П О С А Д С К И Й Ч Е Л О В Е К
Огневые грамоты Прокопия Ляпунова полетели во все концы огромной страны, и власть семибоярщины и иноземцев стала распадаться, подобно карточному домику. В Казани стрельцы и посадские люди с оружием в руках поднялись на ставленников польской короны. В Муроме, Нижнем Новгороде, Ярославле, Владимире, Суздале отказались подчиняться боярскому правительству и известили Ляпунова, что готовы идти вместе с ним освобождать Москву.
Ляпунов спешно направил в Нижний Новгород своего доверенного человека, стряпчего Ивана Биркина, чтобы договориться о совместных действиях. Накануне вечером он долго напутствовал Биркина.
66
- Помни, в городе тот в почете, кого посад признает. Посему не сиди сиднем в палатах у воеводы Алябьева, сходи в съезжую избу, уважь обхождением посадских людей, особенно земского старосту. Не забудь дворянство, на дворян особая надежда, ну и, конечно, священнический чин, монахов тоже.
Иван Биркин, крепкого телосложения человек, толстощекий, круглолицый, с редкой бороденкой, решительным взглядом маленьких глаз, досадливо поморщился.
- Прокопий Петрович, мне доводилось при царском дворе бывать, небось, научен обхождению.
Воевода возразил.
- При царском дворе легче, там боятся лишнего слова вымолвить, скорее промолчат. Как ты не поймешь? И мне по нраву иное, и я бьюсь за то, чтобы вернуть исконный порядок на Руси, чтобы дворянство уважали всякие там посадские и другие безродные только за одно звание наше высокое. Для этого обнажил свой меч. Ан нет, в жизни не так! Уважают не по породе, вот что переменилось, Иван Иванович! А многие это никак не возьмут в толк.
- Ко всем схожу, даже и к подлым.
Прокопий Петрович вздохнул.
- Без посада в Нижнем ничего не добьешься, ни ратников в ополчение, ни денег, ни корма не наберешь. И не вздумай грозить, народ там строптивый и непокорный. Кому что на ум взбредет, так сразу всем и заявит. Ты знаешь, что случилось в прошлом году с окольничим князем Семеном Вяземским?
- Это какой Вяземский? Воевода тушинского самозванца?
- Он самый. Нижегородцы разбили его войско, а самого воеводу, страшно сказать, повесили на городской площади. Тебе там покажут эту площадь. Воеводами там окольничий князь Василий Звенигородский и Андрей Алябьев.
- Пугаешь меня, что ли?
- Я тебя предостерегаю, ибо знаю твой крутой нрав и спесь. Поменьше хвастайся своей породой и родством со мной. И, главное, без про-
67 медления собирай ополчение – и в Рязань! Время не ждет. Полагаюсь на тебя, Иван Иванович, многое от тебя зависит, ибо идешь во второй после Москвы город, в самое сердце великой нашей Руси.
Обидными показались Биркину резковатые наставления, но он не стал возражать.
Приехав в Нижний Новгород, он все же не мог себя пересилить и дело повел по привычке и по обычаю, с первых шагов заявив себя человеком, облеченным властью, который может повелевать, распоряжаться и указывать.
Студеным утром пятого февраля Биркин, одетый в богатую шубу, в высокой шапке и красных сапогах, подбитых мехом, подкатил в возке к крыльцу воеводской избы. Вошел в двери, услужливо распахнутые слугами, глядя прямо перед собой, и уселся рядом со вторым воеводой Алябьевым. Первый воевода окольничий князь Звенигородский на такие совещания не ходил.
За две недели сборы ополчения завершились, и Биркин был горд своей расторопностью, хотя в душе не мог не признать, что сами нижегородцы задолго до него почти все сами сделали. Не с пустого места начал он, отнюдь не с пустого, а если уж совсем точно говорить, он приехал, когда дело близилось к завершению. Тысячная рать была уже набрана, обучена. Из Мурома пришел в Нижний Новгород князь воевода Василий Мосальский с сотней дворян и тремя сотнями казаков. Да из посадских каждый день приходили в воеводскую избу проситься в ополчение. Много изготовили холодного оружия – сабель, секир, боевых кистеней, копий, рогатин, и оружия огненного боя - пищалей и ружей. Правда, не хватало огнестрельного оружия, кожаных и валяных сапог для ополченцев.
Но очень уж хотелось Биркину все заслуги взять на себя, и он повелевал, распоряжался и указывал. Алябьев терпел, только за глаза ворчал на настырного посланца Ляпунова.
