Наказание

               
НАКАЗАНИЕ


От неожиданного удара лицо фиксатого расплылось в глазах Чилика белым пятном.  Голова зазвенела, как чугунный рельс и он, молча оседая, свалился под ноги мужика, загородившего проход. А ведь только что Санька собирался размочалить его рожу, как кочан капусты.

Голос дворничихи, тормошившей плечо, вернул Чилику сознание. Во рту было солоно от крови прикушенного языка. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала вниз. Согнув ноги, пытаясь встать, он ощутил ступнями прохладу шершавого асфальта. Хиповых корочек на ногах как не бывало. Попытка оторваться от земли кончилась неудачей. От головокружения, теряя  опору, свалился набок. Отдохнув, предпринял еще одну попытку подняться, но только смог добраться до стены и, сидя,  прислониться спиной к ее бетонной тверди. Слова тетки, причитающей над ним:  «Кто же тебя так, соколик, изувечил?!» - будили в памяти темный контур стоящего до удара перед ним человека.  Что произошло с ним – мешала вспомнить тупая боль в затылке….
***
«Санька! Иди домой! Семен Иннокентьевич дневник смотреть твой будет»,  - голос матери звучал, как сигнал тревоги – беги, сынок! Бить будет!  Чилик, притаившийся под толстыми плахами крыльца, устраиваясь удобней, закинул руки за голову – предстояло лежать в укрытии не меньше часа. В конце обеда отчим громко отрыгнет от выпитой водки и, почесывая живот, отправится дрыхнуть на скрипучий диван. Вот тогда он и еще трое младших братьев выберутся, как тараканы из щелей, к объедкам на столе. И мать в глухо повязанном платке  с черным от побоев лицом разделит между ними крохи со стола благодетеля.

В душном полумраке комнаты воздух был настолько насыщен перегаром, что запах грязных носков улавливался лишь у самого входа. Отчим, свесив толстый зад, храпел лежа на боку. Его волосатая рука, обнимавшая подушку, казалась Чилику лапой гориллы. Из оттопыренного кармана штанов выглядывал красненький уголок червонца. Нет, Санька пробрался в комнату не для кражи, ему позарез нужен был перочинный ножик, спрятанный за этажеркой. Но червонец, как магнит, притянул тонкие пальцы. Ухватив торчащий угол, Чилик осторожно потянул его вверх и в ту же секунду «лапа гориллы», как бы прогоняя назойливую муху, наотмашь ударила его по лицу.

Очнулся Чилик у стены. Бугай отчим, не меняя позы, все так же храпел на диване. Левая половина лица мальчишки, пылала, наливаясь свинцовой тяжестью. Из носа на подбородок сочилась кровь, но червонец, как приклеенный, лежал в ладошке откинутой руки.

Те деньги Чилик тогда отдал матери. Она, глядя на огромный багровый синяк, мелко закрестилась. Схватила сына и, прижав к груди, зашептала дрожащим от страха голосом: «Санечка, если ОН тебя спросит, скажи - в лапту играли, мяч в лицо попал. Про деньги не говори! Молчи….   Я подкину ему их….»   Вечером, выметая из-под дивана несуществующую пыль, мать как бы случайно подтолкнула к ногам отчима смятую в комок десятку и удивленно воскликнула: «Семен Иннокентьевич! Смотрите! Деньги какие-то я вымела». Отчим, сидевший в трусах перед стареньким телевизором, молча, поднял скомканную купюру и, не разглаживая, сунул в руки матери. Та, услужливо склонившись, спросила: «Вам на них что-нибудь купить?» «Водки» – буркнул домашний деспот.

***
Учиться на курсы буровиков при геологическом управлении Чилик пошел исключительно из-за денег. В коммунальном особняке в исторической части Иркутска о длинных рублях, что зарабатывают в геологии, только и говорили. Постоянным обитателям бывшего купеческого дома – женщинам и детям, эти разговоры помогали ждать и мечтать, что когда-нибудь их кормильцы вернутся с пачками денег, торчащими из всех карманов. А пока что их непутевые мужики, кроме скромных отпускных в сертификатах, привозили жалкие остатки не пропитой наличности.

Случалось и такое, что благоверный, отработав на Крайнем севере по срочному договору три года, по дороге домой терялся. То его в ресторане «перехватывала» одна из «сероглазок» и он, охмуренный ею, обживался в новой семье. То, играя в карты на деньги,  спускал жуликам  все, до последней копейки, и пополнял ряды бомжей.   То проходил по милицейской сводке, как труп неизвестного, найденный где-нибудь на задворках.

