Судьба Онуфрия Степанова сложится трагически. Он погибнет при столкновении с маньчжурами на Корчеевском плесе летом 1658 года. В памяти потомков вокруг его имени сложится ореол мужества, самоотверженности и боевой славы. Читателю произошедшие события рисуют образ смелого и властного командира, умело управлявшего строптивой казачьей вольницей, погибшего в результате трагического стечения обстоятельств. Между тем внимательное изучение первоисточников, раскрывает неоднозначную и более сложную картину. Каким же он был, - Онуфрий Степанов?
Служилый человек, есаул в войске Хабарова, пушкарь, знаток кузнечного дела и умелец по переплавке металлических изделий, в частности, пушечных ядер, почему и получил прозвище «кузнец». Это все, что известно о нем из первоисточников к моменту назначения приказным человеком на «великой реке Амуре». О его более ранней жизни, - до появления в хабаровском отряде, в исторических источниках никаких сведений не найдено.
В отряде Хабарова Степанов появился вместе с подкреплением служилыми людьми, тремя пушками и боевыми припасами, которые Хабаров получил в Якутске летом 1650 года. Возвращаясь на Амур и беспокоясь о судьбе оставленных там товарищей, Хабаров оставил на Олекме три дощаника с тяжелым снаряжением, поручив его доставку отряду во главе со Степаном Поляковым, а сам с остальными людьми «налегке» поспешил к Тунгирскому волоку.
Почему именно Полякову, а не Степанову поручил Хабаров доставку «казны»? По той, видимо, простой причине, что Поляков был ему известен, как надежный и ответственный человек. До похода на Амур Поляков неоднократно избирался в Якутске «житнецким целовальником», - ведал выдачей служилым людям государева жалованья – ржи и соли. На него он вполне мог положиться, в то время как Онуфрий Степанов ничем особым себя не проявил, и Хабаров, по всей вероятности, видел в нем лишь рядового служилого человека, - пушкаря.
Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах Степанов стал есаулом, - старшим человеком среди пушкарей и обслуживающей пушки прислуги. Скорее всего, уже на Амуре, после успешного применения артиллерии при штурме Гойгударова городка.
В амурских отписках Степанов впервые упоминается, как канонир, стрелявший по приказу Хабарова по бунтовщикам, которые бежали из отряда Ерофея и укрепились в остроге в низовьях Амура. Это, казалось бы, дает повод думать, что Онуфрий вполне разделял намерения и действия Хабарова, в том числе и противозаконные, не отвечающие государевым указам и воеводским наказным памятям, то есть был сознательным его сторонником.
Но, скорее всего, он был лишь послушным исполнителем его воли, по своему характеру не способным, подобно Полякову и Москвитину, воспротивиться действиям Ерофея. Если бы не его пушкарская профессия, то образ Онуфрия Степанова скорее ассоциируется с образом добродушного и покладистого селянина-кузнеца, нежели образом военного предводителя.
Об отсутствии или, во всяком случае, явной недостаточности в характере Степанова волевых качеств, - самолюбия, целеустремленности, решительности и уверенности в своих действиях, свидетельствует целый ряд сохранившихся документов, прежде всего – его собственные отписки более позднего времени в Якутск и Москву. Почему же именно его Зиновьев назначил вместо Хабарова приказным человеком на Амуре?
У него, надо полагать, просто не было выбора. Из всего амурского войска можно назвать лишь нескольких человек, каким-то образом проявивших себя своей активностью, и находившихся в составе отряда к моменту приезда туда Зиновьева. Вот они, эти люди, - Артемиий Петриловский (племянник Хабарова), Степан Поляков и Константин Москвитин, Третьяк Чечигин и Ананий Урусланов. К ним, разве что, можно прибавить еще есаула Андрея Иванова, упомянутого в отписке Хабарова после Ачанского сражения, (он вдохновил казаков на вылазку); Андрея Потапова, позже проявившего себя в Кумарском сражении взятием языка; единомышленников Полякова, - Фёдора Петрова с Гаврилкой Шипуновым, тоже стоявших во главе бунта, да Кузьму Иванова, в 1657 году возглавлявшего передовой отряд степановского войска в составе 180 человек. Вот и вся амурская войсковая «элита» того времени.
Были, правда, и другие заметные люди в окружении Хабарова, такие, как есаул Василий Панфилов и Ивашка Прокопьев Посохов. «Ярофеевы потаковщики», - писали о них казаки в изветной челобитной. Были и такие, кто не побоялся открыто осуждать действия Хабарова, - служилый человек Кузьма Терентьев и Дмитрий Назаров Тютя, - тоже упомянутые в этой челобитной. Но все они были фигурами менее значительными.
