Дошкольное мое детство протекало как у всех живущих на слободской окраине большого города (Харькова) детей – в череде весёлых игр с их азартом, большими радостями и маленькими обидами, детскими ссорами, огорчениями и быстрыми при-мирениями… Любимой игрой была игра «в жмурки». До сих пор помню украинские «считалки» (пишу в «русской» транскрипции) : «котылася торба з вэлыкого горбу, а в тий торби – хлиб та пшеныця, з кым хочэш, з тым и подэлыся» или «эныки-бэныки йилы варэныки, эныки-бэныки – клёц»
Недалеко протекала река Лопань, на берегу которой был парк, где вечерами играла «живая музыка» (духовой оркестр). На круглой танцплощадке танцевали пары (именно – только пары, иначе тогда не танцевали)... В те времена в танцах предпочтение отдавалось танго и вальсам, реже фокстротам (той же популярной «Риорите»). Ещё разве что изредка играли польку и краковяк... Рядом с танцплощадкой бил фонтан, струи воды которого освещались разноцветными прожекторами. «Мягкая» танцевальная музыка оркестра, журчание воды в фонтане, подсвеченном цветными стёклами прожекторов, негромкий говор и шаркание ног танцующих пар создавали жгуче-таинственную, влекущую к себе атмосферу прекрасного праздника… Несмотря на детский возраст, в летние душные вечера мы убегали в этот парк, романтичная атмосфера которого захватывала и увлекала нас. Тогда на танцплощадках не было того бездумного, шумного веселья с рёвом динамиков, как на нынешних дискотеках. Не было подвыпивших, не говоря уже о наркоманах (о которых даже и не слыхивали тогда). Пьяных «разборок» тоже не помню. «Ощущение» этой прекрасной довоенной харьковской поры сохранилось даже сейчас, хотя, побывав в Харькове в начале 80-х, я был разочарован покрытой ряской Лопанью, заросшим и неухоженным парком, который оказался таким маленьким. Действительно, хорошо было в детстве, «когда деревья были большими» (см. кинофильм с таким названием). Это была поразительная пора, по крайней мере для детей, – для их детского восприятия окружающей действительности…
…Хорошо помню свои впечатления от впервые увиденных кинофильмов. Я застал еще эпоху немого кино. Первыми запомнившимися в 1936 г. фильмами (точнее – фрагментами из них) были «Бэла» (по одноимённой повести М. Ю. Лермонтова), «Пышка» М. Ромма и, конечно, фильмы Ч. Чаплина. Фильм «Бэла» помню в деталях, особенно сцену, когда усатый дядя (Казбич) скакал на коне и вез ПОПЕРЁК лошади украденную девушку… Титры на экране меня не интересовали – и так было ясно, что это был злодей («он был усатый и страшно сверкал глазами»). В этот год я впервые увидел шедший триумфально по всему миру фильм Ч. Чаплина «Огни большого города». Из фильма тогда надолго запомнилась лишь смешная сцена, когда «дядя лез к окну, встал на бочку, она перевернулась, он упал и облился водой». Мне, четырёхлетнему, естественно, очень понравился и запомнился этот эпизод. Спустя много лет, уже взрослым, я неоднократно смотрел этот фильм и с удовольствием снова идентифицировал эту сцену, удостоверившись, что это не моя фантазия, и что даже в 4 года вполне можно кое-то запомнить… Некоторые утверждают, что помнят себя с 2-3-х лет и ранее.
Единственно, что меня отвлекало в этих фильмах от экрана, – это сидевший в углу тёмного кинозала за пианино человек, который при тусклом свете огарка свечи «стучал» по невидимым клавишам и бурно импровизировал в трагических сценах фильма. Как я потом узнал, дядю звали «тапёр». До войны многие фильмы были ещё «немые» (слова героев и комментарии к действию – титры - подписывались внизу экрана, а роль тапёра в кинозале заключалась в том, чтобы сопровождать на пианино действие музыкой – тихой и приятной – в лирических сценах и быстрой, громкой – когда герои фильма попадали в драматические ситуации. Репертуар у каждого тапёра был свой – в меру достигнутой собственной музыкальной квалификации… Многие будущие большие музыканты и композиторы (например, Д. Шостакович) в своей студенческой молодости подрабатывали таким способом…
…Сюжет «Пышки» М. Ромма я по возрасту, конечно, не уяснил. Запомнилась лишь вопиющая несправедливость, когда героиня до встречи с «вредным дядей-офицером» угощала гостинцами из своей большой корзины всех своих попутчиков, а «потом», когда она ценой своей чести (см. популярный рассказ Мопассана) выручила всех, ей никто даже кусочка не предложил, и она, голодная, заплакала. Мне её было очень жалко…
В последние предвоенные годы волна незабываемых ярких впечатлений от кинофильмов «накрыла» меня после просмотра таких патриотических и приключенческих, близких мальчишескому восприятию картин, как «Чапаев», «Александр Невский», «Валерий Чкалов», «Дети капитана Гранта», «15-летний капитан», «Остров сокровищ»… Естественно – первые две были вне конкуренции, а в последней запомнилась жуткая сцена предъявления «чёрной метки» Билли Бонсом - зловещим героем великолепного Николая Черкасова - и предсмертного его падения с крутой лестницы… Какое-то еще неосознанное «лирическое восприятие» мира пробудили такие фильмы, как «Истребители» с Марком Бернесом (его исполнение песни «В далёкий край товарищ улетает…»), а также «Учитель» с Тамарой Макаровой и Борисом Чирковым. Уже тогда, помню, меня восьмилетнего, странно взволновала сцена, когда герой Чиркова случайно увидел выходившую из реки полуобнажённую прекрасную героиню Тамары Макаровой… На весьма целомудренную и, скорее, «воспитательно-назидательную» «Мою любовь» с произведшей фурор молодой Лидией Смирновой в главной роли, ходили семьями и по нескольку раз. Дети и взрослые почему-то больше всего умилялись сценой, где маленький мальчик, закрыв глазки, говорил «папа-мама».
