Похожа жизнь на тяжкий сон-
Кошмар сменяется кошмаром…
В игре не властвует закон –
Коварным действует ударом.
И не поймешь, откуда он?
И, кажется, недаром?..
Похожа жизнь на тяжкий сон –
Кошмар сменяется кошмаром!
Политическая игра в чём-то напоминает игру в шахма-ты. Острота ума и опыт, несомненно, дают преимущество в игре. Вот только равенство сил изначально отсутствует. У од-ного игрока фигур под рукой множество, и не щадит он их в игре своей, заменяя одну другой, по мере выполнения возло-женных на них задач. У другого в игре начатой, ничего, кро-ме жизни своей да надежды на фортуну, нет. Императрица раздумывала над вариантами игры, у нее были и возможно-сти и время. Ни того, ни другого у Мировича не было. Он втягивался в игру, не зная, с кем ее вести и как? Приходилось верить тем, кто, как ему казалось, полон был участия к его судьбе. Да и как он мог не доверять генералу, с которым так долго бок о бок находился? Осень минула, пришла зима. Ме-тели гуляют, сугробы наметают. Морозы сковали реки и озера. А пешечный строй в игре императрицы пока стоял неруши-мым Дохнула весна, пробуждая природу. Пешечный строй чуть зашевелился, подталкиваемый крупными фигурами. Наконец, сделан первый ход, позволивший Мировичу под апрельской челобитной подписаться – подпоручик Смоленского пехотного полка, хотя прежде первую свою челобитную он подписал – подпоручик Нарвского пехотного полка. Он перешел в этот полк в первых числах марта 1764 года. Смоленский пехотный полк стоял в Шлиссельбурге. И этот первый ход в игре был сделан не по инициативе Василия Мировича, а по просьбе Никиты Ивановича Панина, обращенной к его брату – генерал-аншефу Петру Ивановичу.Читатель расстался с ним после карточной игры в «австерии» поздним вечером в средине января, когда по улицам Санкт- Петербурга в легком танце кружилась белая метелица. Встречаем мы его уже в конце апреля, возможно, не в самый лучший весенний день, но вполне терпимый. Не одаривал он солнечными бликами легкие волны Невы, не прыгал солнечными зайчиками по витражам окон, не блистал свежими яркими красками зелени трав и листвы. Но в кабинете Панина Никиты Ивановича было тепло и уютно. Он эту погоду просто не замечал, когда мысль требовала поисков выхода.
Как часто бывает в Северной столице в одно мгновение погода резко изменилась… Подул ветер с Финского залива. Деревья жалобно стонали и низко кланялись под напором вет-ра, постоянно менявшего направления. Дождь косо барабанил по стеклам окон. День был в самом разгаре, а в кабинете стало серо и мрачно. Сидевший за столом и занимавшийся рассмот-рением бумаг Никита Иванович Панин откинулся к спинке стула и сладко потянулся. С особо важными бумагами, требо-вавшими немедленного решения, было закончено. Подняв-шись из-за стола, он минут пять медленно прохаживался по кабинету. Потом долго глядел на вспарываемые крупными каплями дождя седые воды Невы. Глубоко вздохнув, он направился к столу, тяжело опустился на стул и потянулся к следующей пачке, требующей его резолюции. Первой в руки попалось письмо, пришедшее из Шлиссельбургской крепости, подписанное офицерами Власьевым и Чекиным. Письмо со-стояло из потока жалоб на тяготы несения службы по охране заключенного, делающие охраняющих подобием заключён-ных, поскольку и Чекину, и Власьеву надлежало находиться постоянно подле арестанта, держа язык на замке. И многое, о чем писали офицеры, соответствовало действительности. Но стоило посмотреть на положение дел под другим углом зре-ния, как оценка всего круто менялась. Такие мысли пришли в голову канцлеру, когда он стал сравнивать условия и возмож-ности службы двух вышеназванных надзирателей с подпору-чиком Мировичем, с которым у Панина предстояла вечером встреча. Мирович получил свое звание на полях сражений в Пруссии, постоянно рискуя своей жизнью, питаясь как попало и где