Ну что,генералиссимус прекрасный,
потомки, говоришь, к тебе пристрастны?
Их не угомонить, не упросить…
Одни тебя мордуют и поносят,
другие все малюют, и возносят,
и молятся, и жаждут воскресить.
Булат Окуджава 1962г.
21 октября 1962 года в газете «Правда» появилось стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина». Связано это было с тем, что из мавзолея на Красной площади в Москве вынесли тело И.В.Сталина и захоронили у кремлевской стены. История стиха такова. "Наследников Сталина" Евтушенко написал в 1961 году. Показал стих Твардовскому в надежде напечатать его в "Новом мире". Но редактор, не побоявшийся напечатать Солженицына, отмахнулся: "Спрячьте подальше эту антисоветчину, а то как бы чего не вышло".
Похоже, Сталин, даже вынесенный из Мавзолея, все еще контролировал и цензурировал русскую поэзию. Словами поэта к правительству обращались миллионы людей, чьи дети, отцы и братья либо вернулись из ГУЛАГа, либо погибли там, поскольку страна не могла услышать голос самих репрессированных. По советской логике считалось, что пострадавшие не имеют права судить именно потому, что они пострадали.
Хрущев мог вынести Сталина из Мавзолея, но он не мог вынести его из себя. Он громил и критиковал Сталина, но никаких других методов правления, кроме сталинизма, не знал. Однако на этот раз в политической борьбе с Молотовым, Маленковым и Кагановичем, отстраненными от власти, ему понадобилась хоть какая-то точка опоры в обществе. И он разрешил публикацию.
Между тем, секретарь Союза писателей Сурков обвинил Евтушенко в антисоветской деятельности за чтение этого стиха на своих выступлениях. А тут вдруг сам, непредсказуемый Никита Сергеевич, выступая перед колхозниками в Абхазии, сказал: "Со Сталиным мы не дорассчитались". И… зачитал с листа полностью весь стих от строчки до строчки. Напечатанное в "Правде" оно повторялось, как молитва, десятками миллионов людей. Страна снова обрела надежду на свободу. Процесс новой сталинизации на некоторое время забуксовал. А через год Хрущева сняли, и процесс пошел. Это стихотворение не было включено ни в одну (!) из книг Евтушенко до 1989 года. 27 лет оно было, и его не было. Случилась небывалая, фантастическая ситуация, когда текст, напечатанный в "Правде", стал подпольной литературой. "Наследники Сталина" стали бомбой времени, адресованной современникам и потомкам.
Безмолвствовал мрамор.
Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
на ветру бронзовея,
А гроб чуть дымился.
Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
из дверей Мавзолея.
Гроб медленно плыл,
задевая краями штыки.
Он тоже безмолвным был -
тоже! -
но грозно безмолвным.
Угрюмо сжимая
набальзамированные кулаки,
в нем к щели глазами приник
человек, притворившийся мертвым.
Хотел он запомнить
всех тех, кто его выносил, -
рязанских и курских молоденьких новобранцев,
чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,
и встать из земли,
и до них,
неразумных,
добраться.
Он что-то задумал.
Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:
удвоить,
утроить у этой плиты караул,
чтоб Сталин не встал
и со Сталиным - прошлое.
Мы сеяли честно.
Мы честно варили металл,
и честно шагали мы,
строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся.
Он, веря в великую цель, не считал,
что средства должны быть достойны
величия цели.
Он был дальновиден.
В законах борьбы умудрен,
наследников многих
на шаре земном он оставил.
Мне чудится -
будто поставлен в гробу телефон.
Кому-то опять
сообщает свои указания Сталин.
Куда еще тянется провод из гроба того?
Нет, Сталин не умер.
Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли
из Мавзолея
его,
но как из наследников Сталина
Сталина вынести?
Иные наследники
розы в отставке стригут,
но втайне считают,
что временна эта отставка.
Иные
и Сталина даже ругают с трибун,
а сами ночами тоскуют о времени старом.
Наследников Сталина,
видно, сегодня не зря
хватают инфаркты.
Им, бывшим когда-то опорами,
не нравится время,
в котором пусты лагеря,
а залы, где слушают люди стихи,
переполнены.
Велела не быть успокоенным Родине мне.
Пусть мне говорят: "Успокойся!"-
спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина
живы еще на земле,
мне будет казаться,
что Сталин - еще в Мавзолее.
В Грузии, где гордились своим великим соотечественником, где еще стояли памятники Сталину, а улицы, площади, парки носили его имя, к стихотворению отнеслись плохо. Его, как и автора, ругали, считали конъюнктурным. Появился ответ на «Наследников», приписанный поэту-академику Ираклию Абашидзе, ходивший в самиздате на блеклых перепечатках.
Вы 30 лет его Великим звали,
Твердили «Дум великих властелин»
Вы статуи ему при жизни воздвигали,
Так почему ж в ответе он один?!
Нет, пусть он был не прав,
Для всех он был Великим.
К чему над памятью позорный этот вой!
На что льву-мертвецу шакалов визг и крики,
Коль гимны он слышал, он живой.