В летнем кинотеатре Лесопарка запомнилось исполнение популярным до войны эстрадным артистом В. Хенкиным рассказа М. Зощенко (кажется – «Случай из личной жизни») о том, как муж пришёл вечером с работы домой, а жена не открывала ему дверь (из-за которой раздавались негромкие мужские голоса и тянуло табачным дымом). После долгого стояния перед дверью в самых жутких подозрениях несчастному супругу, наконец, открыли какие-то выходившие из душной прокуренной комнаты раскрасневшиеся мужчины... А усталая жена объяснила, что из-за ремонта на работе пришлось ей, парторгу, собирать партийное собрание ячейки на дому. Его же не пускали потому, что он был беспартийным… Исполнение роли несчастного мужа артистом было таким заразительно смешным, что некоторые его гримасы, кажется, повторил бы и сейчас… Там же, но позже, в 1944 г. смотрел «Маскарад» с великолепным Н. Мордвиновым (Арбениным), Тамарой Макаровой (Ниной) и зловещим Незнакомцем – наголо бритым С. Герасимовым…
О впечатлениях и роли кино-, театрального искусства в моей жизни, возможно, я когда-нибудь остановлюсь подробнее. Нараставшая в стране перед войной политическая напряжённость и шпиономания выразились в увеличении выпуска книг и фильмов про «шпионов». Появились военно-патриотические рассказы А. Гайдара, детские детективы типа повести «Дядя Коля-мухолов», кинофильмы вроде «Ошибка инженера Кочина», «Партбилет» (в последней была эффектная сцена, когда разоблачённый женою муж-шпион - артист Абрикосов-старший – «поднял и бросил – или хотел бросить - в неё табуретку»). Запомнился фильм «Мужество», где коварный шпион-басмач во время полёта в одномоторном У-2 на фоне величественных памирских гор душил своей размотанной чалмой нашего лётчика, в роли которого выступал популярнейший тогда Олег Жаков). Недавно, зимой 2013-го, спустя 73 года снова посмотрел в интернете этот фильм и получил удовольствие от встречи со своими детскими впечатлениями…
В предвоенные годы одно время в прокате были также зарубежные фильмы с участием австрийской звезды экрана киноактрисы Франчески Гааль («Петер» и особенно «Маленькая мама»). Оригинальный сюжет последнего фильма мог бы пересказать и сейчас… До чего же восприимчива детская душа и как долго хранит в памяти наиболее запечатлённые в ней образы. А как мы реагировали на фильмы «про войну»! Когда по сюжету наши герои («красные») вот-вот должны были погибнуть, попав в отчаянное положение (окружённые врагами – «белыми»), вдруг наступало их неожиданное спасение («откуда ни возьмись – подмога! ») – что только творилось в зрительном зале! Не только дети, но часто и взрослые хлопали в ладоши и громко кричали «Ура»! Пацаны, размазывая сопли и слезы, с дикими воплями - «НАШИ ИДУТ!» радостно топали ногами и сиденьями кресел… Это «наши!» теперь никогда не услышишь. Чувства были, хотя и наивны, но более искренни и прямодушны… Сейчас искушенные юные зрители не могут - разучились, а точнее – не научились (просто не в состоянии уже) столь простодушно радоваться и вникать в простые человеческие чувства и эмоции вообще… Часто достаточно спокойно взирают на перипетии событий в совремённых блокбастерах с космическими войнами и пришельцами из других планет, глядя на поединки киборгов и героев какой-нибудь «Матрицы»… При этом пищеварительные рефлексы чаще у них даже преобладают – почти скучающе глядя на экран, сосредоточено жуют свой попкорн… Где уж тут до искренних, хотя, быть может, и примитивных по нынешним временам эмоций..! За пресыщенность зрелищами нынешняя молодёжь, мне кажется, расплачивается потерей остроты восприятия многих тонких движении человеческой души и, в целом, угасающей общей эмоциональностью…
… Шел 1939 год. Поскольку по общему развитию я в свои семь лет был уже вполне готов к дальнейшим «подвигам» на жизненной стезе, меня отдали в школу на год раньше положенных в то время восьми лет. Школа № 68 была старая, одноэтажная и деревянная, но очень уютная и близкая к дому. В первый же день, решив показать новым товарищам, что умею не только читать, но и писать, я достиг того, что пришел домой весь измазанный в чернилах, заслужив причитания бабушки по поводу судьбы подаренной мне новой рубашки…
Почему я так испачкался ? Сейчас, в XXI веке такое невозможно представить себе даже среди маленьких детей. Современные школьники не догадываются что это за предмет над смонтированными фото в начале главы ("над певцом И. Шмелёвым"). А это — обычная советская школьная чернильница-«непроливайка», которой пользовались все школьники и взрослые в нашей стране в 30-70-е годы XX века. В школах, до появления шариковых ручек, писали чернилами и перьевыми ручками (деревянным стержнем с воткнутым на конце железным пером). Для чернил (которые изготавливались на водной основе с использованием экстрактов и дисперсных красящих компонентов природного происхождения и/или обычной сажи) служила вот такая, как на картинке, чернильница из толстого стекла. Стояла она на каждой парте. Два человека, сидящие за одной партой макали в нее свои «ручки». Через несколько написанных букв ручку опять надо было макать в чернила. Если почему-то возникал дефицит на чернила, одна чернильница приходилась уже на две парты. Сидящим на передней парте приходилось поворачиваться назад, чтобы окунуть ручку в чернила. Часто, когда чернильница была переполнена, при макании в неё пера с последнего капали чернила: усердные и/или неряшливые «писаки» ходили с замазанными чернилами пальцами, которыми потом (забывшись) хватались за разные предметы одежды и части собственного «тела» (нос, уши)…
После окончания уроков чернильницу надо было забирать с собой, поставить аккуратно в портфель, так как в этот класс приходила вторая смена. Для предохранения от пролива при падении, чернильница в верхней части имела конус, направленный узкой часть во внутрь чернильницы. Поэтому ее и назвали «непроливайка». Но это помогало, если чернил было налито немного и чернильницу при падении быстро поднимали. А как было уследить детворе за чернильницей внутри портфеля! А если еще этим портфелем "надо было" кого-нибудь огреть по спине или голове? Или прокатиться зимой с горки на портфеле вместо санок! Поэтому, часто случалось, что чернила разливались внутри. Вымазывался портфель, содержимое, потом — руки. Результат был очевиден (часть текста – про чернильницу – см. http://20th.su/tag/chernilnica/). В результате каждый становился «замазюкой» - в облике которого я и предстал перед бабушкой после школьных уроков 1 сентября 1939 г…
…Первая моя учительница мне понравилась, хотя фамилия у нее была очень странная – Иена (она была немкой). Мы ее любили и за глаза звали Енкой. Да, так обычно и бывает: запоминаются первая учительница и первая школа. А последних (в которых я учился, пока не окончил 10-й класс и получил аттестат зрелости) было у меня «аж» восемь !
В школу меня первое время сопровождала бабушка (надо было переходить трамвайную линию), но потом я освоился, сумел убедить родителей, что я «уже большой», и мне доверили переходить это препятствие самостоятельно. Но со временем я стал «наглеть» и как-то решил провести над трамваем «опыт»: меня давно интересовал вопрос, что будет, если положить сверху рельсов железный костыль, которым крепят эти рельсы к шпалам. Я был в неведении - сможет ли трамвай переехать колесом это маленькое препятствие или сойдёт с рельсов ? Это же было так интересно! Улучив момент, чтобы никто не видел моего злодейства (был хоть и маленький, но понимал, что делаю что-то рискованное), подобрал валявшийся рядом с путями ржавый крепёжный костыль и, положив его сверху рельса, стал ждать проходящего трамвая. Наконец, вдалеке, зазвонил подходивший вагон...
