Нам было так страшно, божечки, так страшно! И куда она нас завела.. Ах, знали бы, знали бы. Да никогда, да ни в жизнь. Вот так и связывайся после этого со шлюхами! А мы ведь подозревали, мы ведь почти знали. А она всё приговаривала: «ещё немного осталось, скоро придём». И мы всё шли, шли.
Ах, как жутко было, как жутко было! Спускаемся в подвал и уже почти не видно ничего. Меня только сзади дёргает за юбку и шепчет, что боится, что дальше идти не будет. А назад-то ещё страшнее, туда мы за ней, а обратно сами. И не дойти, вон куда уже спустились. А она только фонариком скользит по стене и приговаривает: «Почти, почти. Не устали?»
И мы бы ни за что не стали сами, по доброй воле. Но раз уж пришли, просто, кажется, пришлось подчиниться. Но, Богом клянусь, мы не хотели, не хотели. Я сама просилась назад, я ей так и сказала: пожалуйста, пожалуйста, выпусти. А она только твердит: «Выход там. Вас никто не держит». Но как мы могли? Нас же потом.. Нас же все эти. Всё это. Было страшно, страшно.
И жарко. Очень жарко. Сыро и жарко: даже юбка промокла насквозь. А эта шлюха только улыбалась и пальцем на лестницу тыкала: выход там, выход там. Вы бы сами что сделали на нашем месте? Я и опомниться не успела, как Олю увели, потом только увидела её выползающей из угла, скалящейся на меня. И потом пришлось ещё идти по улице, прикрывая её своей курткой. Так и шла, босиком, дрожа, а потом только спросила один раз: «Я ведь не залетела?».
Она улыбалась всю дорогу, хихикала глупо и твердила, что никакой Лены в подвале не было и что мы вдвоём только туда спустились. Я ей говорю: «Как же не было?!». А она мне: «А где же она тогда?». И смеётся, Вы представляете: Смеётся!!
До смеха ли тогда было, я тянула её за собой вверх по лестнице на улицу, под свет фонарей, а она скалится и мямлит: «Я что-то ног не чувствую». Еле подняла её, колени дрожат, ступни исколоты, руки, тонкие, как спички. Говорит: «Вот я и похудела», и смеётся, глядя мне в глаза. Взгляд мутный и злой, но мне уже не до того было, я знала, что надо бежать, бежать домой и её с собой забирать. Потому что оставь я её одну, она опять в тот подвал бы потащилась.
А там теперь кровь везде, невыносимо смотреть. Да и свечи, наверное, уже потухли, ничего не разглядишь. А если и разглядишь, то не забудешь, то всё на свете проклянёшь. Как же глупо мы поступили, и зачем только за этой шлюхой
*Вы уверены, что хотите пойти?*
попёрлись?!! И зачем только дали себя уговорить
*Могут быть последствия*
Что мне теперь делать? Что говорить дома? А вдруг они и меня? Ведь это дело одной секунды, а потом выползет эта дрянь наружу и… и…
*И всё-таки хотите со мной? *
ПОЗАДИ ОГОНЬ
Мы их спрашиваем: где ваша одноклассница? А они нам: «там было так темно и страшно, что поневоле пришлось остаться до конца!».
Мы им: «Девушка пропала! Где девушка?»
А они: «И выползает потом из угла, и хватает, и тянет-тянет на себя, и в тот самый угол так тихонечно подталкивает, подталкивает».
Где Леночка, бестолочи?! – кричу на ухо. А они: так страшно было, мамочки, таааак страшно.
Мы искали три дня, мы с крыши спускались до подвала. «Что там за свечи у вас стоят?», - задаю очередной вопрос, а эта кукушка моргает на меня выпученными глазами, мямлит что-то про то, как ОН вырос из земли, а ОНА его оседлала.
Кто она-то (прости господи), что за ОН?! (Ей-богу я душу из этой дуры вытрясу). А она продолжает мычать: ну она, она - Ленка. Оседлала и покатила верхом. «Шлюха, шлюха, дрянь».
Завела, мол, их в подвал. Одну чуть не задушила, другую покусала, а сама скрылась в неизвестном направлении, да так мастерски, что ни одного следа за собой на пепле не оставила. Куда же эта ваша (шлюха) подевалась? А в ответ мне всё тот же щенячий взгляд и оскорбления в адрес пропавшей. Ну, девочки, ну вы даёте: сами же, своими же ногами спускались: вторая горе-свидетельница вообще лыбу тянет, хихикает и глазки в пол. Тоже ничего не знает, тоже ничего не помнит. Да только к дворнику ходила накануне и просила его подвал не заколачивать. Будешь договаривать, что да как или и на тебя дело заводить? Мы тут не в игрушки играем, у нас пропавший без вести, у нас семья горем убитая. Вы, хоть побитые, да домой вернулись, а подруга ваша, на минуточку, где-то сейчас лежит, может, лыжи откинув и дух испустив. А вам хоть бы хны: валите всё на неё, трещите одно и то же, что сами не при чём, она, мол, одна виновата. Да как же вас, двух здоровых детин, одной девочке под метр шестьдесят силой в подвал уволочь? Но нет, этого вы ещё не продумали, а потому просто решили упрямо гнуть своё: всё не мы, всё эта: «шлюха, потаскуха, дрянь»!
Сил моих больше нет. Алексей Михалыч, сделай милость, плесни чайку. Или я, клянусь, не сдержусь да и проедусь по этим рожам наглым. Врут и ревут, врут и ревут. Вторая ещё и ржёт невпопад: надо Ларису Иванну озадачить на момент помешательства. Неспроста всё это, а, Алексей Михалыч. Спасибо, дорогой, за чай. Неспроста, говорю, как думаешь? Не могла она их силой затащить. Коли врали бы, так уж лучше про обман: наврала, видите ли, нам наша подруга с три короба, мы за ней, как овцы послушные, и спустились в подвал жилого дома. Там нас, мол, побили, искусали, да вот Бог миловал, вырвались мы и убежали домой. Нет же, нет! Ничего подобного сказано не было, напротив: волоком их Лена волокла, пинком под зад с лестницы спустила, да и оставила там на поругание третьему лицу. Сама кстати, судя по следам, тоже вниз сошла. Вот только обратно не поднималась: пепла много, следы видно отчётливо. И по ним ясно вырисовывается, что спустилось их туда трое, а вот поднимались вдвоём. Третьей след простыл. По потолку она, что ли, ушла?