И твой укус, щенок, со званием поэта
Позорит не его, а только лишь тебя,
И омерзительно, что умная газета
С тобою вместе пачкает себя.
Мотаясь по белому свету,
В цветочной купаясь, пыли,
Ты честное имя поэта,
Давно разменял на рубли.
По-братски ты нами был встречен,
Как друга ввели тебя в дом,
Твои лицемерные речи
Звучали за нашим столом.
Ты пил за грядущие зори,
За правду, идей торжество.
Не ты ли у домика в Гори
Назвал великим Его?
Не ты ли, ломая посуду,
Кричал, что не он виноват,
Ты продал Его, как Иуда
И руки умыл как Пилат.
Все честные люди едины
И, правда, одна у ребят,
Не думай, что только грузины
В обиде сейчас на тебя.
И встанет из снежных заносов,
Неправду услышав твою
Российский парнишка Матросов,
За Сталина павший в бою.
Не прячься от гневного взгляда,
Догонит и схватит судьба,
Защитники Сталинграда
С презрением глядят на тебя.
Ты голос свой продал, подлец,
Купил за неправду уют.
Все честные люди сегодня
Тебя негодяем зовут.
Твои измышления лживы,
Как уличной женщины честь.
Наследники Сталина живы,
Наследники Сталина есть.
Их много и все они правы,
Его, продолжая дела.
Неправда была, но и правда
У Сталина тоже была.
От правды нам некуда деться,
Ее не забыть, не зажечь,
Он мир завещал нам в наследство,
Его, сохраняя беречь.
А культ? В подхалимном угаре
И ты бы, пожалуй, расцвел,
Такие продажные твари
Создали Ему ореол.
Черт с культом. Он вывел нас к свету
И к солнцу из горестной тьмы.
Вот в этом и только вот в этом
Наследники Сталина мы.
И на руку только ублюдкам
Размерный, расхожий твой стих.
В истории есть проститутки,
Не надо в поэзии их!
Это и понятно. Столько лет Сталин был фетишем, знаменем, символом строившегося коммунизма, непререкаемым авторитетом. А тут сразу, что называется, из огня да в полымя.
Но вот что странно: возмутилась Россия! Российский поэт Виктор Кузнецов тоже написал ответ на «Наследников»:
Когда его выносили,
Я был у седин Кремля.
Там рядом со мной скорбели
Товарищи и друзья.
Не скрою: в ту ночь растерялись:
Нам трудно было понять,
Зачем над ним надругались,
Зачем осквернили опять.
Обычаи есть простые,
Не я их установил,
Не только своих – не выносят
Заклятых врагов из могил.
А он ведь был нашим, нашим!
И как бы вас это не злило,
Я знаю, он был и вашим,
Что было Евгений, то было.
Из песни не выкинешь слова,
А правда не любит белил.
Мы помним его такого,
Каким он на свете жил.
Суровый, жестокий, гордый.
И смел: принимает парад,
Когда фашистские орды
У самой Москвы стоят.
Он мог за одну ошибку
Карать правами отца.
И мог озарить улыбкой,
Надежду вселить в сердца.
Такой он для нас и будет,
Такой под плитой лежит.
Плохого никто не забудет.
Хорошего не запретит.
А вы: караулы удвоить,
Утроить, - кричите, - посты!
Зачем нам обманывать Трою?
Зачем нам сжигать мосты?
За те разбитые орды,
За тот в ноябре парад
На самом на смертном одре
Для нас Волгоград – Сталинград!
И мы не просим о милости,
Не бьём в барабаны зря.
Из Мавзолея его можно вынести.
Из сердца вынести нельзя.
Караулы можно удвоить,
Можно даже удесятерить,
Но зачем вам, Женя, такое?
Для чего мертвеца сторожить?
Наследников, верно, много,
По пальцам не перечесть –
Того дорого, большого,
В котором он был и есть.
Наследников строек смелых,
Наследников славных дат,
Борьбы против «правых» и «левых»,
В которой он был солдат.
Угас он, а вы горите,
Вы так от него далеки…
Зачем же боитесь, дрожите?
У страха глаза велики.
Когда его выносили,
Я был у седин Кремля.
Не плакали, просто скорбели
Товарищи и друзья…
А что, собственно, подразумевается под «наследниками» Сталина, какие они и в чем это выражается? Если идти от общего к частному, то получается, такая, довольно ясная картина. Поскольку Сталин стоял у истоков создания ВКП(б), а впоследствии возглавлял эту партию до своей смерти, т.е. до 1953 года, то ВСЕ члены этой партии являются его партийными наследниками, вплоть до сегодняшнего дня, между прочим. Далее. Так как Сталин был не только вождем и идеологом правящей партии, но и главой государства, построившего социализм и строившего коммунизм, то ВСЕ, принимавшие, участие в этом строительстве и приемлющие коммунистическую идеологию, являются его идеологическими наследниками. Но, кроме них, есть еще и его методологические наследники, которые, функционируя в новых условиях, без своего вождя и учителя, многие десятки лет продолжали пользоваться методологией сталинских времен. Это касается и партийного строительства, и государственного управления, и обороны страны и, наконец, ее безопасности. Вот о сталинской методологии безопасности и пойдет речь.