И тут жуткий ужас охватил семилетнего пацана: я оцепенев от ожидания непоправимого, повернулся спиной к месту своего злодейства и застыл, как парализованный, боясь обернуться назад и увидеть что-то страшное. Совсем окаменев, не смея даже повернуть головы, я слушал нарастающий грохот подходившего трамвая… Вдруг стало тихо, мой трамвай, видимо, остановился. Я, по-прежнему стоя, как вкопанный, на месте и, не поворачиваясь назад от страха, услышал, как открылась дверь вагона, кто-то с него соскочил, затем – тишина, потом снова услышал звуки закрываемой двери и опять шум тронувшегося с места трамвая. Он проехал мимо меня, и я, с трудом оглянувшись, убедился, что рельсы «чистые», и, главное, - ко мне никто не бежит, чтобы арестовать – меня даже не замечают… Очевидно, мой опыт не удался: внимательный вагоновожатый (до войны ими были преимущественно мужчины), видимо, заметил лежавший на рельсе костыль, остановил вагон и убрал маленькое «препятствие»… Натерпевшись страха от своего поступка, я подобной «террористичской» деятельностью больше никогда не занимался…
В том же году меня приняли в музыкальную школу. Надо сказать, что к тому времени мама вышла замуж за Якова Моисеевича Дашевского, вдовца, у которого были две почти взрослые дочери с библейскими именами – Эсфирь (Фира) и Мария (Мара). В доме был большой черный рояль, на котором девушки иногда музицировали, особенно усердно показывая своё искусство, когда дом посещали молодые люди. Было решено, что я тоже должен учиться музыке, тем более, что, как оказалось, слух у меня был неплохой (я и сейчас в старости могу подобрать на пианино или аккордеоне услышанную мелодию). Занятия сперва мне нравились, но потом это стало довольно утомительным для такого подвижного ребенка, каким был я. Особенно тяжко было готовиться к годовым экзаменам-концертам, когда часами приходилось «молотить» выпускную вещь – какую-нибудь сонатину Клименти.
«Дорепетировался» до того, что однажды учительница озабоченно спросила маму, отчего это я на переменах, когда все дети играются и бегают, стою где-нибудь в сторонке и все время молча механически стучу и перебираю пальцами по животу… Оказывается, это я машинально играл злосчастную сонатину, тренируя беглость рук на широком ремне, которым был подпоясан…
В музыкальной школе кроме, собственно, музыкальной грамоты, игры на фортепиано и курса сольфеджио, нас также обучали пению. Помню, когда исполняли одну песню, где пелось о том, как в ручье вода на солнце переливается "золотистой чешуёй», доходя до этих слов, нас почему-то разбирал дикий смех - от такой «несуразицы» что ли… Пение останавливалось. Никакие призывы учительницы «прекратить смех» не помогали. Пришлось ей «снять с репертуара» это несчастное произведение…
В 1983 г, будучи спустя 44 года в служебной командировке в Харькове, я посетил свою музыкальную «alma mater». Двухэтажное здание сохранилось, по-прежнему из полуоткрытых маленьких классов можно было слышать перекрывающие друг друга рулады гамм и певучие мелодии, скрипок, завершавшиеся обидчивым «взвизгом» после того, как их прерывали назидательные замечания преподавателей… За прошедшие годы здесь, как будто, ничего не изменилось, только, кажется, сильнее, чем в мою бытность, скрипели половицы на той же лестнице, по перилам которой мы, довоенные пацаны съезжали наперегонки вниз на переменах… Когда я зашёл в учительскую и, представившись, радостно сообщил, что «я здесь учился ещё до Отечественной войны», несколько свободных от уроков преподавателей - совсем ещё молодые девушки - смотрели на меня, вполне солидного мужчину «при гастуке и шляпе» - как-то удивлённо и недоверчиво, как на некий анахронизм, невесть как объявившийся в их школе…
До войны я успел окончить два класса обоих школ с похвальными грамотами (листами с соответствующими текстами черно-красным шрифтом, золотистой каймой вокруг и обязательными портретами Ленина-Сталина). Кто знает, как бы распорядилась судьба моими музыкальными способностями, если бы наш рояль во время фашистской оккупации не конфисковали в клуб какой-то немецкой воинской части. О моей дальнейшей музыкальной «карьере» расскажу еще ниже.
… Книги в моём раннем детстве, также как и в зрелые годы, играли огромную роль. До войны в доме была самая различная и весьма пёстрая с точки зрения тематической и «возрастной специализации» литература. Но мама с утра до вечера работала, а бабушка – сама большая любительница чтения - не интересовалась тем, что я читаю. Таким образом, никто не руководил «правильностью» моего выбора, и я раскрывал все книги подряд, проглатывал многие, часто слишком сложные и непонятные тексты. Конечно, книги, которые я пытался читать без разбора, включали и вполне приемлемые для моего возраста по тематике и сюжетам.
Естественно, к 8-9-ти годам я перечитал почти всего Жюль Верна, а также освоил «Следопыт» Фенимора Купера, «Остров сокровищ» Р. Стивенсона (кинофильм тоже посмотрел) и, конечно, «Всадника без головы» Майн–Рида, из текста которого я, восьмилетний, в частности, долго пытался уяснить значение слова «ревность», употреблённого в тексте автором по отношению к одному из героев романа, но почему-то стыдился спросить об этом у взрослых… Сюда же можно отнести и «Как закалялась сталь» Николая Островского, точнее - «Як гартувалася сталь» Мыколы Островського - на украинском, которую я прочитал тоже в эти годы…
Конечно, здесь я не говорю о раннем дошкольном наборе детской поэзии Сергея Михалкова, С. Маршака, Корнея Чуковского и многочисленных сказках – это, как и многое другое (всего не упомнить) – прошло через моё сознание ещё во времена детсадовского воспитания…К числу литературы, интерес к которой был обусловлен нормальным для моего возраста последующим ходом и уровнем умственного развития, можно также отнести такие «разношерстные» книги, как, например, «Блуждающие звёзды» Шолом-Алейхема или «Последний из Удэге» - романтичную вещь раннего Фадеева, а также рассказы Аркадия Гайдара - хотя с «Дикой собакой динго» Р. Фраермана познакомился несколько позже…
Товарищи детки – и все потомки мои - прочтите, пожалуйста, эти хорошие книги!
Но, вот, в 1940-м году мне, 8-летнему, «попался под руку» «Черный монах» А. П. Чехова. Совсем не понимая «про что это», хорошо помню несколько вечеров (почему-то принимался за чтение именно вечером), когда, ощущение чего-то «нарастающего» и таинственного, «зловеще бессмысленного» и жутко мистического – охватывало всю мою детскую душу… Как это понимать ?
