У окна отдыхает солнечный свет. Едва теплится уже в своей предзимней усталости. Он золотит подоконник и кусочек стены. И комнатные цветы тянут к нему свои зеленые листья. Над мокрыми крышами собирается дымка. Всю ночь лил дождь.
Голяки-деревья под окном опираются тенями на ограду автостоянки и спят. На рябинке одни ягоды, листья все облетели.
А что такое смерть? Может, такой же сон, как у деревьев до весны? И вот придет весна, и у кого-то из нас расцветут души, а у кого-то так и останутся пустыми, как у сухой березы возле детской площадки.
Она всю весну простояла, и летом распилили её озеленители. Потом бросили в огонь, который развели возле дома. Пламя разогревало железную бадью со смолой. Смолу разливали в большие вёдра и поднимали лебёдкой на крышу дома, смолить.
Это таков плод дерева,не принесшего плода по своей природе, и брошенного в огонь...
Внезапно налетел свирепый ветер и дугою согнул рябинку. Зашевелились выставленные на лоджию листы фанеры. Повеяло с улицы прелым листом. Снова штормовое предупреждение. Вспомнилось наводнение в далёкие времена, ещё до постройки дамбы. Нас отпустили с занятий, а транспорт не шел, вода до самых радиаторов, фонтаны из-под колёс машин. И я переходила Неву через мост пешком, а ветер был такой силы, что шла я почти на месте.
Ветер бил в лицо. Напряжение такое, что когда я добрела до автобусной остановки, где уже подальше от Невы ходил транспорт, у меня осталась дрожь в коленях. Одежда, мокрая от пота, прилипла к спине, лицо было влажным от слёз, выбиваемых ветром.
Зато,когда я вышла на своей остановке возле дома, ветер дул в спину, и меня несло вдоль улицы так, что я едва успевала перебирать ногами. Ухватилась руками за стену дома, чтобы помочь себе свернуть под арку.
Так и в жизни ураганы событий порой безжалостно бьют в лицо, а то исподтишка толкают в спину...
Оставив воспоминания, я подумала: только бы не разгулялась сегодня стихия...
Перепончатыми крыльями старые тополя взмахивают в аллее, соединяющей дома вдоль бульвара, будто силятся они оторвать от земли и корней свои корявые стволы. Волнистые поверхности луж движутся, никуда не выплёскиваясь. На подоконнике крутится вверх лапками дохлая сухая оса. Уносимое ветром солнце, цепляется за оконную раму слабеющими лучами. Туча, подгоняемая порывами ветра, навалилась рыхлым брюхом на солнечные потоки в небе, и стало темно, словно вечером.
Я включила свет, встала на табурет, чтобы убрать пыль с книжного шкафа. В серой пыли на старом шкафу нащупала фотографию. Наверное, она выпала из альбома, когда его доставали со шкафа.
На фотографии я держу за руки маму и няню. Мы идём к памятнику баснописцу Крылову в Летнем саду. Мир еще наполнен солнцем детства, которое не могут накрыть никакие тучи, когда не знакома еще смерть, пока все живы.
Там в детстве, даже когда по радио звучит траурная музыка, и все плачут, точно у каждого умер кто-то из самых близких, а детям не разрешают шуметь и баловаться, слова о смерти не находят у нас никакого отклика, никакого доверия в детской не омраченной душе.
И яркою осенью в Летнем саду еще так солнечно в моём мире. Убираю фотографию в карман и слезаю с табурета.
В открытое окно вырываются занавески и порхают там под начинающимся дождём. Ловлю их и закрываю окно. Влажные и холодные обвисают полотна полупрозрачной ткани и наполняют комнату ароматом свежести.
Телефонный звонок оторвал от мыслей и они полетели по ветру в осень.
Мой знакомый автор подарил мне свою книжку и спрашивает, какое впечатление от его повести? Я отвечаю уклончиво. Рассуждаю, что если это гротеск, то нужно бы еще острее, еще не правдоподобнее.
Он не согласен, и, пожалуй, огорчен. Книга-то издана, что теперь судить?
И я после трудного с ним разговора задумалась: возможно ли влюбиться в насильника, как он пишет о героине в своей повести? Она прямо во время насилия вдруг влюбляется в пьяного насильника...
Меня передернуло. Наверное, для того, чтобы мужчине это понять, нужно побыть слабой женщиной в лапах желающего здесь и сейчас утолить потребности плоти. Представить слюнявый рот незнакомца, перегар алкоголя и табака...
Но автор сочиняет, пишет и видит всё, как ребенок, который не верит в смерть, в насилие, и не понимает всей унизительности чужой жестокой воли.
Даже если насильник был до того страшного момента чем-то симпатичен жертве, то после унижения...
Ведь даже Бог, Которому всё возможно, не подавляет воли человека. Это мы самостью своей, своеволием творим глупости, за которые часто расплачиваемся всю жизнь...
На бульваре зажглись фонари, и улица стала походить на взлётную полосу, сужающуюся в перспективе, исчезающую в темноте. Взлетает лайнер Петербург - Осень. Как рано уже темнеет! Мокрый асфальт лоснится в свете фонарей и зажигающихся окон. Пора разогревать ужин.
Грохнуло на лоджии. Фанера рвется в полет. Сейчас пристегну её крылья, чтобы не улетела в дождь и ураган.
И вот я уже у плиты. Все дома. Бормочет телевизор, перескакивая с программы на программу. Поёт из компьютера Сюзанна Вега, кипит чайник, свистит в щелях лестничных окон ветер, барабанит по жестяным откосам дождь - это осень пришла.
(фото Лазаревой)