Страшные аббревиатуры, пришедшие в наше время из сталинского забытья -ВЧК, ОГПУ, НКВД, ГУЛАГ, сегодня никого не пугают, звучат архаизмом и у многих вызывают раздражение, мол, сколько можно? Можно. И нужно. Но мы не об этом, мы о 1972 годе прошлого века. Прошло 19 лет со дня смерти Сталина и 16 лет со дня ХХ съезда КПСС, осудившего культ личности и признавшего совершенные ошибки в деле незаконных репрессий граждан СССР. Срок, вроде бы немалый. Но еще живы и работают люди с психологией сталинизма, все они состоят в той же партии, что и Сталин, соблюдают ее Устав, разделяют основополагающие направления построения общества и государства и т. д.
Известно, что безопасность государства бывает как внешняя, так и внутренняя. Внешнюю безопасность осуществляло КГБ, а внутреннюю МВД. Ранее эти ведомства то сливались в служебном экстазе, то разъединялись, если властям казалось, что этот силовой монстр выходит из-под их контроля.
Поскольку широта и поле деятельности этих структур были огромны и всеобъемлющи, то мы остановимся на крохотном, еле заметном на карте огромного ГУЛАГа островке, называемом СИЗО №1 г.Тбилиси или УИ-123/1, а также некоторых предметах, выбрасываемых волнами сталинизма на этот малюсенький островок из других ведомств, неразрывно с ним связанных.
Понятно, что на страже внутренней безопасности государства стояло не только МВД, но и прокуратура, суды и другие, менее заметные, но не менее значимые, структуры. И в совокупе они и представляли собой, как тогда казалось, надежный щит и меч страны. Но История показала, что это суждение ошибочно…
Итак, в чем основа методологического сталинизма? Прежде всего, в законодательной, нормативной и инструктивной базе. Взять, к примеру, Инструкцию о порядке персонального пофамильного и дактилоскопического учета лиц, совершивших преступления. Она, эта Инструкция, была объявлена приказом МВД СССР в 1978 году и действовала вплоть … до 2003 года! Не знаю, может и сейчас по ней работает соответствующая служба МВД. Но вот что интересно. В 1978 году эту инструкцию слово в слово переписали из аналогичного приказа 1938 года, который в свою очередь был добросовестно списан с приказа 1934 года. Поскольку время вносило свои коррективы (не было уже лиц, принадлежащих к дворянству или состоящих в иных партиях и т.д.),то Инструкция чуть-чуть видоизменялась, но основа оставалась прежней. А теперь представим себе, что в 2003 году работала система учета, разработанная в 1934 году! Но это учет. А ведь были соответствующие приказы по способам и методам содержания и конвоирования заключенных, норм выработки, питания, медицинского обслуживания, санитарных норм. А кроме этого, всякие инструкции по оперативной работе, режиму, внутреннему распорядку следственных изоляторов, колоний и тюрем. И еще порядок применения спецсредств (наручников, газа, дубинок и др.), наказания в виде лишения свиданий, передач, пересылки корреспонденции и многого, многого другого. Все это тоже переписывались из года в год, из приказа в приказ. И СИЗО, колонии, тюрьмы постсталинского периода благополучно функционировали десятилетиями по гулаговским правилам, по ягодо-ежовско-бериевским порядкам. И лиц, приговоренных к высшей мере наказания, расстреливали так же, как и в 20-50 годах – выстрелом в затылок. А ведь могли бы, допустим, подсыпать снотворного в пищу, а потом вколоть что-то смертельное, чтобы приговор был приведен в исполнение во сне? Нет, не могли, ибо инструкция о приведении приговора в исполнение гласила, что именно выстрелом и именно в затылок.
А еще в этих заведениях сохранились дух, традиции и психология тех приснопамятных времен, когда з/к – это низшее существо, не имеющее ценности, с которым можно делать все, что угодно, а Сотрудник – это все: и закон, и правота, и безнаказанность. Примечательно, что только работники этого ведомства, именовали себя «сотрудниками», что в контексте подразумевало соратника, сопричастника касте неприкасаемых и непогрешимых. Кстати, и сегодня благополучно действуют традиции делить заключенных на близких к администрации и не близких, знать «кума», выбирать «смотрящего», давать на откуп ворам руководство в камерах и т.д. А уж о стукачах, «наседках» и прочих атрибутах оперативной работы и говорить нечего. Все как есть сохранилось в лучшем виде а, иначе говоря, дело Сталина живет и процветает.
Здание СИЗО№1 г.Тбилиси находилось в старом городском районе Ортачала. Строилось оно в начале XIX века, и поначалу там располагались казармы. Комплекс этот состоял из нескольких строений, представляющих собой административный, тюремный, медицинский и сантехнический блоки.