В зрелые годы уже при, казалось бы, осмысленном чтении этого, во многом «метафизического» произведения (неудачного, по мнению литературоведов, и непонятого, по мнению Антона Павловича, читающей публикой) вовсе не ощутил такого душевного трепета и болезненно-грустного погружения в его таинственную религиозно-философскую атмосферу, как это произошло в детстве, – и это уже при, наверно, более зрелом понимании сюжета, подтекста диалогов и рассуждений…
Поистине, - лишь в детстве мы можем ощутить на подсознательном уровне (даже не понимая сути явлений) то, что потом необратимо теряем при взрослении – возможно даже и нечто «потустороннее», доступное всегда только животным, а людям только в детстве, а именно – СВЕЖЕСТЬ ВОСПРИЯТИЯ самого духа слов, их АТМОСФЕРЫ, а вовсе даже не их смысла, естественно, не постигаемого детским разумом… Дети и животные, наверное, это чувствуют лучше нас, взрослых. Как говорил академик Л. Ландау о квантовой механике (передаю приблизительно): «мы можем объяснить смысл и ход вещей, суть которых не в состоянии себе представить и вообразить». Только в случае детей к слову «объяснить» надо добавить глагол «чувствовать»…
Как бы то ни было, прочитанные мною в детстве книги во многом определили моё общее развитие, любовь к чтению и к СЛОВУ, в частности. Поскольку моя профессия и специфика научной среды, в которой приходилось в последние годы чаще вращаться, стимулировали, прежде всего, чёткость, строгость и сжатость изложения мыслей (заставляя постоянно придерживаться в публикациях определённых канонов и рамок) - «вырвавшись на простор» собственных воспоминаний, мне – экстраверту по натуре – трудно быть лаконичным. Возможно, из-за желания «поизливаться» и проистекают мои периодически проявляющиеся графоманские наклонности с клиническими приступами банальной старческой болтливости и назойливого словоизвержения. Пардон-с, конечно!
… А вообще - жизнь до войны мне казалась – и, наверное, для меня была - очень веселой и прекрасной! В доме, где были молодые девушки, всегда было многолюдно и шумно. Часто приходили гости, преимущественно молодёжь, – к сводным сёстрам. В кухне на примусе или керосинке (что это за кухонные «приборы» - см. Интернет) готовился ужин - жарились котлеты с картошкой, на веранде играл патефон. Я был, конечно, «в центре событий», где моим любимым занятием было крутить ручку и вставлять иголки в проигрывающую «головку» этого наиболее популярного и единственного тогда источника «механической» музыки (если не считать редкого в быту и к тому времени уже устаревшего - ещё «дореволюционного» - граммофона). В те времена, естественно ещё не были изобретены совремённые проигрыватели и магнитофоны (не говоря уже о том, что не существовали аудио- и видеодиски, как и многое другое: компьютеры, флэшки, интернет-планшеты, мобильные телефоны, айфоны и т. п.).
Репертуар патефонных «пластинок» был типичен для семейного быта довоенных обывателей – Лещенко (Петр, эмигрант), конечно – В. Козин, «жестокие» городские романсы и цыганские песни в исполнении популярных Изабеллы Юрьевой, Тамары Церетели и Кэто Джапаридзе. Танцевали под любимые танго «Брызги шампанского», «Утомлённое солнце…», «Мне бесконечно жаль…» и другие. Не обходилось дня без популярного фокстрота «Рио-Рита», некоторых шлягеров Утесова и приобретавшей с каждым днем всё большую популярность Клавдии Шульженко («Андрюша», «Кукарача» и др.). «Для примера» осмелюсь вставить в текст несколько довоенных записей - пусть и примитивно «душещипательных» - романсов в исполнении кумиров тех лет. Все такие аудио- и, отчасти, видеозаписи можно найти непосредственно также в онлайновом сервисе <YouTube>. Там можно скачивать и/или просто слушать песни и смотреть видеоклипы (а также целые фильмы, оперы и балеты)…
Уже перешагнув 80-летний рубеж, в нынешние времена, когда можно слушать в аудио- и видеозаписях многие старые вещи, я могу снова погрузиться в мир своего детства, слушая ретро-музыку конца 30-х годов прошлого столетия, вспоминать наш домик на Основе (окраине Харькова, где мы тогда жили), и наслаждаться записями с патефонных пластинок - технически несовершенными, но сохранившими своим репертуаром и манерой исполнения всю ауру той довоенной эпохи. Как жаль, что безвозвратно ушло время, которое рождало такие голоса, слова и мелодии. Остается только научить наших потомков понимать какая музыка была популярной в «наши» времена, может, она не пройдёт и мимо их сердец... Если, конечно, такая музыка будет им по душе… Ниже приводятся адреса соответствующих сайтов, размещённых в Интернете.
И. Шмелёв (Мне бесконечно жаль…)
П. Лещенко (Чёрные глаза)
http://video.bigmir.net/show/121420/
(Вдыхая розы аромат)
http://www.youtube.com/watch?v=_kQkkB2tKd4
(Вино любви)
http://video.bigmir.net/show/121421/
В. Козин (Осень)
http://video.mail.ru/mail/kiryushenko_nade/869/8755.html
http://www.audiopoisk.com/artist/vadim-kozin (mp3)
(Дружба)
http://video.mail.ru/mail/korchagin_urii/296/303.html
Т. Церетели (Минуты жизни) – (mp3)
(вставить непосредственно в верхнее окошко яндекса, кликнув мышкой на словах опции «вставить и перейти»).
Те же да и, вообще, все старые вещи в совремённом исполнении при нынешней часто «модерновой» оркестровке и вычурной клиповой аранжировке - при самой совремённой технике студийной записи - не воссоздают лично для меня, теперь уже старого «ребёнка», ту непередаваемую атмосферу – одновремённо романтичную и жизнерадостно-оптимистичную -, которая отражала несколько наивное и безмятежное отношение к жизни большинства обычных простых обывателей, мало интересовавшихся общественно-политической обстановкой в стране в довоенное время.
...Для многих жителей Харькова, особенно для молодёжи из семей, не затронутых репрессиями и сохранявших веру в идеалы социалистического строя и справедливость власти, тогда «всё» вокруг было «просто и понятно», как-то даже «лучезарно», что ли, и отражало весь энтузиазм нашей молодости, полной надежд на будущее… Да и веселье у молодых тогда было тоже, хоть и "простоватое", но наивно-доброе и светлое - истинно радостное! Без нынешних бурных и надрывных рефлексий, эпатажа и демонстрации избыточных эгоцентричных эмоций в компаниях… Народ жил и веселился как-то проще, искренне, что ли, - но и не менее ярко, чем теперь!