Арестовав Хабарова, Зиновьев, понятное дело, не мог назначить на его место приказным человеком Петриловского или Никифора – брата Ерофея, поскольку понимал, что этим он не изменит мародерских настроений в войске. Что касается Чечигина и Урусланова, то они были подготовлены к посольской миссии, и потому тоже не подходили для этой цели. Возможно, Зиновьев сознавал, что наиболее подходящим на эту роль является Степан Поляков, но, видимо, не решился на столь кардинальный шаг в перемене войсковой власти, не будучи уверенным в правоте и благих намерениях бунтовщиков, опасаясь нового раскола и всплеска волнений в войске. Решил переложить оценку произошедшего конфликта на московских чиновников, почему и принял решение забрать руководителей бунта с собой в Москву для разбирательства.
Одним словом, Зиновьев не видел в войске другой, более подходящей кандидатуры на место приказного человека, чем этот есаул, заведовавший войсковой артиллерией. Он, без сомнения, не один раз с ним беседовал, тот произвел на него благоприятное впечатление человека здравомыслящего, добропорядочного и ответственного. Может быть даже, Зиновьев понадеялся на него, как на «центриста», способного примирить конфликтующие стороны.
Добавим к этому, что Зиновьев не знал, да и не мог узнать за время своего кратковременного пребывания на Амуре о слабых сторонах степановского характера. Но люди хабаровского окружения эти слабые стороны знали, и не преминули этим воспользоваться.
Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет, что Степанов по убытии Зиновьева взял себе в помощники Артемия Петриловского. Исторических свидетельств на этот счет она не привела, но вполне возможно, что так оно и было. Во-первых, по причине растерянности неопытного в подобного рода делах есаула, который принял назначение «в неволю». А во-вторых, по причине собственного стремления Петриловского оказаться «у власти», чтобы не упустить контроля над войском.
Зиновьев, видимо, опасался такого развития событий. Именно поэтому, оставив на Амуре 150 прибывших с ним служилых и охочих казаков, он не подчинил их непосредственно Степанову, а оставил под командой есаулов Т. Никитина и С. Захарова из числа новоприбывших служилых казаков, обязав их быть помощниками Степанова. То есть, влив в амурское войско «свежую кровь», позаботился, как мог, о том, чтобы она сохранила свою «чистоту», и была своего рода противовесом людям с мародерскими наклонностями. По этому поводу Степанов позже писал: «… служилых людей оставил на великой реке Амуре, а в прием их мне, Онофрейку, не дал …». Но здесь Зиновьев явно недооценил возможностей хабаровского окружения.
Слабость Степанова, как приказного человека, его психологическая неготовность к новому назначению проявилась сразу же. Он стал отказываться от назначения и принял его лишь под нажимом Зиновьева. Позже в своих отписках якутскому воеводе он неоднократно на это жаловался: «… велел (Зиновьев) быть на великой реке Амуре у государева дела мне, Онофрейку, и меж служилых людей велел росправу чинить и наказную память дал в неволю…», «… дал другую наказную память в неволю же…».
Вскоре стала проявляться его полная беспомощность в управлении людьми. Он пишет якутскому воеводе: «… он же, Дмитрей Зиновьев, велел с служилых людей десятую пошлину сбирать, я, Онофрейко, с тех служилых людей десятую пошлину прошал с погромново их живота, а те служилые люди десятую пошлину не платят…».
Степанов находился как бы между двух огней. С одной стороны он, как приказной человек, обязан был следовать государевым указам и приказам якутского воеводы, отчитываться перед ним о деятельности отряда на Амуре. С другой стороны вынужден был считаться с порядками, заведенными в отряде еще самим Хабаровым, охраняемыми теперь Петриловским. Положение его было весьма не простым.
Известны четыре отписки Онуфрия Степанова с Амура. В первых двух из них нет ни одной фразы, которая свидетельствовала бы о его командирской воле, как приказного человека, его самостоятельных, пусть даже и ошибочных решениях. Напротив, - каждая из них (особенно – первая) говорит о том, что он действовал по воле окружавших его людей.
