МАМА РОЗА

Ирина Ефимова
                - 1 -   

 В доме царила предпраздничная суета. Ожидался приезд родителей невесты старшего брата, и Роза с раннего утра помогала матери, которая варила и пекла, изо всех сил стараясь достойно встретить будущих сватов. Умаявшись, девушка решила на несколько минут прилечь, и не заметила, как уснула.
Проснулась от настойчивого голоса матери:
- Розочка, гости приехали, сейчас сядем за стол. Вставай детка, приведи себя в порядок, и выходи.
- Ой, может обойдетесь без меня? Ужасно спать хочется.
- Умойся и переоденься поживее. Вся семья должна быть в сборе. Мы ждем тебя… Ишь ты! Она спать хочет! 
С этими словами мать вышла из комнаты, а Розе ничего не оставалось, как повиноваться.
Когда она появилась на пороге столовой, все уже сидели за столом.
- А вот и наша Розочка! - представил любимицу отец.
Она присела рядом со старшей сестрой и, подняв глаза, встретилась взглядом с сидящим напротив незнакомым высоченным парнем, который возвышался над всеми сидящими и пытливо смотрел на нее.
От неловкости, Роза опустила глаза. Она так засмущалась, что ощутила как щеки покрылись румянцем, ей показалось, что лоб стал пунцовым. Девушка сидела, наклонив голову, и уставившись в тарелку. Роза боялась двинуться, и растерянно думала: «Кто он? Откуда взялся? Боже, что это со мной? Отчего он так смотрит? Может у меня что-то не в порядке?»
Роза была так занята своими мыслями, что даже не расслышала просьбу отца передать горчицу.
За целый вечер она так и не обменялась ни единым словом с этим симпатичным юношей, который оказался родным братом невесты.
Но забыть его не могла. И все последующие дни мечтала о новой встрече… Розе было шестнадцать лет и такое с нею случилось впервые.
Через два месяца состоялась свадьба, вернее вечеринка по случаю женитьбы брата, на которой Даня (так звали этого прекрасного парня) ни на минуту не отходил от Розы. Танцуя, она не ощущала под собой пола, «летала», словно окрыленная новым, таким сладостным чувством, от которого кружилась голова и радостно замирало сердце.
Роза не замечала, что после каждого танца они продолжали держать друг друга за руки, переплетя пальцы.
А вскоре опять приехали из Белой Церкви сваты: на сей раз сватать Розу.
Отец вдруг уперся:
- Рано еще ей замуж! Да и знакома с женихом – всего ничего! Хотя мы знаем и уважаем его семью, и не так давно даже стали родственниками, но, откровенно говоря, этот двойной союз братьев и сестер мне не по душе…
Общими усилиями уговорили отца, и он благословил дочь, но с одним условием: только когда той исполнится семнадцать, можно будет сыграть свадьбу. И в июле 1918 года Роза вышла замуж за Даниила.
Это было настоящее, огромное счастье. Розе иногда не верилось, что этот статный, образованный (Даниил работал бухгалтером) блондин, полюбил ее, ничем особенно не выделяющуюся и совсем, как ей казалось, некрасивую девчонку. Но в последнем Роза глубоко заблуждалась. Пухленькая (недаром отец прозвал ее «пампушкой»), но хорошо сложенная, она была обворожительна. Большие, полные жизни зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами, маленький прямой носик с распахнутыми ноздрями и уморительные ямочки на розовых щеках, каштановые волосы, волнами спадающие на плечи и пухлые губки - поневоле задерживали восхищенные взгляды всех, кто видел это чудесное создание.
       Даниил снимал квартиру в прекрасном районе в центре Киева, на Меринговской улице, и Роза целые дни проводила в заботах, стараясь создать уют и приятную атмосферу в их гнездышке. Она вязала красивые покрывала и салфетки, которыми восхищался ее Даня. Ему вообще нравилось все, к чему прикасались руки любимой. Особенно муж обожал ее стряпню, и с восхищением рассказывал всем о кулинарных способностях супруги.
       А через год Роза благополучно родила сына, сделав Даню, как выразился муж, «самым абсолютно счастливым человеком на планете». Даже не смотря на то, что шла гражданская война, и в Киеве неоднократно менялась власть, Роза, в свою очередь, была уверена, что нет на свете женщины счастливее ее, и что так будет вечно.
Они очень любили друг друга. Это было чистое и светлое чувство, которому, казалось, не может быть конца.
