«Колхоз Каменка» Балашовского округа (Ниж. Волга). Прибывшие корреспонденты иностранных газет беседуют с членами колхоза во время варки пищи в поле. Слева г-н Пауль Шеффер («Берлинер Тагеблат» - Германия). Справа мистер Фарсон («Чикаго Дэйли Ньюс» - Америка)» - так гласит подпись под фотографией, сделанной в 1930 году. Как оказались эти двое – крупные буржуазные журналисты – на берегах Волги, среди русских крестьян у кипящего котла со щами?..
Когда в 1929 году в Советской России был принят первый пятилетний план развития народного хозяйства, буржуазная пресса подняла отчаянную шумиху. Трубили о «провале», о «крахе» пятилетки. Русская деревня казалась безнадежно патриархальной. Однако, заголовки типа «Большевистское чудо», «Карл Маркс объявился в Советской деревне», в которых недвусмысленно слышались интонации «свысока», по мере роста успехов Советского Союза все реже появлялись на страницах буржуазной прессы. Напротив, когда с осени 1929 года рост коллективизации пошел бурным темпом, на страницах американских газет и журналов появились высказывания наиболее дальновидных и прозорливых, признававших первый пятилетний план Советской России «делом, с обеспеченным успехом». Статьи и книги, такие как «Советский Союз смотрит вперед», вышедшие в начале 30-х годов из-под пера авторитетных буржуазных деятелей, необычайно разожгли классовое, социальное любопытство. Десятки бизнесменов, сенаторов, журналистов, ученых и художников совершили в начале 30-х годов паломничество в СССР, дабы стать непосредственными свидетелями «нового гигантского эксперимента большевиков».
К тому времени, когда Шеффер и Фарсон прибыли в Советский Союз, «колхозное крестьянство уже превратилось в центральную фигуру земледелия»; для своих придирчивых наблюдений иностранные корреспонденты могли выбрать любой из 200 тысяч колхозов, 4-х тысяч совхозов и 1400 машинно-тракторных станций. Вероятно вид огненных быков, выросших из гребешка Медеи, не поразил бы так искушенных корреспондентов, как «картина, которая», - по свидетельству немецкого журналиста Файлера, - «является символической для сельскохозяйственной политики советского государства: колонны тракторов двигаются по земле. Вспахивают степь и подготавливают ее для посева пшеницы». «Шум трактора», - подхватывает в том же 1930 году корреспондент «Дэйли Геральд» Фарбман, - «страшен и необыкновенен в этих патриархальных степях»…
В 1929-ом – в год «великого перелома» - бедныцко-середняцкие массы могучей лавиной двинулись к новым формам хозяйствования, в 1930-ом вопрос «кто-кого» бесповоротно решался в пользу коллективного хозяйства, и однако кулак – этот, по выражению Ленина, «самый зверский, самый грубый, самый дикий эксплуататор», - продолжал сопротивляться; но сорвать хлебозаготовки ни в 29-ом, ни в 30-ом кулаку не удается, кулак свирепствует, катится волна травли, избиений, убийств, катится и разбивается у подножия новой жизни. «Я убежден», - заверяет Пауль Шеффер в 1930 году читателей «Берлинер Тагеблатт», - «что сопротивление единоличного крестьянского хозяйства в Советском Союзе сломлено. Кулак теперь только контрольное понятие; он сам существует только как достойное сожаления пугало перед своей собственной могилой»..
С рассвета гоняли Шеффер и Фарсон по полям колхоза «Каменки», успели заснять выход тракторной группы, осмотрели сноповязалки, молотилки, обошли новые постройки – зернохранилище, правление, тракторный и машинный гараж, читальню. К полудню добрались до полевого стана. К приезду иностранных журналистов колхозницы успели поменять платки и блузы. Гостей встретили радушно. Скинув пиджак, и надвинув широкополую шляпу на глаза, мистер Фарсон поглядывал на малышей, ползавших в тени подвод, на женские кофты, мелькавшие среди моря колхозной ржи, на светлые, спокойные лица мужчин, в которых не было и тени той вековечной рабской тоски, бывшей в сознании любого иностранца непременным атрибутом натуры русского крестьянина. Через несколько дней в Чикаго прочтут: «Коллективное хозяйство само по себе имеет много неоспоримых достоинств». Проголодавшийся г-н Шеффер с пунктуальностью немца ожидал начала обеда, размышляя об увиденном в этот горячий летний день, позже он напишет: «Европа не уделяет этому (коллективизации) особенного внимания… и из любви к обычным представлениям может проспать историческое событие и, быть может, однажды неприятно проснуться от его последствий»… Г-н Шеффер, ни в коей мере не разделяя коммунистических взглядов, не мог не признать коллективизацию событием историческим. С еще большей энергией и убедительностью историческое значение коллективизации подчеркивает искусное перо корреспондента «Нью-Йорк Таймс» - Дюранти: «Мне пришлось давать отчет о битве при Вердене, этом поистине потрясающем событии. В течение одного дня французская армия тысячи раз переходила от победы к поражению и от поражения к победе. Какой мелочью по сравнению с этим событием кажется убийство коммуниста, поджог колхоза или наказание кулака. И, однако, я полагаю, что борьба, происходящая сейчас в СССР, с точки зрения мировой истории, имеет не меньшее значение, чем Верден. От исхода этой борьбы зависит будущее не только СССР, но и всего мира».