«Поплыл я, Онофрейко, со всем войским с усть Зеи-реки по совету с войским для хлебной нужи и для судов на низ…», - сообщает он о своих действиях после отъезда Зиновьева. Описывая столкновение с маньчжурами на Сунгари, пишет: « … и по совету с войским и с ясаулы, я, Онофрейко, судами пошел вверх…», «… по совету со всем войским, отпущал казаков в стругах…», «… выплыли из Шингалу-реки и побежали парусами на судах вверх по великой реке Амуру по совету со всем воиским». Разыскивая следы пропавшего посольства Третьяка Чечигина, сообщает: «… и я, Онофрейко, по совету с служилыми людьми ходил на них в поход, на тех изменников, и тех ево братей Тоенчиных не мог сыскать…».
Совершенно очевидно, что в течение всего первого года «правления» Степанова людьми хабаровского окружения шла морально-психологическая обработка, как его самого, так и казаков, прибывших на Амур с Зиновьевым. В июне 1654 года она завершилась тем, что, как писал Степанов, «служилые люди и вольные охочие казаки, которые оставлены от Дмитрея Зиновьева, … подали мне, Онофрейку, челобитные и я те их челобитные принял…». И там же: «ясаулам Трофимке Никитину да Симанке Захарову в кругу все войско от ясаульства … отказали, а те ясаулы были написаны в наказной памяти от Дмитрея Зиновьева».
Это произошло после бесславного боя с маньчжурами в первых числах июня 1654 года, когда войско Степанова бежало с Сунгари, преследуемое богдойцами. Свидетелем еще не остывших страстей и обсуждений состоявшегося боя оказался Петр Бекетов с енисейцами, присоединившиеся в эти дни к амурскому войску.
Чем не угодили войску назначенные Зиновьевым есаулы, - неясно. Но, скорее всего, - своим противодействием позорному бегству казаков с поля боя. Степанов, таким образом, оказался заложником казачьей воли. Официально войском командовал он, а по существу – казачий круг, управляемый Артемием Петриловским. То немногое, что попытался сделать Зиновьев, чтобы искоренить в войске мародерские настроения, к этому времени было сведено к нулю, созданный им «противовес» перестал существовать.
В войске, конечно же, были люди (прежде всего из числа бывших «бунтовщиков»), которые не разделяли бытовавших там порядков, но они вынуждены были молчать, не проявлять своих настроений, подавленные агрессивным, мародерски настроенным большинством.
Что же касается Артемия Петриловского, то он, без сомнения, обладал качествами лидера, - хитрого, властного и жестокого. В этом он мало чем уступал Ерофею Хабарову. Об этом свидетельствуют все его действия в последующие годы. Подчинить своей воле простодушного Онуфрия Степанова для него, судя по всему, не составляло особого труда. Он оставил за ним право официально считаться приказным человеком, отчитываться за действия отряда перед якутским руководством. Фактическая же власть в войске принадлежала ему, - Артемию Петриловскому.
Сплавившийся на Амур Петр Бекетов застал амурское войско в состоянии, мало чем отличавшимся от того, каким оно было при Хабарове. Существовавшие там порядки вряд ли пришлись ему по душе. Он не мог не увидеть и не понять из рассказов знакомых ему служилых людей, что войско Степанова внутренне расколото на два непримиримых лагеря.
Подавляющая его часть состояла из промышленников, подобранных для похода в Даурию самим Хабаровым, «скороспелых» служилых людей, поверстанных в службу по его рекомендации, примкнувших к отряду разного рода беглецов и гулящих людей из разных городов Сибири. Большинство из них не признавало ни бога, ни черта.
Для этих людей главной заботой было личное обогащение, - овладение дорогой мягкой рухлядью, ясырем, который можно было продать или обменять все на тех же соболей. Государевы указы и воеводские памяти были для них не более чем ширмой, за которой они могли укрыться. Впрочем, и они понимали, что без воеводской милости им вольно по Амуру не гулять. И потому, скрепя сердце, собирали посылки в Якутск в качестве «ясака», а свои разбои лицемерно оправдывали поиском «новых землиц», «наказанием государевых непослушников», «приведением инородцев под высокую государеву руку».
Другая, - меньшая часть отряда состояла из потомственных служилых людей, богобоязненных и справедливых охочих казаков и промышленников, для которых государевы указы и воеводские памяти действительно были руководством к действиям на Амуре. Они были возмущены поступками Хабарова, его жестоким обращением с инородцами, действиями приближенных к Хабарову лиц, никак не согласующимися с царскими указами; не одобряли заведенных в отряде порядков разгульной казачьей вольницы.
От них узнал Петр Бекетов о безудержном стяжательстве Ерофея Хабарова, его неоправданной жестокости, пытках и казнях аманатов, массовом убийстве даурских жителей, захвате и дележе меж казаками награбленного имущества дауров, безрадостной судьбе захваченных в ясыри женщин-аборигенок.
