* * *
Много несхожих явлений называются одним словом: любовь, например, музыка. Можно продолжить, но, как известно, необъятного не объять.
Барабанный бой африканцев – музыка, джаз – музыка, синагогальное
пение – музыка, народные песни и пляски – музыка.
Со словом мы осторожнее, не называем пьяную брань или лепет
ребенка поэзией, хотя и такое бывает.
Никого не хочу уничижать, каждый волен выражать себя как
нравится, лишь бы кровь не проливал.
Но общее наименование несхожих явлений вводит в заблуждение.
«Не делай себе кумира (скульптуры) и никакого изображения (картины) того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо я Господь, Б-г
твой, Б-г ревнитель.» (Исход 20, 4 – 5.)
То есть, сотворенное Высшей волей или человеком не смеет стать объектом такой степени поклонения, восхищения, любви и трепета, какова должна возникать лишь при восприятии Б-жественного
нематериального.
Сумев постичь, ощутить и выразить в музыке нечто на земле не пребывающее, христианские композиторы нарушили этот запрет, потому что музыке, субстанции все-таки материальной, не полагалось становиться выразительницей Б-жественного; став таковой, она превратилась в очередной объект поклонения, новым кумиром.
Одновременно музыка вместе со словом стала средством обращения христиан к Б-гу, их молитвой, и неземной красотой, эмоциональным богатством отодвинула слово на второй план.
Евреи же, не знаю, сознательно или безотчетно, оказавшись в музыке, как и в религии, опасливее и строже христиан, не позволили ей отделиться от слова, несущего в иудейском богослужении ту самую высшую степень поклонения и восхищения, а назначили быть его дополнением и украшением.
Ведь в слове отцы религии могли определить, что есть благомыслие, и что – ересь, а музыка без слов в этом смысле бесконтрольна, ничего не определишь и не докажешь.
Многое запрещено евреям, но есть и отдушины.
Позволено им, распевая слова молитвы, стонать и рыдать.
Слово – крепкая штука и не такой напор выдерживает, не меняя смысла.
В синагоге восхищаются голосом , мастерством и силой эмоций кантора , но вне её , в концертном зале , пение молитв скоро наскучит.
А христианская музыка успешно выдерживает перемещение в пространстве, потому что она не только средство обращения к Б-гу (читай , молитва), но и сама кумир, хрупкий, правда (все кумиры хрупки).
Посему непременное условие исполнения этой музыки – благоговение, слово христианское.
Научившись искусству неземных созвучий, христианские композиторы принялись кадить тому, «что на небе вверху, на земле внизу и в воде ниже земли».
Баху и Гайдну повезло. Не пришлось им служить могучим королям, славить их победы над шотландцами.
Hе заклинило их на героических гармониях, как Генделя, угождавшего великолепным покровителям бесконечными Александрами, Цезарями и Ксерксом.
Моцарт «...как некий херувим он несколько занес нам песен райских» распылял талант на Сципиона и Тита, Идоменео и красавиц в “Cosi fan tutte”.
Сам он опомнился или чья-то Десница, подослав монаха, подтолкнула его к созданию очистительного «Реквиема» в то время, когда он, не ведая, что творит, озарял Б-жественным огнем сомнительных Зарастро с Царицей ночи из запутанного либретто Шикандера? Ан поздно.
«Ты, Моцарт, недостоин сам себя» – сказал Сальери и отравил его за служение чужим богам.
Дальше – больше.
Бетховен, создавший так много замечательной музыки, увлекся идеями французской революции и, прогрохотав ей славу в Героической симфонии, опустился до примитивной мелодийки финала 9-й симфонии, заложив основу советской массовой песни.
Сочиняет еще Берлиоз «Реквием» и “Te Deum”, но ведьмы уже приплясывают в его Фантастической симфонии.
«Музыка? Все что угодно, только не музыка» – сказал Глазунов о симфонической поэме Дебюсси «Море».
Можно его понять и в зависти не заподозрить. Так сказал бы европеец о неистовом кружении шамана: «Молитва? Все что угодно, только не молитва».
Равель оргиастическими «Болеро» и «Вальсом» уподобляется языческой вакханалии.
Не случайно «Болеро» сопровождает американский эротический фильм с одноименным названием (Реж. Джон Дерек).
«У меня нет больше терпения слушать музыку, которая не только лишена песенности и танцевальности, но вообще не занимается ничем другим, кроме как отражением шумов, возникающих при всякого рода технических процессах» – жалуется престарелый Стравинский.
Так это же детки варварских чудовищ «Весны священной», что выпустил он сам из бутылки скакать по концертным залам городов и весей мира!
«Достаточно услышать народную песню XV века, чтобы понять, как низко мы пали» – вырвалось у Онеггера, самого изрядно потарахтевшего в симфонической поэме «Пасифик 231».
Взгляните на симфонический оркестр, исполняющий современную музыку: он весь заставлен трещотками, колотушками и примитивными барабанами!
Куда это несет нас?
Исполняя произведения Вивальди, Баха и Моцарта, современные музыканты безудержным вибрато, грубой акцентировкой, называемой красивым словом фразировка, подменяют красоту тона с должным воплотиться в нём неземным благом.
Энтузиасты аутентичного исполнения, восстав против животнострастной манеры и , играющие нарочито некрасивым звуком, выплескивают воду с младенцем, колотя при этом смычком по струнам не менее яростно, чем их противники.
Две концовки на выбор:
1. Оптимистичная:
Верю я грекам, что неземного происхождения огонь. Недаром в храмах горят лампадки и свечи.
Для блага людей похитил Прометей с неба огонь, они же, научившись его разводить, докатились до печей Освенцима.
В небесных же сферах подслушана музыка. Вспомним об этом, пока не застучали одни лишь барабаны в концертных залах.
2. Не оптимистичная:
Кто остановит могучую поступь истории? “Gotterdammerung” – закат или гибель богов, то есть классической музыки, то есть Европы. Было же сказано: «Не сотвори себе кумира». И еще было предсказано: «Будет верблюд пить воду из Рейна».
Не завоюют арабы Европу, европейцы сами взгромоздятся на «корабль пустыни»... «...и мы будем в небесные верить огни, на верблюдах своих бедуины».