Почти всю ночь я просидел возле огня, пылающего в камине, пока не заснул прямо в кресле под лёгкое потрескивание дров. Снился родовой замок, где я появился на свет и рос. Деметрио, ещё молодой, на лихом скакуне, которого он привёз после битвы с турками. Его сопровождал Борелли, сыгравший в моей судьбе свою определённую роль, он тоже во сне предстал предо мной полным жизни и сил. Хотя, думаю, что и он к этому времени уже давно покойный. Старые друзья отправлялись на охоту за дикой ланью, которую я всеми силами старался спасти...
Очнулся внезапно, когда, несмотря на все мои мольбы и усилия, Деметрио всё же вонзил в животное свой охотничий нож. С криком "Нет!" дёрнулся всем телом и открыл глаза. Огонь в камине потух и в комнате стало холодно. Эделина была рядом, как всегда пылающая, но не могла меня согреть. Я перебрался в спальню и, накрывшись тёплым пледом, пытался успокоить нервную дрожь. Понятно, что образ лани символизировал в моём воображении Патрицию, ожили давние страхи за её жизнь. Но, даже во сне, я не смог ничего исправить, как ни старался, как ни прятал её...
До рассвета ещё было далеко. Все мирно спали и видели сны. А я дрожал от холода и никак не мог отогреться. "Может, это предвестие смерти?" - задавал я сам себе вопрос, хорошо зная на него ответ, так что Эделина даже не утруждалась участвовать в моём мысленном монологе. Она просто была рядом и смотрела на меня с неизбывной тоской.
"Мы ещё не расстались, а ты уже грустишь", - подумал я, обращаясь к ней.
- Я пытаюсь наглядеться, налюбоваться тобой... Хотя это совершенно невозможно, и время не остановить.
- Смирись, родная. Ты знаешь, что я вернусь.
- Только когда и где?
- Не знаю.
- Ты видел лабиринт времени, Эрнесто?
- Как же я мог видеть, если ты мне его не показала?
- Там опасно и может унести ветром разлук. Каждый проход затягивает в себя на разные уровни. Когда Бог посылает душу, её сопровождают те, над кем не властно время. Простой душе туда строго-настрого запрещено приближаться самой. Там можно блуждать бесконечно.
- Значит, я сам вернусь за тобой.
- Никто не знает, под силу ли это человеку.
- Если тебя умудрились заточить здесь, значит, должна быть и возможность освобождения...
- Перестань стучать зубами!
- Ты не видишь, меня знобит! - я дрожал, как осиновая ветвь на ветру.
- Это нервное. Ты должен просто расслабиться. Каждый мускул в тебе напряжён. Так ты и до утра не дотянешь, любимый, - она коснулась меня, и я застонал от боли, проникающей под рёбра, но в то же время стало чуть легче. - Всё бы отдала за один миг единения с тобою, - Эделина горько вздохнула, и я вспомнил, как хорошо нам было вдвоём, когда на её живой, вечно цветущей поляне мы пили нектар безусловной любви. Во мне и тогда жила тоска по Патриции, но Эделина принимала всё, как оно есть. Наше горькое счастье, такое непохожее на других, мы больше не могли повторить.
- Просто представь, что тебе хорошо, тепло мягким пухом заполняет пространство. Свет солнечных лучей снисходит в тебя, обволакивает, врачует...
Я попытался, и вправду, стало хорошо, дрожь ушла, наступило спокойствие.
- Думай об этом, продли мгновение. Тепло и гармония, ничто больше не тревожит твоё сердце, есть только вечная всепроникающая и вселенская любовь...
Я и не заметил, как её голос растворился где-то вдалеке. Стало очень светло, тепло и тихо. В белой, непроглядной, объёмной пустоте, как птенец в яйце, я не ощущал ничего, кроме того, что это приятно, безопасно, уютно. Ни звуки, ни мысли не проникали в это цельное "ничто". В состоянии полного расслабления я пролежал до утра, набираясь сил, и только с рассветом заставил себя открыть глаза.
Начинался самый долгий день в моей жизни, прекрасный и печальный одновременно.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/11/08/1097