В административном блоке размещалось руководство, режимный и оперативный отделы, спецчасть, фото и дактилоскопическая лаборатории, бухгалтерия, комендатура, архив, следственные комнаты, буфет и хозяйственная служба.
Тюремный блок состоял из подвала, где содержались осужденные к смертной казни, карантина (1 этаж), куда временно помещались вновь прибывшие заключенные и находились там до тех пор, пока их не подвергали санобработке и медосмотру. Далее, по тюремному, этажи именуются корпусами. Так, во втором корпусе (т.е. на втором этаже) содержались особо опасные преступники, камеры были оборудованы прослушивающимися устройствами, и вход туда был строго ограничен. В третьем корпусе находились подследственные, в четвертом осужденные и ждущие отправки в колонии, а в пятом корпусе опять подследственные. Отдельно находились блоки, где содержались женщины и несовершеннолетние преступники - «малолетки», как их называли.
Административный корпус соединялся с тюремным подземным коридором, разделенным на две части в конце и начале которого были двери. Если следовать из административного корпуса в тюремный, то коридор совершенно глухой, а вот если идти по второй его половине в обратном направлении, то там можно было увидеть две двери: первая металлическая, наглухо закрытая и неизвестно, куда ведущая (как в последствии оказалось – в никуда), а вторая деревянная из которой можно было попасть в уютный, чистенький и очень зеленый тюремный дворик, любовно обустроенный руками заключенных из хозобслуги.
Поскольку в обязанности фотодактилоскопа (была такая должность, на которую я был назначен), входило дактилоскопирование вновь прибывших арестованных и их фотографирование, то мне приходилось бывать на всех этажах этого большого здания от подвального до пятого. Для этого было выдано два огромных «тюремных» ключа: один - от всех дверей, которые попадались на пути в корпуса, а второй от всех камер…
Жизнь в специфических условиях замкнутого пространства, обусловленная внутренним распорядком, установившимися традициями и неписанными правилами, какими являются СИЗО, тюрьма или колония, совершенно не похожа на ту, в которой привык жить человек. Здесь действуют другие правила, совершенно иная шкала ценностей, иные приоритеты. Отсутствие ландшафта, зрительной перспективы, скудность цветовой палитры притупляют зрительные восприятия, но зато обостряется слух и обоняние, поскольку, оказываясь за решеткой, вы попадаете в мир звуков и запахов: щелканье замков, открывающихся/закрывающихся дверей, перекличка заключенных, окрики конвоиров, всяческие постукивания, позвякивания и т.д. заполняют тюремное пространство. А запах тюряги, устоявшийся и многолетний, будет с вами все время, пока вы там находитесь. Многие быстро адаптируются к новым для себя условиям жизни, некоторые с трудом, но привыкают, но есть и такие, которые никак не могут к этому привыкнуть и им, естественно, приходится тяжелее всех.
Проработав там весь 1972 год, я многое узнал о тюремной жизни, о правилах поведения, о психологии людей, попавших в несвободу, а также тех, кто им эту несвободу обеспечивал. И, наконец, воочию убедился, что традиции Гулага живы, что ничего не изменилось в этой области и наследники Сталина живут, радуются и гордятся своей сопричастностью к той «породе» людей, а точнее нелюдей, о которых писали Александр Солженицын и Варлам Шаламов, Лев Разгон и Евгения Гинзбург.
Личный состав СИЗО состоял из офицерских, сержантских и вольнонаёмных кадров. Офицерами было руководство изолятора, сотрудники оперативной, режимной и политвоспитательной служб. Сержанты и рядовые обеспечивали обыски в камерах, прогулку, дежурили в корпусах и выполняли разные специфические поручения. А вольнонаемные работали в спецчасти, бухгалтерии, хозчасти и в других маргинальных местах. Естественно, элитой СИЗО, или как тогда они назывались, «начальствующим составом», считались офицеры. Был еще аппарат ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора), а в обиходе – комендатура, в обязанности которой входило проводить разные мероприятия, соблюдать порядок в СИЗО и многое другое. Например, только за подписью ДПНСИ мне выдавали по списку заключенных, которых я выводил из камер для фотографирования и снятия с их пальцев отпечатков. В той же комендатуре находился запас «спецсредств» (оружия, газа, дубинок, наручников) применяемых к заключенным. Там же постоянно дежурили особо подготовленные сотрудники, способные вмешаться в случившийся в камере инцидент, или в другую экстремальную ситуацию, которая могла возникнуть.