попало, ничего не заработав, кроме скромного офицер-ского жалованья. Чем рисковали все эти годы Чекин и Влась-ев? Ничем, кроме несварения желудка от частого переедания и синдромом жесточайшего похмелья. На питание Иоанну Антоновичу отпускалось полтора рубля в сутки, в то время когда фунт отличнейшей говядины стоил не выше 14 копеек, а фунт ситного хлеба – полкопейки… Стол состоял из пяти блюд, отпускалось вино и до двенадцати полубутылок пива, а квас, так тот – в неограниченном количестве, хоть ноги им мой! Следовало знать еще и то, что тюремщики могли по своему усмотрению лишать узника десерта и лакомств. От скуки и жуткого безделья злее собаки становились горе-офицеры, избирая предметом издевательств «безыменного колодника», которого они считали виновником своего безвыездного положения. О том и поручик Овцын, надзиравший за стражей, пишет: «Арестант здоров и временем беспокоен, а до того его доводят офицеры – всегда его дразнят»
Труды Власьева и Чекина тягостные и «мучительные» были оценены по достоинству. Сержант Чекин был произве-ден в поручики, а прапорщик Власьев – капитаном стал. И каждый за время пребывания в крепости получил за службу «на благо государынь» свыше сорока тысяч рублей каждый. Суммы – огромные по тем временам. Никита Иванович Панин внутренне презирал просителей, пославших ему письмо, но на роль тюремщика невероятно трудно было подыскать «благородного». Чтобы скрасить жизнь «несчастных» офицеров пришлось поощрить каждого тысячей рублей, да пообещать в ответе, что служба их будет закончена «с приходом лета» Какие были для такого расчета основанья у канцлера? Время определялось наступлением «белых ночей» позволявшим действовать в позднее время, когда вся округа пребывает в глубоком сне и не может вмешаться в события, происходящие в расположении крепости. Лишние свидетели были не нужны!.. Тем болеете, не нужны свидетели, не связанные узами присяги. Задуманный «переворот» становился исключительно армейским делом. Императрица понимала, что выйдя за пределы Шлиссельбургской крепости, события могли принять непредвиденный размах и опасность. Исполнитель замысла должен был быть об-разованным человеком, но обладать узким политическим кругозором. Совсем не случайно им стал Мирович. Есте-ственно при выборе сыграло то обстоятельство, что фамилия его часто замелькала перед глазами Государыни российской. Но немаловажную роль сыграло и то, что он последние два года пребывая в действующей армии в Пруссии, не был в курсе событий, происходящих в столице, и черпал сведения о них из слухов, что давало позднее возможность осуждать Мировича в невежестве. Невежественным никак не мог стать кадет, отчисленный в армию из последнего выпускного класса. Василий прекрасно владел немецким и французским языками, да и по остальным предметам, преподававшимся в Шляхетском кадетском Корпусе, имел неплохие оценки. Вы-пускники военных привилегированных российских учебных заведений подарили миру немало выдающихся литераторов, художников, композиторов! И совсем не случайно Мирович попал в поле зрения Петра Ивановича Панина, прекрасно знавшего и слабости, и сильные стороны характера своего флигель-адъютанта. Самая главная черта Мировича, которую следовало использовать для свершения задуманного, была способность быстро налаживать взаимодействие с солдатами. Те чувствовали в нем «своего», обстрелянного, не избалован-ного материальными благами, тянувшего когда-то солдатскую лямку и не забывавшего этого.
«Посылая письмо в шлиссельбургскую крепость, - думал Панин, - следовало напомнить господам Власьеву и Чекину о самом важном пункте инструкции - Ежели паче чаяния слу-чится, чтоб кто с командою или один, хотя бы то был и комен-дант или иной какой офицер, без именного за собственноруч-ным Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого ни-кому его в руки не отдавать».
