Умер Николай Петрович.
В нашем доме он жил в первом подъезде на третьем этаже, окна его квартиры во двор выходили.
Человеком Николай Петрович был каким-то непонятным: всегда молчаливый, насупленный, вроде как постоянно думает о чем-то важном, когда поздоровается с тобой, а когда как бы и не замечает тебя! Ни пьяным, ни курящим не видели его.
Жил Николай Петрович один, родственников не имел, и не видел я, чтобы навещал его кто-либо. Видимо, за свою долгую жизнь Николай Петрович друзьями и приятелями так и не обзавелся. А лет ему было уж за восемьдесят. Ходил Николай Петрович с палочкой и какой-то неуверенной, нетвердой походкой, и как бы заносило его в сторону – частенько даже за пьяного его принимали. Ходил он только в магазин, но бывало, и вокруг дома пройдет.
Иногда Николай Петрович на скамейке сидел у своего подъезда с соседскими стариками. Но всегда молчал, о чем-то все думал. А соседи и говорить с Николаем Петровичем боялись, стеснялись его. И понять соседей можно было: кому же захочется дураком перед умным показаться.
И вот умер Николай Петрович. Прилетел из дальнего города племянник его и похороны, и поминки организовал.
И все мы, соседи, ходили на Николая Петровича в гробу смотреть. Он и в гробу казался нам умным – лежит и как бы думает о чем-то важном.
И соседи на всех поминках присутствовали: на поминках после похорон, и на девятый день, и на сороковой. Одни соседи на поминках-то за столом и сидели.
На девятый день на поминки пришел бывший сослуживец Николая Петровича, дряхлый такой старик. Но ел и пил как все и даже речь поминальную сказал. Говорил он долго, но понять что-то из его слов было трудно. Старик шепелявил, проглатывал слова, делал длинные паузы, кашлял, вытирал платком слезы.
Понял я только из его слов, что Николай Петрович до пенсии работал в УЖКХ каким-то начальником среднего звена и много лет возглавлял партийную организацию. Хвалил старик Николая Петровича за справедливость, доброту, и все повторял: «Умный был, очень умный был Николай Петрович…»
А мы, соседи, в знак согласия со стариком головами кивали. И мы знали, что наш сосед Николай Петрович очень умным был.
И племянник на поминках Николая Петровича хвалил. Говорил, что хотя и увидел дядю впервые уже в гробу лежащим, но много слышал о нем хорошего от матери своей, и она ему говорила о необычайно редком его уме.
А как с поминок расходиться стали, в коридоре обратил я свое внимание на какие-то книги и фотографии, кучей сваленные в углу. Племянник же заметил мое любопытство и пояснил: готовит дядину квартиру к продаже, вот и освобождает ее от ненужного хлама. «И если хотите, – сказал племянник, – что-либо из этой кучи взять, так берите, а то уж это все я к выбросу приготовил и вечером, как стемнеет, к мусорным бакам снесу».
И еще сказал племянник: «Пусть не смущает вас, что я и фотографии своих родственников выбрасываю, ведь не знаю я никого из них, да почти все они уж и умерли».
Отошел он от меня, а я книги стал рассматривать. В куче много было политических книг: произведения Маркса и Энгельса, тома сочинений Ленина, Сталина, много было брошюр серии «Партийное просвещение». Были в куче и книги художественной литературы: «Поднятая целина», «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», стихи Маяковского, Твардовского.
Венчали кучу альбомы в розовых плюшевых переплетах с семейными фотографиями. Один из альбомов был раскрыт, и на меня с фотографии смотрели какие-то лица: старые, молодые, и все неулыбающиеся, серьезные, как бы обеспокоенные предчувствием, что все они, родственники Николая Петровича, скоро окажутся на помойке.
И хотел я уж и уйти, но заметил в куче тетрадь в дерматиновой красной обложке. Любопытно мне стало, вытащил я тетрадь из кучи, раскрыл, и на первой странице прочитал: «Дневник. 2012 год».
Удивился я, неужели, думаю, Николай Петрович, в таких преклонных годах находясь, дневник вел. Ведь сейчас, пожалуй, никто уж и не записывает свои мысли в дневник, разве только девушки шестнадцатилетние свои любовные переживания.
И как-то интересно мне стало, захотелось мне поближе с соседом нашим умным познакомиться. Быть может, думаю, узнаю из дневника Николая Петровича какие-либо подробности жизни его, мысли его сокровенные узнаю, а быть может, и умом редким Николая Петровича восхищусь.
И унес я тетрадь-дневник Николая Петровича домой. И читал. Но до конца не дочитал. И вы поймете, почему не дочитал.
ДНЕВНИК НИКОЛАЯ ПЕТРОВИЧА
12 января
Утром сварил овсянку. Оказалась недоваренной и горькой. Но съел.