Так без вести пропал отец Чилика и его братьев, а вот отчима никакая напасть не брала.  Тертый калач, чья плохо выбритая физиономия в сравнении с его темными делами покажется светлым личиком ангела, напоминал волка-одиночку, до боязни осторожного и жестокого. В экспедициях тяжелым трудом денег не зарабатывал, а промышлял на сортировочной станции. При этом на доходы от  продажи краденого мог бы купить себе отдельное жилье, но предпочитал скрываться в коммунальном муравейнике, присосавшись к многодетной женщине.
***
Чилик из выпускников, прилетевших в экспедицию после окончания курсов, был самым худосочным. Инспектор отдела кадров, разглядывая его, долго раздумывала – можно ли такого ставить на работу помбуром.  Так и не решив, пошла к главному инженеру. Тот в недоумении выслушав ее, жестко распорядился: «Направляйте в буровую бригаду. У нас не санаторий!» И начались Санькины мытарства. Первый месяц кто только над ним не насмехался. Даже бабы с глинцеха, что как ломовые ворочали за смену тонны жирной глины, предлагали идти к ним стирать грязные робы.

Но жизнь на сытых хлебах делала свое дело. На третий месяц Чилик уже не выглядел заморышем. А через полгода он лихо вкалывал в бригаде, играючи управляясь с тяжелым элеватором, подкладкой, вилкой и свечами. Секрет был прост, Чилик ел «в три горла», проедая все деньги, что зарабатывал. Росший впроголодь, он отъедался за предыдущие семнадцать лет. И молодое тело, изнуряемое тяжелым трудом, наливалось, как на дрожжах.  Ну а рельеф мускулатуры формировали двухпудовые гири, добытые в кладовке профкома.  В выходные дни Чилик часами баловался ими, в то время как его однокашники кто пропадал на рыбалке, кто резался в карты или дрых  пьяным в общаге. Через год налитое медвежьей силой тело забурлило гормонами. А найти им выход в таежном поселке можно было только в жестких драках за любовь одной из вольных женщин, коих приходилось не больше десятка на сотню холостяков. Однако  Санька, с успехом круша челюсти соперников, скоро выбился в число самых известных ухарей  поселка.

В молодецких забавах незаметно прошла зима. Даже ее запредельные морозы не смогли остудить его пыл. А весной Чилик по повестке военкомата прошел в райцентре медкомиссию и получил отсрочку  призыва, из-за каких-то там шумов в сердце. Возвращаясь в поселок, он познакомился с молодой геологиней,  летевшей тем же вертолетом. Слово за слово, а Чилик привлекал не только могучими плечами и тонкой талией, но и хорошо подвешенным языком – наивная девчонка увлеклась им. Одно свидание под луной с гулянием по таежной опушке последовало за другим. Для парня, что жил по прихотям, ее наивное кокетство стало, как красная тряпка для быка. И он, переполняясь страстными желаниями, принялся ревностно отгонять от Гали  прожженных ловеласов и гуляк. За малейшую попытку приблизиться к ней Чилик, ревнуя, дубасил всех смертным боем. 
Особенно ожесточенные драки происходили у него с парнем, недавно освободившимся из мест заключения. Тот, несмотря, что Чилик постоянно избивал его до полной отключки, продолжал липнуть к геологине.  Закончилось противостояние двух самцов отправкой бывшего зэка в поисковую партию, ведущую работы за сотню верст  в верховьях Подкаменки. Начальство (опасаясь трагедии) соблазнило его  обещанием заключить после полевого сезона договор на заготовку мяса и рыбы для нужд экспедиции.

Неизвестно, развязка ли этого конфликта или сладкие слова Чилика, а скорее  и то, и другое вместе взятое, подтолкнули Галю к непоправимому шагу. В конце августа она забеременела.  Чилик на эту новость отреагировал коротко: «Выскребайся!»  На ее прямой вопрос – женится ли он на ней, рассмеялся и так же прямо ответил: «Что ты? Какая семья? Я еще не нагулялся!» – и похабно добавил: «По весне новые телки (это он о студентках) приедут. Будет из кого новую подстилку выбрать!»
От таких слов Галя неделю ревела. Замкнулась, ушла в себя. На вопросы работающих с ней женщин, отмалчивалась. Да разве от битых жизнью баб что-нибудь  скроешь! Прижали  они ее: «Давай девка, колись, почему это Чилик к тебе не заходит?»    А узнав правду, матерно ярились.  Выплеснув горечь обиды на несправедливость бабьей доли, стали думать, как помочь. А помогать неопытной девчонке ой как нужно было!