В просторной избе помимо Алябьева, дворян и казачьих командиров, как всегда, много посадских, самых простых беспородных людей. И вот к этому Биркин никак не мог привыкнуть. Бранился с воеводами, взы-
68 вал к разуму, поминал вековые устои, но все бесполезно. Правда, и сам скоро увидел, что именно посадские тянули основную ношу забот о ратных людях. И все же не любил к ним обращаться. Да и никак не мог запомнить этих людей, хотя некоторые показались ему дельными и смышлеными. А один так явно верховодил над всеми, и все охотно его слушали. И что особенно удивляло, был он не из самых богатых, которых называли «старшие» или даже «лучшие», хотя жил безбедно. Он сразу увидел его, пристроившегося в углу, в окружении посадских – купцов, ремесленников.
Посадский был одет в обычный синий кафтан из холста с поперечными петлицами на груди. Лицо широкое, открытое, обрамленное подстриженной бородкой, взгляд сосредоточенный и спокойный. Посадский поднял глаза и их взгляды встретились. В тот же миг Биркин вспомнил его имя: Кузьма Минин. Темные крупные глаза Минина словно притягивали. «Наваждение какое-то», недовольно подумал Биркин.
Он отвел взгляд и громко сказал, что нижегородская рать вместе с муромскими воинскими людьми почти готова к походу и через две недели отправится на помощь первому воеводе ополчения Прокопию Петровичу Ляпунову вызволять стольный город Москву от чужеземной кабалы.
Тут поднялся со своего места Кузьма, и Биркин с удивлением заметил, как все враз повернулись к нему, и воевода, и дворянские сотники, и посадские.
- Передовой отряд ратников должен отправиться через два дня, а не через две недели. В Москве народ волнуется, того и гляди, гроза разразится. Нельзя ждать – время упустим. А остальные могут выступить через две недели.
Биркин, ждавший себе похвалы и славословий за быстроту и распорядительность, побагровел от негодования.
- Гроза разразится? – сказал он насмешливо. – Зимой грозы не бывает! Ха-ха-ха!
- Нет, бывает. В Казани такая гроза недавно разразилась, в январе, что Боярина Бельского до смерти убило.
69 Биркин поперхнулся. Стало очень тихо.
- А почему же через два дня? - Биркин, как опытный царедворец, нашел в себе силы снова шутить.- Давай прямо завтра труби в трубы- и шагай! Да только в чем пошагают три сотни ратников? В лапти обуешь? Сапог-то нету!
Минин повел от себя рукой, как бы отстраняя довод Биркина.
Так то было позавчера, а сегодня сапоги имеются – двести пар, а завтра будет еще сто пар. Я говорил с сапожниками.
- А ружья? Полсотни ружей не хватает!
- И ружья успели сделать.
- А корм для ратников?
- И корм заготовили на полмесяца вперед.
Неохотно, но все же согласился Биркин, чтобы передовой отряд выступил восьмого февраля.
- А завтра мы, воеводы, наметим дорогу, по которой идти на Рязань, под руку Прокопия Петровича Ляпунова.
Опять поднялся Кузьма.
- Зачем в Рязань? У Ляпунова своего войска достаточно. А наше войско, нижегородское, пойдет прямо на Москву через Троицкий монастырь, и там соединится с зарайским воеводою князем Пожарским. Мы о нем наслышаны – добрый воин, стойкий, умелый. До нас дошел слух, что он рязанского воеводу от иноземцев спас.
Второго удара от посадского наглеца Биркин не смог вынести. Забыв зарок Ляпунова, он грохнул кулаком по столу и закричал:
- Да кто ты такой, что встреваешь в разговор через слово? Да знаешь ли ты, что меня послал сам Ляпунов – первый воевода земского ополчения? Как смеешь перечить мне, его послу? Я – стряпчий, при царевом дворе бывал!
Минин спокойно дождался, когда замолчит разбушевавшийся Биркин.
- Мне ведомо, что ты послан от Ляпунова. А иначе с тобой бы никто и разговаривать не стал. Идти прямо к Москве приговорили всем миром,
70 и воеводы, и дворянские сотники, и посадские без тебя, когда ты сюда еще поспешал. И о том известили князя Пожарского.
Посадские выходили из воеводской избы, тихо посмеиваясь над тем, как ловко «подкузьмил» Минин заезжего стряпчего. Купец Ануфрий остановил на крыльце Минина.
-Эх, Кузьма, ведь ума у тебя палата, и нрав твердый, и силушкой не обделен, ну, то есть ежели бы занимался ты нашим купеческим торговым делом как положено, давно бы имел самую толстую мошну. Ну, подумай, зачем тебе вязаться с воеводами да их родней? Ты знаешь, что Биркин – родня Ляпунову?