Бурлит деревня, напоминая революционные события 1917-18 годов. Повсюду митинги, собрания. Кричат, спорят до 3-х часов ночи, а в пять – косить… Вздыбилась деревня, перепуталось новое со старым… «Что ж , новое не лепешкой лезет в рот» - поясняет удивленному американцу председатель сельсовета. Американец – корреспондент «Дэели Геральд» - Фарбман – прибыл в одну из «старых» коммун летом 1930 года. Вокруг коммуны, ставшей политическим и организационным центром своего района, вертелись все споры и помыслы крестьян. Собрания ночью, споры, заседания правления здесь же в поле – у молотилки, экскурсии крестьян в старую коммуну… Приехала в поле косилка с рабочими, побросали крестьяне косы, стоят, поглядывают с усмешкой: как-то рабочий класс будет учить их хлеб убирать… Проехалась косилка по полоске взад и вперед – быстро ложатся ряды скошенной ржи.
«Ишь», - не выдержал один,- «не успел папиросы выкурить, а ты уж полнивы скосил»…
«Ковать крестьянские мозги на рабочий лад!», «Да здравствуют коллективы!» кричат плакаты на стенах избы-читальни, где собралась конференция колхозников. Мистер Фарбман, присутствующий на этой конференции, усевшись у стены, весь обратился в слух, ибо как он сам признался: «Изучение колхозного движения не совсем обычное занятие для путешественника и журналиста». Изба-читальня не вмещает всех желающих послушать и высказать «за» и «против». В комнате, сенях, на дворе – плотная, разгоряченная толпа. Все здесь: колхозники, бедняцко-середняцкий актив, крестьяне-мелкополосники, середняки, кулаки и даже попы… Берет слово председатель коммуны, говорит, что чересполосье – несчастье крестьянскому хозяйсту, зовет в «коллективы», где крестьяне всем селением перейдут на тракторную обработку земли.
-Нужно выбрать хороших руководителей… - проснулась чья-то голова со двора в окошко.
-Даешь трактор! – кричат сразу несколько голосов.
К президиуму пробирается молодая женщина – короткая стрижка, короткая юбка, белая кофта, чулки, туфли… Крестьянки в платках и длинных юбках с женским любопытством рассматривают «конторщицу», а «конторщица» звонким от волнения голосом говорит: «Раньше я работала на кулака, а теперь я равноправная хозяйка в коммуне. Мои дети учатся в школе. Я бы никогда не смела думать о том, чтобы мои дети стали учеными, агрономами»… Страсти разошлись. Все встали, друг на друга кричат: одни за «коммунию», другие – против…
Разгоряченный не менее других, мистер Фарбман вышел следом за крестьянами – членами конференции во двор, где давно уж летняя ночь рассыпала по небу звезды; к утру у американского корреспондента будут готовы следующие строки: «…разговаривая с крестьянами, слушая их беседы и речи, произносимые ими на собраниях, я часто не верил своим глазам, я поражался их разуму, ясному сознанию цели и умению выражать свои мысли… Очевидно, бессознательная крестьянская Россия – эта заселявшая огромное пространство «мелкая, серая божья скотинка», как называли когда-то русских крестьян, превратилась в народ, сознающий свои силы и цели».
Но вернемся к гг. Шефферу и Фарсону. Покончив (не без сожаления) со щами и колешом, восхищенные беседой с ловкими, смелыми парнями-трактористами, многие из которых уже служили в Красной армии, иностранные корреспонденты отправились наблюдать обмолот пшеницы колхозом «Каменка». «Лица крестьян, работавших у молотилки», - будет вспоминать Фарсон, - «выражали рвение. И пока я смотрел на них, мне вспомнился один старый-престарый крестьянин, с которым мы говорили на дороге. На вопрос, не хочет ли он войти в коллектив, он ответил, употребив термин Красной России, - «Я предпочитаю оставаться автономным». Да, безусловно, он был сумасшедший»…
К концу дня Шеффер и Фарсон двинулись в обратный путь. Солнце перестало палить землю, но было еще жарко и белая пыль столбом вилась по дороге. Неожиданно Фарсон попросил шофера остановить машину и вышел на дорогу. Мимо, вдоль кромки поля, тянулись подводы, груженные мешками, управляемые мужчинами и женщинами – загорелыми, покрытыми серебристой пылью, «гордившимися этой горой зерна, хотя невозможно различить, где собственность одного и где - другого». Колхоз вез на элеватор только что снятую с поля пшеницу…
Заложив руки в карманы, долго глядел мистер Фарсон на бесконечную вереницу подвод. О чем думал американский корреспондент? Как знать, быть может в его сознании, как и у многих его соотечественников, переживавших в 30-е годы тяжелейший экономический кризис, возникли сомнения насчет того, «что современная капиталистическая система является последним словом мудрости»…