За все лето в геологический поселок не прилетел ни один вертолет. Дым от таежных пожаров, густой и едкий, закрыл чуть ли не половину Восточной Сибири.  Случись несчастье, санитарный борт не пробился бы. В поселке же у фельдшерицы ни нужных инструментов, ни даже стерильной ваты. Какой уж тут аборт. Стали пробовать вызвать выкидыш  народными средствами, но те оказались бессильными против Галкиной природы. Только в начале октября в погоде появилось первое окно и подруги, отвоевав место в подсевшем вертолете, отправили ее в райцентр. А там местные врачи стали настаивать - не делать аборт, мол, срок большой, да Галя в отчаянии в петлю полезла. Сделали! Месяц лежала в больнице – осложнения лечила. Выписалась худая, как щепка и, не возвращаясь в экспедицию, улетела к родителям в Ангарск.

***
Ну а что Чилик? Трагедия Гали его не волновала. Для его самоуверенной натуры важнее оказались изменения в отношениях к нему в поселке. В камералке, куда он зашел по старой памяти поболтать с геологинями, те напустились на него с руганью, а самая авторитетная, Раиса, ходившая свои первые маршруты по Колыме с расконвоированными зэками, взяла за ухо и со словами: « Щенок, за твои проделки яйца мало вырезать!» – выставила за дверь.

На крыльце распсиховавшемуся Чилику двое маршрутников,  что дымили махрой, многозначительно посоветовали заткнуться и убираться, откуда пришел. Связываться с ними Санька не стал. У него после «теплого» приема подруг Гали пропал весь кураж.

И в столовой поварихи, до этого благосклонные к нему, перестали баловать солидными порциями, а когда он начал рыться в пирожках, выбирая самые крупные, то  тетя Поля огрела его половником. Один из мужиков, видевших его конфуз, злорадно прокомментировал: « П… , отошла коту масленица!» Остальные разразились обидным смехом. Многие из них, не рискуя в одиночку сталкиваться с ним, в своре не отказали себе хоть так поиздеваться над развенчанным любимчиком. Чилик, подавляя закипающую злость, и в этот раз сдержался. Да и не мог  он  броситься с кулаками ни на повариху, ни на ржущих работяг. Тогда вообще бы подняли на смех. Потирая плечо, он наигранно веселым голосом поблагодарил повариху: «Теть Поль! Однако, какая у Вас рука щедрая. Спасибо за добавку!» - и уже обращаясь к сидевшим за столиками с плохо скрываемой угрозой в голосе крикнул: «Мужики! Кому не хватило? Налетай!» Из зала ему в ответ на разные голоса раздалось: «Спасибо, Саня! Нам хватает. Ты здоровый, тебе одного половника мало. Попроси у поварихи еще…»

Но окончательно погас интерес в поселке к Чилику  после его стычки в клубе. Демобилизованный морячок, не ведая о скандальной славе драчуна, нокаутировал его ударами под дых и в челюсть. Произошло это после торжественного собрания, когда народ, со стуком двигая лавками, направился к выходу. Чилик, намеренно наступив на непомерно широкую штанину флотских брюк, толкнул морячка в спину. Раздался треск материи, и штанина разошлась по шву от низа до колена.  Показывая пальцем на разодранный клеш, Чилик воскликнул: «Полундра! Штаны рвут!» - и, продолжая насмехаться, поинтересовался: «Не разорвать ли тебе, морфлот, для красоты и вторую штанину». В ответ получил то, что меньше всего ожидал – классическую «двойку».  Парень оказался хорошим боксером.

Так в поселке появился новый любимчик – морячок. О нем теперь в главных новостях говорило «сарафанное радио», а бывшие соперники Чилика внимательно отслеживали поведение  новичка  на танцах, готовясь отстаивать любовь своих «сероглазок»

        ***
Жизнь Чилика после той встряски сама собой замкнулась в круге: рабочая смена, сон, несколько часов с книгой и опять рабочая смена, а по выходным  баловство с гирями.