А по радио (из городских репродукторов - черных «тарелок» -, висевших на столбах в людных местах) до войны часто передавали жизнерадостные мелодии прекрасных советских песен - братьев Покрасс, И. Дунаевского, М. Блантера и др., особенно на темы Гражданской войны – «Каховка», «Орленок» и пр., а также народные песни и частушки. Запомнились, например, слова песни об электро-, радиофикации села: «Загудели, заиграли провода – мы такого не видали никогда», а также белорусская «Так будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты…». Почему-то часто исполнялся также «Турецкий марш» Моцарта…
Была эпоха первых пятилеток, и мое восприятие времени определялось лишь чередой отдельных наиболее впечатливших детский ум ярких событий – такими, например, как первые выборы в Верховный Совет СССР в 1937 году.. О них и о новой «Сталинской» конституции говорили в каждом доме. Было это, кажется, 5 декабря - хорошо помню какой-то шумный зал, множество людей и красные большие коробки, в которые кидали (мне показалось – именно кидали) небольшие листки бумаги. Понравилось, что было весело, играла музыка и произошло, собственно, главное для ребёнка и в то же время весьма редкое при нашем скромном достатке событие - в буфете мне было куплено пирожное! Поэтому, наверное, я и запомнил этот день…
К этому же ряду воспоминаний можно отнести ясное солнечное утро 1 мая 1940-го года, когда мы с мамой шли по улице на демонстрацию (к месту сбора сотрудников на её работе). Всё зеленело вокруг, на душе было светло и весело, все вокруг было каким-то ясным и сияющим, из репродукторов неслась песня «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская Страна…». Молодую зелень деревьев, запах свежего воздуха, и ожидание чего-то прекрасного, какого-то чуда в это раннее летнее утро я, кажется, вижу и ощущаю до сих пор… Как было радостно на душе – казалось и думалось, сколько же ещё хорошего ожидало меня, «маленького человечка», в жизни впереди»!
Конечно (оговариваюсь!), - в этом плане я, наверное, могу говорить, лишь о детском восприятии окружающей жизни в среде аполитичных «обывателей», не обременённых различными общественно-политическими «заморочками», в семьях, не затронутыми жестокими идеологическими «веяниями» и репрессиями того времени… Не будем забывать, что параллельно в стране происходило и многое такое, что не давало повода для оптимизма… Массовые высылки и расстрелы «врагов народа», аресты и репрессии в отношении многих невинных людей, в разряд которых попадали - что самое страшное, - часто искренние и честные люди, в т. ч. коммунисты, незаслуженно ошельмованные во время вакханалии перманентных «чисток»… В качестве примера можно привести судьбы многих пострадавших, отражённые в прозе, - начиная, хотя бы, от рассказов Варлама Шаламова и повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича и кончая, например, опубликованными в Интернете на сайте ПРОЗА.РУ интересными воспоминаниями моего земляка Феликса Рахлина (ныне – в 2013 г. - живущего в Израиле)…
Репрессии 30-х годов не коснулись моих близких, работавших, в основном, в «аполитичной» сфере обслуживания, если не считать, разве что, туманных намеков теток на исчезновение якобы по этой причине моего отца, а также реальную «пропажу» одного из гостей («прямо на именинах»), который, будучи каким-то начальником и знакомым отчима, приезжал на очень редкой тогда черной «эмке». Этот дяденька запомнился мне тем, что, однажды, когда гости расходились, он (будучи очень «большим и толстым») руками приподнял за заднюю раму и сдвинул потом с места свою забуксовавшую в снегу автомашину «эмку» (марки «М-1» – которые до войны были единственным легковым транспортом). В личном пользовании таких автомашин практически не было – все они являлись только служебными и, вообще, - немногочисленными. Но потом этот дядя у нас в доме никогда больше не появлялся, и на мои расспросы о «силаче», взрослые, как обычно говорят, переглядывались и поджимали губы».
Между прочим, до 1941 г. детям в большинстве школ ещё приходилось пользоваться подержанными старыми учебниками (передававшимися от старших к младшим), на страницах котоых сохранились портреты прославленных ещё в Гражданскую войну маршалов, неожиданно «ставших» в конце 30-х годов, как тогда выражались, «врагами народа». В школе среди учеников считалось чуть ли ни общепринятым и обычным, «выкалывать им глаза» на портретах в учебнике, живописно разрисовывать или замарывать лица чернилами, чем многие из нас усердно и занимались, выражая тем самым свои чувства – «презрение и ненависть к изменникам Родины». Запомнились «в таком виде» портреты маршалов Блюхера и Егорова. Было много разговоров о наркоме Ежове и его «ежовых рукавицах», в которые должны были попасть все недруги советской власти (до ареста и его самого - как очередного «врага народа»).
В советском обществе к тому времени (после изгнания в эмиграцию или бегства из страны политических противников, не лойяльных к набиравшему силу и авторитет в стране И. Сталину, после политических процессов над бывшими меньшевиками и троцкистами, был накоплен многолетний опыт быстрого "снятия портретов", в первую очередь - портретов "провинившихся" или обвиненных в каких-либо преступлениях политических и государственных деятелей. По внезапно исчезнувшим со стен очередным портретам советские люди узнавали, что оригинал тоже бесследно исчез, по меньшей мере - с политического горизонта, а чаще всего - из жизни…
Конечно, запомнилось как отмечались в семье Дни рождения. У Мары это было 19 января, у отчима – 20 января, у меня - 21 января. Обычно отмечали для всех троих в «мой» день. Взрослые и детвора усаживались за отдельными столами – ели и пили (дети, конечно, только ситро). Из всех подарков, полученных мною в довоенные годы, запомнилась игра «аквариум», в которой удочкой с намагниченным крючком надо было вытаскивать («ловить») из коробки различных рыбок. Был у меня потом ещё и металлический конструктор, но в его освоении я особо не преуспел – далее сооружения примитивных тележек и вагончиков дело не пошло. Помню ещё в доме были три мяча разного цвета – большой, средний и маленький, на которых мама демонстрировала мне вращение Земли (средний мяч) и Луны (маленький мяч) вокруг Солнца (большой мяч), пытаясь, таким образом, ответить на волновавшие меня тогда вопросы мироздания…
21 января, как известно, было днем смерти основателя Советского государства В. И. Ленина, поэтому взрослые старались подчеркнуто особо не шуметь, а «партийная» тетя Бетя приходила обычно поздно, после собрания на своей работе и никогда не пила со всеми. Тогда этот день отмечали торжественными заседаниями под лозунгом: «Ленин умер, но дело его живёт»…
Среди молодых людей – кавалеров и потенциальных женихов старшей сводной сестры Фиры (Эсфири) - это была живая, симпатичная брюнетка, типичная дочь Израиля - выделялись двое: один из них был студентом-историком, звали его Даниил. Он, полагаю, привлёк внимание сестры тем, что подарил ей, студентке 1-го курса Медицинского института, необычный экспонат (для практических занятий, что ли) - настоящий человеческий череп ! Фира, отличавшаяся чувством юмора, аккуратно надписала на черепной крышке имя этого своего ухажёра – «Даня»… Этот экспонат всегда стоял на рояле, и я, выполняя музыкальные упражнения, постоянно лицезрел нашего «Даню», телесный и одухотворённый прообраз которого одно время прочили Фире в мужья…
Надобно сказать, что в доме было много медицинской литературы, и я иногда (с некоторым внутренним «содроганием») рассматривал красиво иллюстрированные тома «Анатомического атласа человека», где в красках были нарисованы «объёмные» рисунки различных частей тела с рельефными ярко-красными мышцами и синеватыми внутренними органами человеческого организма. Не верилось, что люди под кожей такие же, как висящие в мясном отделе харьковского крытого рынка туши коров и свиней, которых мне приходилось видеть во время моих походов с мамой на базар…
…Будущий историк Даня настолько возбудил своими рассказами мой интерес к археологическим раскопкам, что я перерыл весь сад и многие окрестные помойки, таская домой различные кости (предполагалось, что это – ни больше, ни меньше – кости динозавров). Когда я как-то выкопал и с восторгом притащил домой целую лошадиную челюсть и соответствующий набор к ней различных мослов, моей археологической карьере родителями был решительно поставлен конец – оказалось, что я посягнул чуть ли ни на один из загородных скотомогильников…
Другой поклонник старшей сестры Эсфири – Евель Самбур - был уже немолодым по жениховским меркам того времени человеком, ему было 28 лет. Он был мастером спорта по силовой акробатике (какое-то время даже учился в цирковом училище) и, естественно, стал моим кумиром. Как и сестра, он учился в медицинском институте и выделялся среди прочих кавалеров своей серьезностью и основательностью. Родители, уходя вечерами, доверяли ему дом, детей и всю гуляющую молодежную компанию, будучи абсолютно уверенными, что ничего предосудительного не случится.