Солнечным весенним днем 1920 года в их дом постучалась беда: родители Дани, жившие в городе Белая Церковь, подверглись бандитскому нападению. Его отец, служивший лесничим, защищая семью, был убит. Младшая пятнадцатилетняя сестра - изнасилована. Мать и тринадцатилетний брат были изувечены и брошены в подвал, а дом – разграблен.
Узнав о случившемся, Даниил собрался ехать вместе со старшей сестрой и направился за ней. Он шел по Бибиковскому бульвару, поглощенный своими невеселыми думами, ничего не замечая вокруг. Машинально, Даниил сорвал с ветки только что распустившийся из почки листок. Как видно, оборванный электрический провод лежал на ветвях дерева и тут же упал на шедшую впереди женщину. Она повалилась на землю, сраженная током. Опомнившись, Даниил схватил провод, чтобы отбросить его, но был также ударен электричеством.
Собралась толпа. Женщину спасли, Даниила – нет…
Так, в неполных девятнадцать лет, Роза осталась вдовой с четырехмесячным ребенком на руках.
Трагическая смерть мужа подкосила ее и сделала неузнаваемой. Еще недавно пышущая здоровьем хохотушка и певунья превратилась в молчаливую тень.
Только ребенок, славный белокурый курносенький Мишутка, казалось, держал Розу на этом свете.  Она еще кормила грудью, и все волновались, как бы не исчезло молоко, что было бы нежелательно в преддверии лета. Но этого не случилось, а наоборот, молока было с избытком.

                - 2 -

Минул год. Роза теперь жила с родителями, так как платить за съемную квартиру было нечем.
Однажды с просьбой к ним обратилась соседка. У кузена ее мужа случилось несчастье: жена умерла во время родов, оставив новорожденных девочек-двойняшек и четырехлетнего сына. Зная, что Роза еще продолжает кормить своего мальчика, она предложила ей за любые деньги выручить родственника и продавать сцеженное грудное молоко для бедных сироток.
- Конечно, что за вопрос! Пока есть молоко – буду давать. И никаких денег не надо! Ужас какой! Трое детей – и без матери… Сколько несчастий на земле… и мы с Мишуткой – не единственные…
С этого дня за молоком утром и вечером приходила бабушка малюток. Со временем, сцеживать молоко становилось все труднее. Роза предложила приносить ей девочек и стала кормить их грудью. Так продолжалось несколько месяцев.
Однажды, близняшек принес их отец. Он произвел на Розу неприятное впечатление. На вид мужчине было около сорока. Его белесые глаза в обрамлении рыжих ресниц показались Розе какими-то пустыми, ничего не выражающими. На багровом с оспинами лице выделялся массивный нос, делавший весь его облик грубым и далеким от привлекательности. Мужчина был одет в косоворотку, подпоясанную тонким кавказским ремешком, и галифе, заправленные в кирзовые сапоги. Все в нем выдавало сельского жителя. «Какой противный тип! - подумала Роза, поеживаясь под его устремленным исподлобья взглядом». Она даже рассердилась на себя: «Что мне до него? Однако, просто удивительно, как у такого, с позволения сказать, красавца, получились такие чудесные дети?»
Действительно, девочки были славные. С каждым днем кормилица все больше привязывалась к этим крошкам. Они уже узнавали Розу и улыбались, когда та брала детей на руки и прикладывала к груди. И когда Роман (так звали их отца) сказал, что скоро увезет детей в Яготин, так как его мать, их бабушка, болеет, у Розы сжалось сердце от жалости к малюткам.   
А через день зашла Фаина, соседка, и начала издалека:
- Какое сейчас неспокойное и трудное время, и как хорошо, когда есть свое хозяйство и материальный достаток…
Затем стала нахваливать своего родственника:
- Хотя с виду Роман и неказистый, но он работящий. Работает заготовителем скота и на хорошем счету у начальства.
Роза слушала и думала: «Зачем она все это нам рассказывает? Не все ли равно, где и кем кто работает? И куда она клонит?»
А весь разговор соседки свелся, наконец, к тому, что Роман решил посвататься к кормилице. Услыхав это, Роза встала из-за стола, за которым велась беседа. Со словами: «Фаина, не трать времени попусту», она вышла из комнаты.
Роза села у кроватки сына и глядя на спящего ребенка, разрыдалась. Ей было жаль его, жаль бедных сироток, и жаль себя.
Несколько дней подряд в доме обсуждалось это сватовство. Мать сказала:
- С виду он, конечно, мужлан. Но, быть может, неплохой человек, если так печется о детях. Да и бедных сироток жаль… Но тебе, доченька, решать.
