Можно предположить, что над семьей Владимира Михайловича поработал злой Рок. И чем другим можно объяснить несчастия, которые одно за другим обрушивались на его семью? Сын Владимира Михайловича за убийство товарища в пьяной ссоре попал в тюрьму и там сгинул, дочь Настю изнасиловали, и она тронулась умом, а жена Владимира Михайловича Катерина, истерзав себя своим огромным горем, стала пить и была невменяема. И только Владимира Михайловича злой Рок еще миловал, но ему было так тяжело, что иногда он думал, что было бы лучше, если бы Рок и его лишил разума.
Пила Катерина много, пропивала свою пенсию, а когда не было у нее денег, чтобы купить водку, одалживалась у соседей, тайком продавала из дома вещи.
Катерина не следила за собой – редко мылась, не меняла на себе нижнее белье, не стригла ногти, не смотрелась в зеркало, и пахло от нее едким, удушающим запахом давно не мытого тела.
По квартире Катерина ходила не одетой, полуголой – в сорочке или в одних рейтузах, не стиранных и в бурых пятнах. И когда она бывала сильно пьяна, то была зла и агрессивна – металась по комнатам, разбрасывала вещи, опрокидывала стулья. Непричесанная, с безумным лицом, перекошенным ртом, выкрикивала она грубые ругательства и кому-то грозила кулаком. И часто пьяная Катерина засыпала на полу. Спала она тревожно – всхлипывала во сне, что-то бормотала, и вдруг просыпалась, ее рвало, и она, захлебываясь мокротой, со страхом смотрела на мужа. И Владимир Михайлович пугался, и казалось ему, что Катерина сейчас умрет, и он жалел ее.
И когда Владимир Михайлович смотрел на спящую на полу жену, на ее голый, как надутый пузырь, белый живот, плоские груди с огромными коричневыми сосками, опухшее лицо с толстой нижней губой, по которой стекала густая слюна, то не узнавал в ней свою Катю, когда-то красивую, веселую, нежную, и казалось ему, что спит на полу какая-то чужая ему женщина, непонятно как оказавшаяся в его доме. И становилось ему страшно, и охватывали его отчаяние и жалость к себе.
А бывало, ночью подходила Катерина к кровати мужа, будила его, приближала к нему свое лицо и долго смотрела ему в глаза и молчала, и белое лицо ее казалось лицом мертвеца, и только глаза были живыми и блестели в темноте.
Они уже давно перестали быть мужем и женой, и мало говорили между собой, да и не о чем им было говорить – прошлое свое они забыли, на счастливое будущее не надеялись, а о своих несчастьях говорить им было тяжело и мучительно.
Но случались дни, когда Катерина бывала трезвой, и тогда в квартире наступала непривычная тишина. Катерина сидела на кровати, опустив голову, и, странно покачиваясь из стороны в сторону, что-то шептала, а иногда она всхлипывала и била себя ладонями по щекам.
И в такие трезвые дни Владимир Михайлович был внимателен к жене. Он садился рядом с ней, обнимал за плечи, заглядывал ей в глаза, говорил: «Катя, милая, перестань пить». Но Катерина отводила глаза от мужа и молчала.
Владимир Михайлович догадывался, что происходит в душе Катерины, жалел ее, но слов нужных, которые могли бы успокоить и поддержать жену, не находил.
А Настя тихо ходила по квартире, не обращая внимания ни на отца, ни на мать. Возможно, она даже и не замечала их присутствия.
Со дня изнасилования Насти прошло уже много лет, сейчас ей было около тридцати.
Произошедшее с ней несчастье явилось для нее огромным потрясением, ее долго лечили в психиатрической больнице, но безуспешно – она тронулась умом, отказывалась говорить, не узнавала своих близких.
Но иногда Настя пыталась что-то сказать, но страшно заикалась, а те слова, которые она произносила, были невнятны, не были связаны между собой мыслью, и ее не понимали.
Настя не расставалась с большой пластмассовой куклой, она носила ее на руках, то прижимала к груди и целовала, то била куклу по голове и сердито мычала на нее. У куклы была оторвана рука, отсутствовали глаза, а платье на кукле, когда-то цветастое, нарядное, со временем полиняло и висело клочьями.
