Преображенка

               
Пароходик  полз  по  реке  со  скоростью  5  километров  в  час.  Я  сидела  прямо  на  палубе,  опершись  на  какую  - то  корабельную  стенку  и  ревела  белугой.  Мама  везла  меня  в  Преображенку  учительствовать.  А  ревела  я  не  потому,  что  не  хотела  работать.  Вовсе  нет.  Быть  учительницей  мне  очень  нравилось.  Просто  я  не  хотела  так  далеко  ехать,  оставлять  в  городке  друзей,  зазнобу  и  ежевечерние  танцы.  Что  там  меня  ждёт?  Я  уже  чувствовала:  зелёная  тоска,  полное  отсутствие  друзей – товарищей,  и,  конечно,  нет  там  никаких  танцев.  А  ученики?  Меня  уже  предупредили  заранее,  что  это  ссыльные  из  Западной  Украины.  В  основном  переростки,  им  скоро  в  армию  идти,  а  их  усадили  за  парты,  чтобы  научить  их  читать  и  писать  по – русски.  Мама  успокаивала:  «Ничего,  пообвыкнешь,  наберёшься  ума – разума,  ведь  это  не  очень  далеко,  всего  60  километров.  Правда,  пароходик  ходит  2 – 3  раза  в  неделю,  но  добираться  до  города  можно  на  попутках.
Короче,  наплакавшись  до  головной  боли,  я  поняла,  что  уже  ничего  не  изменишь:  приказ  есть  приказ  и  придётся  «сеять  разумное,  доброе,  вечное»  в  маленьком  селе,  в   шестидесяти  километрах  от  дома.  От  реки  надо  было  ещё  пройти  километра  полтора – два  с  узлами.  Очень  устали,  но  плакать  я  больше  не  стала,  поняла,  что  бесполезно.
Директор  школы  сказал,  куда  идти,  в  каком  доме  я  буду  жить.  Дело  к  вечеру.  Благо,  что  ещё  хоть  дождь  не  разошёлся,  только  чуть  накрапывал.  Кое – как  добрели  мы  с  мамой  до  дома  на  окраине  села.  Дом  большой.  Но  странное  дело:  то  ли  люди  не  собирались  там  надолго  задерживаться,  то  ли  руки  не  доходили,  то  ли  плохие  хозяева.  Только  меня  поразило  то,  что  в  коридоре  доски  просто  брошены  на  землю,  не  прибиты,  не  закреплены  ничем.  Кромешная  тьма!  Почему  я  пишу  об  этом,  да  потому  что,  когда  мы  вошли  в  этот  тёмный  коридор,  доски  загрохотали,  заходили  под  нашими  ногами  ходуном,  и  как  мы  не  упали  просто  непонятно.  Тяжёлая  скрипучая  дверь  открылась  нам  навстречу.  В  комнате  горела  керосиновая  лампа  с  закопченным  стеклом  ещё  времён  царя  Гороха.  Оказывается  в  комнате    половицы  тоже  почему – то ходили  ходуном. 
«Здравствуйте!»  «Здоровеньки  булы,  ты  шо  ,  учителька?»  «Там,  в  той  кимнате  у  мене  вже  е  дви,  ты  будешь  третя».  Навстречу  мне  вышли  две  вчерашних  десятиклассницы  из  второй  школы.  Мы  были  знакомы  по  танцам.  «О,  привет!»  «Привет!»  «  Проходи,  устраивайся,  мы  будем  жить  в  дальней  комнатке,  а  здесь,  в  этой  живут  хозяева:  бабушка  и  дедушка.  Бабушке  и  дедушке  было  от  силы  лет  по  45 – 47.  В их  комнате  стояла  огромная  печь  с  лежанкой,  от  печки  до  переднего  угла,  где  висели  иконы  в  расшитых  полотенцах,  была  оборудована  большая  кровать  из  досок.  Потом  я  узнала,  что  она  называется  поликом.  На  ней  лежала  скатанная  постель,  состоящая  из  нескольких  домотканых  полосатых  колючих  одеял  и  пары  подушек.  Вся  одежда  и  летняя  и  зимняя    висела  на  проволоке,  перетянутой  над  поликом.  «Боже  мой,  какая  бедность,  какая  пещера, - подумала  я,   - это  ведь  жизнь  и  быт  до  новой  эры».    Девочки  провели  нас  в  дальнюю  комнату.  Она  была  небольшая,  но  более  или  менее  стараниями  девчат  была  похожа  на  жилую.  Мы  перекусили  тем,  что  захватили  из  дома,  хозяйка  предложила  нам    кипяток  и  сказала,  что  за  нас  ей  будут  привозить  на  зиму  дрова,  будут  выдавать  немного  денег  за  квартиру  и  нам  на  прокорм,  она  так  и  сказала: «Борщ  я  буду  вам  вариты.  Мэни  за  цэ  дадуть  гроши».