Отец молчал, словно воды в рот набрал. Сестры и братья держали нейтралитет, но без конца изводили Розу вопросами, чем в дальнейшем та собирается заниматься. А в этих вопросах Розе слышался скрытый намек, что она с сыном сидит на шее престарелых родителей…
Роза понимала, что следует что-то предпринять. Специальности у нее не было, и Роза уже собиралась пойти на пивзавод, мыть стеклотару. Но мать не пустила, сославшись на то, что с домашними заботами и уходом за малышом ей одной не справиться.
- Пусть ребенок подрастет, - тогда о работе подумаем. А пока – кусок хлеба у тебя есть, и крыша над головой тоже. Так что сиди, и не брыкайся. Приходи в себя от пережитого. 
Тогда мать ее уговорила, но теперь… И почему молчит отец?
…Все решилось самым неожиданным образом. В конце недели, как обычно, Роман принес близняшек. Но на сей раз рядом с ним стоял насупившись худенький бледнолицый мальчуган, на вид лет пяти.
- Знакомьтесь, мой старшенький… Шурка.
- А я – тетя Роза! – погладив его по головке и подавая баранку, сказала Роза.
Роман продолжал:
- Пришли проститься. Завтра с рассветом двинем в путь.
- А чем девочек кормить будете?
- А я почем знаю? Вскипятим молоко на дорогу, а сын будет нянчить сестричек и из рожка поить. В крайнем случае – хлебушек разжуем. Мне ведь с конем и с ними одному не управиться… - сказал он каким-то потерянным голосом.
У Розы сжалось сердце от жалости к этому несчастному семейству.
Молча, она взяла из его рук два маленьких свертка и пошла в другую комнату, чтобы в последний раз покормить малюток.
По очереди прикладывая девочек к груди, Роза неотрывно глядела затуманенными от слез глазами на ставшие ей дорогими мордашки. Покормив, Роза еще несколько минут сидела, прижав близняшек к себе. Потом, глубоко вздохнув, решительно направилась к двери.
В это время с прогулки вернулась мать с Мишуткой, который с криком: «Мама! Мама!», бросился ей навстречу.
Роман взял из рук Розы дочерей, а она подхватила и подняла подбежавшего сына. Распрямившись, Роза вдруг почувствовала, как кто-то обхватил ее сбоку.
Это Шурка неожиданно прижался к ней, и громко, задрав вверх голову, с мольбой произнес:
- Тетя, будь и моей мамой!
Сам ли додумался ребенок, или его кто-то научил, но эта фраза и то, как она была произнесена, стала решающей и перевернула всю Розину жизнь.

                - 3 -

Еще не было и шести часов утра следующего дня, как перед их домом остановилась большая телега. Серый в яблоках конь нетерпеливо перебирал ногами, пока грузили скудный скарб Розы – сундук, и перехваченный веревкой чемодан.
Скоро она, в окружении четырех детей умостилась на сене, выстилавшем телегу.
- Но! – громко крикнул Роман, натягивая вожжи. Конь резво двинулся в путь, громыхая колесами по мостовой и увозя Розу в неведомое будущее. А перед ее полными слез глазами долго стояла скорбно глядевшая мать, которая, еле шевеля губами, тихо повторяла:
- Донечка, что ты делаешь?.. Что делаешь?..
Отец тогда вдруг прервал молчание и впервые, как видно от волнения, прикрикнул на жену:
- Не причитай! Не все же ей вдовствовать!.. – а потом обратился к дочери: - Езжай, Розочка, с Богом! Детей береги и себя… А ты Роман, помни – тебе цветок достался. Не растопчи своими сапожищами…
И вдруг, выхватив из кармана платок, отвернулся и начал громко очищать нос.
Эти проводы Роза не раз еще вспоминала.
С закатом прибыли на место. Дорога Розе показалась бесконечной. Хотя близняшки большую часть времени спали, укачанные ездой, но Шура все время задирал Мишу – то отталкивал его от матери, и у Розы обрывалось сердце от боязни, что ребенок упадет с телеги, то выхватывал у того пирожок, хотя сам уже успел съесть два, то забирал подаренный дедом внуку пугач…
Глядя на недружелюбно настроенного против ее сына пасынка, Роза в первый же день с испугом поняла, что мира между мальчиками не будет. Но все же, она старалась себя успокоить надеждой, что они должны привыкнуть друг к другу, и Шура, будучи старшим, со временем станет защищать младшего сводного брата.