Хотя, Михалыч, я и этот вариант грешным делом проработал. Везде гарь, сажа, стоит пальцем провести уже след явный остаётся, но ни отпечатков рук, ни (слава Богу) ног ни на стенах, ни на потолке нет. Что, какие делаем выводы? Выводы делаем простые: эти две курицы свою подругу выносили из подвала на руках. И, если они мне в течение суток не признаются, куда потом её подевали, вот те крест, всю душу из них вытрясу!
ЛЕНОЧКА
Леночку, как я понял, в школе не любили. Ни ученики, ни учителя. Да и как, говорили мне её одноклассницы, можно было любить такую ничтожную, мелочную, продажную личность?!
Ведь на их, порядочном и до скрипа кристальном фоне, эта девочка казалось не просто белой вороной, но опухолью в здоровом и некогда крепком организме. О её оценках не заходило разговора, мои собеседницы тоже не могли похвастаться завидной успеваемостью, но о том, что касается Леночкиного поведения, я слушал долго, а под конец даже уже не совсем внимательно.
- Ленка, - кареглазая девочка с копной рыжеватых волос улыбается мне, исподлобья заглядывая в глаза, - была та ещё потаскуха. Вы представляете, она тут уже почти со всеми перетр..спала. Почти у каждого в койке побывала. Почти обо всех обтёрлась. И я не только про мальчиков наших говорю.
А ещё, кажется, и про дядечек, да? Уж не учителей ли ты ввиду имеешь, прелесть моя кареглазая?
Старшеклассница скромно опускает ресницы и, улыбнувшись многозначительно, только плечами пожимает.
- А где сейчас Лена может быть?
- Трахается, поди, с кем-нибудь.
Вот и поговорили, - думаю, - вот и ценная для следствия информация.
Иду к мальчикам: так, мол, и так, честно признавайся, кто с Леной состоял в интимной близости? Они открещиваются, как один: никто, и мыслей не было, и пальцем не трогали. Зачем с сумасшедшей связываться? Она больная. Она ненормальная. Она и так у всего района отсосала, больше мужских достоинств видела, чем привокзальный туалет.
Ну, думаю, Ленка даёшь. Ладно, пройдусь и по району. Но если и дальше буду слушать обвинения в распутстве, а ни одного доказательства не найду, пинайте, школьнички, на себя.
«Ну а что-то кроме её интимной жизни вы знаете? С кем дружила, с кем общалась? После школы кто – нибудь встречал?» - спрашиваю, уже не надеясь на вразумительный ответ. А мне один заявляет: встречал её тут парень какой-то. Такой же мутный – хахаха – такой же ненормальный.
«А в чём, - говорю, - выражалась ненормальность-то?». И почему, собственно, оба они «мутные»? Что это вообще, блин, значит?
Ну мутный, мутный, - говорят, - рожа в пол, одет, как бомж: джинсы да свитерок полинялый. Курит около школы до перемены, Ленка выбегает и они с ним отчаливают в направлении, увы, никому неизвестном.
Я тут куртку запахнул, скрывая свой сотню раз застиранный и давным-давно полинялый свитер и задаю этим оборванцам очередной вопрос: «А какие у самой пропавшей странности были?». Помимо того, что она по вашим словам не отличалась целомудренностью. А в ответ снова ничего определённого: нелюдимая, необщительная, сама с собой дружбу водила, на всех остальных прибор клала и с коллективом не считалась.
Я только усмехаюсь: будешь тут считаться, когда одна половины школы считает тебя проституткой школьного масштаба, а другая – общерайонного. Да и будь я сам на месте этой Лены, то за эти слухи сначала бы рожу начистил своим товаркам, а потом дружка своего попросил разговор по душам провести с теми, до кого у самой руки не дотянутся. Но, судя по дальнейшим рассказам учеников, девушку её положение в школе, кажется, вполне устраивало.
- Мы же говорим – ненормальная…
Я поднимаюсь к учителям: что Вы нам скажете, товарищ классный руководитель? Сажусь на стул, достаю блокнот, делаю пометки о плохой посещаемости и успеваемости.
А на фоне остальных ребят? Ясно, хорошими оценками никто похвастаться не может.
А с коллективом какие были отношения? Ах, даже до драки доходило… Ну дела… А ребята ничего не рассказывали. А почему не рассказывали, не знаете? ЧТО, простите, она им сказала??!!!
А то и сказала.
Лена стоит в дверях классной комнаты и, обернувшись к скалящимся одноклассникам цедит сквозь зубы: «Вас каждого по частям будут собирать. Кто ещё раз пальцем меня тронет, тот этим пальцем потом подавится! А кто криво посмотрит, тому глаза ржавым гвоздём повыковыриваю! Хоть слово услышу, язык заставлю проглотить. Кто не понял или не согласен – шаг вперёд».
В классе тишина.
«То-то же, - утирает рукавом белой рубашки засохшую над верхней губой кровь, - то-то же». И, хлопнув дверью, покидает кабинет.
Лена – Лена… Да тебя и правда могли вперед ногами вынести из подвала твои провожатые. Да, девочка, заварилось же вокруг тебя.
*А что поделать, - пожимает Лена плечами, - но, кстати: меня никто не убивал*.
А РЯДОМ ЛЕС
Я подскакиваю на кровати, резко сажусь и включаю лампу. Фух! Ну и сон. Вот, как, значит, выглядит Леночка вживую. Я-то её только по фотографиям рассмотрел, а тут она вся в полный рост – приснилась. Что она там говорила? – тру лоб, пытаясь вспомнить. То, что не убивал её никто. Угум, ясно. Теперь вспомнить, что меня так напугало. Ага, и это вспомнил: кто-то за спиной её стоял. Здоровенный такой, чёрный, с лапищами в обхват обеих моих ног. Ну дела, приснится же такое. Работёнка у меня, конечно, нервная, но не до такой же степени, чтобы после каждого дела кошмары потом снились.