Утром  мама  уехала  домой,  я  просилась  с  ней,  но  суровая  маман  сказала: «Не  испытаешь  трудностей,  не  научишься  жить».  И  я  осталась.  Учителя,  в  сущности,  мы  были  слабые.  Методикой  абсолютно  не  владели,  даже  не  представляли,  что  это  такое  и  «с  чем  её  едят».    Но  мы  были  интересны  тем,  что  мы  любили  литературу,  были  начитаны  и  много  стихов  знали  наизусть.  Это  подкупало.  Я  уже  не  помню,  как  прошли  первые  уроки,  как  знакомились  с  учениками.  Я  запомнила  только  то,  что  в  7  классе  детей  почти  не  было,  были  парни,  у  которых  над  верхней  губой  уже  пробивались  усы.  Им,  конечно,  было  интересно  рассматривать  молоденьких  учительниц  и  слушать  стихи  Пушкина,  Некрасова,  Маяковского.  «А  про  любовь  вы  знаете?»  «А  как  же!»  «Вот  как  о  любви  пишет  Александр  Сергеевич  Пушкин: 
             Я  вас  любил,  любовь  ещё,  быть  может,  в  душе  моей  угасла  не  совсем,  но  пусть  она  вас  больше  не  тревожит,  я  не  хочу   печалить  вас  ничем.  Я  вас  любил    безмолвно,  безнадежно,  то  робостью,  то  ревностью  томим,  я  вас  любил  так  искренно,  так  нежно,  как  дай  вам  бог  любимой  быть  другим.»   И  в  классе  - гробовая  тишина.  Подумала:»Значит  дошло,  значит  задело,  значит  не  бесчувственные  вы,  граждане.  Теперь  я  знаю,  как  с  вами  разговаривать.  И  ещё  одно  маленькое  и  займёмся  немецким:  «Любовью  дорожить  умейте,  с  годами  дорожить  вдвойне,  любовь  не  вздохи  на  скамейке,  и  не  прогулки  при  луне.  Всё  будет:  слякоть  и  пороша,  ведь  вместе  надо  жизнь  прожить.  Любовь  с  хорошей  песней  схожа,  а  песню  нелегко  сложить».  «А  эти  стихи  кто  написал?»  «Степан  Щипачёв».  «А  что  такое  пороша?»  «Это  свежий  слой  снега».
Немецкий  они  демонстративно  игнорировали,  немцев  ненавидели,  считали,  что  из –за  них  лишились  они  родной  Украины  и  живут  теперь  в  Сибири  с  жестокими  морозами,  где  не  растут  ни  яблоки,  ни  вишни,  ни  черешни.  А  на  Украине  у  них  остались   тёплые  белые  мазанки – хаты,  прекрасные  сады  и  огороды.  А здесь,  кроме  сосен  да  жёлтой  акации,  ничего  не  растёт.  «Напрасно  вы  так  суровы  к  Сибири,  у  нас  огороды  тоже  очень  хорошие».  И  так  из  урока  в  урок  мы  пытались  их  влюбить  в  Сибирь,  рассказывая  о  её  богатствах  и  возможностях. 
