Живу я на втором этаже, а Николай на третьем. Соседи мы, но близко не знакомы. Да и не можем мы с Николаем быть приятелями. Николай до выхода на пенсию в УЖКХ сантехником работал, а я хоть и мелкий, а предприниматель. И по возрасту мы с Николаем разные – мне до пенсии далеко, а он пенсионер со стажем.
Часто встречал я Николая у подъезда курящим (видимо, домашние запрещали ему в квартире курить), и здоровались мы, и парой слов обменивались. Бывало, спрошу: «Ну и как живешь, Николай?» А он: «Нормально». Любимое это слово его.
Знал я о Николае мало. Знал только, что Николай большой любитель выпить и что жена его Катерина большая любительница выпить. Еще слышал я, что Катерина поколачивает мужа и что у Николая нет своей комнаты и спит он в чулане.
И это все, что я знал о своем соседе с третьего этажа.
А как-то Николай исчез. Не встречаю я его у подъезда, не вижу его проходящим по двору. Ну, думаю, гостит сосед у каких-то родственников своих или, думаю, улетел он в Турцию на море, к солнцу. Но прошел месяц, второй на исходе, а Николая нет как нет.
И хотя мы не приятели, мне за Николая как-то и беспокойно стало. Уж, думаю, не в больнице ли он лежит, умирает или уж, думаю, не дай Бог, помер, и похоронили его, а я этого и не заметил.
Но вот как-то встретил я во дворе жену Николая Катерину. Спрашиваю: «Что-то я Николая вашего давно не вижу, уж не заболел ли?» А Катерина отвечает: «Не знаю уж, как вам и сказать, не то чтобы он заболел, а обезножил и ослеп почти, вот и сидит дома».
Удивился я, ведь здоров был сосед, у подъезда курил, по двору ходил и вдруг обезножил и ослеп. И как-то жаль мне стало Николая, хотя и не приятель он мне.
Спрашиваю Катерину: «А нельзя ли мне как-нибудь зайти к Николаю, я бы и четвертиночку принес, и выпили бы мы с ним, поговорили, поддержал бы я его?» Катерина заулыбалась, говорит: «А мне-то что, хоть с поллитровкой к нему приходите, он рад будет». Ну, думаю, чего же откладывать, завтра и нагряну я к Николаю.
И утром следующего дня взял я из холодильника бутылку водки, купленную накануне, собрал немудреную закуску, сложил все в пакет и к соседу на третий этаж поднялся. Катерина встретила меня приветливо, покосилась на пакет в моей руке, из которого соблазнительно торчало горлышко бутылки, и повела к чулану.
Николай поразил меня своей неестественной худобой, казалось, тело его состоит из одних костей. На нем были майка и трусы, а на ногах носки, но почему-то разные: один носок – черный, а другой – голубой в белый горошек.
Николай сидел на диване, опустив голову, и никак не отреагировал на мое появление. Я оглядел чулан. В нем помещались только диван и небольшая тумбочка. На диване лежали подушка без наволочки и скомканное постельное белье не первой свежести. На тумбочке стояла чашка с недоеденной овсяной кашей. Чулан освещала тусклым светом лампочка, висящая под потолком на длинном электрическом шнуре.
Стараясь придать своему голосу бодрость, говорю: «Привет, Николай, это я, сосед твой со второго этажа, проведать тебя пришел». Николай вздрогнул, поднял голову и посмотрел на меня каким-то странным пустым взглядом, и я понял – не видит он меня. Сел я на диван рядом с Николаем, вынул из пакета бутылку и поставил ее на тумбочку. «Ну, ты что приуныл? – я ткнул локтем Николая в бок. – Расскажи, как здоровье-то твое, как живешь-поживаешь?»
Николай молчал. Я взял бутылку и стал отвинчивать с горлышка крышку. Николай услышал характерный звук, поднял голову и наконец, заговорил: «Да так вот и живу-доживаю: ноги не ходят, глаза не видят, курить не разрешают, иногда моя мымра и плеснет мне из бутылки полстаканчика, а остальное сама выжрет».
Катерина была где-то рядом и все слышала, но, к моему удивлению, на слова мужа не обиделась, а принесла три стакана и молча поставила их на тумбочку.
Я наполнил стаканы водкой, и мы выпили.