Наступила пора в миттельшпиле выводить из игры канц-лера России. Свою роль в запуске задумки Екатерины Алексеевны он уже сыграл. Наступило время сбросить его с шахматной доски… Но, оказалось, что этот мудрец от дипломатии свою часть программы откатал не так блестяще, как от него ожидали. Будь иначе не пришлось бы Власьева и Чекина производить в премьер-майоры за убийство миропомазанника Иоанна, да еще с премией по семи тысяч каждому. Передали их от имени Панина через генерала Веймарна. Хотя, конечно, честь по чести, с них взяли подписку «все то хранить и содержать в такой тайности и секрете, как доныне нами во все время бытия нашего при вверенной нам комиссии содержано было». Иными словами, плачено за то, чтобы «герои», воткнувшие клинки шпаг своих в тело безоружного, спящего сном праведника императора, язык за зубами держали. Но желание получать деньги только за молчание, всегда сопровождается великим искушением нарушить запрет. Не избежали этого отставные премьер-майоры, пожелавшие еще раз получить деньги за молчание… И не странно ли, что и это их желание было тут же удо-влетворено! Возникает вопрос: Какой такой информационной тайной могли обладать невежественные тюремщики, живу-щие, как и ими охраняемый, в условиях полнейшей изоляции, чтобы эта тайна могла быть опасной для лиц, стоящих на са-мой вершине власти? Этой тайной могла быть смерть молодо-го человека, тело которого было выдано за труп Иоанна Ше-стого! Ведь никто, кроме них, не видел лица заключенного императора. За пустяки платить не станут, а за такую отвалят шапку ефимок! Правда, просителей «добавки» заставили написать расписку следующего содержания: «клянемся, под лишением в противном случае чести и живота, что от нынешнего времени более к содержанию нашему ничем утруждать Ея императорское величество по смерть нашу не будем». Сдержали ли слово свое сии блестящие офицеры, мне не ведомо. Поговаривали, что они сбежали в Данию… Вот только в «датском королевстве» от смерти тоже не укрыться, если к тому условия созреют…
По-видимому, не только тайна господ Власьева и Чекина беспокоила Никиту Ивановича . Возможно найдутся и рядовые солдаты, которые убирая казарму, в которой содержался Иоанн, могли случайно видеть узника… И родилась в голове Никиты Ивановича инструкция по захоронению тела убиенного арестанта которую он коменданту шлиссельбургской крепости и отослал : «Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле, в церкви или в каком другом месте, где б не было солнечного зноя и теплоты… Нести же его в самой тишине несколькими из тех солдат, которые были у него на карауле, дабы как оставляемое пред глазами простых и в движение приведенных людей тело, так и с излишними обрядами пред ним оного не могло их вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям».
И опять рождается вопрос: «А к чему такие предосто-рожности? Иоанн – мертв, чем тело его , покинутое душой, опасно?..
И ответ тут же напрашивается: Опасен, раз российскому правительству срочная дезинформация о событиях в Шлис-сельбурге потребовалась
Время и события так быстро разворачивались, что вре-мени на обдумывание дезинформации не хватало. В резуль-тате, появилось уродливое циркулярное письмо Панина Ники-ты Ивановича. Оно не успокаивало общественность, а, напро-тив, приводило
к рождению и распространению слухов; а слухи, есте-ственно, просачивались и за пределы государства…
Дипломатическим представителям России за границей было направлено еще одно циркулярное письмо графа Н. И. Панина о происшедшем. Содержание его таково, что его сле-дует повторить слово в слово: «Содержался от некоторого времени в той крепости один арестант по имени Безымянного, который в причине своего ареста соединял со штатским резо-ном резон и совершенного юродства в своем уме, и потому был поручен особливому хранению двух состарившихся в службе обер-офицеров, при которых под их командою был малый от гарнизона пикет».
Далее шел краткий рассказ о попытке караульного подпоручика, тоже «Безыменного» освободить узника, «но, получа такое супротивление своему изменническому предприятию, какого только от верных и заслуженных офицеров ожидать было должно, взят и арестован тою собственною командою».