Спецсредства применялись часто и с видимым удовольствием. Речь не идет о том, что творилось в корпусах или в карцерах. Я говорю о тех случаях, когда заключенных приводили в комендатуру и «обрабатывали» в воспитательных целях. «Воспитание» проводилось таким образом. Руки з/к сзади заковывались в наручники, и потом начиналось методичное, профессиональное, наработанное десятилетиями, подавление личности, вернее даже не подавление, а вытравливание из человека всего человеческого, что у него еще осталось с воли. Из нормального человека делали послушное, затравленное, боящееся всего, двуногое существо со сломанной психикой, физически неполноценного, морально убитого. Это не гипербола, это факт, имеющий множественные подтверждения и отложившийся в памяти. Начиналось с того, что для начала хлестали по голове (всего пару раз) «спецсредством». Это было такое устройство, напоминающее по своей конструкции телескопическую удочку или комнатную телеантенну, но очень гибкую, звенья которой выдвигаются и задвигаются друг в дружку. В рабочем состоянии длина достигала сантиметров 70, а в собранном не больше 20. На конце находился стальной шарик. Все это представляло такую зарезиненную конструкцию. Однажды, из дурацкого любопытства, я очень осторожно и легонько пристукнул себя по тыльной стороне ладони. И понял, что сделал глупость: рука болела дня два. Так вот, этой штукой сильно(!) били по голове, после чего з/к заваливался на пол и получал, на всякий случай, туда же еще один удар. Так, для профилактики. Судя по реакции избиваемого – боль жуткая. А потом начиналась настоящая работа…
Поначалу я никак не мог понять, почему, находясь на рабочем месте в помещении, многие сотрудники комендатуры носят сапоги. Понял позже, когда увидел, для чего они им необходимы. Сапоги, как оказалось, требовались в двух случаях: при необходимости резким ударом в кость пониже колена сбивать с ног, а после того, как человек окажется на полу, наступить сапогом ему на лицо и в таком положении придерживать, пока его будут охаживать дубинками. Нахождение под твердым сапогом, по сравнению с ударами дубинкой, особой боли не вызывало, но зато четко показывало з/к его место в жизни вообще и в данном конкретном случае в частности. Следует отдать должное светлым умам, придумавшим это орудие пытки, которое причиняло нестерпимую боль и не оставляло следов: небольшое покраснение места удара быстро проходило. Но внутренности отбивались исправно и качественно: кровавое мочеиспускание длилось неделями, разрывы тканей не заживали месяцами, внутреннее кровоизлияние в черепе не проходило никогда. В общем, постарались ребята из соответствующего НИИ. Молодцы. После подобных «плановых» мероприятий люди постепенно превращались в послушный материал, готовый добровольно стать лагерной пылью. На моей памяти был случай, когда вполне здоровый и адекватный з/к, пройдя через несколько таких «профилактических процедур», через пару месяцев стал питаться червями из параши, копаться в экскрементах, умываться собственной мочой. Т.е. он перестал быть человеком и превратился в некое омерзительное существо. А точнее его таким сделали те, которые с партбилетом в кармане, с дипломом юриста в рамочке и с офицерскими погонами на плечах должны были его «исправить и перевоспитать». Спасибо им, исправили…
Работал в СИЗО голубоглазый, светловолосый красавец лет сорока, Коля Польшин. Роста он был высокого, широкоплеч, лицо открытое, доброе, улыбчивое. Он часто заходил к нам в дактилоскопическую лабораторию пошутить, поговорить, что называется, «за жизнь». Его жена тоже работала там, но где-то по хозяйственной части – то ли в прачечной, то ли в бане. Был он в звании старшины внутренней службы. Отличался речью неторопливой, обстоятельной. Любил пошутить. Очень уважал махорку, которой мы его угощали. Ее нам оставляли заключенные, которым она выдавалась. Как-то мы предложили ему пойти с нами на перерыв в близлежащее кафе, где обычно обедали. К нашему удивлению, Коля не согласился, сказав, что во время работы он не любит выходить на улицу и вообще, привык обедать с женой. Была у старшины Польшина одна особенность, на которую я поначалу, не обратил внимания: он не выходил на работу неделями, и никого это не удивляло. Ни начальство, ни сослуживцев. Никто не интересовался, что с ним, почему Польшина нет на рабочем месте? После очередного «отгула» он приходил слегка припухший, но чисто выбритый, в отутюженной форме и постепенно приходил в себя. Ну, пил человек, не ново…
Однажды, войдя в помещение карантина, куда пришел за очередной партией заключенных, которых следовало дактилоскопировать и сфотографировать, я стал свидетелем необычной сцены. С противоположного конца коридора мне навстречу шла группа людей, возглавляемая майором в какой-то необычной форме цвета морской волны, с золотыми погонами. Я тогда слабо разбирался в амуниции и поэтому только потом узнал, что эта была парадная форма. Фамилия обладателя и носителя этой красивой формы была Долмадзе, майор Долмадзе. Как только эта кавалькада появилась, в коридоре началось что-то невообразимое: корпусные стали спешно закрывать все «кормушки» на дверях камер, а в камерах в свою очередь поднялся шум, стук в двери, крики и т.д. Я прижался к стене, и вся эта процессия прошла мимо меня. Всего в ней было человек десять. Они волоком тащили какого-то парня, закованного в наручники. Меня удивило количество сопровождающих. Обычно двух-трех человек вполне хватало для того, чтобы из тюремного корпуса доставить в комендатуру провинившегося з/к. Когда я поинтересовался у своего напарника, работавшего в СИЗО не первый год, что происходит, он мне «доходчиво» объяснил, что сегодня четверг. Я, естественно, ничего не понял и тупо переспросил: а причем тут четверг? Четверг – это день приведения приговора ВМН (высшая мера наказания) в исполнение, пояснил, как для придурка, мой всезнающий напарник. Тут только до меня дошло - я стал свидетелем того, как вели человека на расстрел! До этого мне как-то не приходило в голову, что в здании, где я работаю уже почти две недели, людей расстреливают. И я стал расспрашивать своего опытного напарника. Прочтя короткую лекцию о неразглашении государственной тайны, он поведал мне под большим секретом (о котором, правда, все сотрудники СИЗО и тысячи заключенных, там побывавших, прекрасно знали), что расстреливают только по четвергам, когда из Президиума Верховного Совета СССР приходит отказ в ходатайстве о помиловании. Так я узнал, что в обязанности Председателя ПВС СССР входит не только награждать высокими правительственными наградами граждан СССР, но и отправлять их на тот свет...
