Дорога, дорога, ты знаешь так много…
Из песни «Любе»
Пойдите прочь, мы разберёмся сами
Со змеем у Калинова моста…
В. Костров
Зачем я его подобрал, я и сам не знаю.
Стоит себе человек, рукой машет – подвезти просит, но, а я же мог бы и мимо проехать. Место там хреновое. Много людей в прежние времена погибло
Здесь, на повороте у моста татары убили последних новгородцев из демянской рати, что шли на помощь Торжку, при царе Александре Освободителе разбойник Тимоха из-за девки гулящей барина Алексея насмерть зарезал, а в 19м годе повстанцы прод. комиссара Замшица на кол посадили.. Откуда я всё это знаю? Я ж, товарищи , с того случая почти краеведом стал, без шуток…
А позату неделю ребята наши после получки видели здесь НЛО зелёного цвета.
Ну, а ещё тут Колька Макаров из нашей автоколонны весной в прошлом году старичка пожалел, подобрал попутно подвезти, тому свидетели были. Так больше его , Кольку этого, никто не видел, лежит поди где под ёлкой с пробитой башкой, машину тоже не сыскали, и груз видаков китайских исчез с концами. За старичком тем, менты сказали, наших шоферских трупов чуть не десяток числится…
Но я слухов не боялся , остановился и рукой махнул: «Залезай, дядька, по-скорому»!
Я злой был, хотел в разговоре развеяться. Было с чего злиться. С Торжка выезжал, дорога узкая, а навстречу кортеж губернаторский прёт. Слуга народный дороги не разбирает , по разделительной чешет, а нам, грешным обочина с гололёдом остаётся. Он , губернатор тогдашний крут был как яйцо от страуса … Реформатор, мать его так!.
Это теперь, после того как он не того червяка в кремлёвском салате нашёл, потишал, изменился, никак не решит, под крестьянина косить или под борца за счастье народное. Бывает так, что через ерунду меняется человек, не узнаешь. У нас, когда я в армии служил, один прапор бабник был неунимаемый, а как на электрощит поссал по неловкости, сразу про блуд забыл и праведный стал насквозь, хоть на божницу сажай.
Вот и пассажир нынешний мне божественным показался, не монах, конечно, я их чую, да и по одёжке понятно, но лицо у него особенное было, не как у тех, что в ларьках сидят. И глаза синие-синие, обжечься можно как от газовой горелки.
Я и рассказал попутчику про Кольку. Вот, говорю, погубил гад человека, детей сиротами оставил, а его, убийцу этого никогда не найдут, потому что никому это и не надо. А он, зверюга и дальше людей убивать станет…
Пассажир улыбнулся в ответ и говорит, будто про себя: «Не станет»…
Я аж взвился: «Как так, ты чё знаком с иродом»?!
«А вот так. Знаком, не знаком. В кустах он лежит, мёртвый, больше не будет людей обижать».
Мне на слова его смешно стало: «Уж не ли , дядька, его угомонил? Колька Макаров КМС по боксу был и ростом как шкаф в бухгалтерии и тот не справился».
А пассажир в ответ: «Я. ..Тормози вон у того куста, сам увидишь».
Я тормознул, на обочинку съехал, вылез из кабины и пошёл за попутчиком меж кустов. Не то чтобы я боялся, но монтажку от греха в рукав сунул. Глядь и верно, лежит наш Чикатила, вылитый как на фотороботе, что у нас в диспетчерской висит, а снег под ним красный… Лежит , раскинулся: налево сам, направо голова, сам в состоянии сервелата в нарезке. «Чем ты его»?- хотел я спросить, да вижу, пассажир мой не прост, сабелька у него из-под полы виднеется. Нынче много опасных железок граждане по дороге с собою таскают, но, чтобы так вот, с саблей на боку автостопом, такого я не слыхивал.
«Ну что?»- спрашиваю: «Ментов вызывать будем? Убийство всё-таки»…- а сам думаю: «Уложит он меня сейчас поперёк изверга как лишнего свидетеля, а сам на моей машине и укатит»… Он будто мысли мои почуял, улыбнулся мне мирно: «Ты , отрок, не бойся»!- и говорит: «Я неповинных не обижаю, а нелюдя я по закону убил, по «Русской правде». Поймал ночью на разбое, до утра, до света первого и казнил. Так что ярыжки не нужны, не зачем звать их».