Письмо завершалось предписанием: «Сообщая вам сие, прошу я вас делать из онаго такое употребление, какое разсу-дите вы за полезное для службы Ея императорского величе-ства и уничтожения всяких ложных разглашений, в коих, ко-нечно, не будет недостатков».
В том, что недостатка в разглашении не будет, канцлер российский не ошибался…
Попади подобное письмо в руки любого западноевро-пейского дипломата, тот долго бы голову ломал, чтобы хоть как-то представить себе «Безыменного» подпоручика, впавше-го в фанатизм и ставшего освобождать загадочного узника по фамилии «Безыменный»?
А вот наши дипломаты, и не к такому привыкшие, быст-ро разобрались в информации, хотя она и напоминала абрака-дабру. Правда, тут им кое в чем помогли местные зарубежные газетчики, великие охотники за всякого рода сенсацией… Все-таки великое дело - пресса! Разносят быстро случающее-ся, естественно, подвергая его литературной обработке… Те-перь российские дипломаты, с их помощью уразумев, пусть и не все, пусть и не до конца, стали смело опровергать зарубеж-ные сведения и лгать напропалую мировой общественности. С давних пор это стало у нас естественной привычкой!
Вовсю в информации использовалась характеристика, данная Иоанну Антоновичу Екатериной II: «Кроме косноязы-чия, ему самому затруднительного и почти невразумительного другим, он решительно был лишён разума и смысла человече-ского. Иоанн не был рождён, чтобы царствовать. Обиженный природою, лишённый способности мыслить, мог ли он взять скипетр, который был бы только бременем для его слабости, оружием его слабоумных забав?» Забавно и отвратительно ви-деть, как властная фигура натягивает на себя тогу врача-психиатра, ставя диагнозы скудоумия неугодным лицам.
И эту характеристику использовал один из умнейших людей в окружении императрицы! Ну хотя бы обработал, что-бы чуть-чуть из тумана словесного что-то оформленное по-явилось было бы
Облечь бы в форму, гласящую: «В Шлиссельбурге сидел человек, который «незаконно в младенчестве был определен к Всероссийскому престолу императором; к тому же этот чело-век – безумный, сумасшедший, «лишенный разума и смысла человеческого». Он настолько был опасен для общества, что пришлось прикрепить к нему охрану. Что оставалось сделать верным и честным офицерам охраны, когда некий злодей пы-тался освободить безумного арестанта? Убить! И это они сде-лали! А судьбу злодея-освободителя ждал суд!» Русская ди-пломатия прокол сделала На темном фоне событий оставались заметными неровные, корявые швы шитья белыми нитками – попытка оправдания перед иноземной общественностью! Что поделать, на этот раз свою игру Никита Иванович Панин про-вел без присущего ему изящества. А проще говоря – топорно!
Вроде бы чистеньким из игры вышел, а следы грязные остались.
…14 мая 1764 года. Время шло к полудню .Подпоручик Мирович Василий, не торопясь, шел по Невской прешпективе, направляясь к тому месту, где теперь красуется во всем своем великолепий Казанский собор. , где ему предстояло встретиться с Аполлоном Ушаковым. Полчаса только прошло с того времени, как у Василия состоялся разговор с генерал-аншефом Петром Ивановичем Паниным. Вначале он касался незначительных событий прошлого. Генерал интересовался, как прошла кратковременная поездка подпоручика в Малороссию, где Мировичу предстояло сделать несколько дел, касающихся той крохи от прежних наследственных владений, которые он пытался расширить, обращаясь с челобитными к Государыне императрице и в Сенат. Потом постепенно разговор перешел к вопросам текущего дня.
- Как тебе служится в новом полку? - Спросил Петр Иванович своего прежнего флигель-адъютанта.
- Времени прошло немного… привыкаю.- Ответил Ми-рович.
- Друзей среди офицеров нашел?
- Для этого слишком мало времени прошло, а потом – нет условий. Поротно служим в крепости: одна рота сменяет другую по графику. Служба – не сложная, но нудная. Расста-вишь посты у ворот, у порохового склада, у причала… осмот-ришь, все ли в порядке… Какие еще события в крепостной службе, как ни ожидание смены? Встреча с другими офице-рами, сменяющими меня короткая – перекинемся нескольки-ми словами – вот и все! В самом городишке Шлиссельбурге – жизнь сонная, малоподвижная, как в болоте. Потому и комна-тушку снимаю в столице. ,
- Какие особенности в крепостной службе заметил?