На  первом  же  педсовете  нам,  молодым  учителям,  дали  задание:  ходить  по  дворам,  собирать  яичную  скорлупу  для  птицефермы  и  золу  для  удобрения  полей.  Если  учесть,  что  уже  с  сентября   начинали  топить  печи  в  домах  и  топили  только  дровами,  то  с  этим  проблем  не  было,  золы  было  много,  хватало,  чтобы  удобрить  и  хозяйские  огороды,  и  пару  вёдер  выделить  для  колхозного  поля.  Только  я  не  могла  понять  двух  вещей:  почему  этим  должны  заниматься  молодые  учителя  и  почему  нельзя  удобрять  колхозные  поля  навозом,  который  скапливался  во  дворах  целыми  кучами.  Оказалось,  что  из  него  делали  огуречные  грядки,  в  навозные  лунки  засыпали  землю  и  сажали  там  семена  огурцов.  Эта  процедура  мне  была  знакома  с  детства.
Представьте  себе  молодую  учительницу  после  уроков  с  ведром  и  мешком,  идущей  по  селу.  Смех,  да  и  только!  В  мешки  мы  складывали  скорлупу  от  яиц,  в  ведро  нам  насыпали  золу.  В  50 –е  годы  это  было  так  естественно,  и  только  сейчас,  с  высоты  60 –ти  лет    слушается  как  ирония и  воспринимается  окружающими  на  уровне  анекдота.  Но  мы  как –то  с  этим  справлялись.  Иногда  нам  помогали  наши  ученики – семиклассники,  но  через  смех  и  насмешки  над  нашей  судьбой.  Стоило  учиться  10  лет,  чтобы  заниматься  таким  недостойным  делом.  Но  мы  были  одержимы  идеей  строительства  коммунизма  и  считали  это  необходимым  для  «увеличения  продовольственной  базы  родного  государства»  -  как  писали  тогда  газеты.
Осенью  начинались  свадьбы.  Наши  ученики,  как  их  называли  «старшеклассники»,  один  за  другим  женились.  Наверное,  для  того,  чтобы  избежать  весеннего  набора  в  армию (это  мы  так  думали),  а,  может  быть,  по  большой  любви,  кто  знает.  Нас  приглашали  на  эти  свадьбы.  Мы  для  приличия,  посидим  немного  и,  ссылаясь  на  то,  что  надо  готовиться  к  урокам  и  проверять  тетради,  уходили.    А  уходили,  честно  говоря,  из – за  боязни  пьяных  до  бесчувствия  учеников.  Пили  в  селе  много  самогон  и  мутную  брагу,  которая  дурманила  ум  и  толкала  «старшеклассников»  на  необдуманные  поступки,  а  иногда  и  на  преступления.  Поделать  с  этим  мы  ничего  не  могли,  пока  наш  директор,  тоже  из  сосланных  украинцев  (по – моему,  фамилия  у  него  была  Довгань,  точно  уже  не  помню)  не  посоветовал  нам  вечерком  сходить  в  клуб,  где  собирались  наши  ученики. 
«Посмотрите,  как  они  себя  ведут,  о  чём  поют,  как  ухаживают  за  девчатами,  чем  дышат,  наконец,  и  они  вам  станут  ближе  и  слушаться  вас  будут  лучше.  А  сейчас  вы  им  чужие,  русские,  сибирячки  они  ещё  не  видят  в  вас  друзей,  близких  по  духу  и  воспринимают  вас  как  враждебную  нацию.  А  вы  докажите,  что  вы  их  друзья,  и  что  вы  такие  же,  как  они,  обыкновенные  простые  люди,  только  знаний  у  вас  немного  побольше.
