Мои восемнадцать пахли ливневым дождём, молотым кофе из пакета, сигаретным дымом дешёвых Море, бумажной пылью старых нот и типографией новых книг, свободой и вседозволенностью. Как свободен и неограничен канатоходец в жёсткой светотени под самым куполом.
Я всплывал, словно подводная лодка, но, видимо, со слишком большой глубины – так, что казалось, что я просто завис между дном и поверхностью в мистическом глубоководном сумраке. Со дна тянуло холодом одиночества и страха, сверху бликовали солнечные зайчики чужого счастья и немыслимых взлётов.
Окна двухкомнатной квартиры занавешены тюлем тополиной листвы, на старом массивном письменном столе – недочитанный Кастанеда, из колонок добротного советского магнитофона – «Лестница в небо» Цеппелинов, на гвоздике над диваном гирлянда ёлочных фонариков вместо ночника. Я не мог спать в темноте. Иногда я вообще не мог спать.
Одиночество. Неизменное, непрошибаемое. Друзья-приятели – всё мимо. По ночам под тревожно-нудное зудение комаров я смотрел в пятно беленного давным-давно потолка, и пятно давило на меня словно купол на канатоходца. Выше не взлетишь, ты видишь свой предел, ты обречён – и тёмные пятна раздавленных в упрямстве противостояния комаров, как мой вызов этой обморочной белизне. Я истреблял подвальных кровопийц-мутантов с одержимостью начинающего маньяка. Довольно перспективного.
Что такое этот мир и как он устроен? Где та точка опоры, что позволит мне перевернуть его? Страстное желание сделать себя кем-то великим, чтобы оправдать своё существование. Разрешите мне пожить, пожалуйста…
Мне разрешали жить на этой старой квартире временами – по месяцу, по два. Чёрный кофе с сигаретой, как штамп на душе – «свободный художник». Уличный музыкант. Начинающий, одержимый. Мой шанс, единственное, что даёт надежду и веру.
Кислотной расцветки порошковая газировка, оставляющая несмываемый налёт на фаянсе чашек, и чёрный кофе, после которого остаётся густой осадок на дне и приторно-горький привкус во рту. Я пытался гадать на кофейной гуще в сыром тумане тёплой и ветреной осени. И не видел ничего, кроме людского моря.
Жизнь представлялась шведским столом, где до любого вкусного блюда надо дотянуться – и оплатить. И самое дорогое в оплате – отказ от всего остального. Всё и сразу не получалось.
Кто-то был рядом, кто-то стучал в мои двери, а я словно бредил с открытыми глазами. Острый вкус алкоголя – мимо, мимо…
Но иногда…
Мне казалось, что кто-то есть. Где-то далеко. Кто-то близкий.
На Хэллоуин я испёк лишний кусок тыквы в духовке, щедро заливая его мёдом и заворачивая в блестящую фольгу. Потом разложил на две тарелки, радостно изумился вкусу и растерянно осознал – делиться не с кем.
И всё же, хоть и через 20 лет, но я встретил того, с кем захотел поделиться тем нечаянным маленьким шедевром кулинарного искусства.
Ты бы оценил.
Если бы я пёк эту тыкву с тобой, а потом мы вместе ели бы её руками, закусывая сладкие глотки Амаретто, возможно, я бы гораздо раньше понял смысл процесса жизни, и что результат зависит именно от того, насколько ценишь сам процесс.
И, возможно, я смог бы уберечь тебя от горьких разочарований в людях, выбравших своим божеством, своей религией личную боль. Для них нет эмоции сильнее, нет аргумента весомее. И они никогда не расстанутся со своей болью ради нежности, радости и лёгкости любви. Это для них слишком просто, слишком легко – и, парадокс, недоступно. Именно их хочется осчастливить в первую очередь, подарить хоть немного счастья за все страдания, но на самом деле их стенания – просто приманка. Чтобы пить твою радость, впитывать твоё тепло и внимание – и прогрызать дыры в твоём сердце.
Знали бы мы это тогда? Смогли бы подарить друг другу желание жить и уверенность в смысле существования?
Снова тёплая, ветреная, туманная осень. Совсем другая…
Снова Хэллоуин.
Вместо тыквы – слова, вместо мёда – обожание.
И немного нежности среди хоррора повседневности, как сливочная пенка в чашке со слишком крепким кофе. Аромат чарующий, но вкус оставляет всё ту же приторную горечь.
Я смотрел на жизнь, как на коробку конфет ассорти, и боялся промахнуться с начинкой. Я хотел быть уверенным в начинке, но можно быть уверенным только в том, что с благодарностью примешь любую.
В конце концов, когда тебя угощают, самое верное это сказать «спасибо».