- Моя рота несет службу по периферии крепости. В цен-тральной части крепости в «секретной казарме» - свой гарни-зон, состав которого постоянен, никогда не меняется. Там – полурота солдат, да три офицера. Двое из них молчаливы, как рыбы. Третий только с инспекцией наведывается. С ними не о чем говорить, впрочем, они и сами уклоняются от каких-либо разговоров. Похоже, что они не подчинены коменданту, во всяком случае, я не видел, чтобы он посещал секретную ка-зарму…
- Какие отношения у тебя с солдатами?
- Самые обычные, нормальные… конфликтов не было.
- А есть ли у тебя друзья?..
- Добрых приятелей много… Но друг пока один?
- Кто же он?
- Поручик Великолукского полка – Ушаков. С ним я по-знакомился в Пруссии, а дружить стали здесь, в Санкт-Петербурге…
- Ты посвятил его в существо дела?..
- Естественно, но в дозволенном объеме…
- Прекрасно! Теперь – к делу! – сказал генерал.- Намеча-ется в конце июня или в первых числах июля поездка Госуда-рыни в Лифляндию. В это время все, о чем мы с тобой говори-ли, и должно произойти.
- А как я об этом узнаю?
- Сигналом будет появление в крепости господина Бес-сонова…. Я надеюсь, вы с ним знакомы?
- Я его видел у господина Теплова.
.- Так вот, будет ли господин Бессонов один или в ком-пании других лиц – это будет означать начало твоих действий. Время суток – ночь. А там поступаешь по своему усмотрению, соответственно условиям, предвидеть заранее которые не возможно. Фортуну надо ловить, сама в руки не дается!.. Будущее – в твоих руках! Встретимся тогда, когда ты одержишь викторию!
Время показало, что это была последняя встреча с гене-ралом. Об этом Петр Иванович отлично знал, полагая, что Мирович будет убит во время штурма… Естественно, о таком исходе Василий Яковлевич и подумать не мог.
Время ухода со сцены второй крупной фигуры наступи-ло. Петр Иванович совершит еще одно постыдное дело, в сво-ей относительно честной жизни, когда, открещиваясь от свое-го прежнего адъютанта, скажет о нем: " лжец и бессовестный человек и при том трус великий". Как поверить такому?.. Бое-вой генерал, прославивший имя свое в Семилетней войне с Пруссией, вдруг взял ,,
Делиться мыслями с другими не хотел
(У самого их было слишком мало),
Неразрешенных оставалось много дел –
Ума обдумать просто не хватало!
«Если я во власти чудотворца Николая изыскан буду в знати императорской фамилии. И буду имя и счастие иметь, то обещаюсь съездить в Бар-град поклониться мощам чудо-творца Николаю, отслужить молебен, свещу рублевую поста-вить» -так записал в своем календаре Василий Яковлевич Мирович. Мольба рвалась из глубины души, но ответа с небес пока не приходило.
Зависть съедала, поедом грызла всякий раз, когда он из Шлиссельбурга приезжал в Санкт-Петербург и не имел воз-можности присутствовать на придворных балах и театрах. Да-же приблизиться права не было дано. А ждать выполнения задуманного, ни с кем не советуясь, день ото дня становилось все труднее.
Мирович понимал, что , предприятие в знатных головах возникшее и за мысленное, одному выполнить невозможно.. Хоть слабую, но опору иметь, хоть с кем-то иметь возможность своими действиями поделиться!. Бедность не позволяла дружбу вести с теми, кто роскошествовать привык.
Един друг был по карточной игре и по сходству нравов – Ушаков Аполлон. Как-то, после того, как в австерии посидели за кружкой вина, когда вдоль Невы друзья прогуливались, Василий сказал приятелю:
- Не хочешь ли ты такое дело сделать, какое Орловы сде-лали?