В то время у молодежи (и людей, вообще) были несколько другие представления о морали и чести, нежели сейчас. Помню какой «общественный резонанс» на нашей улице получило громкое событие – в соседнем доме отравилась почтенная мать патриархального семейства Кондрашовых, которая выпила целый флакон йода и умерла в страшных мучениях, не вынеся «позора», когда её красавица-дочь, которую прочили другому, вдруг неожиданно сошлась (по любви!) с разведённым, намного старшим ее человеком и, не венчавшись, расписалась с ним гражданским браком. В довоенное время это было большим позором для «приличной» семьи, дорожащей традициями и репутацией в глазах родственников, соседей и знакомых…
Почти тогда же, в 1939-м году, свой первый УЖАС перед непонятной и мистической СМЕРТЬЮ («что это всё же такое?») я испытал на похоронах соседского мальчика, катавшегося зимой на лыжах и провалившегося в воду на льду Лопани. То странно-жуткое ощущение, охватившее меня на похоронах, когда я увидел своего «заснувшего» навеки товарища, помню до сих пор…
…Зима 1939/40 годов была очень морозной, шла «финская кампания» – война с Финляндией («белофиннами»). В школе возле раздевалки висела карта Карельского перешейка, где мы следили, как «продвигается» советская армия. Продвигалась медленно. Много писали и говорили о «кукушках» - финских солдатах-снайперах, сидевших на деревьях и стрелявших в спину нашим красноармейцам. В целом, эта зимняя «лыжная» война была «непонятна и непопулярна» в народе, мало кого близко затронула и как-то не запечатлелась в памяти и сердцах людей…
Предвоенная общественно-политическая обстановка в стране постепенно становилась напряжённой, что, как водится в России, отразилось в народном фольклоре – анекдотах. В доме у нас рассказывали, например, такой: «Рано утром тронувшийся с остановки трамвай догоняет полуодетая женщина с трусиками в руках и на ходу вскакивает в вагон. Все женщины-пассажиры дружно расспрашивают её: «где Вы купили такое красивое бельё ?». Та, запыхавшись и с трудом переводя дух, отвечает: «Да нет, это я проспала и не успела одеть трусы»… Наверное, не все в наше время поймут, что в этом популярном в то время анекдоте обыгрывались два обстоятельства: постоянная нехватка в продаже нижнего женского белья и вышедший драконовский указ правительства об отдаче под суд служащих за опоздание на работу…
О весьма «скромных» возможностях советских женщин купить себе красивую одежду в то время и соответственно «недостаточно развитом» у них вкусе свидетельствует большой конфуз с жёнами командиров Красной Армии, которые после «освобождения» Западной Украины и Западной Белоруссии «от польских панов» в 1939 году, приехали на новое место жительства в города и гарнизоны по месту службы своих мужей (об этом рассказывали чуть ли не в каждом доме). В первые же дни по приезду в польскоязычный тогда Львов, многие из них, очарованные обилием сохранившихся там маленьких частных магазинчиков, набитых модной «европейской» одеждой, накупили понравившиеся им яркие и красивые разноцветные платья с узорными вышивками на груди, в которых и стали на радостях щеголять по центральным улицам этого старинного чопорного города…
Но «освобожденные красными» и «воссоединённые» с Украиной «ранее угнетённые» местные городские жители почему-то стали поголовно смеяться над жёнами нашего комсостава, которые, как оказалось, на самом деле разгуливали по центральным улицам города и посещали театр в… обычных «польских» ночных рубашках! Бедные наши молодые женщины из простых семей – славные подруги наших командиров низшего звена (как правило, тоже рабочего или крестьянского происхождения – многие из деревень или заводских слободок) - где они могли научиться в тогдашней Стране Советов - в условиях тотального «дефицита» товаров - разбираться в моде..!