Не, было пару раз, но только после отменного зверства. А здесь даже неясно пока: жива девчонка или нет. Сама она говорит, что не убивали. Тьфу, да чего я несу?! Приснится же…
Алексей Михалыч! Алло! Алексей Михалыч! Привет. Я вот что спросить хотел: чего специалисты говорят по поводу тины и листьев? О как. А земля? Тоже из леса? Ясно. Лягушка, как я понимаю, тоже. Ну жаба, какая разница… Она жива, кстати? Обратно на болото? Хех, озадачился же кто-то. Так, ну с этим, вроде, разобрались. Камни тоже из леса принесли? Очень интересно… То есть это был один камень? А как же раскололся? Нашли инструменты какие-нибудь в подвале? Ничего… Ну ладно, я и не надеялся. А что, кстати, Лариса Ивановна говорит по поводу одной из потерпевших? Значит, подтвердилось… Ну ладно, ладно, это тоже ничего, с этим тоже разберемся. Эх и подкинули нам задачку, Михалыч, прямо скажу не из приятных. Эти сектантки обкуренные нам всё равно ничего путного не скажут: одна свихнулась, вторая, кажется, просто дура. Так что придётся слетать до родителей одному из нас. Только, чур, давай не я, а? Я вчера в школе был, наслушался там этих мелких говнюков, так мне потом кошмары всю ночь снились. Ты в комнате-то у пропавшей пошуруди (она, кстати, сказала, что её не убивали), может, найдёшь что-то типа дневника, записок личного характера. Обязательно к компьютеру доступ получи, а ещё лучше конфискуй системник. Целиком неси, ты всё равно не разберёшься, что из него выкручивать. И уточни у родных, не было ли какого поклонника у их дочурки постоянного. Я тут узнал, что один в свитере её встречал после школы частенько. Ну, давай, я побежал к Ларисе Ивановне. А ты там не копайся, я тебя в участке ждать буду. До победного, Михалыч, так что ты про меня не забудь.
*
Не забудь
Не забудь
Андрей Васильевич, Вы только не забудьте, что меня не убивали. Я сама ушла, я всегда хотела. Вы лучше меня не ищите. До свидания. У меня…
Михалыч меня разбудил, когда уже совсем стемнело. На, Андрюх, ставит на пол системник, а сам падает в кресло. А говорю: «Неужели так замотался?» А он мне в ответ: «Да родители её вымотали, орут: ребёнок пропал, а вы, мать-перемать, баклуши бьёте, жопу в кабинете просиживаете!» - Михалыч сплюнул в угол, растёр руками лицо.
«Вот тебе, - говорит, её компьютер, не дай бог не найдёшь там чего-нибудь. Я еле втолковал им, зачем он нам да на что».
«Заявление вот всучили очередное, - кидает бумажку на стол, - я уж и сам верю, что девчонка сбежала».
Я только плечами пожимаю: два дня прошло с момента пропажи, обязаны принять заявление и «сделать всё возможное». Если бы не эти две ненормальные, полуголые по улице шарахающиеся, может, и не раздули бы из мухи слона. Эти две вот масло в огонь и подлили: шутка ли – подросток лишился рассудка!
Михалыч кивает согласно: само-собой, случай уникальный, но чёрт их знает этих подростков, чем они там сейчас занимаются, собираясь группами в подвалах. Может, принято у них так сейчас, может, сектанты какие, может просто наркоманки обдолбаные. Да мало ли что случиться могло. Вот только сейчас крайними останемся, как всегда, мы, потому что это не девочки оказались слабенькими на передок и попёрлись ночью в подвал жилого дома, а некий маньяк в лице школьницы Лены силой их туда затащил, а сам потом растворился в воздухе, надругавшись предварительно над тонкой психикой своих товарок. Ёб твою мать, Василич, надо это дело закрывать, а то раздуют опять до городского масштаба, а все шишки на нас!
Я усмехаюсь невесело: шишки, говоришь?
А, кстати, что там с нашими шишками и всем остальным лесным мусором. Кто-то же и зачем-то его в подвал приволок? Зачем-то же ходил этот кто-то в лес, по кой-то хрен ведь собирал всё это дело. Там и осока была, я помню. И цветы жухлые. И грязь, помнишь, с болота! Так это-то по кой чёрт понадобилось в подвал тащить?
Михалыч мне на это не ответит, плечами пожмёт и махнёт рукой. Дело – дрянь, но и с этой дрянью хочешь – не хочешь, придётся что-то решать. Ему самому никогда не нравилось фальсифицировать исход дела, но и открытым его держать нельзя. Девчонка не найдётся – пропала без вести. Двух свидетельниц допросим, если получится - адекватные показания в протокол, невнятный бред за борт. По вверенной территории – патрулирование на месяцок, потом, если без происшествий обойдёмся, то снимаем. Так что, - Михалыч тянет лыбу, пытается меня подбодрить, - прорвёмся. Раньше проносило, и сейчас пронесёт. Ты, Андрюх, что-то больно нервный стал. Тебе в отпуск, кстати, не пора?
Я упаковываю винчестер для передачи в соседний отдел. Мне в отпуск как раз самый срок, но я боюсь, что отдыхать меня отправят силой, а потому качаю головой, говорю, что ещё месяц. Или два. Не хочу сниматься с дела. Сам не понимаю почему, но что-то подсказывает, что именно на этот раз мы обойдёмся без фальсификации и подмены фактов. Раньше я такое только в фильмах видел и тихо радовался, что в реальной жизни подобное происходит крайне редко. По-крайней мере это обыкновенно проблема столицы, а не такого маленького городка, как наш. Но, кажется, сейчас придётся, скрипя зубами, признать: это именно оно. Именно секта и именно в подвале соседнего с моим домом. В подвале что-то произошло, что-то помимо шишек-веток напугало до смерти одну школьницу и свело с ума вторую.
Что-то заставило девушку Лену, ученицу старшего класса средней школы, спуститься в сырость и грязь, что-то вынесло её оттуда или закопало настолько глубоко, что даже специалистам откопать оказалось не под силу. И что это может быть? – чешу затылок, - соображений ноль. Ноль явных улик, ноль догадок о мотивах. Зато подозреваемых хоть жопой жуй, как говорится. Десятая часть школы да ещё пара человек за её пределами. И за что, всё-таки, так тебя ненавидели, Леночка, что даже после твоей пропажи не покидает ребят надежда, что ты сдохла под кустом?
Я потираю переносицу.
«Мне тут снилось…» - говорю, но Алексей Михалыч меня перебивает.
«Андрей, - говорит он мне, - а знаешь ли ты, что моей старшей уже пятнадцать?»
Я только удивляюсь: это Анютке-то?!
Михалыч кивает: ну да, ей.
«Так вот, - продолжает напарник, - Анютка мне тут прислала кое-что, - Михалыч достаёт телефон, - спасибо, доченька, конечно, - он протягивает мне аппарат, - по ссылке перейди, там фотографии. Анютка говорит, что это та самая пропавшая Лена».
Я беру телефон, тыкаю на ссылку, жду, пока картинка загрузится.
«А ещё она говорит, что никто не хочет, чтобы мы её искали, - Михалыч снова откидывается в кресло, он очень устал, разговоры с родными порядком выматывают, - она так и сказала: пап, никто не хочет, чтобы она в школу приходила. Ну дети пошли…»
Михалыч притих в кресле: задремал, наверное. А я уставился на экран, жду, пока фотографии прогрузятся. Во, первая есть. Беру очки со стола, сажаю на нос, наклоняюсь ближе. Качество не очень, снимали, видимо, издалека, но кое-что вырисовывается ясно: поляна у озера (нашего озера, я это место хорошо знаю), вечер, уже темнеет. Костёр на поляне (этого, кстати, делать нельзя), брошенные около костра вещи.