Уставшая от дороги и душевных переживаний, она с трудом слезла с телеги и, еле передвигая затекшие ноги, взяла близняшек, чтобы отнести в дом, но ревущий сын, протягивая ручонки, тоже стал проситься на руки. Роза замешкалась, соображая, как бы ухитриться, чтобы ухватить троих.
- Роза, будь порасторопнее! Уйми хлопца, да швыдче освобождай телегу!
Она вздрогнула от этого окрика. К ней так никто никогда не обращался.
Роман фактически впервые за весь день впервые напомнил о себе. В пути они не обменялись ни единым словом. На привалах молча расстилал клеенку, а Роза так же без слов выкладывала провизию, припасенную родителями на дорогу. Занятая детьми, она не замечала как Роман, не поблагодарив, после еды укладывал все обратно и опять усаживался на облучок. И только его грозное «Но, пошла!», да резкий рывок телеги возвращали ее к действительности.
Лишь зайдя в дом, и ощутив запах лежавшего на столе хлеба, Роза вспомнила, что за целый день у нее во рту не было маковой росинки.
Было видно, что их ожидали. В доме царили чистота и порядок. Роман занимал половину дома, состоявшую двух смежных комнат и большой кухни с русской печью. Феня (так звали соседку), грузная улыбчатая женщина средних лет, как оказалось, приготовила все необходимое к их приезду. В дальнейшем она взяла шефство над Розой.
В спаленке, кроме широкой металлической кровати стояли припасенная для новорожденных плетеная кроватка-люлька, а также столик и маленький топчан.
Уставшие от долгой дороги, сонные дети капризничали. С помощью соседки умыв и накормив, Роза стала укладывать их спать.
Все это время Романа не было в доме. Как видно, он возился во дворе.
Расстелив кровать, Роза уложила заснувшего за столом сына. Туда же забрался и Шура.
С крыльца раздался голос Романа.
- Роза, иди-ка полей!
Он стоял голый по пояс, опоясанный полотенцем, и протягивал ей ушат с водой.
Умывшись и усевшись в кухне за стол, стал нарезать толстыми ломтями хлеб.
- Чего стоишь? Сидай! Надо поговорить.
Роза покорно села. От усталости разламывалась голова и слезились глаза.
- Ну, давай по стопочке ухнем, в знак нашего союза! – разливая из сулии самогон, сказал Роман исподлобья взглянув на Розу своими бесцветными глазами. 
- Нет-нет, я не пью! Вы уж сами!
- Чего это «занекала»?
- Мне нельзя – я кормлю. Да и вообще…
- Чего - вообще? Одна чарка ничего с твоим молоком не сделает. Не скиснет!
- Нет! Пить не буду! – Роза отодвинула граненую стопку. – Я не пью не только самогон, но и наливку не буду! – видя, как он потянулся к графину с вишневой наливкой, заботливо выставленной соседкой на стол. – Да и есть перехотелось. Чай попью – и спать.
- Спать… это ты права! Пора уже… - выпив обе стопки, и закусывая луком, как-то, как показалось Розе, похабно подмигивая, подхватил Роман.
Все в этом человеке казалось ей сейчас скабрезным и вызывало какое-то неприятное брезгливое чувство. В нем все отталкивало ее.
Когда, помогая отмыться, Роза смотрела на его оголенное веснушчатое тело, которое тот с каким-то ожесточением тер, плескаясь и фыркая, вспомнился покойный муж, его спортивная, мускулистая фигура и полное благородства лицо. И сердце невольно сжалось… И теперь, глядя как Роман пьет и чавкая ест с какой-то поспешностью, словно его торопят, она опять ощутила мучительное чувство тоски от сознания опрометчивости своего поступка и безысходности.
Но тут раздался плачь одной из близняшек, а через мгновение к нему присоединился и крик другой. Роза стремительно бросилась в спальню. Все мысли, будоражившие душу, тут же испарились, когда она, поменяв пеленки, стала укачивать малышек.
В это время, покончив с трапезой, в дверях показался Роман. Молча он уставился на раскинувшихся на кровати мальчишек и склоненную над колыбелью фигуру молодой женщины, укладывающую его дочерей.
Лишь только Роза выпрямилась, как Роман пальцем поманил ее за собой.
- Это как понимать прикажешь? А где спать-то будем? – Розе в его голосе послышалась угроза.
- Я лягу с детьми, а вам постелю в зале на кушетке.
Он молча вперил в нее вопросительный взгляд.