Конечно, политработникам «сверху» был дан соответствующий «втык», дело было исправлено. Но для рафинированных западно-украинских и польских интеллигентов это была хорошая пища для длительного злословия по адресу «освободителей», их общей культуры и состояния последней в СССР – в целом…
Впрочем, «проколы» аналогичного характера – обусловленные особенностями советского быта - были характерны не только для обычных граждан, но даже и для сотрудников НКВД. По свидетельству П. Судоплатова (одного из тогдашних высших чинов НКВД), - см. http://militera.lib.ru/memo/russian/sudoplatov_pa/index.html - во Львове, где местное население оказывало поддержку организации украинских националистов (ОУН), последняя обладала богатым опытом подпольной деятельности, приобретённым ещё в панской Польше, которого, увы, не было у сотрудников наших «органов». Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост; они начинали её возле здания НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и... в сапогах, что выдавало в нем военного: украинские чекисты, скрывая под гражданскими пальто свою военную форму, забывали такой «пустяк», как обувь. Они, видимо, не учли, что в Западной Украине сапоги носили только военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги («кирзу») носили все, поскольку другой обуви (туфлей) просто нельзя было нигде купить…
… В августе 1940 я впервые попал на Кавказские Минеральные Воды, куда родители приехали в отпуск. Уже через пару часов по приезде, пока взрослые обживали снятую квартиру, я успел познакомиться с местными аборигенами моего возраста и отправился с ними изучать окрестности. Поднялись на Горячую гору, где я посидел на спине орла - знаменитой скульптуре, визитной карточке Пятигорска. Потом быстро спустились на другую сторону горы, в долину реки Подкумок (не раз упомянутую Лермонтовым в его «Герое нашего времени», о чем я, конечно, тогда не знал). Там покидали в воду камни, повозились в бурлящей воде… Впервые увидел больших и красивых бронзово-фиолетовых жуков. Начал было их в азарте собирать, но они оказались «вонючками»…
Время подошло уже к вечеру, решили возвращаться. Стали подниматься обратно на гору, что оказалось значительно труднее. Пока поднялись на вершину – совсем стемнело. Решили спускаться напрямую, не видя тропинок и продираясь сквозь густой кустарник. Я был переполнен впечатлениями. Уже внизу, у подножья горы, мы услышали оклики - мужские и женские голоса, повторявшие мое имя. Я понял, что нас (прежде всего – меня) ищут. Лишь много позже я осознал, что могли пережить родители, когда в первый же день в незнакомом городе исчез ребенок восьми лет… Конечно после таких переживаний и от радости, что я нашелся, мама мне хорошенько «надавала по жопику».
Так еще с детских лет проявлялась у меня эта «тяга к бродяжничеству», трансформировавшаяся в зрелые годы в целеустремленные путешествия по стране и миру в рамках профессии геолога, которым я впоследствии стал. …Как показало время, это было лишь началом проявления, вероятно, моего врожденного инстинкта – безотчётного стремления к перемене мест и впечатлений (недаром я родился в Год Обезьяны по китайскому календарю). У разных людей эти «инстинкты» проявляется в различной мере – есть «домоседы», а есть и «непоседы», из которых вырастают бродяги и путешественники. Это мое свойство – попав на новое место, сразу помчаться изучать окрестности, хорошо проявилось в 1952 году, когда мы, студенты Львовского Политехнического института, приехали на учебную практику по электроразведке в Прикарпатье. Как только я увидел гору Грофу в верховьях реки Ломницы, «неведомая сила», как обычно, «потянула» меня в ее сторону. После моей пламенной агитации набралось почти полгруппы таких же энтузиастов. Мы, не мешкая, сразу же двинулись по дороге, надеясь (весьма наивно) дойти хотя бы к вечеру до деревни Осмолода у подножья горы Грофа. Никакой конкретной цели, какого-либо мало-мальски здравого расчета и плана – не было. Просто надо мной довлел (как иногда – увы - и сейчас) магнетический зов неведомых далей и пространства, которые надо было (зачем-то?!) преодолеть… Такая, вот, странность бывает у людей.
Этим влечением я сумел как-то заразить и своих товарищей. Мы шли весь день, по дороге купались в горной речке, дурачились, жевали еще не спелую ежевику. Естественно, до конца дня к вершине мы только приблизились. Поскольку всей группе завтра с утра надо было переезжать на новое место, надо было думать о возвращении. Только сейчас мы осознали, что идти почти всю ночь обратно пешком по лесной дороге нам, и так здорово уставшим, будет не очень-то весело. На счастье, нас выручили попутные лесовозы, возвращавшиеся с лесных делянок. С одним из моих сокурсников, Богданом Возняком, мы попали в кабину к молодому веселому шоферу, голосистому хлопцу-галичанину, и всю обратную дорогу горланили украинские песни. Было очень даже весело! Так наше трио с песнями и въехало в ночное село Перегинское, тормознув у сельского клуба (где разместили нас, практикантов). Вокруг него с фонариком в руке описывал беспокойные круги наш бедный руководитель практики доцент Восанчук, встречая лесовозы, из которых скудными порциями и с большими перерывами вываливались его загулявшие студенты... Само собой, мне, как энтузиасту-организатору непредусмотренного вояжа, было снижена оценка за практику (вместо «обычно» полагавшейся пятерки была поставлена четверка)… Но вспоминалось это путешествие всеми долго и хорошо, а я на некоторое время стал в глазах товарищей популярной личностью – как «оторванный любитель приключений»…
Далее я ещё расскажу о некоторых моих (я бы даже сказал – болезненных) «закидонах», когда, работая в геофизической экспедиции в Приморье, вдруг брал (ни с того, ни с сего) отпуск и мчался в одиночку без всякой хорошо осознанной и обоснованной цели, не имея каких-либо знакомых и «явок» - на Камчатку для «покорения» вулканов или на Кавказе (как было сказано выше и будет подробнее описано ниже) захотел (после больничной койки, прервав курс лечения в санатории) – вдруг «полезть» на Эльбрус…
Иногда такая же бездумная страсть к риску охватывала меня даже в сложных одиночных маршрутах, когда я лез «куда не надо» - и это вовсе не от «величайшей моей храбрости». Вовсе нет! Какой-то неотступный зов охватывал меня, довлел надо мной и притягивал меня к выбору наиболее рискованного, но «кратчайшего» (к возможной собственной гибели ?)… Это что-то подсознательное и «животное», первобытное, что ли… И я всегда чувствовал себя психологически лучше, когда принимал соответствующее решение и шёл по избранному пути – даже с осознанным риском и совершенно неизвестным результатом, чем когда этот путь представлялся тривиальным, хотя более понятным и надёжным. И это была вовсе не какая-то бездумная храбрость – я вовсе не был безумным храбрецом ! Но появлявшееся периодически болезненное равнодушие к опасности и назойливое стремление идти нетрадиционным путём (часто без всякой острой необходимости и вопреки «здравому смыслу») – часто имело место быть… Что это – сам не понимаю.
…Я вовсе не был в детстве отчаянным храбрецом, скорее даже - робким тихоней. Никогда сам не задирался, меньших не обижал и в мальчишеских конфликтах, грозящих мордобоем, старался не участвовать. Тем не менее, однажды, когда учился в своей «очередной» школе (68-я была на ремонте), где произошёл пожар, проявил какую-то храбрость что ли (или «жадность» ?). Урок только начался, как вдруг учительница, взглянув в окно, изменилась как-то в лице (я это запомнил, потому что впервые видел как люди неожиданно быстро бледнеют и меняют выражение
своего лица). Здание школы было трёхэтажное, имело форму «согнутого колена». Мы учились на 2-м этаже углового крыла. Взглянув на центральную часть корпуса, все увидели, что из окон его первого этажа валил густой серый дым.