Это я потом узнал, что ярыжки – это по -старому менты, полицаи теперешние. Правильное слово, я теперь, как по трассе еду или по городу иду, приглядываюсь к ментовским лицам – ну, точно ярыжки, право слово. «Знаю»,- говорю: «Эту Русскую Правду» - её, как в школе учили, декабрист Пестель написал». Он обиделся прямо: «Сам ты пестель», - говорит: «Русская Правда нам от прежних князей киевских в науку дадена, в ней всей нашей жизни закон»!
Я с ним спорить не стал, а развернулся к машине. Он постоял, над кровопийцей помолился, знать, за грешную душу его, и пошёл следом, а, как подошёл к машине, по капоту ладонью похлопал, похвалил мою ласточку. От слов его я сердцем и оттаял, понял, что и верно, зла от него ждать не стоит.
Так и поехали. Ехали далеко ли , коротко ли, молчали. Кругом поля да леса, а над нами небеса. Дорога вьётся, вьётся и снежок злой метёт. Неуютно жить на Руси, но в кабине тепло.
«Ты кто»?- спрашиваю.
Он отвечает: «Гонец княжеский».
После сабельки под полой, Русской Правды от первых князей и убийцы-грабителя сабелькой тою порубанного я и не удивился. Смеюсь: «Так значит тебя, гонец , послали, ты и пошёл»?
«Так и есть. Меня послали, я и иду».
«А чего ж пешком? Я в кино видал : гонцы на конях скачут».
«Они и скачут на конях день и ночь, да я всё равно побыстрей их прихожу. Мне пути через века открыты. Батька волхв был, мамка колдовка, а сам я , хоть и по вере Христовой живу, сам собой пути нахожу , другим неведомые». Я слушаю, сижу. Наше дело шоферское такое, слушай попутчиков, кто что врёт, не спорь, да ума набирайся. Кто он там: сумасшедший или взаправду, гонец – гость из прошлого, кто его разберёт. Да и не моё это дело. А если буянить затеет, у меня монтировка есть.
«Идёшь то сейчас, дядька, откуда»?- спрашиваю.
«С Мологи иду из града », – отвечает.
«Ты чё, дядька»,- говорю: «Твоя Молога уже полста лет под водой, водохранилище над нею волжскою водою плещется и чайки плачут»…
Он и говорит: «Ты не ладно, отрок, говоришь: град моложский крепок и мужи моложские в ратном деле славны. Рать собирают князю Юрию в помощь».
«Князю»?- не верю я, знать, попутчик то мой с приветом и, думаю, с немалым: «А скажи, дяденька, какой нынче на дворе год?»
«6745й год от сотворения мира… Да не пугайся, не сумасшедший я. Знаю, что вы от Рождества Господа нашего Иисуса Христа года считаете, и год у вас иной.
Чужой я тут. Как к вам попадаю, не знаю, да и не только к вам. Дороги мне открыты неведомые. Вчера муж некий подвозил меня вообще не пойми на чём:оно зелёным светит, летит, пыхтит, ни коня, ни колёс нету…
Чудеса чудные кругом! Вот знаю я, что ни тебя , ни колесницы твоей нет, во всём княжестве нет, а поди и до самого Иерусалима града, у нас самая большая колесница – рыдван нашей Княгини- матушки аж на восьми колёсах, но не боюсь,что на чуде зелёном огняном, что на твоей ласточке, еду.
Всё у вас не так, но понимаю, что она кругом, хоть и переменившаяся, но родная земля русская»…
«Русская то русская»,- говорю: «Но давно не наша. Как и не у вас, ханы и баскаки на шее уселись».
«Какие такие»?
«Скоро узнаете», - говорю: «Только поддайтесь иноплеменным».
Тут мы на заправке на разборку и напоролись .
Смотрящего люди с чеченом Мусой сцепились .
Вижу, на словах тереть кончают, того гляди стрелять начнут. Муса с войны воротился, он там, говорят, в армии Ичкерии бригадным генералом был, русские хаты жёг да головы резал, теперь назад вернулся, а бизнес его уже аборигены растащили, вот и пошла потеха. Муса в кожаном пальто с калашом под мышкой, пальцы гнёт, всех по понятиям разводит., а понятие его одно, себе не в убыток, остальным на мучение.
Пехота - ребята здоровые, русские и чечены, чуть не два десятка собралось , со стволами, кино прямо… Все, кто ни при делах , мордой в снег залегли. Я тоже.
Только гляжу, пассажир мой ложиться и не думает. Пальцем на Мусу показал, спрашивает меня: «Это, что, и есть хан? Или баскак»?