Видя, что ее решение явно пришлось ему не по душе, она тут же решила исправить положение.
- А хотите, ложитесь с мальчишками. А я тут же – на топчанчике. Ничего, что он маленький, помещусь…
Роман продолжал молчать, не сводя с нее своих пустых глаз.
- Хм… - наконец он нарушил молчание. – А быть может, одного хлопца положишь на топчан, а другого – на кушетку?
- Нет, нельзя. Они слетят. Да и тревожить их не хочется. Утомились ведь с дороги.
- Ну, хорошо. Бог с тобой. Делай – как знаешь. А завтра – что-то придумаем… Спать будем вместе! Я тебя брал не в няньки детям, а себе жену! Поняла?!
Роза хотела ответить, что не он ее брал, а Шурка назвал ее мамой, да и близняшки, которых более трех месяцев кормила грудью, стали ей родными, ну и обстоятельства вынудили дать согласие поехать, а о том, что ей придется разделять с ним ложе, она тогда не подумала. А теперь ей страшно от содеянного. Но она, уставшая и опустошенная, промолчала и пошла стелить в зале постель отцу, как она уже стала считать, своих детей.
Когда, постелив, она направилась к детской, Роман схватил ее за руку и привлек к себе. Но Роза отдернула руку и так взглянула на него, что тот, грубо оттолкнув, отошел.
- Ну, Бог с тобой. Как хочешь… Неволить не буду. Да, кстати… Перестань мне «выкать». Не люблю я эти городские штучки… Разбудишь в шесть утра. И начинай хозяйничать… Феня покажет тебе, как доить козу и кормить птицу.
На следующий день, придя с работы, и не откладывая в долгий ящик, Роман сделал перестановку мебели в спаленке. Кровать поставил к окну, а на ее место - из зала кушетку, выставив туда тумбочку. Довольный проделанным, распорядился: Шурка пускай спит на своем топчане, а ее малец – на кушетке.
- Но они попадают…
- Не попадают! А стулья на что? Мы им загородку сделаем.
Вечером, уложив детей спать, замесив тесто, чтобы оно за ночь поднялось, и можно было испечь хлеб, Роза еще долго мыла посуду, убиралась, стирала пеленки и мылась сама. Работы было предостаточно, и она была этому рада, так как могла оттянуть время от нежеланной и страшащей ее близости с новоявленным мужем.

                - 4 -

У Романа, как видно, лопнуло терпение. Громко, на всю квартиру, не обращая внимания на спящих детей, он рявкнул:
- Долго еще Роза, ты будешь возиться?! Скоро петухи побудку пропоют! Бросай швыдче все!
- Тише, Рома, детей побудите!..
- Опять «выкаешь»?! Чего лампу в кухне не задула? Задуй, и иди сюды!
Она легла… Роман обхватил Розу и быстро и грубо овладел ею. Удовлетворившись, тут же заснул, посапывая и причмокивая во сне.
Роза, отодвинувшись на край кровати и уткнувшись в мокрую от слез подушку, так и не сомкнула глаз до самого рассвета, вспоминая ласки и слова любви, которые дарил ей Даня. Воспоминания о минувшем и навечно потерянном счастье, горькие мысли о предстоящей жизни с постылым чужим человеком, были прерваны шепотом сына:
- Мама, пи-пи…
Роза вскочила, и чуть не упала, зацепившись за стоявший перед кушеткой венский стул. Прижав сына к груди, она осыпала его поцелуями, повинуясь какому-то, никогда до сего времени не возникавшему порыву, чем напугала сонного ребенка, который, описавшись, заплакал.
Быстро подстелив сухую простынку, Роза, боясь чтобы сын не разбудил Романа и детей, успокаивая ребенка, легла рядом с ним и задремала. Но спала не долго – первые петухи разбудили. Начинался новый день ее супружеской жизни...
Конечно, назвавшись матерью четверых детей, Роза не рассчитывала на легкую, беззаботную жизнь, но того, что пришлось хлебнуть, не могла и представить. Ее рабочий день начинался с рассветом, и заканчивался далеко за полночь. Роза старалась изо всех сил, возилась с детьми и хозяйством, а оно было не маленьким. Коза, поросенок, куры, гуси, да два индюка, которых она поначалу очень боялась, а также огород… Все это лежало на ее плечах. Плюс стирка, готовка, уборка… Работала не покладая рук, но за всем не поспевала. Впрочем, страдала Роза не столько физически, сколько от душевной боли.