Частым гостем в нашей лаборатории был невысокий мужичок Жора Баканидзе. Был он таким же Баканидзе, как я борец сумо. Отличное знание армянского, характерные усики и говор, выдавали в нем потомка Аргешти, сына Менуа, населяющих Араратскую долину. Всем лицам, независимо от пола, которые были младше него, он говорил «синок», что, означало - сынок. Видимо, в силу своего южного темперамента и неуемной фантазии, он считал себя родителем всего населения, которое было младше него. Приход Жоры всегда венчался рассказом о каком-то необычном происшествии, которое случалось либо с ним, либо с его знакомыми, либо в СИЗО или же еще где-то. За глаза звали его «Жора-50%». Дело в том, что в комендатуре он работал на «шмоне», т.е. обыске вновь прибывших и прибывших из суда заключенных у которых отбирал 50% того, что находил: еды, денег, сигарет, конфет и т.д. Не чурался он и другой работы: его можно было видеть и на приеме передач, и разводящим в комендатуре, на прогулке, и в корпусе. Ну, и в других местах, как выяснилось позже. Как-то возвращались мы с напарником из корпуса, а путь в нашу лабораторию лежал через комендатуру. Там был такой большой зал с длинными столами, куда з/к выкладывали вещи для досмотра. Смотрим, а на этом столе лежит какая-то девица со вскрытыми венами и истекает кровью, натекла уже целая лужа. Мы кинулись перевязывать ей руки, чем попало, достали платки, какую-то веревку… Заскочили в кабинет ДПНСИ, благо он рядом, но его на месте не оказалось. Вместо него застали там Жору. Говорим, там девица на столе помирает, звони врачам, пусть бегут. А он спокойно так: «Да знаю я, синок, она уже минут 15 валяется, вскрыла себе вены бритвой, пусть сдыхает». Добрый он был человек, отзывчивый.
Дима Демов. Силач, дай подкову – разогнет. А на вид и не скажешь, какими-то внутренними резервами сила его полнилась. С ним мы в перерыв играли в домино и неизменно проигрывали. Играл он феноменально, и выиграть у его пары не было шансов. Он заочно учился в Краснодарском юридическом институте и постоянно ездил туда на сессии. Компанейским был парнем и начитанным: знал много из Хемингуэя и любил его цитировать. Но его функции, как работника, были не совсем понятны. До поры и времени. Знали только, что он все время был при комендатуре.
Больше всего беспокойства тюремному начальству доставляли малолетки. Мозгов немного, а энергии – хоть отбавляй, а отрок 16-17 лет взращенный на природе и вскормленный мясом – это совсем нехило. Поэтому чаще всего бузатерили именно эти недоросли с только им присущей жестокостью и глупостью. Поэтому они постоянно и бывали гостями «воспитательных мероприятий» комендатуры. Происходило это так. Случился в камере, как там говорили, «шумок», т.е. сокамерники передрались, что-то не поделив. Кто прав, кто виноват, кто первым начал, а кто вообще в этом не участвовал, не имело никакого значения. Выводили всю камеру, доставляли в комендатуру, и начиналось небывалое по своей жестокости избиение. Как правило, били малолеток до тех пор, пока они не теряли сознание. Иначе, как считалось, мероприятие не имеет смысла, так как быстро забудется. Потом их сносили вниз, где складывали на бетонный пол и оставляли до тех пор, пока они не приходили в себя. Тех, которые очухивались первыми, снова поднимали наверх и били снова. На следующий день процедура повторялась. А дальше все происходило по усмотрению ДПНСИ. Были такие, которые не любили этих мероприятий или, во всяком случае, они им не доставляли особого удовольствия. К таким относился майор Лаперашвили и еще один, по имени Тариел, фамилии его не помню. А были и сторонники такого воспитания, готовые и в третий и в четвертый раз понаслаждаться. Вот тогда мы и увидели, для чего был при комендатуре Дима Демов. Делал он свое дело профессионально, чем и гордился: еще ни один малолетка не вырубился у него сразу, не получив сполна полного набора изощренных ударов по печени (что особенно болезненно), селезенке и другим частям тела. И завершающим, после чего от боли теряли сознание, был хорошо отработанный и неоднократно используемый удар ногой, обутой в сапог, в пах. И после этого они хотели, чтобы эти дети, выйдя на свободу, были белыми и пушистыми, любили власть и вступили в комсомол… А, закончив «работу», Дима приходил к нам, играл в домино и цитировал Хемингуэя. Но, справедливости ради, следует сказать, что были там и другие любители, и сторонники силового воспитания советских людей. Это и Юра Парфенов, переведенный сначала на Украину, а потом на работу в дальние лесные лагеря, где его убили з/к, и Гена Хламов (позже осужденный за убийство заключенного), и Дима Парецкий, выгнанный из органов и эмигрировавший впоследствии в Израиль, и многие другие. А если совсем честно, то иных методов воздействия и воспитания никто там и не знал.