Катерина отказалась от моей закуски и удалилась. А мы с Николаем закусили и еще выпили.
Николай захмелел и разговорился. Говорит: «Да я уж и смирился, чего уж. А вот еще у меня беда: ногти на ногах не могу себе подстричь, никак не дотянусь до них, да и не вижу я ничего, а ноготь на большом пальце правой ноги так врос, что уж и гнить начал».
Я налил в стаканы водки, и мы выпили. И долго молчали.
Николай сидел, опустив голову, и мне показалось, что он плачет.
«Так ты, Николай, – говорю, – Катерину свою попросил бы ногти-то тебе подстричь, небось, не откажет она».
Николай выругался матерным словом. Говорит: «Просил уж, и не раз просил, и Катерину, и дочь свою Люську, обе отказали, брезгуют».
Жаль мне стало Николая. Говорю: «Николай, а нельзя ли взглянуть на твои ногти? Быть может я тебе как-то и помогу, носки-то сними».
Николай, кряхтя, с трудом стянул носки, и вытянул передо мной ноги.
Я ужаснулся! Никогда я не видел таких ногтей – неестественно длинные, черные, загнутые вниз, а большой палец на правой ноге распух и был синим.
«Нет, – подумал я, – оставлять соседа в таком бедственном положении нельзя, надо как-то ему помочь!»
«Николай, – говорю, – ты пока носки-то не надевай, а я домой сбегаю за ножницами».
Есть у меня ножницы, специально предназначенные для стрижки ногтей, американские, из прочной стали, по случаю я их купил как-то. Такими ножницами можно любые ногти подстричь, и себя не поранить.
Возвратился я с ножницами, а Николай без носков сидит, меня ждет. И замечаю я, что как-то неудобно ему передо мной, как-то совестно, но молчит он, видимо, понимает, что уж никто кроме меня ему не поможет в его беде.
Присел я на корточки, положил ногу Николая к себе на колени, и, вдруг такой едкий запах почувствовал – запах давно не мытого тела и застарелого пота! В горле у меня запершило – я закашлялся.
Но отступать было некуда, и стал стричь Николаевы ногти.
Ногти на ногах у Николая были какие-то нечеловеческие – толщиной не менее двух миллиметров, а по твердости сравнить их можно было с жестью. Но я был уверен: ножницы мои американские справятся и с такими ногтями. И не ошибся. Работа пошла споро – кусочки ногтей так и разлетались в разные стороны, и падали на пол вокруг меня.
Быстро я справился со всеми ногтями на ногах Николая и был доволен своей работой. Но вот с ногтем на большом пальце правой ноги повозиться пришлось мне довольно долго. Это была ювелирная работа! Я даже на какое-то время почувствовал себя в роли хирурга.
Ноготь глубоко врос в мякоть пальца, и трудно было под него подобраться. Осложняло мою работу и то, что под ногтем началось воспаление, гноя еще не было, но палец распух и имел синюшный цвет. Но после нескольких попыток удалось мне наконец подвести концы ножниц под ноготь и отстричь небольшую его часть. Николай при этом вскрикнул – видимо, я уколол ножницами ему палец. А дальше пошло как по маслу: я поворачивал ножницы то в одну сторону, то в другую и по частям отрезал ноготь.
Я был доволен – и справился, и ножницы, американские меня не подвели!
Но все еще беспокоил меня этот вспухший, синий палец. Необходимо было как-то его дезинфицировать, приостановить в нем воспалительный процесс. И я воспользовался остатками водки в бутылке – облил вспухший палец водкой.
Я взглянул на Николая. Он лежал, откинувшись на подушки, глаза его были закрыты, по лицу блуждала блаженная улыбка. Я не стал его тревожить и не попрощавшись ушел.
«Какой же я молодец, – думал я, возвращаясь домой, – помог человеку в беде, а ведь не каждый на такое способен!» И удивлялся себе: если бы кто-то сказал мне, что я буду стричь ногти какому-то Николаю, не поверил бы и даже рассмеялся.
Иногда я вспоминаю Николая. Представляю, как сидит он одинокий в своем чулане. И мне жаль его, и понимаю я, что надо бы зайти к нему, проведать, водочкой угостить, поддержать… Но все как-то не соберусь, все как-то не досуг мне. Да ведь и не приятели мы с ним.