И девушка.
Голая, стоит, обернувшись к камере, как-будто заметив, что её снимают. Вроде, удивлена, а вроде, и испугана.
На следующем фото лицо и фигуру видно лучше. Обнажённая Лена (в том, что это она почти уже нет сомнений) наклоняется к костру и что-то бросает в него.
Третий снимок сделана уже ближе, теперь Лена убедилась, что её фотографируют, и поднимает с земли свою одежду.
Михалыч сонно кидает мне с дивана: «Анютка говорит, что есть ещё фотографии. Но достать их уже не получается, после исчезновения Лены их из сети удалили».
Я молчу, перелистывая три изображения снова и снова.
Ну дела, Леночка… Ну и дела…
*
Я стою, как идиот, перед целым классом и из последних сил стараюсь держать себя в руках. Хихиканье с задней парты буквально из себя выводит, если бы не старуха, стоящая в дверях, каждое моё движение контролирующая, давно бы пару ласковых этим соплякам сказал. Но она на то и приставлена, чтобы я не травмировал детишек.
- Полиция в школе – это уже нешуточный стресс для них, - шепелявит, протирая очки.
Стресс для них - это когда на часах десять вечера, потому что им бухла больше не продадут. А то, что у них одноклассница пропала им срать с высокой колокольни. И то, что психическое здоровье двух их товарищей сейчас под большим вопросом их тоже не волнует. Они в человеке ничего кроме «свитерка полинялого» не заметят, они дальше рожи смотреть не станут, они глубже не копают, толпой бросаются и за глаза поносят на чём свет стоит человека, который нашёл в себе силы ответить этой своре.
Опираясь ладонями о поверхность парты, смотрю исподлобья на этих щенков и проговариваю, чеканя каждое слово, что нам доподлинно известно и о фотографиях, и о драке, и даже о некотором шантаже.
- Кто угрожал опубликовать снимки? – спрашиваю спокойно, обводя класс взглядом.
Сидят, молчат, лыбятся.
- Какие снимки? – доносится смешок с задней парты.
(- Которые я тебе в задницу затолкаю, когда найду!) – ору я мысленно, а вслух говорю, что ребятишки зря отнекиваются, полиции уже почти всё известно.
- За исключением некоторых деталей, которые должны будете объяснить мне вы.
- Не давите на детей! – слышу я за спиной и уже мысленно опускаю кулак на эту подрагивающую в негодовании голову.
- Повторюсь, - смотрю исподлобья, медленно скрипя пальцами по парте, сжимая их в кулаки, - ребята… - (к такой-то вас всех матери!!) – мне нужно знать: кто и при каких (так вас перетак!) обстоятельствах сделал фотографии Лены, которые попали в сеть. КТО… - пауза перевести дух (дай мне Бог терпения), - шантажировал её и ГДЕ (****ь!!!) эти снимки сейчас?
Снова подхихикивающая из углов тишина. Господи, помоги мне засунуть мой язык поглубже в глотку и не сорваться на этих грёбаных сопляков! Господи, я больше никогда не попрошу терпения, после сегодняшнего оно мне и не понадобится. Ну, или дай разрешение один единственный разочек разбить нос школьнику. Меняю это желание на все предыдущие и последующие. Но тогда удар должен быть от души, чтобы я слышал хруст и вопли!
Спокойно, Андрей, спокойно… Я уже не пытаюсь понять, почему эти дети раздражают меня настолько, что я почти готов лишиться должности в обмен на возможность сорвать на них злость. Наглые глаза, рассеянное внимание, ухмылки на тупой роже. Они не понимают, что пропал человек, что человек может находиться в опасности, что каждое их признание может приблизить нас ещё на шаг к спасению такого же, как они сами, ребёнка.
Но нет, ЭТИ не понимают, у ЭТИХ уже всё пропито и протрахано. ЭТИМ в университете весело не будет, они и сейчас отрываются будь здоров. Напали сворой на девчонку. А как кого из них против толпы поставить, эх бы я посмотрел.
- Ребята, - я оборачиваюсь к их классной в отчаянной попытке хоть там встретить поддержку, - пропал человек. Почти ещё ребёнок, - смешок, - чья жизнь может быть в опасности, - («да пошла б она»), - вы должны понимать, что вашу помощь сейчас трудно переоценить. Следствие просит…
И снова кто-то прыскает со смеху.
Классный руководитель уже готова была открыть рот, чтобы прервать мои потуги выудить из этих пустых голов хоть что-то внятное, смешки раздавались уже с каждого ряда, где-то переговаривались, игнорируя мои просьбы, кто-то уже складывал тетради в сумку, лениво глядя на часы.
Я выпрямился у стола и, набрав воздуха в лёгкие, с силой опустил на парту кулак.
Что-то треснуло под пальцами, что-то упало и покатилось по столу. Слева от себя я слышал возмущённый вздох учителя, готового уже заверещать стандартное «Что Вы себе позволяете?!». Я знал, что эта выходка не пройдёт мимо рапорта, но на возможный выговор мне было уже начхать. Катитесь, ребятки, лесом. И Вы, мадам классный руководитель, катитесь за ними следом. Мне порядком надоело распинаться перед сопляками, каждого из которых я могу на одну руку положить, а другой прихлопнуть. Сейчас они будут слушать меня, а кому это не понравится, будет вызван, ****ь, в участок и не покинет его до тех пор, пока не заложит кого-нибудь из своих приятелей или не признается сам.
- Значит так, - (плакала моя премия), - я в последний, - (суки!), - раз вас предупреждаю: если сейчас не встанет тот, кто делал эти, - (грёбаные-переёбаные!), - снимки, каждый из вас, слышите?!, каждый проторчит в участке не меньше суток. Со мной один на один. И, вот вам крест!, я из каждого вытрясу нужные мне показания, а потом…
- Вас уволят, - бодрящийся голос со среднего ряда.
- Да плевать мне! Но заявление на каждого из вас я накатать успею. И оно, поверьте мне на слово, ещё дооолго пролежит в вашем личном деле.
Взволнованная старуха у двери снова закудахтала своё «Я не потерплю…», но я в краткой и лаконичной форме напомнил ей, что представитель закона здесь Я, а ОНА, в свою очередь, станет первой, кто будет отвечать за сокрытие явных улик.
- Классный руководитель первый заявление и получит. На руки да под подпись. Ясно?!!