Муж рано утром уходил на работу, а порой и уезжал на пару дней, но даже в то время, когда бывал дома, не считал нужным в чем-либо ей помочь, наоборот, бесконечно указывал на недоработки: то сделала не так, то недоделала. Единственным человеком, кто сочувствовал молодой хозяйке, и частенько выручал ее, была соседка – добрая тетя Феня.
За заботами и хлопотами бежало время… Дети росли. Роза постепенно привыкла к мужу, его молчаливому нраву, неотесанности, требовательности. Как говорит пословица – стерпится-слюбится… Он уже почти не раздражал ее, и Роза почти перестала сравнивать мужа с покойным Даней, а все принимала как данность. И когда Роман уезжал на заготовки по окрестным селам, волновалась, и с нетерпением ожидала возвращения. Время было не спокойное. Еще не утихли отголоски гражданской войны. То тут, то там орудовали различные недобитые банды.
Особую заботу у Розы вызывал Шура, который ревновал ее ко всем, а больше всего – к Мише. Доходило до того, что он не позволял Розе даже приласкать и погладить, взять на руки родного сына… Шура толкал малыша, бил, щипал. Часто слышался рев младшего и злорадный смех старшего шкодливого мальчишки. Его изощренным проказам и выдумкам не было предела… Никакие уговоры и увещевания не помогали.
Однажды к Розе прибежали двухлетние уже Таня и Ида. Возбужденные, они что-то лепетали, и Роза никак не могла понять, что же случилось. Одно было ясно – опять какую-то каверзу учинил Шура.
Оказалось, гадкий мальчишка взял глиняный горшок, объявил его каской, и нахлобучил на голову Мишутки. Малыш кричал, а проказник хохотал. Как ни старались Роза и пришедшая ей на помощь Феня, снять горшок с головы ребенка не получалось. Лишь разбив горшок, они освободили измученного малыша.
В это время вернулся Роман. Узнав о проделке сына, он беспощадно расправился с виновником происшествия, жестоко избив ремнем. Розе тоже досталось, когда она встала на защиту озорника.
- Детей бить нельзя! Так ты вырастишь из сына озлобленного волчонка. Разве можно так безжалостно наказывать? Он слишком мал, чтобы понимать последствия своих поступков.
- Защищай, его, защищай! Я этого паршивца убью! Ты что, не видишь, как он изводит Мишку?! Хорошим это не кончится, если его не обуздать, помяни мое слово…

                - 5 -

Пожив несколько лет в Яготине, они переехали в небольшой городок Пирятин. Роман пошел на повышение – его назначили сначала старшим заготовителем, а затем и директором «Заготскота».
Расставаться с Феней, так много сделавшей для Розы на первых порах ее семейной жизни, было тяжело. Но ничего не поделаешь, жизнь диктует свое и приходится подчиняться ее поворотам…
На новом месте жилье было намного лучше. В предоставленном им доме были большая кухня и три комнаты – две спальни и гостиная, в которой разместили рояль.
Дело в том, что сестра Розы в двадцать четвертом году отправилась к своему мужу, эмигрировавшему из России в Америку еще до революции. Уезжая, она оставила родителям кое-какие вещи, включая рояль. А те в свою очередь, когда узнали о предстоящем новоселье, отдали инструмент Розе, решив – пусть девочки учатся играть. Ранним утром Роман уселся на большую телегу, запряженную двумя лошадьми и отправился в Киев за роялем…
И теперь инструмент украсил собой зал. Как только установили его посреди комнаты, дети радостно стали кружить вокруг этого неведомого сооружения. Когда же Роза, подняла крышку и взяв несколько аккордов, сыграла «Собачий вальс», восторгам не было границ. Тогда она, присев, начала играть «Цыганочку». Все – дети, муж, и знакомый парень, помогавший тащить рояль, замолкли  с удивлением уставились на Розу, словно на какую-то волшебницу. Когда же та остановилась, раздались возгласы – «Еще! Еще!» но ее «репертуар» на этом был исчерпан.
Как и в Яготине, на новом месте Роза тоже еле справлялась со своим домашним хозяйством. За подрастающими шустрыми ребятишками требовался внимательный  присмотр. Скотина, огород и дом тоже нуждались в ежедневном уходе.
Несмотря на заботы и тяжелый труд, Роза пополнела настолько, что перестала влезать в старые платья… В спешном порядке пришлось сшить широченную юбку, которая еще больше ее полнила. В этом облике было трудно узнать ту обаятельную, с уморительными ямочками на щеках, зеленоглазую Розу, еще недавно обладавшую высокой грудью и осиной талией, и которая с первого взгляда покоряла всех. Теперь это была, несмотря на свой высокий рост, достаточно грузная, выглядевшая гораздо старше своих лет, женщина, с красными натруженными от работы руками, с неизменным фартуком и заткнутым за него полотенцем.