-Знаю.
- Знаешь, а прекословишь ему. Брось это занятие, Кузьма, по-доброму советую, не для тебя оно. Пущай о государстве пекутся те, кому положено по рождению, а нам впору заниматься торговлишкой, ремеслом. Да оно прибыльнее и безопасней.
Кузьма покачал головой.
- Верю, что говоришь по-доброму. Но смотреть спокойно на бедствие народное не могу. И ты мне тоже поверь – совесть меня замучает, ежели буду набивать свою мошну деньгами в то время, когда иноземцы и бояре-изменники надевают ярмо на шею народа. Знаю, что не по чину такие думы, а не могу ничего с собой поделать.
Он медленно спустился с крыльца, опустив плечи, словно нес какую-то непомерную тяжесть.
В воеводской избе изливал обиды уязвленный Биркин.
- До чего же вы распустили народ, уж и нам перечат. И кто? Посадский человек! Откуда он взялся? Почему верховодит?
Алябьев и сам знал немного.
- Да кто ж это может сказать? Такие люди для государства ничем не интересны, а сами они помнят разве что об отце да матери, а родятся как будто из ничего, из черной земли. По слухам да по рассказам самого Минина он родом из Балахны. Отец его Мина Анкудинов из посадских, занимался соляным промыслом, к концу жизни имел пай в не-
71 скольких трубах*. Всю свою долю промысла он отказал старшим сыновьям Федору да Ивану. Кузьма доли не получил и после раздела имущества перебрался сюда, в Нижний, купил себе двор, завел лавку и стал торговать мясом и рыбой. Большого богатства не нажил. Так, среднего достатка человек. Но сметлив, рассудителен и отважен. Знает ратное дело. Два года назад сражался в моем отряде против тушинцев. Вот и вся его родословная.
Биркин слушал с изумлением и негодованием.
- Как? Простой говядарь, каких тысячи? Черный тяглый посадский? И не родня никому из знатных? Почему же вы не осадите его, а слушаете, разинув рты? А может быть, он из этих, из колдунов? Очень уж взгляд у него тяжелый.
Улыбка мелькнула на губах воеводы.
- Какой там колдун, обыкновенный человек. Однако люди к нему тянутся. Как-то незаметно силу стал забирать на посаде., хотя он пришлый и небогатый, а ведь тут у нас своих немало, что готовы верховодить да к тому ж побогаче Минина – тысячами ворочают! Так нет - подавай им Кузьму. Что ни задумаешь, посадские тут как тут: а надо, мол, Кузьму Минича спросить, что он думает да что полагает. И ведь как зовут –то его – не Куземкой или Миничем, а Кузьмой Миничем, будто дворянина. Поверишь, Иван Иванович, сами диву даемся, а вот пригласишь его да послушаешь, и точно так выходит, как он скажет. Удивительно и непостижимо. Хотя и то правда: господь не благоволит к глупым.
Не понравились эти слова Биркину.
- Так ежели он такой умный да ретивый, давай его пристроим к ополчению, пускай идет к своему Пожарскому: и делу на пользу, и Нижнему Новгороду облегчение – быстро его позабудут.
Алябьев был прежде воеводства дьяком и оценил хитрость Биркина.
- Хорошо задумано. Так и сплавим этого разумника из города.
Когда воевода сказал посадским, что нижегородскому войску без Минина никак невозможно, они попытались протестовать, заявив,
*Труба – соляная шахта.
72 что, мол, ратником каждый может стать, а Кузьма Минич у нас один. А ну, как его ранят или, господи спаси и помилуй, убьют? Посад сразу обеднеет. Где мы еще такую светлую голову отыщем? Не пустим!
Воевода проявил твердость.
- Не может посад встревать в ратные дела по каждой малости, - внушительно сказал он. – Минин сам похотел идти воевать, и вы ему не имеете права запретить.
Поворчали посадские, смекнув, что их ловко провели, но настоять на своем не сумели.
Биркин был очень доволен.
- Видишь, как нужно дело вести?- самодовольно говорил он Алябьеву. – Так что не велика птица этот Минин, посадим его на свое место. Да и не только его – всех безродных, всех выскочек. А пока пусть порезвится на воле. Пусть повоюет за Отечество. Может быть, налетит на какую-нибудь пулю или на саблю. А повезет ему – все равно никуда не денется, будет торговать мясом, как и положено. Придет время, и напомним: каждый сверчок – знай свой шесток!