Доковылял до магазина. Поругался с продавщицей. Молодая, наглая, титястая, хотела дуреха мне черствый батон всучить. Но не на такого напала. Бросил я батон на прилавок и жалобную книгу потребовал. Книгу не дала. Я плюнул и ушел. А хороши титьки у этой продавщицы!
Люблю смотреть по телевизору криминальные новости и боевики. Смотрел телевизор до полуночи, пока не сморило.
13 января
Сварил овсянку. Ел ее с медом. Было очень вкусно.
Сидел весь день у окна и смотрел на прохожих, на детей в песочнице. Какие-то дети в нашем дворе придурочные! И не удивительно, в родителей они своих, придурков, уродились.
Вечером смотрел телевизор. Интересно было узнать о жизни звезд шоу-бизнеса.
Показали фотографии голой балерины Волочковой. Какая сексуальная бабенка! Хороша! Даже меня проняло.
Как-то незаметно уснул. Ночью проснулся по нужде, выключил телевизор.
14 января
Овсянку не ел. Что-то в животе нехорошо. Весь день мучили газы, часто ходил в туалет.
Вспомнил жену-покойницу Катерину. Хорошая была бабенка, но с придурью.
Вечером читал старую газету, советских лет. С интересом читал о соцсоревнованиях, партконференциях, космонавтах. Какое героическое, счастливое было время!
Уснул незаметно с газетой в руках.
15 января
Утром поел овсянки. Ел со сгущенным молоком. Вкусно.
Ходил в магазин. Поругался с продавщицей. С другой. Меня в магазине знают и боятся. Но книгу жалобную так и не дают.
Весь день смотрел криминальные телепередачи.
Вечером позвонил из Владивостока племянник Петька, сын сестры Верки. Говорить с ним не хотелось, но говорил. Интересовался Петька моим здоровьем. Ждет шельмец, когда я откинусь. Не терпится ему, поганцу, мою квартиру захапать!
Разволновался. Лег в постель и долго не мог уснуть. Так не хочется Петьке квартиру оставлять.
16 января
Овсянку не ел. Опять что-то в животе. Пил чай с сухарем.
Вышел из дома. Ходил. Встречались соседи. Не здоровался с ними.
Днем спал.
Вечером лежал в постели, перечитывал биографию Сталина. Великий был человек! Как нам его сейчас не хватает.
Долго не мог уснуть. Мучили газы.
Ночью вставал по нужде. Видел в туалете мышь. Что она там делает?
17 января
Овсянку ел с черносливом. Чернослив кисловат. Но было вкусно.
Прошел вокруг дома. Встретилась Нюрка из четвертого подъезда. Какая сексуальная! Так глазами и стреляет, так попой и вертит. Ух!
Днем ходил по комнатам. Ни о чем не думал.
Вечером смотрел телевизор. О маньяках. Очень интересно! Перед сном перечитывал биографию Ленина. Гениальный был человек!
Видел мышь. Выбежала она из-под шкафа в коридор. Кричал на мышь, стучал палкой о пол.
Всю ночь снилась Нюрка из четвертого подъезда. Голая бегала за мной, соблазняла меня.
Дальше дневник Николая Петровича я читать не стал – все одно и то же, муть какая-то! Но решил прочитать последнюю запись.
25 ноября
Ел овсянку без аппетита. Видимо, отравился – изжога, отрыжка. Долго сидел в туалете. Блевал.
Вышел из дома, и так качнуло, что ударился о дверной косяк. Вернулся домой.
Весь день смотрел телевизор. Старые фильмы: «Бриллиантовая рука» и «Джентльмены удачи». Не смеялся. Глупо все!
Лег в постель со старой газетой.
С интересом прочитал доклад Брежнева на ХХIV съезде КПСС. Как хорошо мы все жили при Леониде Ильиче!
Уснул. Во сне снилась голая Нюрка из четвертого подъезда, бегала за мной, соблазняла. Было мне стыдно, но и приятно.
«А ведь не таким уж и умным был наш сосед Николай Петрович», – подумал я. И даже совсем неумным! Только очень молчаливым был.
Бывает так: молчит человек, и думают все, что ума у него палата, а как заговорит, то и обнаружится, что ума у него не больше, чем у нас грешных.
Утром вышел я из дома на прогулку, тетрадь-дневник Николая Петровича с собой захватил и, проходя мимо мусорных баков, выбросил дневник в один из них.
У мусорных баков лежали книги Николая Петровича, связанные в пачки, лежали и уже кем-то разорванные семейные фотоальбомы. Фотографиями была усыпана вся площадка перед баками. Я поднял одну – с фотографии смотрел на меня мальчик лет пяти с умным личиком, широко открытыми и удивленными глазами. Возможно, это была детская фотография Николая Петровича.