Петроградский инструментальный заводишко начала прошлого века. Предприятие не из лучших, с небольшим оборотом капитала. Конкретно выпускает топоры, кувалды, молотки, гвоздодёры, ключи гаечные и пр. Пусть топорно, но надёжно.
Хозяин вечно кутит в «парижах». Всё дело на директоре.
Директор завода – солидный порядочный человек широких либеральных взглядов – принял февральскую революцию с большим энтузиазмом и надеждами на торжество свободы предпринимательства. А ведь он и так делал не мало. Учитывая неспокойное время после кровавого девятьсот пятого, директор постоянно шел на уступки различным стачкомам и профкомам. Неоднократно сокращал рабочее время, обеспечивал рабочих жильём, повышал жалование. За последние годы много рабочих мест пополнилось крестьянами, поселение которых разорялись войной. Мужики шли в города на заводы, где сразу же попадали под политическое влияние социальных идей и взглядов. Рабочим трудно было разобраться во всех программах и тем более целях различных партий. Но партийных агитаторов слушали с интересом и даже записывались в эти партии.
Уважающие себя рабочие, считали для себя приличным записаться в умеренные партии, типа меньшевиков, либо социал-революционеров.
К большевикам тоже примыкали, но разузнав, что надо не только слушать, а и что-то делать по инструкциям ЦК, старались отмежеваться от них.
В большевики шли самые оголтелые, держались сплоченно, особняком. На инструментальном заводе большевистской ячейкой руководил некий Уваров – молодой черноглазый хваткий парень. Даже в своей ячейке малость нос задирал, как человек, знающий нечто такое, что другим неведомо. Говорили, что сначала он хаживал в боевиках Союза русского народа, потом смекнул куда ветер дует и подался к большевикам. Стал распространять газету «Правда» на заводе. Энергичный. Добился даже оформления подписки рабочими и мастерами на газету.
Одним из мастеров был Михеич. Уважаемый трудяга, отец троих сыновей, спокойный рассудительный, честный. Потными мозолями достиг он этого места. Уваров всё агитировал его записаться в большевики. «Наша партия для таких как ты Михеич – мать родная», - говори он. Но Михеич не решался, но сочувствовал, посещал ячейку.
В ночь на 25 октября жена растолкала его в бока:
- Слышь, пушки палят на Неве, видать война до нас докатилася…
И в рёв. Стала детей одевать.
Но больше выстрелов не последовало, и семья Михеича немного успокоилась.
Чуть ли не наследующий день Уваров собрал ячейку, в руке его был свежий номер газеты «Рабочий и солдат». Потрясая этой газеткой, он объявил, что Временное правительство арестовано и посажено в Петропавловку.
- Да, ну?! – не поверили многие. Тогда он зачитал:
- К гражданам России… Обращение Петроградского военно-революционного комитета… Временное правительство низложено.
Все эти слова, ранее никем не слышанные, ещё не доходили до сознания, не воспринимались. Чудеса – одним словом!
- А кто написал-то? – спросили.
- Товарищ Ленин, - ответил Уваров и добавил. – Теперь всем будем заправлять мы, большевики. Пришло наше время.
И глаза его засверкали вселенским пожаром.
- Готовьтесь товарищи к митингу. Там всё узнаете.
На митинг далеко не надо было идти. Его организовали перед носом у заводской проходной. На сколоченную из подсобного лесоматериала трибуну поднимались представители различных партий, и каждый излагал своё.
Крепкий мужчина в пенсне с бородкой, одетый в кожанку говорил не долго, но не совсем понятно. Настала, мол, «новая эра», с эксплуатацией покончено раз и навсегда, а новая власть Советов будет заниматься социалистическим строительством на местах.
Другой выступил, в полувоенном френче и стал кричать о войне до победного конца, о позорном дезертирстве и величии России.
На трибуну взобрался господин в добротном черном пальто с тростью. Дирижируя этой тростью, он призывал отдать власть Учредительному собранию, где народные избранники решат какие партии будут представлены в правительстве новой России.
Наконец вышел молодцеватый в распахнутой солдатской шинели мужчина. Он уверенно окинул взглядом толпу и швырнул в неё:
- Долой войну! Хватит!! Остановим капиталистов! Бросим их в тюрьму!! Вся власть Советам! Ура товарищи!!