Перед Новым годом его перевели из помощников в бурильщики. И он, полный самолюбивых устремлений бурить наравне с мастерами, с бесшабашной удалью «насел им на хвост», смена за сменой, выдавая «на гора»  все больше и больше метров.  Скоро о нем заговорили, но не как об ухаре-гуляке. Чилик же, достигнув цели, потерял всякий интерес к пустозвонной славе. Его теперь интересовали только деньги, поэтому он, несмотря на то, что зимой приходилось вкалывать, как прокаженному, не отказывался от подменки загулявших работяг.

В начале лета ему дали отпуск за три года и он вылетел в Иркутск.  Дома встретили замордованная отчимом мать и вытянувшиеся, как трава без солнца, братья. Весь день Санька водил их по магазинам – обувал, одевал, а вечером закатил пир. Гудела, открыв настежь двери, вся коммуналка. Ближе к двенадцати ночи появился отчим. При виде  круглого стола, заставленного бутылками с разноцветными наклейками  и закуской он,  плотоядно улыбаясь, принялся сучить волосатыми руками. Не обращая внимания на пасынка и его друзей, сидевших округ, налил себе полный стакан кубинского рома. Но выпить Санька ему не дал, ударом левой в лоб он вышиб его за дверь комнаты, а потом спустил вниз головой по крутому лестничному маршу. В довершение, ухватив стоящего на четвереньках тирана за шиворот и брючный ремень, скинул его растрепанным мешком на асфальт двора. Матери, что причитая, пыталась его удержать, приказал: «Неси его шмотки сюда. Здесь он больше не будет жить!»

На следующее утро, встав поздно, он по-хозяйски обошел убогое жилище, намечая ремонт и смену обстановки. Братья, получив еще с вечера на карманные расходы, уехали в речной порт покупать билеты на теплоходную экскурсию по Байкалу. Мать с закрученными на затылке в тугой узел полуседыми волосами и в сарафане с рюшами, хлопотала на кухне. Впервые за много лет лицо ее светилось радостью – наконец-то в доме появился мужчина - кормилец и защитник.  С трудом втиснув зад на свое любимое в детстве место (между подоконником и кухонным столиком), Санька, отпивая  прямо из банки мелкими глотками томатный сок,  следил за матерью. Та священнодействовала над большой кастрюлей. Что-то очень вкусно пахнущее булькало под крышкой с отбитой по краю эмалью. Улучив момент, он спросил: «Мам, я тут с братишками ремонт хочу сделать. Ну, там побелить, покрасить, новые обои на стены накатать. Хочу еще мебель старую выкинуть, а взамен новую купить. Ты не возражаешь?»  Мать присела рядом с ним на колченогий табурет и, положив на колени руки с вздутыми синими жилками, серьезно ответила: «Сын, ты теперь главный в доме, тебе и решать. А я чем могу, тем и помогу».

Через месяц  от чистых стен и свежей краски полов, окон и дверей комнату и кухоньку было не узнать. А въедливым нитролаком новой мебели пахло аж на весь двухэтажный  особняк.  Соседки, что ни вечер, сидя на лавочке под окнами, на все лады судачили о Санькиной хозяйственности.  Вот, мол, деньги с Севера все привез. Первый день попил, погулял, а сейчас в рот не берет, не то, что наши забулдыги.  Санька же, с опозданием виня себя, никак не мог решиться поехать к Гале – стыдился и боялся разговора с ней.  И когда до конца длинного отпуска осталось совсем немного он, сжимаясь весь, как будто перед ледяной купелью, все-таки вышел из дверей электрички на перрон вокзала Ангарска. В кармане его брюк лежала бумажка с адресом Гали. Та самая, суровая Раиса, когда Чилик, улетая в отпуск, садился в вертолет, неожиданно засунула ее в карман его штормовки и, не говоря ни слова, отошла к диспетчерской будке.
***
... Наконец звон в ушах и боль в затылке притихли.  Он вспомнил, как неширокий проход между пятиэтажками ему загородил коренастый мужик и, поблескивая  коронками  в  блатной улыбочке, потребовал: «Гони монету, фраер,  за проход!» Вспомнил  и то, как весь напрягся для одного верного удара. Но дальше, как ни силился, ничего вспомнить не мог. От напряжения вновь затошнило и Санька, расслабляясь, закрыл глаза.  Не мог он знать, что в тот момент, когда его кулак готов был сорваться в прямом ударе по фиксатой роже, второй  грабитель, подкравшись со спины, огрел его кастетом по затылку…
А до подъезда, в котором жила Галя, оставалось завернуть за угол панельной «хрущевки».