Однажды на балу у графини Хитрово Александр Пушкин увидел девушку, которая оказывает ему внимание, стараясь делать это незаметно. Удивился и решил выяснить - кто такая.
Оказалось - Анна Алексеевна Оленина, дочь Президента Академии Художеств и директора императорской Публичной библиотеки, знатного вельможи, большого знатока и любителя русской старины и античности. Понял, почему она старалась, чтобы её интерес к нему не обнаружил никто.
Пушкин быстро вспомнил, что когда-то, до ссылки, был вхож в дом Алексея Николаевича Оленина, где часто встречался с Крыловым, Жуковским, Гнедичем, Карамзиным, Батюшковым…
Но маленькую девочку в той семье так и не припомнил. Тогда он "плясал" в другом танце: Оленин был женат на Елизавете Марковне Полторацкой, родной тетке Анны Керн, - и «чудное мгновенье», которое довелось ему пережить и навсегда запомнить в девятнадцатом году, было связано именно с домом Олениных.
И вот теперь Аннет Оленина, веселая, пылкая, своенравная двадцатилетняя барышня, сама отличила и выбрала его в одном из танцев!
После его окончания он небрежно спросил:
- А где ваше место?
Девица вдруг насупилась и сама решительно стала пробираться к своему месту. И уже весь вечер больше не пыталась его отличать.
Только тогда он понял, что обидел её, и, в свою очередь, пригласил ее на фигуру танца. Она подала ему руку и, чуть отвернувшись, улыбнулась. Ведь такой чести все другие женщины весь вечер тут добивались! А он сам её выбрал!
Они начали болтать и веселиться вовсю. Пушкин признался, что питает страсть к маленьким ножкам.
- Даже в одной из своих поэм я признавался, что предпочитаю их даже красоте, – лукаво улыбнулся, сияя глазами. Уже приметил её крохотные ножки.
Она рассмеялась, обнажив ровные беленькие зубки:
- А я соединяю в своей внешности две вещи: у меня глаза бывают порой хороши, порой глупы, - она незаметно глянула вниз и продолжила, - но моя нога очень мала. Почти никто из подруг не может надеть моих туфель!
- Ну, всё, теперь мои глаза не оторвутся от того, как ваши маленькие ножки будут скользить по паркету, – расхохотался и он игриво.
Хоть Аннет Оленина в этот вечер торжествовала над всеми женщинами, которые пытались наперебой оказать внимание поэту, - а она всех победила, - но в тиши ночи, поразмыслив, решила, что одни делали это, следуя моде; другие - чтобы получить от него красивые стихи и этим поднять свою репутацию; а третьи - из подлинного уважения к гению. Она читала все его стихи и понимала: он – гений.
Но большинство интересовались им потому, что поэт пользовался милостивым расположением императора! Говорят, что он сам вызвался быть его цензором...
Трезвость её размышлений сразу остудили бы Александра Пушкина, узнай он о них раньше, но он о них не подозревал и с радостью посещал Олениных, а в особенности - дачу Елизаветы Марковны, матери Аннет, в Приютине, что около Петербурга, за Охтой.
Сюда всех манили великолепные живописные места. Дача отличалась прекрасным местоположением: барский дом стоял над самой рекой и прудом, окаймленным дремучими лесами…
Вяземский, друг, который всегда в курсе всех дел Пушкина, вскоре написал своей княгине Вере: «Ездил с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню Приютино, верст за семнадцать... Там нашли мы и Пушкина со своими любовными гримасами», - князь всегда издевался над влюбчивостью друга, хотя сам не отставал от него, несмотря на многочисленных своих детей. В данное время он волочился за Александрой Россет, воспевая её в мадригалах, одах, и просто стихах.
Постепенно Пушкин стал серьезно думать о женитьбе на Олениной. И в ответ на хвалебную оду Вяземского по поводу прекрасных глаз Александры Россет, он, смеясь, прочитал стихи, посвященные Аннет.
Но предварил вступление строчками в адрес своего недавнего увлечения - Россет:
Она мила, скажу меж нами,
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза...
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
У Аннет не только красивые глаза. Она хорошо образованна, музыкальна, обладает игривостью, и особенно – любовью ко всему изящному. Ее балуют - все, ею восхищаются - все, ей поклоняются - все. Она - фрейлина при императрицах Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны. И при дворе она считается одной из выдающихся красавиц, выделяясь, кроме того, блестящим умом. Все это льстило немало самолюбию поэта.
Теперь они встречались постоянно – то на балах, то у неё дома или на даче, то в Летнем саду, куда ходили гулять с Вяземским и Плетневым. Пушкин отрывался от знойных отношений с Авдотьей Закревской, когда бежал сюда.