Все заорали воодушевлённые: « Долой! Долой! Власть Советам!»
«Правильно гутарит…», - раздавались мнения в толпе, - «Это от большевиков выступает», « Правда за большевиками!»
Возбуждённые услышанным, рабочие ещё долго кучковались, обсуждали лозунги, каждый по своему. Они продолжали обсуждать их, придя домой или, осев в кабаках.
На собрании большевистской ячейки Уваров предложил обсудить и выработать резолюцию по вопросу поддержки нового строя. Резолюцию он составил, согласно инструкции имеющейся у него и прочитал собранию. Там были пункты о поддержке Советской власти, о немедленном заключении мира «без аннексий и контрибуций». Никто не знал, что это такое, но видимо не хорошее. Не надо, мол, нам этих аннексий, а контрибуций и подавно.
Кроме большевиков резолюцию от завода подписали, приглашенные на собрание, представители партии эсеров.
Под конец постановили отнести эту резолюцию самому Ленину в Смольный. Пусть знает!
Уваров понимал, что прорваться к Ленину дело не простое, но стоящее. Можно сделать карьеру. Для пущей солидности он взял с собой Михеича. Кряжистый усатый фактурный мужик, рабочая косточка. С таким можно горы свернуть.
Когда он сказал ему, Михеич не веря, переспросил:
- Да, неужто к самому Ленину попрёмся?
- К самому… Владимиру Ильичу… в его собственные руки передадим.
- А оно ему надо?
- Как ты не поймёшь, мнение рабочих ему сейчас важнее всего.
- Ну, ежели так… - развёл руками Михеич.
Мало кто знал, что такие резолюции были наштампованы практически всеми заводами и воинскими частями Петрограда. Агитация была проведена четко и в срок.
Они шли по улицам, где грелись солдаты у костров, ходили хмельные от свободы матросы в расстёгнутых бушлатах и заинтересованно поглядывали на барышень розовощёких и любопытных.
Когда подошли к Смольному институту, двое солдат с винтовками преградили им дорогу.
- Куда?
- К Ленину мы с резолюцией от завода, - уверенно сказал Уваров.
- Ишь, все к Ленину хотят… Ладно, идите к главному входу, там по лестнице вверх на третий этаж направо.
Когда они поднялись, то выяснили, что кабинет Ленина недавно переместили на второй этаж, но к нему не пробиться. Из разговоров узнали, что даже граф Мирбах – посол Германии – не смог. Ленин отослал его к «первому должностному лицу Советской Республики Якову Михалычу».
- Ни чё … графья ему ноне без надобности, - рассудил Уваров, - а рабочему человеку теперь везде дорога.
Настырностью своей и обаянием пропёр таки Уваров по коридорам власти до самого кабинета Ленина в Смольном институте благородных девиц – ныне штабе революции. По некой иронии судьбы, там, где постукивала пуантами, Маля Ксешинская, преподавая балеты, сейчас слышался стук сапог и прикладов.
- Мы к Ленину! – произнесли они заветный пароль в очередной раз.
- К прэдсэдателю Совнаркома не велено пускат, - преградили им путь латышские стрелки.
- Как это не велено? – напирал Уваров. - У нас резолюция о поддержке Советской власти от инструментального завода.
- Ничэго нэ знаэм. Не велено, – стояли на своём латыши.
- Да мы ходоки от заводского комитета. Доложи, кому следует!
Тут к ним подошел «братишка» флотский перевязанный накрест пулемётными лентами.
- Чего надо, отец? – спросил конкретно.
- Вот, резолюция… постановили передать от завода, - не растерялся Михеич.
- Рабочие? Давай резолюцию, я доложу.
Забрал бумагу и ушел.
Через пару минут он вышел с красной бумажкой в руке:
- Одного пропущу. Вот, его, - он указал на Михеича.
Уваров спорить не стал, хотя, конечно, обидно:
- Смотри, Михеич, на тебя вся надёжа.
- Ладно. Всё сделаю не сумлевайся, - взял резолюцию у матроса и они пошли по коридору. На подходе к комнате №86 стоял ещё один латыш, в руке винтовка с примкнутым штыком для острастки.
- Пропусти. Вот мандат.