Неожиданно, впервые за прожитые совместно годы, муж проявил заботу о ней.
- Слушай, Роза! Как я погляжу, тебе не легко справляться со всем. Я думаю найти тебе помощницу. Она и по хозяйству будет помогать, и за босоногой оравой доглядать.
Скоро в их доме появилась Дуня.
Высокая, пышногрудая, прыщеватая, грубоватая девица, с первого взгляда не вызвавшая у Розы симпатии.
Роман привел работницу, сказав, что Дуня – родня какого-то его сослуживца и будет жить у них, помогая по хозяйству.
Девушка оказалась весьма ленивой и не слишком опрятной. Да и помощь от нее была весьма относительной. По-прежнему, Роза с раннего утра и допоздна стояла печи, а Дуня, сидя на лавке, грызла семечки, делая вид, что наблюдает за детьми. Но это не мешало Шурке делать очередную каверзу, обижая Мишу, и рев ребенка, как и раньше, обрывал Розе сердце от страха, что с ее мальчиком что-то случилось.    
А Дуня так быстро привыкла к плачу ребенка, что совершенно на него не реагировала.
Стоял летний солнечный день. Роман засветло уехал, а Роза, быстро управившись, пошла с детьми на реку. 
Дуня оставалась дома. Они только успели дойти до реки, как неожиданно разразилась гроза и полил ливень. Вынужденные возвратиться, Роза с детьми, промокшие и веселые бросились домой. Дав детям полотенца, чтобы те обтерли мокрые тела, Роза стремглав бросилась в спальню, чтобы сбросить с себя промокшую одежду.
Увидав барахтавшихся на постели мужа и домработницу, она так растерялась и обомлела, что только и промолвила: «Простите!», и выскочила, быстро закрыв за собой дверь. 
- Мама, мама! Дождь кончился!
- Давай пойдем купаться! – кричали дети наперебой.
А Роза стояла на крыльце и никак не могла понять, чего они хотят от нее.
Наконец, когда кто-то из детей дернул ее за юбку, Роза опомнилась.
- Да-да, сейчас пойдем!
Ее слова заглушил гром и треск сверкнувшей молнии. Ударило где-то близко.
- Ой!!! – вместе взвизгнули девчонки. – Нам страшно!..
Тут Роза заметила, что близняшки никогда не говорят «я», а всегда – «мы». Она не успела их успокоить, как услыхала неестественно веселый голос Романа:
- Так мои дочки оказывается трусихи?
- Конечно трусихи, поэтому боятся. А я – не боюсь! – подал голос их брат.
- Молодец, Шурка! Ты у меня бравый хлопец! Роза, ты бы пошла переодеться – в мокром стоишь.
- Нет! – неожиданно для себя сказала Роза. – Погоди. Пройдем в хату.
- Я спешу!
- Успеешь!..
Она говорила каким-то не своим, твердым голосом.
Роман повиновался и пошел за нею. Судя по выражению его лица – в ожидании упреков, быть может – слез.
Но ничего подобного к его удивлению не последовало.
- Сделай так, чтобы к вечеру этой девки здесь не было. В противном случае - уеду я.
По тону сказанного Роман понял, что так и будет. В тот же день, переусердствовавшая «помощница» покинула их дом.

                - 6 -

Без лишних объяснений, Роза постелила себе в детской, чем вызвала восторженный визг детей. Особенно радовался Шура, несколько раз переспросивший:
- Мама, теперь ты всегда будешь с нами спать?
Она сначала промолчала, но когда увидела, что мальчишка не унимается, ответила:
- Буду, конечно.
- Вот здорово! – послышалось в ответ.
Муж будто бы не реагировал на ее демарш. Но на третий день, утром, после завтрака, когда дети, вскочив из-за стола, направились во двор, а Роза принялась за уборку, он обратился к ней с вопросом:
- И как долго это будет продолжаться?
- Что именно ты имеешь ввиду?
- Не прикидывайся, сама знаешь!.. - она молча продолжала собирать посуду со стола. - Чего молчишь?
- А о чем говорить?
- Как быть мне прикажешь, чи шо?