Узнал Бекетов и о безуспешной попытке служилых людей отмежеваться от Хабарова, самостоятельным отрядом собирать ясак, руководствуясь наказами якутского воеводы, отдельно доставлять его в Якутск. Но Ерофей нашел способ укротить непослушников: осадил беглецов в острожке, где они укрылись, приказал стрелять по ним из пушек и пищалей, а потом повел своих сторонников на штурм.
Беглецам пришлось сдаться. Последствия этого выступления были трагическими. Четырех человек, - главных зачинщиков бунта, Хабаров заковал «в железа» и бросил в темницу, в качестве которой использовал трюм дощаника. Многих других велел бить батогами, 12 человек при этом были забиты до смерти.
Конечно, не все в степановском войске отнеслись к прибытию Бекетова, подобно шилкинским беглецам. Ведь были еще в войске и бывшие соратники Степана Полякова, были отстраненные от есаульства служилые казаки со своими единомышленниками, оставленные в войске Зиновьевым. Был, наконец, и сам Степанов, обязанный следовать государевым указам и зиновьевским наказным памятям.
Большинство, если не все эти люди, знали Петра Бекетова, - как было не знать человека, положившего начало Якутску. Готовые следовать государевым указам, они увидели в нем достойного предводителя. Но подавленные властью казачьего круга, управляемого Артемием Петриловским и его «потачниками», эти люди молча наблюдали за действиями этих двух незаурядных личностей, не без основания ожидая их противоборства, пытаясь угадать, кто из них возьмет верх.
Те же из амурских казаков, кто считал своё пребывание на Амуре лишь способом обогащения, увидели в Бекетове противника, препятствующего осуществлению их замыслов, и старались всеми силами ему противодействовать. По сути дела прибытие на Амур Петра Бекетова предопределило в будущем новый раскол войска.
*
Как сложились у Бекетова взаимоотношения со Степановым и его войском? Прямых исторических свидетельств на этот счет не найдено, и судить об этом можно тоже лишь предположительно.
С появлением в отряде Бекетова, Степанов мог поручить ему целый ряд серьезных дел. Таких, как обеспечение боеготовности отряда, контроль над сбором ясака, не говоря уже о руководстве предполагаемым строительством Кумарского острога, т.е. таких дел, в которых Бекетов был, безусловно, более опытным и сведущим человеком, чем сам Степанов и другие люди его окружения. В этом смысле Бекетов, конечно же, был поддержкой Степанову.
2 августа 1654 года Степанов отправил в Москву ясачную казну, – 28 сороков соболей, 6 шуб собольих, 2 лисицы черные. Казну сопровождал брат Ерофея Хабарова - Никифор с отрядом казаков. В отписке, среди всего прочего, Степанов сообщал о сплаве на Амур бекетовского отряда во главе с его предводителем, а также о том, что прибыли они двумя партиями.
Осенью 1654 года от дючеров Онуфрию Степанову стало известно, что по приказу богдойского царя в устье Сунгари вновь появилось трехтысячное маньчжурское войско. Ходили упорные слухи, что зимой оно будет доведено до пяти тысяч человек, а может быть и больше. Обстановка складывались грозная, стало ясно, что зима 1654-55 года будет тяжелой. «… и я, Онофрейко, - писал Степанов после боя на Сунгари, - со всем войском по великой реке Амуру идем вверх судами, и буде где хлеба на Амуре можем набрать, и тут мы зазимуем».
Несмотря на то, что в оставленной Степанову наказной памяти Зиновьев требовал постройки трех острогов, - на месте Лавкаева городка, в устьях Зеи и Урки, войско решило силы не дробить, ставить один острог, учитывая при этом его максимальную безопасность и возможность добыть продовольствие. Такое место казаки облюбовали на правом берегу Амура в устье реки Кумары. Строительство Кумарского острога возглавил (это признают все исследователи) Петр Бекетов, как наиболее опытный в этих делах человек.
Более чем трехмесячные совместные заботы, связанные со сбором ясака, сооружением и оборудованием острога, не могли не сблизить Степанова с Петром Бекетовым. Есть основания считать, что Бекетов сумел вселить в Онуфрия уверенность в своих силах, его правах и обязанностях, как приказного человека, пробудить в нем чувство долга, необходимости следовать государевым указам. Это в полной мере проявится в последовавших за этим событиях.