Солдат взял красную бумажку, наколол на штык и отвёл винтовку в сторону. Они зашли в кабинет. За столом сидел лысоватый крепыш в черном костюме и что-то писал, опираясь рукой на мощный лоб.
- К вам ходок, Владимир Ильич, от инструментального завода.
- Заводской, стало быть. Габочий? Вы то мне, батенька, очень нужны, - вождь с любопытством уставил на вошедшего своё прозорливое око. - Пгошу вас, пгисаживайтесь… С чем пгишли?
- Вот, товарищ Ленин, резолюция, - смущаясь, Михеич протянул бумагу.
Ленин мельком взглянул, отложил.
- Хогошо. Как настгоение габочих? Бодгое?
Михеич кашлянул в усы:
- Мы, знатца, на митинге слушали…
- Не вегте никому, кгоме нас, большевиков, - перебил его Ленин, - никаким эсерам, тем более меньшевикам. Все они пгойдохи и обманщики. Только мы, большевики, скажем вам всю пгавду, какой бы гойкой она не была… Вот вы габотаете на хозяина… лет тгидцать наверное?
- Да я с малолетства, с измальства… двадцать девятый годок уже… от гудка, до гудка.
- Значит я пгав. У вас есть дгузья из числа администгативных габотников завода?
- Какие друзья? – хмыкнул Михеич, - да они с нас семь шкур спускали. Бывало, по четырнадцать часов вкалывали. Сейчас вот только полегче стало…
- Вот! Не дгузья они вам. Мы ваши дгузья, всем габочим и кгестьянам… Советская власть даёт миг нагодам, землю кгестьянам, а заводы – габочим. Тепегь завод пгенадлежит вам, понимаете?
- Весь завод?!
- Да, весь. Целиком и полностью. Бегите его в свои габочие гуки и будем стгоить социализм, товагищ… Как вас звать-величать?
- Михеичем кличут.
- Объединяться надо всем пголетагиям, товагищ Михеев. Сегодня дело за пголетагиатом. И не только в пгомышленности. Его гуководящая голь неизбежна и пгедсказана Магксом. А пагтия большевиков пгодолжает , начатое им дело. Пгактически, так сказать, воплощает в жизнь… Вы знаете, что такое диктатуга пголетагиата?
- Нет, Владимир Ильич.
- Так знайте же, бегите всё! Всю власть над заводом! Вы теперь подлинные хозяева. Только вы!
- А как же директор? – засомневался Михеич. – Урядника позовет, жандармов…
- Нет больше жандармов. Мы их газогнали. В ближайшее вгемя огганизуем нагодные дгужины для наведения погядка из таких же габочих, как вы. Так что действуйте, товагищ э-э-э Михеев.
- Хорошо, Владимир Ильич! Я так и передам своим.
- Пегедайте, что мы взяли власть всерьёз и надолго. Так и пегедайте своим… э-э-э дгузьям. – Ленин встал и деловито протянул ладонь Михеичу. Тот тоже вскочил и пожал, протянутую вождём руку.
- Ну, я пойду… спасибо вам…
- Не надо. Гано ещё благодагить. У нас ещё много архиважных, пгосто коллосальных тгудностей впегеди. Но мы их пгеодолеем, так товагищ Михеев?
- Да, да… так, Владимир Ильич… С вами, с большевиками мы… Ох!!
И он направился к дверям.
- У вас есть дети? – неожиданно спросил вождь.
- Трое, Владимир Ильич, сыновей…
- Ваши дети будут жить не так, как вы. Они будут жить в новой России… Да. В Советской России!
Он хитро прищурился, левой рукой указывая на дверь, а большой палец правой руки засунул за жилетку у плеча.
Михеич вышел, ничего более не слыша и не видя перед собой. Машинально пошел по коридору. Весь он был там, в дальних далях, которые открыл ему этот человек. Тремя словами он нарисовал такую картину старому работяге, что дух перехватило.
Уваров видел потрясенное лицо Михеича, который шел мимо него, ослеплённый чем-то*. От спокойствия и умиротворения мастера ничего не осталось. Это был другой Михеич, просветленный Михеич.
- Так что он тебе сказал? – приставал Уваров, выводя «слепца» из Смольного.
Тот не слышал, лишь блаженная улыбка разгладила его морщины. Только на улице, немного придя в себя, Михеич обрел дар речи.