Она заткнулась, заткнулись и её подопечные. Сопляки уже, наверняка, прикидывают, безопасно ли жаловаться папаньке, который от ментовки отмажет, а как подробности дела узнает, так жопу-то и надерёт. Ну ничего, мы с ними ещё побеседуем. Как и обещал: с каждым. Лично.
Я отошёл от стола, осторожно утирая рукавом свитера выступивший у висков холодный пот, и хотел уже было покинуть кабинет, как услышал прешёптывание позади себя: «валяй, валяй, поднимайся!».
Я оборачиваюсь и окидываю взглядом кабинет. Шёпот перешёл в негромкое обсуждение. Школьники с передних парт обернулись назад, уговаривая кого-то, притаившегося в серёдке, «признаться». Я замер. Ну, давайте, навалитесь на него гурьбой, как вы это любите и практикуете. Кто на этот раз?
Стою, развернувшись вполоборота, растирая выступивший на виске холодный пот. Неужели угроза подействовала? Даже старуха заткнулась. Правда, что-то руку к сердцу прижимает, не хватил бы её удар. Впрочем, она учитель: и не такое приходилось выслушивать. Да не от дяденьки-полицейского, а от сопливых учеников. Терпела их, вытерпит и представителя закона.
Снова перевожу взгляд на класс. Владельца фотографий буквально вытрясли со стула в проход. Да, с такими товарищами и врагов не надо. При малейшей опасности избавляются от слабого звена. Ну, кто тут у нас? Ба, да не этот ли паренёк мне заливал, что Лена уже со всем районом на короткой ноге? Ну-ка, давай, теперь послушаем, откуда у тебя, послушного да приличного, снимки голой одноклассницы?
- Чего молчишь-то? – спрашиваю.
- У меня фотографий больше нет. Я их отовсюду стёр, - бубнит себе под нос.
- Я сейчас делаю звонок и мы твою машину конфисковывают в участок. А дальше уже сами проверяем, стёр ты их или продолжаешь придуривать.
Я достаю сотовый. Звонить, естественно, мне некому. Михалыч станет задавать массу посторонних вопросов, а я, оправдываясь и объясняя, подорву и без того хилый авторитет у этих школьников. Но, слава богу, звонить никому не пришлось. Парень, уже заметно оробевший, мотает головой и признаётся, что снимки всё-таки есть. А спустя секунду, о чудо!, выдаёт и своих одноклассников:
- Они у всех есть. Мы все вместе снимали. На мой телефон.
В классе воцарилась тишина.
ОГОНЬ САМ ПО СЕБЕ
В лесу на поляне огонь и она около этого огня. Раз картинка, два картинка. Скидывает всё около воды. А на улице осень, а на улице холодно.
- Что эта дура там делает?
- Свет, блин, тише! Не ори!
- Ты сам громче меня орёшь!
- Тихо вы оба, она раздевается!
Раз картинка, два картинка.
- Фотографируй быстрее!
Расстёгивает пуговицы на рубашке, сбрасывает туфли, стягивает колготки. Ногой отшвыривает в сторону воды. Щёлк. Щёлк. Смотрит на огонь, а к огню не подходит.
Огонь сам по себе, костёр сам по себе, вечереет само по себе и среди этого стоит она, балансирует на одной ноге, отшвыривает трусы в сторону.
- Эта чокнутая совсем разделась!
- Она там голая!
- Охренеть! У неё сисек почти нет. Ахах.
- Заткнись, она услышит!
- Что она делать-то собирается?
- Прекрати языком молоть и снимай давай быстрее!
Щёлк!
«Летели качели… сами по себе», рвали иглы с ветвей, кружили у ног, в лицо швыряли. Тучи на небе рвутся и костёр шпилем в облака уходит. Белый слепой огонь и у подножия этого огня обнажённая стоит и в ладонях пламя перебирает. Не отводи лица, смотри и слепни.
Что она делает? Я не вижу. Подойди поближе.
Что она делает? Что она делает?
Когда уходят ночью дальше в лес, не преследуй. Оберегая что-то, позволяй оберегать другим. Это закон. И закон нерушимый. Каждый, дерзнувший, спустится в подвал, сойдёт там с ума.
*Она его оседлала и улетела.*
Сними её сиськи. Да снял я уже всё. Жопу тоже сними. В сеть выложим. Вот со своей страницы и выкладывай. Все вместе выложим! Тогда не догадаются, кто первый. Не смейся так громко. Да поздно, она уже оборачивается.
*Что-то было в подвале, и это что-то ползло из угла на нас!*
Белыми глазами сумерки просвечивая. В белый костёр руки опуская и белую воду поднимая позади себя. Люди в лес приходят, в лесу остаются. Кто верхом на верхушке ели, кто корнями проткнут, в мох замотан.
Ветер хлещет по телу, а не холодно.
Вода каплями лицо шпарит, а не страшно.
Гнутся ветви к земле и стволы скрипят протяжно, а всё равно весело.
Что там она делает?
Она на нас смотрит!!!
Бежим. Ахахахах.
Бежим!
Бежим.
(Бегите…)
Непрозревшие глаза вглядываются в темноту чащи, жмёт испуганно одежду к бледному телу.
(Бегите. Мы знаем, кого искать.)
*
Не отрывая взгляда от экрана его телефона, я вынимаю свой, вибрирующий в кармане брюк. Что происходит в этом долбаном городе?! Что происходит с этими детьми?
- Да, Михалыч, - лепечу в трубку, - я ещё в школе. Есть новости? – слушаю его голос и не слышу. Передо мной мелькают одна за другой фотографии с изображением обнажённой девушки Лены, наклоняющейся к костру, опускающейся на колени на голую землю, подносящую сырую траву к лицу… Что происходит с этими грёбаными детьми??!!
- Михалыч… Так есть новости? – он что-то говорит, нет… кричит мне в трубку и я не с первого раза разбираю слова:
- Она рассказывает (это он про первого нашего свидетеля), она рассказывает, Андрюх! И, откровенно говоря, она несёт такую ***ню! Мы с ней бились часа два, потом посадили на детектор, - я стараюсь сфокусировать внимание, но одна фотография сменяется другой, мелькает голое тело юной школьницы в размытом сумеречном свете и мне становится всё сложнее сконцентрироваться, - детектор всё подтверждает. Тут либо девчонка свихнулась, либо машину пора в утиль. Андрюх, ты меня слушаешь? Андрей!
Михалыч был взволнован, говорил быстро, тараторил и проглатывал слова. Я всего не услышал, но понял, что теперь у нас на руках не одна, а две свихнувшиеся свидетельницы, которые своими путанными показаниями только усложнят дело.
- Михалыч, - голос звучит спокойно, - я скоро подъеду. Ты меня там дождись, - и прерываю связь.