О нападении богдойцев на Кумарский острог в исторической литературе немало написано. Эти описания основаны на содержании так называемой отписки Степанова о Кумарской обороне. Нельзя при этом не сказать, что, как по тексту самой этой отписки, так и по челобитной и послужному списку казаков (а лишь они и являются единственными сохранившимися в отечественных архивах первоисточниками, повествующими о сражении) у исследователей возникло немало вопросов, которые сводятся к одному главному: в какой мере их содержание соответствует происходившим событиям? Слишком много в них неясностей, неправдоподобной информации и необъяснимых противоречий. Впрочем, это уже задача особого исследования.
Сомневаться в неудаче богдойцами штурма Кумарского острога это, конечно же, не даёт оснований, как не приходится сомневаться и в стойкости и отваге казаков, – защитников острога. Факт остается фактом, - острог маньчжуры взять не смогли. Но, видимо, все обстояло значительно проще и обыденней. Убедившись в невозможности разрушить острог малокалиберной артиллерией, которой они располагали, и увидев, что взять острог штурмом – непростая задача, требующая больших сил и времени, богдойцы, уже и без того нуждавшиеся в продовольствии, вынуждены были отступить.
К слову сказать, именно такую оценку дали этим событиям и в Китае. В сборнике документов цинского времени «Пиндин лоча фанлюэ» (Стратегические планы усмирения русских) сказано: «В 12 году шаншу-дутун Минъандали был отправлен во главе войск из столицы, чтобы покарать их. Он достиг Хумара, напал на крепость, многих порубил и взял в плен, [но вынужден был] отвести войска назад из-за нехватки продовольствия... шаншу Минъандали выступил налегке, в результате стал испытывать нужду в провианте…».
*
Из Кумаровского острога Степанов отправил в Москву государев ясак, трофейные образцы богдойского вооружения с соответствующими отписками, а в Якутск, - спасскую (церковную) меховую и денежную казну для приобретения всего, в чем нуждалось походная войсковая церковь (ладан, свечи и проч.), образцы стрел с огненными зарядами и отписку якутскому воеводе с описанием состоявшегося сражения.
Только лишь успел Степанов отправить в Москву своих посланцев, как в Кумарский острог, - пишут историки, из Якутска подошло подкрепление. Это не совсем так. Скорее даже наоборот, - в воеводской памяти Степанову ничего не было сказано ни о включении новоприбывщих в состав амурского войска, ни о посылке ему боевых припасов, - пороха и свинца. Зато сказано о необходимости поделиться с новоприбывшим отрядом людьми.
Якутский воевода Михаил Лодыженский еще не знал о Кумаровском сражении, но он, как и его предшественники, был одержим идеей первым найти на Амуре месторождение серебра, о котором в ту пору было много разговоров. К активным действиям в этом направлении его подтолкнула информация, принесенная на Лену енисейскими служилыми людьми. Чем другим можно объяснить тот факт, что, снарядив экспедицию, Лодыженский указывает цель похода, - Аргунь, а в отряде, который был сформирован для этой цели, оказались енисейские служилые люди, - Абрашка Парфенов с товарищами. Они ходили с Петром Бекетовым к Иргень-озеру и, возвращаясь в Енисейск с отрядом Дружины Попова, сопровождавшим ясачную казну, бежали с Ангары на Лену.
Якутский воевода, узнав от них о месторождении серебра, не преминул этим воспользоваться. Во главе отряда он поставил сына боярского Федора Пущина, дав ему еще 40 якутских служилых казаков. При этом воевода явно спешил, - отправил экспедицию поздней осенью с тем, чтобы, перезимовав на Тунгире, она уже весной оказалась на Аргуни. Задача перед Пущиным была поставлена в самом общем виде, - идти «с служилыми людьми на государеву службу на Аргуне-реке».
Пущин со своими людьми поднялся по Аргуни до Трехречья, и там, по свидетельству историков, заложил Аргунский острожек. Места эти оказались пустынными и бесхлебными. Идти дальше на юг, в монгольские пределы Пущин не решился. Между тем, запасы продовольствия в отряде подходили к концу, отряду грозил голод.
Но якутский воевода предусмотрел и это. «А коли будет у него, Федора, на Аргуне-реке какая хлебная нужа и голод, - писал он в наказной памяти Федору, - то идти ему к Степанову». Для Степанова тоже была подготовлена воеводская память, в которой велено было Федора с его служилыми людьми «хлебными запасы ссужать и вожей ему, Федору, давать ведущих людей, кто там на Аргуне-реке бывал». Вот с такими-то запросами Федор Пущин и явился в последних числах мая в отряд Степанова, который после сражения еще находился в Кумарском остроге.