  Не  успели  мы  открыть  дверь  клуба,  как  на  нас  надвинулся  хоровод,  не  хоровод,  а  девочек  7,  держащих  друг  друга  за  талию  и  танцующих  с  притопом,  и  зазвучала  частушка:  «А  самолёт  летит  ,  колёса  стёрлися,  мы  не  ждали  вас,  а  вы  припёрлися».  Мы  были  ошарашены,  попятились  к  двери,  но  из  другого  угла  клуба  точно  такая  шеренга  со  своей  частушкой: «А  ты,  подруга,  не  реви,  да  рот  корытом  не  дери,  я  тебе  советую  залепить  газетою».  Все  засмеялись,  мы – тоже.  Соскочили  со  скамеек  ребята,  пригласили  сесть,  а  девушки  продолжали  своеобразные  соревнования:»  Ой,  подруженька  моя,  иди  одевайся,  с  твоим  милым  посижу,  ты  не  обижайся».   «Твой  милёночек  не  глуп,  завернул  меня  в  тулуп,  к  стеночке  приваливал,  замуж  подговаривал».   «А  твой  милёнок,  как  телёнок,  только  веники  жевать,  проводил  меня  до  дома,  не  посмел  поцеловать».  Все  смеялись,  всем  было  весело.  Вскоре  к  девушкам  пристроились  парни,  и  топот  был  такой,  что  дрожали  на  стенах  четыре  керосиновых  лампы.  Тянули  нас  в  круг,  но  мы  отказались,  потому  как  не  знали  ни  одной  частушки.  Самое  главное,  мы  поняли,  что  первая  частушка  не  имела  к  нам  никакого  отношения  и  что  при  нас  они  не  чувствовали  себя  скованно.  А  гармонист  Ваня  Конух  старался  изо  всех  сил  и,  когда    молодёжь  заканчивала  свою  вечеринку,  пропели  последнюю  частушку: « У  меня  в  кармане  вата,  а  я  думала  осот,  ой,  спасибо  тебе,  Ваня,  сорок  раз  по  восемьсот».  Мы  стали  прощаться,  поблагодарили  за  весёлый  вечер,  они  приглашали  нас  приходить  ещё.
«Кажется,  лёд  тронулся» - рассуждали  мы,  возвращаясь  на  квартиру.  «Самое  неприятное,  что  парни  почувствуют,  что  за  нами  можно  ухаживать  и  будут  навязываться  провожать  нас  домой».  «Надо  стараться  не  допустить  до  этого.  Но  как  удержать  их  на  расстоянии,  ведь  они  почти  наши  ровесники».  Но  я  была  абсолютно  уверена  в  том,  что  только  хорошие  уроки  спасут  нас  от  их    навязывания.
Каждый  урок  они  просили  меня  почитать  им  стихи  и  желательно  о  любви.  Один  из  уроков  я  начала  со  стихов  Степана  Щипачёва: «Ты  порой  целуешь  ту,  порою  эту   в  папиросном  голубом  дыму.  Может  быть,  в  морали  толку  нету,  да  и  не  к  лицу  мораль  поэту.  Только  страшно  стариться  тому,  кто  любовь,  как  мелкую  монету,  раздавал,  не  зная  сам  кому».  И  тишина…  Задумались…  Значит,  задело.  Это  уже  хорошо!  А  потом  Есенин  «Сукин  сын»,  но  название  я  говорить  не  стала,  а  просто  потихонечку  начала: «  Снова  выплыли  годы  из  мрака  и  шумят,  как  ромашковый  луг.  Мне  припомнилась  нынче  собака,  что  была  моей  юности  друг.   Нынче   юность  моя  отшумела,  как  подгнивший  под  окнами  клён,  но  припомнил  я  девушку  в  белом  для  которой  был  пёс  почтальон…….и  последние  строчки: «Рад  послушать  я  песню  былую,  да  не  лай  же,  не  лай,  не  лай,  хочешь,  пёс,  я  тебя  поцелую  за  пробуженный  в  сердце  май,  поцелую,  прижмусь  к  тебе  телом,  и,  как  друга,  введу  тебя  в  дом…Да,  мне  нравилась  девушка  в  белом,  а  теперь  я  люблю…в  голубом».  Раздались  аплодисменты,  я  не  ожидала,  стала  успокаивать.  Вдруг  дверь  открылась: «Извините,  у  вас  урок?»  «Да».  «А  почему  хлопают?»  «От  восторга».  Ученики  встали,  перестали  аплодировать.  «Ну,  хорошо,  продолжайте,  извините».