Стоит себе , на Мусу смотрит как на гиббона в зоопарке. На того здесь не всякий глаза поднять решится, а так, чтобы так, глаза в глаза, смельчаков нет, жить то всякий хочет. От такой наглости Муса озверел и оттого спросил почти вежливо: «Ты что , чушкарь , русня, рамсы попутал»?
А тот в ответ ему без испуга отвечает: «Это ты , немаканый, волчья сыть, ошибся, от родных мест отбился, маму расстроил, тебя убьют – она плакать будет». Муса с тех слов ошалел и спрашивает его почти вежливо: «Э-э, ты чё хочешь то»?
Пассажир в ответ: « Хочу, чтобы не было тебя тут. Ты пришёл , зло всем этим людям принёс. Иди в свой удел с Богом, а мы, русские, сами промежду собой как-нибудь разберёмся».
С Мусой никто так не говорил , и он от возмущения ствол из-за пазухи потянул , чтобы из моего пассажира дуршлаг сделать в сто одну дырочку. Он одного понять не сумел, зачем русский рукой взмахнул и что в той руке было. А мы, зрители, гражданские и бандиты, тоже не враз сообразили, что Муса на голову меньше ростом стал, а пассажир востру сабельку о снег вытер и труп Мусы широким крестом перекрестил. Тут только Муса сообразил, что умер, и в снег повалился….
Затворы щёлк-щёлк , и стволы все в точку сошлись, в ту самую, где пассажир стоял. И лица у братков такие душевные сделались как перед смертоубийством. Одни его за Мусу мочить хотели, другие же наказать, чтобы фраеру неповадно было на авторитета руку подымать.
Я бы испугался, конечно. Жить то хоцца.
А он не убоялся, сабельку в сугроб воткнул, к людям повернулся, не разбирая, где бандиты, где простые граждане, а где менты, что в бучу чуть не попав, за ларьком сховались , и говорит: «Братья и сёстры. Что ж вы творите, люди русские. Враг пришёл на вашу землю, а вы друг друга стреляете, бьёте да режете на забаву иноплеменным. Стерпите обиды, сердца скрепите, возлюбите друг друга и станьте брат за брата, и тогда сила ваша, народа русского будет неодолима… Это же так просто»…
И тут чудо случилось. Будто небеса до самого седьмого неба открылись. Чеченский бандит дом родной увидел и отару свою по бомбёжкой погибшую, русский бандюган – завод, где прежде работал, ныне лопухами заросший, другой - службу армейскую в части ненужной объявленной…. Всем мирная жизнь пригрезилась грёбаными девяностыми перечёркнутая.
Тут выстрел и стукнул , не грохнул, не грянул, а стукнул испуганно, будто сухую палку переломили. Племянник Мусы за дядьку посчитался, как по их обычаем завещано. Ну, на того племянничка мигом всею толпою налетели, и бандюки, и гражданские, а говорят и менты тоже били, так что потом не знали как труп из кусков собрать, чтобы в морг вести.
Пассажир же мой осёкся на полуслове и на руки мне осел, глянул в небо глазами синими, смертным туманом подернутыми прошептал: «Письмо возьми, доставь, если сможешь»… На том и умер.
Вот с этим письмом и не знаю, что делать…. Ни адреса, ни конверта, ни марки. Да и не на бумаге оно, а на коже выписано, и буквы, хоть вроде и наши, а ничего не поймёшь. Возил я её в Москву одному учёному старичку, он и прочитал:
« Поклон от князя от Гюрги к отцу ко владыке Новгородскому. Тебе, отче, поведаю: а дети твои, посадник, и тысяцкий, и весь Новгород на том целовали мне крест, аще будет тягота мне от иного кого, пришлого иноплеменного, вам идти на рать со мною, а не отступиться от меня никогда. Пришли народы неведомые, моавитянские, град Рязанский пожгли, к стольному Владимиру подступили, разоренье от них нашей красно украшенной русской земле и народу погибель злая. Придите ко мне, братья, на рать на реку Сить».
На этом и весь сказ. Для тех, кто не в курсе, скажу, что Гюрги – так звался несчастный князь Юрий Всеволодович, на реке Сить собиравший войско, чтобы татарское нашествие отразить. Звал он на помощь русских людей со всех волостей, да никто ему так на помощь не пришёл, и погиб князь в том бою со злыми татаровьями средь лесов и снегов.
А пассажира попутного звали Иван, Вот только любила ли его какая Марья, ждала ли, и были ли у их детки, кто ж его знает.., кто ж его ведает...