- Нет, - сказал он мечтательно, - теперь начнется другая… новая жизнь. Эх, если бы наш царь был такой. Тогда и революций никаких не надобно. Отец родной! Человек!! Эх… - и пожилой мастер смахнул ладонью, набежавшую ненароком слезу.
- Ну, так что? Как? Расскажи, наконец! – требовал Уваров. – Передал резолюцию?
- Передал, всё передал… Так он сказал, Владимир Ленин: передай, мол, своим, немедля берите завод в свои руки. Владейте, мол… О, как! Берите всё! Всё теперича принадлежит вам. Никакой жандармерии… Вы хозяева жизни. Советска власть за вас и точка!
Потом Михеич сто раз повторял услышанное. И с каждым разом всё подробнее и уверенней, от себя добавляя слова. И слушая эти простые слова из уст уважаемого мастера, рабочие начинали кое-что понимать, проникаться и духовно крепчать. Их стала распирать гордыня и значимость самих себя. Вот мы какие! Гегемоны!! Диктатура ведь ни чья-нибудь, а ихняя, пролетарская. Стало быть, мы превыше…
Для начала Уваров, пользуясь всеобщим подъёмом, записал всех желающих в большевики. А желающих набралось достаточно. Те, которые считали себя меньшевиками или просто эсерами выросли в собственных глазах и стали большевиками. Сразу и бесповоротно.
Потом на общем собрании решили применить к директору санкции. Заодно и админов скинули. Выгнали из кабинетов на фиг. Одного бухгалтера оставили и строго настрого наказали: зарплату не задерживать всю до копеечки выплачивать. В то смутное время заработную плату, тем не менее, давали николаевскими червонцами. Некоторые отказывались от червонцев, ассигнации требовали. Заводской комитет постановил: червонцы брать до поступления советских рублей.
Пару месяцев завод проработал на оставшемся сырье. Потом товарищи стали потихоньку выносить продукцию и сплавлять её старьёвщикам. Следом понесли заготовки и всё, что можно было отвинтить. Через три месяца завод стал окончательно.
Рабочие стали разбредаться по другим местам, на Путиловский, Сестрорецкий оружейный и прочие ещё действующие заводы. Бывшие крестьяне возвращались в свои деревни. Хлеба становилось всё меньше, а свободы всё больше. Стали грабить магазины и склады, особенно винные. Молодые и сильные пошли в рабочие дружины на государственные пайки.
Судьба Михеича тривиальна. Но тривиальность эта весьма значительна.
Из Декрета о печати, который был издан Совнаркомом буквально сразу после Октябрьского переворота следует:
Пункт первый – закрытию подлежат все газеты не большевистского толка.
Пункт второй – запрещение органов прессы производятся только по постановлению Совнаркома..
Пункт третий – Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлению нормальных условий общественной жизни.
Нормальные условия общественной жизни наступят только через 76 лет. Когда будет отменена диктатура одной партии.
Теперь о судьбе Михеича. Сыновей своих он потерял одного за другим. Старшего – в гражданскую войну. Среднего арестовали по доносу, и он сгинул в лагерях. Младшего - в Великую Отечественную, офицером-подводником ушел на задание в Балтийское море и не вернулся.
А Михеич остался жить. Как памятник.
Поначалу он Уварова держался. Когда того арестовали во время первой большой зачистки за старые грешки, Михеич в Москву переехал. Внуков воспитывать, да и поближе к Ленину. Почетным пенсионером ходил он к нему в мавзолей каждый ноябрь.
Помните, как там, у Пригова: «лежи, лежи – я на минутку». Вот так каждый год придёт на площадь Красную, что, между прочим, означает красивую, снимет шапку-ушанку, простоит в очереди и привет Ильичу передаст от всех кого помнил и знал.
Его там, у мавзолея и «сфоткал» один известный мастер. Щёлкнул Зенитом, а потом фото на выставку определил. Не какую-нибудь, а «Интерпрессфото – 66». По всей стране прогремела выставка. Да, что по стороне – по миру прошла, и многие посетители могли лицезреть: старый рабочий стоит перед мавзолеем, сжимая рукой свою шапку. Седой, но не сломленный. Смотрит сквозь метель на священное для него имя.
Так это Михеич и есть.
* Из примечаний к седьмому тому сочинений Марка Алданова.