Аполлон оробел, замялся, а потом ответил: - Ты это… прости меня за невежество, но я не знаю , что такое сделали Орловы и с каким намерением?
- Они государя-императора Петра Федоровича свергли, а потом и убили его…. Это они на престол Екатерину возвели! Подобное и я замыслил по отношению к императору Иоанну Антоновичу, в крепости Шлиссельбургской в заточении нахо-дящемуся, и через него знатным стать и богатств добиться. Удалось Орловым и мне, надеюсь, удастся!..
- Я и сам от инженерного офицера, проезжего из Шлис-сельбурга, это… об Иоанне Антоновиче слыхал, - сказал Ушаков, - но о том, чтобы освободить его не подумывал. Сложно это… крепость голыми руками не возьмешь…. Это… риск большой!
- Риск, конечно, велик, но разве мы на войне не рискова-ли?.. Разве с малыми силами неприятеля не побивали?.. Брать приступом крепость нам не придется… Я ее изнутри возьму. Роты, которой я командую во время дежурства, для взятия крепости вполне хватит! Потом мы во главе полка в Санкт-Петербург с императором прибываем, зачитываем манифест народу! Ты и без меня знаешь, сколько людей ненавидят немецкую шлюху, власть захватившую, двух императоров за-конных отстранившую…. В ней самой ведь ни капельки цар-ской крови нет. Она ничуть не выше по происхождению, чем мы с тобой!.. Народ, думаю, с радостью присягнет императору Иоанну , а мы с тобой князьями станем… Имения значитель-ные в Малороссии получим…. Земли у нас богатые, чернозем-ные, урожайные ! Природа какая: ре ка Трубеж не велика. Зато – рыбная!.. А по берегам вербы высоченные… Сады вишнё-вые и яблоневые в белых цветах утопающие!.. А пчёл сколь-ко!.. А мёд какой пахучий!.. Даже небо другое – и выше, и синее, чем здесь! Ночи темные, звезды крупные! – Мирович глубоко вздохнул и замолчал, предаваясь воспоминаниям. Приятели некоторое время шли молча. Внезапно, словно мысль свежая, глубокого содержания в голову пришла, подпо-ручик сказал: Надобно в церковь сходить! Без божьей помощи нам не обойтись!..
- А тут… это неподалёку церковь стоит. Её по великим торжествам знать столичная посещает…
Речь шла о церкви Рождества Пресвятой Богородицы, стоявшей на Невском проспекте в том месте, где теперь красу-ется Кафедральный Казанский собор. Икона Казанской Мате-ри Божьей, давшей название собору, прежде находилась в церквушке. Многие прихожане вместо «Рождества Пресвятой Богородицы» просто называли царьков Казанской. Была она из камня построена, а купола – деревянные, железом покрытые, в зеленый цвет покрашенные. Подворье ограждали ряды лип развесистых. День относительно жарким был, и офицеры под сукном мундиров изрядно взмокли. Поэтому войдя в ограду церкви, они отыскали скамейку, стоящую в тени густой липы, и с облегчением уселись, открыв пуговицы мундиров. Опять долго толковали, обсуждая детали освобождения императора Иоанна, в ожидании, когда откроются входные двери храма. Так было приятно сидеть в тени дерева, не глотая пыли от громыхающих по проезжей части карет с опущенными занавесками. Но время шло, а храм не показывал признаков жизни в нем.
- Почему храм… это… безмолвен? – вдруг спросил Аполлон приятеля.
- Давай войдем на паперть, посмотрим?.. – предложил Мирович.
Вошли, подергали дверь – закрыта!
Из церковной сторожки выглянул привратник. Мирович знаком руки подозвал его и шепнул ему несколько слов. Тот отправился в смежный двор. Откуда вскоре вернулся с дьяко-ном и священником. Дьякон оказался высоким плотного тело-сложения лет 40 мужчина, с карими глазами и черной бородой лопатой с довольно заметной которого виднелась проседью Священник – сухонький седой старик с густыми бровями и блекло-голубыми глазами. Священник открыл дверь, ведущую в храм.