Это было началом, так сказать, ознакомительно-познавательным периодом, моей работы в СИЗО. Потом было много разного и удивительного: знакомство с легендарным Дуру Хурцилава и его братом, посещение подвала, в котором содержались «смертники», веселый женский корпус, «побег» моего подопечного, любовные «камерные» страсти между з/к и многое-многое другое.
Проходя за день из административного здания в тюремное помногу раз, я обратил внимание на постоянно закрытую неказистую железную дверь в левом коридоре. Спросил у напарника, но он промычал что-то неразборчивое, типа, не нашего это ума дело, что еще больше меня заинтриговало. Позже я узнал, что за этой дверью приводится в исполнение приговор к ВМН, т.е. именно там расстреливают по четвергам. Попасть за нее мне так и не удалось. Ну и, слава Богу, как говорится. Но о том, что там происходило и как, я узнал много позже, работая уже в министерстве из, что называется, «первых рук», людей, присутствовавших при этом.
А вот в подвале, где содержались смертники, мне довелось побывать дважды. Арестованные по прибыли в СИЗО проходили процедуру дактилоскопирования. Затем дакилокарты на них пересылались в Первый спецотдел министерства, где вычислялась дактилоскопическая формула и эта дактилокарта попадала в картотеку. Но бывало, что в министерстве оттиски браковали (повреждена кожа, если до этого работал на цементе, незажившие раны/порезы на пальцах, некачественная краска и т.д.) или при поступлении снять оттиски пальцев вообще не представлялось возможным (перелом руки или какого-нибудь пальца, болезнь заключенного). Тогда приходилось их через какое-то время передактилоскопировать. И мне пришлось это дважды делать с людьми, приговоренными к ВМН.
Условия содержания лиц, приговоренных к смерти, ничем не отличались от условий 30-40-50 годов. Разве что не стреляли сразу, а ждали месяцами, а некоторые и годами. И еще неизвестно, что лучше. И то понятно, поскольку, как говорилось выше, приказы исправно переписывались один с другого, только дата и номер менялись. Этим особым з/к не полагались прогулки, передачи, переписка, свидания. Они были полностью изолированы от внешнего мира, сидели в камерах-одиночках без окон при постоянно горящей лампочке и ждали своей участи. Поэтому в этом корпусе, а точнее в подвале, где они находились, были установлены свои правила: там нельзя было громко разговаривать, сильно хлопать дверьми, туда должны были заходить одни и те же, привычные взгляду заключенного, люди. Появление нового лица - вызывало панику. Поэтому то, что я там побывал – нонсенс, исключение из правил. Но иначе было нельзя, так как инструкция запрещала выводить этот контингент за пределы своего корпуса. Короче, обстановка была весьма специфичная. Если в остальных корпусах постоянно стоял шум, создавая определенный жизненный фон, тут господствовала полная тишина. Вообще этот корпус жил исключительно звуками, так как цвет и запах там, практически, отсутствовали. И хоть звуков было немного, и они были однообразны, но знакомы и не доставляли беспокойства людям, ожидавшим своей смерти. Иное дело, когда появлялись новые звуки или незнакомое лицо. В камерах начиналась настоящая истерия. Как правило, из одной камеры раздавался истошный крик заключенного, у которого не выдержали нервы, и начиналась цепная реакция. Через пару минут уже из всех камер доносились крики, стук в двери. Унять это бывало очень сложно. Там невиданный накал нервов, там такая тишина напряженная, что, кажется, ее ощущаешь физически сразу, как туда попадаешь. Это и понятно. Ведь каждый, кто там находится знает, что его очередь когда-то настанет. И любой звук открывающейся двери, разговор или просто сквознячок, подувший в коридор, рождает первую и единственную мысль – это за мой! Настал мой черед! Молодого парня, которого мне предстояло передактилоскопировать, надзиратели вынесли на ватных ногах, так как он самостоятельно идти и стоять не мог - ведь он решил, что пришли за ним. Я ему объяснял, что первое дактилоскопирование у него было неудачным, отпечатки вернули для повторного. Но он меня не слышал. Он все время повторял одну и ту же фразу: «Пред ЭТИМ обязательно надо отпечатки сдавать?». Когда я закончил свои дела и его подняли, чтобы отвести обратно в камеру, у него от нервного напряжения случилась перистальтика, а, говоря проще, произошло расстройство желудка…