Владимир Михайлович любил и жалел дочь, но и для нее не находил нужных слов. Иногда он подходил к ней, гладил ее по голове, заглядывал в глаза, спрашивал: «Как живешь, Настя?» А Настя опускала глаза, плечи ее начинали вздрагивать, она нервно теребила на кукле платье и молчала. И Владимир Михайлович, вздохнув, отходил от дочери.
Владимир Михайлович не роптал на свою судьбу. Да и кто бы мог услышать его ропот.
Но временами он чувствовал отчаяние и страх, впадал в состояние оцепенения и подолгу сидел, обхватив голову руками, и думал, думал… Но выйдя из оцепенения, Владимир Михайлович не мог вспомнить, о чем думал.
А иногда он смеялся. Смех возникал вдруг в начале тихим хохотком, но все усиливался и переходил в нервный истерический хохот. А откуда этот смех, хохот, и какова причина ему, он не знал, и это его пугало.
И часто Владимир Михайлович чувствовал беспредельное одиночество. Он ни с кем не общался, не было у него ни друзей, ни приятелей, и родственники куда-то исчезли.
А когда он выходил из дома и видел много людей, то казались они ему чужими, и лица их веселые и счастливые вызывали у него раздражение и неприязнь. Но иногда Владимир Михайлович думал, что где-то есть люди, у которых судьба, возможно, похожа на его судьбу, а быть может, и еще тяжелее, то становилось ему как-то и легче, и уже не чувствовал он себя таким же одиноким в этом мире.
Проходили дни, проходили годы. И длилась эта странная, никому не нужная жизнь. И казалось, не будет этой жизни конца. Но всему приходит конец!
Можно предположить, что злой Рок все это время помнил о Владимире Михайловиче и его семье, но был занят судьбами великих людей, и было ему не до простых, маленьких, а как освободился он от больших дел, то и обратил свой беспощадный взор на Владимира Михайловича и его семью и довел свою трагическую, разрушительную работу над ними до логического конца.
Как-то возвратился Владимир Михайлович домой. Отлучался он в магазин за продуктами. И уже войдя в прихожую, услышал он крики а, в комнате увидел лежащую на полу полуголую Катерину. Она билась головой об пол, судорожно изгибалась, корчилась, охрипшим голосом выкрикивала ругательства.
Владимир Михайлович бросился к жене, навалился на нее всей тяжестью своего тела, схватил за руки и прижал их к полу. Но Катерина была сильна в своем безумии: изловчившись, сумела она освободить правую руку, ударила мужа в висок и вцепилась в его лицо своими острыми, черными ногтями. Она кусалась, брызгала слюной, а он задыхался от нестерпимого запаха винного перегара и чувствовал, как по его исцарапанному лицу течет кровь.
И впервые вдруг почувствовал Владимир Михайлович жгучее отвращение и ненависть к жене, к ее грязному, потному телу, и ярость охватила его, и руки как бы помимо его воли потянулись к горлу Катерины и сжали его. И разжал он пальцы рук, только когда почувствовал, как обмякло ее тело.
Владимир Михайлович вскочил на ноги, смотрел на жену и не мог поверить, что задушил ее, что она мертва.
Катерина лежала раскинув руки, голова ее была запрокинута, рот открыт и зиял черной пустотой. И была она неподвижна, как неподвижен бывает труп.
Владимир Михайлович услышал за своей спиной какой-то шорох и быстро обернулся. В дверях стояла Настя с куклой на руках, рот ее кривился в улыбке и смотрела она то на отца, то на лежащую на полу мать. И впервые за многие годы произнесла Настя слова, смысл которых можно было понять: «И я бы ее убила». «Уйди, Настя!» – крикнул Владимир Михайлович и вытолкнул дочь за порог.
Владимира Михайловича охватил безумный страх. Он метался по комнате как затравленный, натыкался на мебель, опрокидывал стулья, в отчаянии он потрясал руками, говорил какие-то слова, но слов своих он не слышал. Но вдруг остановился – как молния пронзила его мозг беспощадная, но спасительная мысль. И боясь, что мысль эта исчезнет, он как слепой, спотыкаясь, выбежал в коридор, вбежал в кухню, судорожно, дрожащими руками открыл ящик стола и нащупал нож.
Владимир Михайлович ударил себя в правый бок. Несколько мгновений он стоял покачиваясь, потом опустился на корточки, и повалился…
Тихо было в квартире. Только в комнате, где лежала на полу мертвая Катерина, летала муха и надсадно жужжала. А в своей комнате Настя играла с куклой – била ее по голове и сердито мычала на нее.