В  клуб  мы  ходили  ещё  пару  раз.  Однажды  состоялся  интересный  разговор.  «  Почему  вы,  украинцы,  не  знаете  украинских  песен?».  «Мы  знаем,  только  петь  боимся»  «Кого  же  вы  боитесь?»   «  Вас,  русских».  «Дорогие  наши, « доросли  диты,  у  нас  в  Сибири  много  украинцев,  они  поют  свои  родные  песни  не  только  у  себя  дома,  но  и  на  концертах  во  Дворце  Культуры  и  танцуют  украинские  и  молдавские  танцы.  Не  надо  никого  бояться,  Советская  власть  приветствует  всех,  кто  помнит  и  любит  свою  культуру:  свои  песни,  танцы,  свою  поэзию.  «Як  умру,  то  поховайте  менэ  на  могили,  серед  степу  широкого  на  Украйне  милий».  Правда,  «З аповит»  Шевченко  мы  учили  на  русском  языке,  но  хорошо  знали,  что  это  стихи  украинского  поэта  Тараса  Шевченко,  он  писал  стихи  на  украинском  и  русском  языках,  чтобы  читать  его  могли  оба  народа.  И  мы,  русские,  его  знаем  и  любим  ничуть  не  меньше,  чем  Пушкина  или  Некрасова.  Кстати,  у  Шевченко  и  Некрасова  особенно  много  общего».   Так  шло  наше  сближение,  наше  понимание  друг  друга.    Откровенно  говоря,  не  очень  нам  хотелось   сокращать  расстояние  между  нами  и  учениками.  Но  не  всегда  нам  это  удавалось.    Однажды  подходим  к  дому,  они  стоят  трое  : гармонист  и  два  наших  семиклассника.  «Добрый  вечер».  «Добрый.  По  какому  случаю  такая  торжественная  встреча?»  «Да,  мы …  это…  мы  хотели  вас  проводить  да  постеснялись.  Да  и  девчонки  частушки  бы  сочинили».  «Значит,  вы  оберегали  наш  авторитет?  Хорошо,  молодцы!  Спасибо  вам  за  доброе  к  нам  отношение.  Но  больше,  хлопцы,  не  приходите  и  не  пытайтесь  нас  провожать.  Хорошо?»  «Вы,  может  быть,  брезгуете  нами?»  «Что  значит  брезгуете?  Что  это  за  слово  такое  оскорбительное?  Просто,  если  узнают  об  этом  в  районе,  нас    уволят  и  всё,  а  нам  для  поступления  в  институты  нужны  хорошие  характеристики.  А  если  нас  уволят,  то  ни  о  какой  характеристике  не  может  быть  и  речи.  Вот  и  всё.  А  вы  закончите  школу,  поступите  в  институт  или  техникум,  тогда  и  поговорим.   Надо,  друзья,  о  деле  думать,  а  уж  потом  о  чём – то  другом,  о  любви,  например».  «Ладно,  мы  вас  поняли.  Уходим.  Но  завтра  вечером  придёте  в  клуб?»  «Если  он  не  успеет  сгореть. – пошутила  Нина. – Лампы – то  очень  опасная  штука».  Мы  с  Ларисой  продолжили  мысль:  «Добивайтесь,  чтобы  в  село  провели  электричество.  Сделайте  это  полезное  дело.  Идите  к  председателю  и  скажите,  что  вам  надоело  жить  в  пещерных  условиях».  «Действительно.  Вы  умный  народ,  стремитесь  к  знаниям.  Он  вас  послушает».
«Умный  народ  ходил  к  председателю.  Через  год  в  Преображенку  провели  электричество.  Но  это  было  уже  без  нас.  Узнали  мы  об  этом,  когда  встретился  гармонист  Ваня  Конух.  Он  учился  в  районе  в  музыкальной  школе  по  классу  баяна.  Ваня  рассказал  нам  и  о  судьбе  многих  наших  семиклассников.  По  его  словам,  почти  все  были  при  деле,  многие,  закончив  десятилетку  уже  в  районе,  поступили  в  сельхозинститут.  Некоторые  девчата  стали  медицинскими  сёстрами.
 Мы,  конечно,  далеки  были  от  мысли,  что  как – то  повлияли  на  судьбу  своих  учеников,  но  почему  - то  рассказ  о  них  приятно  отозвался  в  наших  душах.
 Мы  часто  виделись,  учились  в  одном  институте:  Нина – на  историческом,  Лариса – на  геофаке,  а  я – на филологическом.    Так  что  вроде  все  при  деле.