Наделить отряд Пущина хлебом Степанов не мог, - его войско и без того голодало. Не было у него и людей, кто бывал на Аргуни. Да и «гулящими людьми» Степанов делиться не очень-то хотел, - при постоянной маньчжурской угрозе каждый человек был на счету. Он писал якутскому воеводе в ответном послании: «А о гулящих людех писал ты к нам, государев воевода … в наказной памяти, что ему, Федору Пущину, к себе в полк призывать государю послужить … на новой Аргуне-реке …, так гулящих людей у нас на великой реке Амуре в войске нет, опричь амурских охочих казаков, и те ноне ожидают государского жалованья и ево царской милости и указу».
Решили, что Пущин с десятком служилых людей вернется в Якутск, сам расскажет воеводе о невозможности государевой службы на реке Аргуни без хлебных запасов. Остальных сорок человек из его отряда решили оставить в войске, тем более что они сами об этом просили.
В июне 1655 г., испытывая большие трудности с продовольствием, отряд Степанова двинулся вниз по Амуру к устью Сунгари.
Маньчжуры не препятствовали сбору ясака, не появлялись в дючерской земле. Слух о победе русских у Кумарского острога быстро разнесся по разноплеменному Приамурью. Население, встречая казаков, без сопротивления сдавало ясак.
На удивление всему войску Федор Пущин в Якутск не ушел, вскоре вместе со своим десятком и сорока амурцами, сопровождавшими ясачную казну до Тугирского волока, сплавился к Сунгари, где и встретился вновь со степановским войском.
Оправдывался он тем, что «пройти де я, Федька, вверх по великой реке Амуру не мог, - даурские люди не пропустили». На пути к войску он не упустил возможности пограбить даурские улусы. Степанов писал вскоре: «приплавил он с собою сверх великия реки Амура ясырей; а про то не вестимо, где он, Федор, их взял, а сказывают, что он, Федор, погромил ясачного мужика…».
Онуфрий, видимо, считал себя в ответе за то, что Пущин ни в Якутск не вернулся, ни порученное ему дело на Аргуни не исполняет. И потому попытался отправить его на Аргунь вместе с его отрядом, снабдив хлебным припасом, которым разжились казаки на Сунгари. Но тот уперся. Степанов писал по этому поводу в Якутск: «…я, Онофрейко, его, Федора Пущина, с его полчаны с усть Шингалу-реки посылал, сподобя хлебными запасы вверх… на новую Аргунь-реку. А он, Федор … не пошел, не ведаю для чего, … и сказал: я де, Федька, ныне на Аргунь-реку нейду, а иду де я, Федька, на весну, перезимовав, а ныне де мне итти стало невмочь…». Настоять на своем «приказной человек новой земли Даурской» не сумел, - видимо, пороху не хватило.
В дючерских улусах казаки запаслись хлебом на всю зиму и отправились вниз по Амуру, где, пройдя южной протокой реки, открыли вход в устье р. Ушуру (Уссури). По Уссури поднялись до устья р. Иман, достигнув территории современного Приморского края. Поднимались служилые люди и в притоки Уссури - реки Бикин и Нор, население по берегам которых также было объясачено.
Степанов со своим войском в этот период буквально кочевал по Великой реке. Замечательной особенностью этого похода явилось ведение ясачных книг, которые сохранились, и дают теперь возможность историкам проследить, где именно проходил отряд Степанова, призывая жителей встать под государеву руку. В то время как никаких подобного рода документов хабаровских походов не обнаружено.
До сих пор не найдены и ясачные книги, заведенные Степаном Поляковым, хотя из сохранившихся отписок того времени известно, что они существовали и были увезены в Москву дворянином Зиновьевым. Так что если говорить о присоединении Приамурья к России, то эта слава по праву принадлежит Онуфрию Степанову и Петру Бекетову, Степану Полякову и Костьке Москвитину с их «бунтовщиками». Но никак не Ерофею Хабарову.
Весь 1656 год отряд Степанова-Кузнеца провел в низовьях Амура, занимаясь сбором ясака и охотой. Здесь было спокойнее. С оскудевшим до края боевым запасом Степанов остерегался выходить в среднее течение Амура, боясь встречи с маньчжурами. Был построен Куминский острог, в котором степановцы зимовали.
Зиму 1657 года отряд Степанова провел в Косогирском острожке, сооружение которого, по всей вероятности, тоже не обошлось без участия Петра Бекетова. Острог, считают историки, был возведен в Косогорском улусе, находившемся на Амуре ниже устья р. Сунгари.