«Училка» скомандовала: «всем на улицу – за мной!». На минуту встала в дверях, велела ничего не брать из личных вещей, всем взяться за руки и гуськом – один за одним - быстро спускаться по лестнице и по коридору – бегом на улицу. Не забудем, что нам было всего по 8 лет, мы были «ещё послушными», пожар видели впервые, все напугались - поэтому уговаривать никого не пришлось. Портфели, однако успели забрать почти все. Я тоже успел. Выскочив на улицу, увидели, что большинство школяров уже выбежало на улицу и топталось на пятачке возле горящей школы. Возле них кудахтали учителя, не пуская ближе «поглядеть» на лопавшиеся от жары стёкла окон… Где-то уже близко гудела пожарная сирена. Это было в начале ноября, стояли уже заморозки, но снега ещё не было…
И тут один второклассный «храбрый цыплёнок» вдруг ринулся из общей кучи малолетних зевак обратно в здание: за мной рванулось ещё несколько «храбрецов» - нас не успели задержать и мы помчались в раздевалки – их в школе было две. В дальней из них по коридору висело моё новое пальто! Перед началом учебного года детям обычно справляли новую одежду. В коридоре было почему-то не так дымно, как в холле на выходе из школы. С немного замирающим от страха сердечком я быстро содрал с вешалки своё пальто и помчался с ним наружу. В первую смену учились только мы, младшие классы, гардеробщиц тогда в школах не водилось – вещи тогда не воровали. На выходе нас подхватили учителя и, отругав, поставили в общую кучу мелкого школьного народа. Воя на ходу, в школьный двор уже въезжала красная пожарная машина, взрослые, оцепив вход в здание, вытаскивали какие-то бумаги…
И тут я вспомнил про свою - тоже новую (как и пальто) – шапку. Она осталась в раздевалке. В панике наш герой забыл её забрать. Через день, когда в школе немного прибрали и занятия возобновились, в раздевалке (уже под присмотром учителей) школьный народ из больших куч разбирал свою одежду. Но моей новой шапки с красивым кожаным верхом я так никогда больше не увидел…
…Но вернёмся к Кавказским Минеральным Водам (под таким названием обычно объединяются четыре курорта – Кисловодск, Пятигорск, Ессентуки и Железноводск). Там я, восьмилетний «путешественник», «попил» с родителями различной минеральной воды – от кисловатого и шипящего кисловодского нарзана до тухлой сероводородной в Ессентуках. Посетили все традиционные объекты туристического паломничества: поднимались на Машук, были на месте дуэли Лермонтова, в домике, где по преданию он жил. Запомнились «кривые» дуэльные пистолеты и бурка, в которой якобы ходил поэт… До начала школьных занятий дважды в 1938 и 1940 г.г. я побывал еще в Николаеве и Одессе у родни. Главным, что запомнилось от моего пребывания там, были почти ежедневные посещения кинотеатра, где дядя Миша работал киномехаником. Там то я впервые и увидел американский фильм «Большой вальс». На всю жизнь запомнилась финальная сцена, когда старого, уже поседевшего Штрауса приветствуют тысячные толпы, а он, глядя со слезами в глазах на ликующих венцев, вспоминает под «свою» музыку прекрасную свою молодость и видит, как мираж, силуэт своей возлюбленной Карлы Доннер…
Кстати, исполнительница главной роли - Милица Кюрьюс, эстонка по происхождению, - родилась в России и в годы НЭПА училась на курсах в Киеве при тамошней киностудии, пела и танцевала в украинском ансамбле «Думка». Об этом имеются опубликованные воспоминания киноактрисы Валентины Телегиной, игравшей характерные роли фабричных работниц и других «простых» женщин в довоенных советских фильмах, которая тогда жила вместе с Милицей («Милкой») в одной комнате в киевской «общаге». Наши зрители и помыслить не могли о том, что такая блестящая «неземная» и «недосягаемая» американская актриса была такого «простого» происхождения (совсем «почти наша») и лишь после эмиграции в Америку в 20-е годы стала там голливудской кинозвездой…
В этом же ряду – увиденных, благодаря дяде Мише, фильмов - «Сто мужчин и одна девушка» с незабвенной Диной Дурбин, в котором, однако, тогда меня больше впечатлила не она сама, а Леопольд Стоковский, знаменитый американский дирижер, оркестр которого участвовал в фильме. Его манеру дирижировать с резкими судорожными взмахами рук и дерганьем головой мы, мальчишки, еще долго потом пародировали, беспрерывно кривляясь дома и на улице. А Дину Дурбин «я оценил» позже, уже в 1944 г., в войну, когда в прокат вышел фильм «Сестра его дворецкого». Просматривая клипы и слушая исполнение ею старинных русских романсов, я, уже более чем 80-летний бодрящийся старец, «балдею» и сейчас…
Послушайте и посмотрите: http://my.mail.ru/mail/nabatova.olga/video/624/2672.html
или http://www.youtube.com/watch?v=o8yvELY7d9E (этот, кажется стал "приватным")
Надо вставить адрес непосредственно в верхнее окошко яндекса, кликнув мышкой на словах «вставить и перейти»). Когда откроются маленькие экранчики, выберите тот, где длительность видео более 5-ти минут (остальные - более короткие - это обрезки!!!). В интернете есть и фильм полностью - можно и там послушать Дину Дурбин...
…Осенью 1940 года отчим решил бросить торговую сферу, которая, как известно, всегда была чревата «соблазнами». После одной из ревизий он попал под следствие и чуть ни «загремел» за решетку после растраты, совершенной, как он утверждал, напарником, его сменщиком в магазине, где они оба работали. Поэтому он бросил торговую службу и, арендовав пустующее помещение и настроив там клеток, стал разводить белых мышей, чтобы сдавать их (после откорма и достижения ими определенного веса) в медицинский институт для научных опытов. Дело пошло успешно, и я иногда тоже помогал – сыпал этим мелким и шустрым белым тварям зерно и наливал воду в кормушки. «Народец» был веселый и забавный, но запах в помещении стоял – еще тот!
...Летом 1941 года, после окончания моих школьных занятий и выпускных экзаменов у сестер (Фира окончила 1-й курс мединститута, а Мара – 9-й класс школы), мы все готовились, как обычно, к отпуску. 21 июня отмечался день рождения старшей сестры. Сидели допоздна. Уже в первом часу ночи (следующего дня - 22 июня) присутствовавший на именинах двоюродный брат Фиры радиолюбитель и студент-выпускник электротехнического института Жора долго крутил ручки своего (очень редкого по тем временам) немецкого радиоприемника «Телефункен», пытаясь услышать «свежие новости». Но кроме треска радиопомех, дробного писка морзянки, разноголосой неразборчивой речи радиодикторов и обрывков «зарубежной» музыки, уловить ничего не удавалось. Никто из нас даже не догадывался, что всего лишь через несколько часов полчища немецких войск, уже «ощетинившиеся» на рубежах нашей Родины, вероломно перейдут границу СССР и начнется война – Великая Отечественная война…
С тех пор вся жизнь для миллионов людей в стране разделилась на жизнь «до войны», «в войну» и «после войны»…