Ну и херня же происходит в этом долбаном городе.
(Она ко мне ночью приходила. Синяя, белая. Я открываю глаза, а за окном она. Улыбается и стучит ногтями по стеклу. В форточку засасывает занавеску, ветром тепло из квартиры вытягивает. Сейчас она за неё ухватится.. Нет, не видит.
Сжимаю край одеяла: во рту ворочается по сухому ком, вскрикнуть не даёт. Я кричу, чтобы мама быстрее бежала сюда, а изо рта только сиплый скрип. Я, кажется, вскакиваю с кровати и бегу из комнаты прочь, но ноги свинцом наливаются и уже не пошевелиться, не спастись. Эта, слепая, за окошком, как улетела тогда голой, так голой теперь и летает. Верхом на ощетинившемся, чёрном и смолянистом: капает слюной вниз на восемь этажей, буравит меня красными глазами, под её ладонью вздрагивает. Та, которую из подвала в пасти мёртвую вынесли, теперь верхом на своём убийце рассекает над городом и в живым в окна стучится. Улыбается и молчит, немая и ослепшая. Белыми глазами комнату обводит, по запаху ищет меня сквозь толстое стекло.
Нашла. Наблюдает. Стучит ноготками по стеклу.
Выходи, выходи… полетааааем.
О, отче наш, иже еси… Солнце встанет только через шесть часов, и до утра ещё далеко, она не улетит отсюда так запросто, она меня в покое не оставит. Потому что я сама с ней спускалась, потому что я обманула и бросила, потому что я была с теми, кто тогда её загнал в лес. И этот чёрных под ней тоже меня помнит; наблюдал за нами из чащи, ждал, когда можно будет вернуться и забрать обратно в лес – перекусанную надвое и через распахнутую пасть перекинутую.
Не надо, пожалуйста, не надо. Улетай и оставь в покое. Прости, пожалуйста, прости! Лети к другим, они больше меня виноваты…
А в голове стучит упрямо чужой голос: «ты за нами спускалась, теперь мы поднялись за тобой».
«Ты нас позвала, что же за нами не уходишь?»
«Ты нас разбудила, почему же не идёшь из дома прочь?»
Туда, за нами, в)
ЛЕС!
БОЛЬНО ПРОСТИТЕ.
Я велел парню ждать меня в приёмной, а Саньку зарегистрировать свидетелей.
- Алексей Михайлович у себя? – уже на бегу стягиваю куртку.
- Вот только подошёл.
Смотрю на часы – половина восьмого. Несколько учеников пришлось снять с занятий, ну ничего, они всё равно там только ушами хлопают, да в потолок плюют. Взбегаю по ступенькам на второй этаж, распахиваю дверь. Михалыч сидит с первыми свидетельницами. Одна по-прежнему глупо улыбается, на другой лица нет.
Михалыч меня замечает, кивает на стул рядом с собой. Я говорю негромко: «Меня там внизу ждут», а он, нахмурившись: «Послушай только, что она скажет».
Я кидаю куртку на спинку стула, сажусь, смотрю на притихших девочек.
- Ну, давай, повтори, - тяжело вздыхает Михалыч и потирает переносицу.
Девочка с минуту молчит, а потом поднимает на нас глаза и произносит, едва, кажется, не плача:
- Я могу рассказать всё, если вы обещаете меня не выдавать и охрану поставить. Под окнами можно, но только каждую ночь! Каждую! Она может какое-то время не приходить, понять, что вы меня сторожите, а потом, как только вы уйдёте, опять явиться. Я всё расскажу, только обещайте!!
(Мы гнали её в лес)
… обещайте, что вы будете меня охранять!
(Обещайте, потому что иначе она меня утащит за собой. Там ведь как получилось: нас с Олей послали остальные, чтобы мы проверили, правда ли Ленка из этих, которые заживо варят.
Мы и пошли, сама не знаю уже, почему отправили именно нас! Чёрт! Это Полина всё начала, ей и надо бы расхлёбывать! А мы вообще не были, когда Ленку гнали в лес. Мы только фотографии видели и всё!
Наверное, поэтому и пошли. Если бы мы знали, как там, в лесу, было жутко, ни за что бы не решились спуститься за этой сатанисткой в подвал. А ведь мы только по рассказам, по тому, что Полина и остальные говорили: мол, сначала они застали Ленку голой в лесу, а потом, как-то после школы, и вовсе погнали её туда, хотели потребовать ответа, чем она вечером у озера занималась.
Я знаю, это не наше дело. И почему я вообще позволила себя в это втянуть! Почему не оставила эту дуру в покое?! Да и кто мог знать, что всё так обернётся, ведь ни один здоровый человек не поверит в то, что мы видели там. В то, что случилось с нами под домом. В то, что видела я за окном!
А я видела! Видела! Вот этими самыми глазами, так же ясно, как вижу сейчас вас. Ленку не надо искать, Ленка мёртвая! Она умерла! А после смерти ко мне прилетела. Потому что там, в подвале, ей пришлось сделать то, что не получилось сделать в лесу. Она часто под дом спускалась, она долго к этому готовилась, часто с ними виделась. И вот, наконец, когда чаша терпения переполнилась, они её перегрызли и унесли.
Они и до нас хотели добраться, и нас хотели утащить за собой. Ленка принесла нас в жертву, она нас туда спустила как приманку для тех, кто вылезал, рыча, из тёмных углов. Мы выбрались, но это вовсе не значит, что мы в безопасности. Они прилетают из леса и теперь она вместе с ними - на звере верхом. Мёртвая, голая и слепая.
Они вернутся за мной, и будут возвращаться, пока я не сдамся и не впущу их. Но вы же спасёте нас? Вы же сможете? Сможете подстрелить её, когда она снова будет скрести по стеклу? Пуля долетит до восьмого этажа?
Пожалуйста, скажите, что да.
Иначе меня сожрут!)