Когда лед на реке сошел, Федор Пущин вдруг захотел, как писал потом Степанов, «итти из Косогирского зимовья на море, не ведомо куда. И я, Онофрейко, его, Федора, со служивыми людьми в Косогирском остроге задержал и не отпустил, потому что ему наниз на море итти не указано, а велено ему, Федору, быти вверху великия реки Амуру на Аргуне-реке…».
Что там произошло в Косогирском острожке, - не совсем ясно. Но, похоже, Степанов увидел в поведении Федора непростительную для служилого человека трусость и своеволие, и активно этому воспротивился, почувствов, наконец, себя государевым приказным человеком.
Сумел ли Степанов убедить Пущина в необходимости идти на Аргунь, или заставил, - сказать трудно. Скорее всего, в принятии такого решения тоже не обошлось без влияния Петра Бекетова. Не без его участия и ясак, отправленный с Амура, увеличился с 1120 соболей и 6 шуб собольих в 1654 году до 3824 соболей, 62 шуб собольих, 56 пластин лисьих, трёх лисиц красных, двух черных, двух бурых и выдры – в 1656-ом. Это была самая большая ясачная партия из всех, отправленных с Амура.
Когда сошел с реки лед, отряд двинулся вверх по Амуру. Степанов выслал вперед себя на легких стругах отряд из 180 человек во главе с Климом Ивановым для разведки и сбора ясака. Это последнее, что нам известно о его действиях из сохранившихся исторических первоисточников.
Поскольку с караваном дощаников шел ясак, войсковые знамена и боевой наряд, - пушки, ядра, порох и свинец, кроме того, ясыри, и весь казачий скарб, или, как тогда говорили, «казачьи животишки», то, понятное дело, Степанов был заинтересован в обеспечении надежной охраны каравана, а, значит, постарался оставить с собой наиболее надежных служилых людей и охочих казаков.
В разведку же и на сбор ясака с Климом Ивановым пошли, надо думать, в основном гулящие люди, промышленники и охочие казаки, намеревавшиеся использовать представившуюся возможность еще и для личного обогащения. Можно представить себе, какая была в этом отряде дисциплина. 180 человек – довольно крупный отряд, а поскольку плыли они на легких стругах, то их, - этих стругов, было, наверное, не менее десятка единиц.
Возникает вопрос, - как мог Клим Иванов, имея главной своей задачей разведку, умудриться не заметить противника, - «разойтись с маньчжурами в протоках». Это было возможно лишь при наплевательском отношении к задачам разведки, проходе всем караваном по одной протоке, не заботясь о том, нет ли засады в других. Не проверили они и устье Сунгари. Этим было положено начало вскоре разыгравшейся трагедии.
Отряд Клима Иванова на веслах миновал устье Сунгари и ушел в среднее течение Амура, в то время как тяжелогруженые дощаники Степанова со всем имуществом войска еще только подходили к устью Сунгари.
Здесь 30 июня отряд неожиданно наткнулся на маньчжурскую флотилию из 47 бусов, вооруженную пушками. Флотилия появилась из засады, атака на неповоротливые дощаники Степанова, не ожидавшего нападения, была сокрушительной.
Сохранившиеся в русских исторических актах свидетельства о состоявшемся сражении весьма кратки и противоречивы. Между тем есть еще два источника, в деталях повествующие об этом сражении, - работы Пастухова А. М. «Корейская пехотная тактика самсу в XVII веке и проблема участия корейских войск в Амурских походах маньчжурской армии» и Симбирцевой Т. М. «Участие корейских отрядов в Албазинских войнах 1654 и 1658 гг.
Из них следует, что в начале июня маньчжурский воевода Шархода выступил с войском из Нингуты и двинулся вниз по Сунгари в Приамурье. За зиму на верфи в Гирине было построено 52 речных судна (40 боевых и 12 грузовых). Силы объединенного цинско-корейского войска составляли около 600 латников знаменных войск, 100 канониров, присланных из Пекина, 109 стрелков из ручного огнестрельного оружия, и отряда из 200 корейских аркебузиров, пришедших по приказу императора Цин из вассальной Кореи под командованием пёнма уху (генерала) провинции Хамгён Син Ню.
Этот Син Ню был, видимо, весьма образованным и способным человеком. Мало того, что он умело командовал своими аркебузирами, но еще и вел полевой дневник, в котором в частности подробно описал детали состоявшегося сражения.
По свидетельству Син Ню, из Пекина прибыло не менее 50 орудий. Общая численность отряда составила около 2100 человек. Местные племена, по плану Шарходы, ограничивались ведением разведки и в самом бою не участвовали, а после боя использовались лишь для поимки скрывавшихся в лесах раненых казаков.