«Девица Оленина, - писал в это время князь Вяземский жене, своему истинному другу, - довольно бойкая штучка… - День кончил я у наших Мещерских. Вечер очень удался, и плясали мы до утра, так, что ни одной свечи не было. С девицей Олениной танцевал я и хвалил ее кокетство: она просила меня написать ей что-нибудь на опахале; у вас, в Пензе, еще не знают этого рода альбомов. И вот что я написал:
Любви я рад всегда кокетство предпочесть:
Любовь — обязанность и может надоесть;
Любовь как раз старье: она всегда новинка.
Кокетство — чувства блеск и опыт поединка,
Где вызов — нежный взор, оружие - слова,
Где сердце — секундант, а в деле голова.
Знаешь, Пушкин называет ее «драгунчиком» и за этим «драгунчиком» ухаживает».
На самом деле, чрезвычайно подвижная, бойкая, светская, с поразительно миниатюрными ножками и прелестными глазами, Аннет Оленина теперь казалась Пушкину той самой барышней, которая могла бы составить «счастье его жизни», стать ему верной подругой, женой.
Эти размышления его не оставляли и «заветный вензель «О» у него стал встречаться везде: в его рукописях, на полях страниц книг, на окне… Фамилию «Оленина» он писал то - так, то - этак. Даже один раз он непроизвольно вывел: Annette Pouchkine.
Но:
Каков я ране был, таков и ныне я;
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности, без тайного волненья.
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой.
А не исправленный стократною обидой
Я новым идолам несу свои мольбы…
Пушкин не мог не признаться себе - все эти «идолы», все эти невесты, которых он намечал себе, относятся к одному и тому же типу молоденьких барышень из хорошего московского или петербургского общества... И они - только для женитьбы.
Потому что думал, что сексуального влечения к девушке, вызывающей нежные чувства, не может быть. Оно должно возникнуть лишь в браке: «Только брак, как законом освященное действо, может разрушить эту раздвоенность моей интимной жизни… - размышлял он. – Свое влечение, требующее все новых и новых объектов, я должен направить в одно русло, соединить чувствительную и чувственную любовь, что обычно и происходит у нормальных людей…». - И так считал всегда.
Но - это у обычных людей. А у него все ведь по-другому! Возвышенное чувство к Аннет Олениной почему-то не мешает ему проводить время со свободными и доступными женщинами: мечется между Малинниками – имением Осиповой от первого брака Прасковьи Александровны, и петербургскими дешевыми девками, да с «медной Венерой» - Закревской. Потом с трудом вписываясь в изысканное петербургское общество.
Но с Олениной всё разрушила случайность. Однажды, в каком-то великосветском салоне ,Пушкин не сдержался и произнес фразу: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам».
Варвара Дмитриевна Полторацкая, тетушка Аннет, услышала об этом - и закрутилось!
Неприязнь этой женщины к нему была так остра, что она, через своего мужа, Алексея Марковича Полторацкого, распустила сплетню.
Вскоре Пушкин, с присущей ему насмешкой, писал Вяземскому: «Алексей Маркович сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 рублей в месяц (которые очень бы мне пригодились, благодаря крепсу (крупный проигрыш в карты ), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими…»
Горечь его не знала границ – терпеть не мог сплетен. А самое страшное, что Варвара Полторацкая преподнесла его последние речи так, что сама Аннет поддалась на провокацию.
Все эти новости Анне Вульф, давно и безответно любившей поэта, принесла Анна Керн,с которой у Пушкина продолжалась связь. Она с удовольствием точила лясы в этих сплетнях.
Пушкин все же решился и сделал предложение Олениной. И, получив отказ, страшно был уязвлен. Подозревал, что здесь была не одна причина. "Самую главную роль сыграла, конечно, моя политическая неблагонадежность - ведь идет следствие о «Гавриилиаде», а Алексей Николаевич - в числе разбиравших это дело... Еще, немаловажное значение имеет то, что я беден. Но хуже всего – они считают, что я веду разгульный образ жизни... И с этим тоже я не могу не согласиться..." - Не мог скрыть от себя всей правды.
Аннет же не настолько любила его, чтобы идти наперекор семье. «Он вертопрах, не имеет никакого положения в обществе, и, наконец, не богат, - писала она в своем дневнике. - Бог, даровав ему гений дивный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевают тот ум, который виден в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от матери, не украшает лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличает своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие - вот все достоинства… Говорят еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно все знать; что он распутный человек… но, впрочем, вся молодежь почти такова!..»
После отказа Пушкин резко порвал с домом Олениных, и, как всегда, когда его самолюбие бывало ущемленным, выплеснул обиду в резких стихотворных строчках, дав сатирическое изображение семьи Олениных в черновых набросках к восьмой главе «Евгения Онегина:
Тут... дочь его была
Уж так жеманна, так мала,
Так неопрятна, так писклива,
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость.
Не пощадил и Оленина-отца:
Тут был отец ее пролаз,
Нулёк на ножках.
Поэтическое «мщение» его немного успокоило... Но, сколько бы он ни кипел, мнение о развратном поведении, о «буйной, неудержимой его натуре» было ведь правдой!