*
Ставлю перед школьниками диктофон, включаю на воспроизведение. Смотрю, как у них глаза округлились от услышанного. Сдала вас ваша подружка. Так кого, говорите, вы там в лес-то гнали? Как не гнали? А как же тогда? Просто пошутить решили? Немалая доля малолетних преступников так пытается оправдаться, вы тоже оригинальностью не отличились. Хорош юлить. Чего вы с девчонкой сделали, паразиты? Это после того, как она с вами в драку вступила? Это тогда вы решили её все дружно «проучить»? А подрались из-за чего? Из-за фотографий, это и так понятно. Что она, рискнула телефон изъять? Да, глупо против всего класса вот так в открытую. Чем ваша стычка закончилась, я знаю. А вот вы лучше расскажите, что в лесу произошло. Вы, значит, её после уроков до угла проводили, а что потом? Просто побежали к ней, а она просто от вас побежала? И много ли вас было? Ого, почти весь класс. Я бы на её месте тоже дёру дал. Что потом? Так до леса и гнали? Ну да, в принципе, что тут бежать-то: живём почти на краю. И что же, пока вы через поле такой толпой ломились, вас никто не заметил? Ну, это мы ещё проверим. Дальше что? Знаю, знаю я эту поляну, можешь не объяснять. На поляне что произошло? Какого рожна вы её туда завели? Ах, проучить. И каким же образом? Хватит заливать, из-за такого девчонка сбегать из дома не станет. Что случилось, парень? Не ври мне, ты и так влип по уши. Признавайся лучше сам, мы всё равно узнаем правду: твоя одноклассница почти во всём призналась, и сейчас не в том состоянии, чтобы что-то выдумывать. Ну так? Решился? Что ты смотришь на остальных, они сами тебя сдадут при первой опасности. Что, девочки, хотите за решётку? А ты меня родителями не пугай, они за тебя отвечать и будут, только вот в личном деле запись так просто не стирается. Что было в лесу? Расскажете сейчас, сойдёт за коллективное чистосердечное. Ну?
То, что вы её на поляну загнали, я уже слышал. Дальше что было? Ого, значит, она первая набросилась? Отважно, но глупо. Пришлось сдачи, говоришь, дать? И кто давал, ты? Герой, нечего добавить. А потом? Что?...
- А потом девочки стали её раздевать. (ХВАТИТ!!!) Ну, сорвали просто куртку, и там как-то само собой получилось. Нет, мальчики не участвовали… (Что вы делаете?!! Вы с ума посходили?!) То есть участвовали, но больше смотрели. И снимали. Нет, этих фотографий не осталось. Мы испугались и удалили. Она ведь могла и заявление написать, да? А она не написала? Скажите, не написала? (ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!!)
Ну и, в общем, получилось так, что она осталась там совсем голая. (…хватит…)Девчонки ещё отлупили её по телу… Ну ладно, мальчики тоже. (…перестаньте! Больно! ПРОСТИТЕ!!) Но не сильно, это же так, в шутку… (ПРОСТИТЕ!!) потом? Потом ушли. Она осталась. Одна, мы не знаем, что было дальше. (АААААААА!!)
Она не звала на помощь… То есть звала. Но никого же не было поблизости. Туда ведь никто, кроме неё не ходил. В озере даже не купаются… А тут она… Попёрлась… Сама там голая сидела, сама же виновата. Сектантка какая-то. Она нарвалась, ну сама же нарвалась. Она какие-то странные вещи делала. Вы просто не знаете, вы не видели. У нас все заодно, одна она считает себя лучше прочих. Перья на улице собирает, девчонки сами видели, траву жжёт дома – Ольга как-то заходила, заметила. Она вместо уроков со странными парнями сваливает, мы проследили и всё видели: они сломали дверь в подвал, а потом спускались туда ночью.
Поздно вечером, когда мы со Светкой возвращались из клуба, она высунулась из окна и что-то кому-то кричала. Но никого, я Вам клянусь, никого на улице не было. Смеялась, а как заметила нас, тут же захлопнула окно и два дня не появлялась в школе.
Она просто тронутая, ей лечиться надо. Она сама же ещё и лезла на нас с угрозами. Нет, это не её дело и не дело её родителей. Вы знаете, сколько таких психов на людей нападает: мало ли какие тараканы у неё водятся в башке, что они там коллективно надумали?! А если она как-нибудь придёт и всех тут перестреляет?! В Америке такое сплошь и рядом!
Нет, я точно знаю: я читаю в интернете новости, я в курсе того, что в мире происходят! И таких психов надо гнать, надо держать от себя подальше! Блять, да она мышей в подъезде подкармливает, это-то Вам о чём-то говорит?!
Она перетрахалась с половиной района и лично мне не надо, чтобы заразная сидела со мной в одном классе. Пусть валит в сто сорок четвёртую школу, там таких, как она, дохрена! Вот там общий язык найдёт, а тут она только всех позорит! Да у неё все руки от запястья до локтя исписаны, это-то вы знаете? Она и зимой, и летом ходит полностью закутанная, чтобы этого никто не увидел, но всё равно ничего скрыть не удастся! Тут все всё про всех знают и она не станет исключением, которому будет позволено иметь тайну! НЕ СТАНЕТ!!!
*
Я просто молча наблюдал, мне и сказать-то было нечего. Передо мной сидели дети, которые раздели и избили девочку, не желающую делиться своим секретом.
Они её боялись и, как теперь оказалось, не зря.
Одна заявляет, что Лена мёртвая и теперь прилетает за ней по ночам.
Вторая свихнулась сразу после того, как спустилась за Леной в подвал.
Прочие просто собирали сплетни, подпитывая свою ненависть, страх и злость. Я был уверен, что причиной тому было не нежелание пропавшей становиться частью коллектива, даром она этому коллективу нужна не была. Но она была чем-то, способным напасть исподтишка, нанести удар способом, неведомым прочим, а потому ребята просто не выдержали и напали первыми.
Я выключил диктофон, на который шла запись и, убрав его в карман, молча встал из-за стола. Михалыч тоже поднялся, он не был ни удивлён, ни шокирован, он быстро привыкает, я же привыкать не собирался. В лепёшку разобьюсь, но разберусь с этим делом! Я узнаю, что произошло в подвале и куда делась одна из трёх девочек, спустившихся туда однажды ночью.
Мы нашли траву, ил, хвойные ветки, шишки и осколки булыжника на месте происшествия. Всё – принесённое Леной из леса. Чем же эта ненормальная занималась в лесу? Кто её перекусил и куда уволок? Плохо, когда твои свидетели свихнулись, но когда целый школьный класс невольно подтверждает услышанный от сумасшедших бред, становится как-то не по себе.
Мы обещали девчонке охрану около её квартиры. Она получит охрану. Сегодня же ночью!
ЛЕТИТ И ТАЕТ
Я смотрю наверх: тучи гудят и несутся по небу, и на фоне серого и сизого что-то чёрное и мохнатое выныривает из облака и мчится, цепляясь за верхушки деревьев. Срывая ветви и листья, хохоча визгливо и заливисто. Я протираю глаза и тяну руку, чтобы Санька за плечо потрясти, но не дотягиваюсь, убираю, слушаю его храп и наблюдаю, как чёрное останавливается напротив окна, а тощее и бледное перевешивается, балансируя над землёй и стучит в стекло на восьмом этаже.
