – февраль 2013 г., опубликована в республиканской газете "Альгемайне цайтунг" (бывшая "Фройндшафт") - Алматы, январь-март, 2014 г.