Процедура приведения приговора в исполнение происходила следующим образом. После того, как осужденному отказывалось в помиловании, назначался день недели, как мы уже знаем, четверг, и в этот день в СИЗО собирались все «заинтересованные лица», в чьи служебные обязанности входило присутствовать при казни. Их, собственно, было немного: прокурор по надзору, начальник Первого спецотдела, начальник СИЗО, тюремный врач и исполнитель. Ну, не считая конвоя, который доставлял смертника по месту назначения. За маленькой железной дверью, где вершилась казнь, было помещение с балкончиком чуть возвышавшемся над комнатой, куда вводили осужденного, где и располагались должностные лица. Внизу находился тот, который через несколько минут должен был покинуть этот мир. Ему зачитывалось постановление ПВС СССР, оставлявшим в силе смертный приговор. Как правило, смертник начинал говорить о своей невиновности, о новых обстоятельствах дела, которые он готов немедленно изложить и т.д. Его выслушивали, согласно кивали головами и предлагали пройти в другую комнату и там все изложить в письме на имя прокурора. Тот направлялся туда, куда ему указывали, заходил и… получал пулю в затылок. Затем туда спускался тюремный врач, констатировал смерть, после чего происходила церемония составления акта о приведении приговора в исполнение, который подписывали все действующие лица. После этого (вот верх цинизма!), по доброй христианской традиции, распивалась бутылка водки за упокой души только что ими убиенного раба божьего. Аминь! А в конце года, каждому участнику этой процедуры выплачивалась премия в размере 70 рублей – ровно столько, сколько стоила жизнь человека в СССР того периода.
Но, как известно, в этой процедуре было еще одно действующее лицо – исполнитель. Имя его хранилось в тайне, но каждый знал, что это Коля Польшин. Да, тот самый голубоглазый красавец, балагурящий у нас в лаборатории и потом, после своей черной «работы» беспробудно пивший. Плох был его конец. Сначала его сына нашли под рельсами товарного поезда, перерезавшего его пополам, а потом обнаружили тело и самого Коли с признаками насильственной смерти. Польшин был палачом «по должности», хотя в штатном расписании такой и не было, но его для этого нанимали и держали. Но были, так сказать, и «внештатные», добровольные палачи, которые с удовольствием заменяли ушедшего в запой штатного.
Это майор Долмадзе, который, - внимание - в день, когда ему предстояло расстреливать, надевал парадную форму! Т.е. для него это было большим праздником! Свой жизненный путь он закончил, Бог ему судья, в страшных мучениях от рака желудка.
Филантроп Жора-50% тоже не чурался на добровольных началах пострелять людям в затылок. Свои последние годы жизни повел в психушке в отделении для буйных.
О судьбе милейшего Димы Демова, ничего не знаю, он давно уехал в Россию и, видимо, там продолжает цитировать любимого им Хемингуэя.
И вот, что главное: все они от исполнителя до прокурора, с дипломами и без, в офицерских погонах и в сержантских, с партийным или с комсомольским билетом в кармане - были лучшими представителями общества (а других в МВД и не брали), прошедшими всевозможные проверки и отобранные из сотен других! Они не сомневались в своей правоте и необходимости. И в этом их всячески поддерживали все: партия, правительство, общество, мораль, начальство, семья… Напомню – это год 1972.
Чтоб не бредить палачам по ночам,
Ходят в гости палачи к палачам.
И радушно, не жалея харчей,
Угощают палачи палачей.
На столе у них икра, балычок,
Не какой-нибудь - «КВ» - коньячок,
А в последствии – чаёк, пастила,
Кекс «Гвардейский» и печенье «Салют»
И сидят заплечных дел мастера
И тихонько, но душевно поют:
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Был порядок, говорят палачи.
Был достаток – говорят палачи.
Дело сделал – говорят палачи. –
И, пожалуйста – сполна получи.
Белый хлеб икрой намазан густо,
Слезы кипяточка горячей,
Палачам бывает тоже грустно,
Пожалейте, люди, палачей!
Очень плохо палачам по ночам,
Если снятся палачи палачам,
И как в жизни, но еще половчей
Бьют по рылу палачи палачей.
Как когда-то, как в годах молодых –
И с оттяжкой, и ногою под дых.
И от криков и от слез палачей
Так и ходят этажи ходуном,
Созывают «неотложных» врачей
И с тоскою вспоминают о Нем,
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Мы на страже – говорят палачи.
Но, когда же? – говорят палачи.
Поскорей бы! – говорят палачи. –
Встань, Отец, и вразуми, поучи!
Дышит, дышит кислородом стража,
Крикнуть бы, да голос как ничей,
Палачам бывает тоже страшно,
Пожалейте, люди, палачей!
Сегодня, слава Богу, СИЗО №1 или УИ123/1 уже не существует.
На его месте будет построен отель или еще что-то, но это не важно. Главное в другом. Исчезло материальное сталинское наследство в виде здания. А исчезнет ли когда-нибудь сталинское наследие духовное?