Я не могу ни звука произнести, не сразу замечаю, что трясу Санька за плечо, а когда замечаю, одёргиваю руку, не надо его будить, ту, что в квартире не жалко, а посмотреть надо: что-то будет и надо убедиться, надо доказать, надо поймать и рассмотреть, что там верхом на лохматом рассекает и почему скребёт по стеклу, и как получилось, что она, оно, они оба вверх поднялись и полетели, и что происходит, и, о господи…
Оно тянет руки к форточке, оно падает на чёрную спину, оно вскидывает голову и смеётся, смеётся, смеётся, хохочет дико, звонко и страшно. Неужели, господи, никто не слышит?! Неужели так крепко спят? И почему заснул Санёк, и как получилось, что я один всё это слушаю и вижу. Каждое окно в доме потушено, чёрные молчаливые провалы на грязно-белом фоне высотки. Все спят? Или все затаились? Неужели знают? Знают и молчат?
А в коробке комнаты на восьмом этаже сейчас кривится от страха и отвращения старшеклассница Света и, как и я, онемев, ждёт, когда ОНО окно проломит и кубарем вкатится в комнату. Как только Свету вытащат наружу, я открою огонь. Как только её жизни будет угрожать опасность, я дам сигнал к началу операции.
Как только я буду уверен, что жизнь девочки в опасности, я выстрелю.
Но не раньше.
Я не хочу ранить Лену…
*
Стёкла вылетели из окна прежде, чем я что-то успел сообразить. Раскрывается огненная пасть чёрного, беззвучно ревёт над спящей улицей, наездница рывком вытаскивает за волосы девушку, волочит по подоконнику, выдёргивает на улицу, накрутив волосы себе на кулак.
Захлопывается багровая пасть и вот уже висит, надвое перерубленная та, что требовала себе защиты в ответ на чистосердечное признание: мёртвая девочка верхом на ощетинившемся псе уносит тело в огромной пасти оседланного зверя, верезжа от дикой радости на весь город, раскидывая руки, крутя головой, слепыми глазами наблюдая за ходом гигантских туч по чёрному небу. Я пытаюсь разбудить Санька, но только теперь понимаю, отчего всё так неестественно и дико вокруг: мёртвым сном заснувший город, неестественная тишина, гул от передвигаемых по небу туч. Я сплю, мне снится безумный и кровавый сон. Всем снятся кошмары.
Я выпрыгиваю из машины и несусь в сторону раскинувшегося за рядом новостроек поля. Во сне мне некуда спешить, я преодолею его за считанные минуты. А дальше – в стеной вставший вдоль его кромки лес, в чаще которого на голой поляне у самой воды пируют сейчас ведьма и её зверь.
*
Я стою, открыв рот, наблюдаю заворожено, как они кружат над лесом, спрыгивают с деревьев в озеро, как пересмеиваются, перекрикиваются, перекаркиваются, перескуливаются друг с другом.
Я стою и глазам своим не верю, оружие не достаю, что толку: меня раздерут на части раньше, чем я успею нажать на курок. Что происходит, господи, и почему ты позволяешь этому происходить?! Даже во сне страшно наблюдать такое, но отчего-то кажется, что всё это уже не сон, что спал я тридцать лет до сегодняшнего дня и только сейчас, на свою беду, проснулся.
Что происходит, боже, что происходит? Слепые и бледные, они купаются в ледяной воде, протягивая друг другу руки. И тело той, которую вырвали ночью из кровати и в пасти принесли на поляну, лежит, раскинув руки у воды и не встаёт, не пляшет вместе со всеми. Ей не дали воскреснуть, у неё воскреснуть не получилось. Однако она поворачивает ко мне бледную голову и, не отрывая безжизненного взгляда от моего лица, бормочет окровавленными губами:
- Знаете, что случилось в подвале? Она расколола камень, и из него вырвался зверь.
Она разбила о камень ладони, а потом смеялась и плакала, пока зверь рвал ей горло. Она упала, обездвиженная, а через минуту поднялась снова, улыбаясь и лаская зверя по загривку. Они все пришли за ней, смеялись и кричали на весь дом, но, кажется, в этом городе слишком крепко спят, никто не пришёл нам на помощь.
Знаете, что было в подвале той ночью? Твари из леса вернулись за тварью из города и утащили её с собой.
Чёрные, зелёные, белые, перемазанные в золе и тине. Голые и покрытые шерстью, с когтями вместо ногтей и крыльями на месте рук. На птичьих лапах, со змеиным хвостом, с углями в глазах и пламенем на языке. Они тянулись к нам из чёрных углов, чтобы забрать с собой, чтобы перещёлкнуть в пасти и утащить в лес. Но мы не были готовы, мы врали и они знали это.
Мы ложью проникли в подвал и теперь, свернув нам шею, нас бы там и бросили: мы не хотим покидать этот мир, а мир другой нас принимать не хочет.
Вот так и лежу, Андрей Васильевич, и теперь никуда отсюда не деться. Хотели спасти тварь из города? – *губы остановились и только голос в моей голове продолжал*, - уже, кажется, поздно.
*
Пятясь назад, я вышел из леса, ни на секунду не отрывая глаз от вакханалии, царившей на поляне. Звери запрыгивали в воду, бледные мягкие тела из воды выпрыгивали и повисали на ветвях, болтая ногами в воздухе. Поднимались вверх и опадали на землю, кружили в хороводе и с яростным, невыносимым хохотом завинчивались в вихрь. Змеи с человеческими лицами и люди с волчьими мордами, сухой пень, с кряхтением выковыривавший себя из земли, дикий кот, рассекающий траву острым, как лезвие хвостом. Люди и нелюди, повисшие на деревьях, мёртвые и те, кто никогда не был живым, птицы, переговаривающиеся на человеческом языке и стрекочущие по-птичьи люди. Где-то в этом хаосе была и пропавшая девочка, но разглядеть её там так и не удалось.
Зачем она там и как отважилась стать частью этого беснующегося мира? Нашлось ли у неё настолько большое горе, чтобы навсегда покинуть людей и решиться существовать вечно?
Я стою, слушаю крики и вой, доносящиеся из леса, наблюдаю, как вспыхивают они над верхушками деревьев, кружатся, хватая друг друга за хвосты и лапы, тянут вниз, подбрасывают выше. Мне уже не интересно, сон ли, не сон, мне не хочется уходить, но оставаться слишком страшно. Оборачиваюсь к полю, сильно зажмурившись, и только слышу звонкий голос, прорвавшийся сквозь сизый туман, стеной вставший у леса: «Не грустите, Андрей Васильевич! – *замирает в свете белой луны* - У меня всё хорошо!».