Утром 30 июня 1658 г. цинская флотилия из 47 судов вышла из Сунгари на Амур и сразу же обнаружила стоявшие посередине реки на якорях 11 русских дощаников, которые, видимо, дожидались попутного ветра. Увидев превосходящие числом вражеские корабли, русские снялись с якорей, подняли паруса и направились вниз по течению Амура. Маньчжуры, разделившись на три отряда, устремились в погоню, постепенно настигая тяжелые русские суда и окружая их со всех сторон.
На дальней дистанции завязалась артиллерийская перестрелка, в которой маньчжуры имели полное огневое преимущество перед русскими, имевшими только 6 пушек. Понимая, что дощаникам не уйти от более быстроходных маньчжурских судов, Степанов направился к правому берегу Амура, где выстроил свои корабли в оборонительную линию поперек небольшого залива - Корчеевской луки в 10 верстах ниже устья Сунгари.
Шархода повел свою флотилию на сближение с казачьим отрядом. Когда флотилии сошлись, между ними завязалась жестокая перестрелка из пушек и пищалей. Пули и стрелы, - писал в своем дневнике Син Ню, - падали, как струи дождя.
Имея мало пушек, казаки не уступали противнику в ручном огнестрельном оружии. У них было около 300 пищалей, к тому же более совершенных, чем фитильные ружья маньчжур и корейцев. Однако пороховые запасы в отряде Степанова были на исходе, поэтому огонь русских пищалей был слабее, чем у врагов. Через некоторое время маньчжурам и корейцам удалось сбить казаков с палуб дощаников, они частью бежали под огнем на берег, частью укрылись в трюмах под защитой толстых палубных досок.
Маньчжуры подвели свои суда вплотную, закинули на русские дощаники крючья и пошли на абордаж. Взобравшись на дощаники, попытались их поджечь. «Наши корабли, - писал предводитель корейских аркебузиров, - окружили врага и зацепили их крюками. Подтянув их к себе, стрелки перешли на вражеские корабли и развели огонь, чтобы поджечь их, однако от дацзяна (командующего войском, - Шарходы) поступил внезапный запрет жечь корабли…».
Считая казачьи суда покинутыми, Шархода запретил это, намереваясь захватить собранные казаками меха. Казаки, воспользовавшись промедлением противника, выбрались их трюмов и вступили в схватку с противником, нанеся ему серьезные потери. Син Ню пишет, что при этом было убито около 100 нападавших, более 200 ранено. Однако маньчжуры стали обстреливать дощаники зажигательными стрелами, и семь кораблей загорелись.
Казаки бежали с дощаников на заросший лесом берег, где их тучами стрел встретило ополчение дючеров. Маньчжуры окружили четыре несгоревших русских судна. Наступали сумерки, и они отложили повторный их штурм до утра. Суда были оставлены у берега под охраной трех цинских кораблей. Другие корабли флотилии причалили к берегу для ночного отдыха войска.
Нерчинский воевода Пашков писал потом со слов казаков, вырвавшихся из окружения на Спасском судне: « … его Онофрейка жива взяли, а иные Даурские служилые люди великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичю … изменили, не бився с Богдойскими людми им сдались. А которые Даурские служилые люди на том побое не были, а ходили вверх по Великой реке … воевать великого государя ясачных людей, Климко Иванов с товарыщи 180 человек и встретились … полку моего с служилыми людми с пятидесятником казачьим с Андреем с Потаповым … те воры его великого государя указу и грамоты не послушали, ко мне на встречю не пошли, и поимав хлебные запасы … у Андрея Потапова с товарыщи, поплыли по прежнему своему воровству и непослушанью для своего шарпанья к морю…».
Больше об Онуфрие Степанове ничего не известно. Впрочем, некоторые историки полагают, что он был растерзан опознавшими его дючерами. По всей вероятности так оно и было, и смерть Онуфрия была ужасной.
Это было время, когда у степняков-кочевников любимым способом казни было привязывание ног пленника к двум скакунам, которых пускали в галоп. Более цивилизованные и «гуманные» маньчжуры, не утруждая себя снятием скальпов, практиковали в виде отчета о своих победах доставку к ногам повелителя голов поверженного противника или даже ушей, как предметов более компактных и удобных в транспортировке.
Лесные же жители, в плену у которых оказался Онуфрий Степанов, обходились способом более простым, - привязывали ноги пленника к вершинам склоненных деревьев, потом под восторженный рев соплеменников рассекали путы, связывавшие вершины...