– Пожалуйте, – сказал он, пропуская офицеров вперёд себя. В лицо пахнуло прохладой, запахом ладана и горящего масла лампад .Зажгли несколько свечей. Дьякон поверх под-рясника надел стихарь; вынес и поставил у левого бокового придела аналой. Священник поверх подрясника надел подриз-ник и ризы, выпростал на плечи пряди седых вьющихся волос и, склоняясь в строну Мировича, спросил:
– По ком панихида? По живым, или мертвым?
– По умершим, убиенным рабам, Василию и Аполло-ну, – просто и твёрдо ответил Мирович.
Ушаков удивлённо раскрыл рот и уставился широко открытыми глазами в лицо приятеля, но ничего не сказал
– Кто же они, родичи или товарищи будут вам? В сражении? – спросил, крестя и принимая кадило, священник.
– Однополчане… В сражении…, – ответил Мирович.
Священник возгласил торжественно:
- Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков!
- Василий, ты… это… не безумен ли? – прошептал Уша-ков.
Мирович глянул на него, но ничего не ответил. Став на колени, крестясь и касаясь в земных поклонах лбом своим хо-лодных плит пола, он погрузился в молитву.
Что значит отпевать живого,
С мольбой взывая к небесам?
Нет, что ли, выхода иного -
До срока смерть тревожишь сам?
Задумал грех, и просишь Бога,
Чтоб он заранее простил…
Ты просишь, может, и немного,
Но только время упустил
- … Верная душа говорит Господу прибежище мое и за-щита моя, Бог мой, на Которого я уповаю
Вторил дьякон басом священнику.
Ушакову хотелось бросить все и бежать прочь, но страх сковал его. Он, дико озираясь, глядел вокруг себя. Казалось, лики святых потемнели и глядели осуждающе сурово. Не в силах смотреть на них, Ушаков кулем повалился на пол…До слуха его доносились слова псалма:
- Воистину - все суета, а жизнь лишь тень и сон, и тщет-но утруждает себя земнородный; ибо, по словам Писания, если и весь мир приобретем, и тогда в гроб вселимся, где не различишь нищего от царя. Упокой, Христе Боже, (преставльшихся), ибо Ты –Человеколюбец.
«Панихида! Ужас какой… отпевают, как умерших уже… А какова развязка будет?..» -метались мысли Ушакова. Стано-вясь на колени, он увидел рассыпавшиеся светлые кудри Ми-ровича по полу, услышал его прерывистое дыхание. Это как-то успокоило его. И суть молений стала доходить до сознания его
… Слово ми подаждь молитися, Милосерде, о подви-завшихся за веру и Отечество мужественно….
… Услыши, Троице Святая... гласы молебные, приноси-мые Тебе в Церкви о пострадавших в воинстве за Церковь Твою Святую…
… Молебницу Тя о пострадавших за Церковь Сына Тво-его и свое Отечество предлагаем…
…Во блаженном успении, вечный покой подаждь, Гос-поди, усопшим Василию и Аполлону и сотвори ему вечную память… вечная память! Вечная память! Вечная память!...
Душа их во благих водворится, и память их в род и род.
Панихида кончилась. Мирович расплатился и вышел на паперть. Вслед за ним вышел Ушаков, вытирая платком бледное вспотевшее лицо.
- Что означало…это…? Почему ты не предупредил ме-ня?
- Сделал я это на случай, если придется умереть без по-каяния!.. Мы, понимаешь ли, отпеты, с каноном, за упокой… Мы с тобой. Прежде в дружбе на алтаре клялись. Сегодня мы связаны обетом смерти! Надеюсь, ты не собираешься отречь-ся…
– Да что ж всё это значит? И кто тебя уполномочил? – спросил Ушаков.
– Клятва моя остаётся в силе! – твердо сказал Ушаков ,
– Постой, – не удовольствовался Мирович. – давай об-меняемся крестами и перстнями, чтоб были мы с тобою, как братья.