- А об этом надо было раньше думать, а не шастать, как ты говоришь, чуть ли не на глазах у детей. Стыдоба! Так что, занимайся этим «чи шо» где угодно, а я буду спать со своими детьми…
- Ишь, чего выдумала! «Своими детьми»! Жинка ты мне, или не жинка? Какого хрена… Не зли меня, а то вдарю! 
- Ну, ударь! Попробуй только!
- Да я пошуткував. Не трону я тебя… Лучше ты, ударь меня, дурака!
На удивление, Роза проявила стойкость, и, не взирая на самобичевание провинившегося мужа, продолжала спать с детьми. Это длилось довольно долго. Но когда приехали на лето погостить ее сестры с детьми, не желая, чтобы родные узнали об их нескладной жизни, Роза была вынуждена продемонстрировать свое полное благополучие и удовлетворение супружеской жизнью.
Но размолвка с мужем теперь ее меньше беспокоила, чем с каждым годом нарастающая и нескрываемая ненависть пасынка к ее сыну. Надежда, что став старше, Шура изменит свое отношение к Мише, не оправдалась. Наоборот, все изощреннее становились его издевательства над малышом. Это было не баловство, а явное желание избавиться от «конкурента».
Однажды, тусклым осенним днем, Роза обнаружила отсутствие сына. Девочки играли во дворе в куклы, а Шура с соседским мальчиком, мастерили за домом шалаш из обрезанных веток и стеблей подсолнуха.
- Шурик, а где Миша?
- Кто его знает. Где-то здесь, или куда-то пошел.
- Сережа, ты не видел Мишу?
- Нет, тетя Роза. Я только что пришел. А Мишки здесь не было.
Роза с этим же вопросом обратилась к Тане и Иде, но и они не знали, куда брат делся.
- Они с Шурой играли в буденовцев. На конях скакали…
- На каких конях?
- На палках. Сначала тут, во дворе. А потом выбежали на улицу.
Роза бросилась искать сына, но нигде его не было видно. Узнав о пропаже ребенка, соседи присоединились к ней.
Прошло уже более часа, как начались поиски, а результата – никакого: мальчонка как сквозь землю провалился.
Роза в отчаянии отправилась к реке, хотя ей не верилось, что сын мог сам отважиться туда пойти, ведь дети никогда, без взрослых, туда не ходили. Оглядев пустой берег, она уже готова была повернуть назад, как вдалеке заметила мужчину с удочкой, который вел за руку мальчонку, чем-то смахивавшего на сына. Еще не доверяя увиденному, она бросилась им навстречу. Это был Мишутка, ее кровиночка!
От бега и волнения, Роза не в силах была вымолвить ни слова. Только  прижала сына к себе и замерла, не веря в счастье, что нашелся живехоньким, а слезы радости текли из ее глаз.
Сын, увидав растрепанную на ветру, взволнованную мать, зарыдал, повторяя:
- Мамочка, я больше не буду!
Как оказалось, девятилетний Шура уговорил четырехлетнего Мишу, пойти к реке, подальше от материнских глаз, чтобы поиграть в ножичка. Сначала Миша смотрел, как Шурка ловко втыкал перочинный ножик во влажный песок. Но вскоре это ему надоело, и он захотел вернуться домой. Но старший брат удержал Мишу. На берегу лежало старое опрокинутое корыто, в которое женщины обычно складывали стиранное в реке белье. Шурка перевернул корыто и подтолкнул к воде. Он забрался в него, объявив себя матросом. Миша тоже захотел стать матросом и залез в корыто. Шурка тут же выпрыгнул из него, и подтолкнул в воду. И корыто, вместе с сидящим в нем мальчонкой, поплыло по реке.
Миша, испугавшись, начал орать. Но злой мальчишка, сказав на прощание: «Так тебе и надо! Теперь мама будет только моя!» - повернулся и ушел.
Мужчина, спасший Мишу, немного ниже по течению удил рыбу, как вдруг увидал посередине реки корыто с рыдающим и растирающим кулачками по лицу слезы, золотоволосым мальчуганом. Вода быстро несла корыто к водовороту. На раздумья времени не было и рыбак, скинув на бегу сапоги и телогрейку, бросился в воду…
Все это поведали Розе сын и его спаситель, который, указав на свою мокрую одежду, заспешил домой. Лишь когда тот исчез из вида, Роза спохватилась, что даже не спросила его имени. Потом она долго корила себя, что не смогла достойно отблагодарить хорошего человека.
А Шура получил свою порцию плетей, так как уже на подходе к дому, отец был извещен соседями обо всем случившемся.

                - 7 -

После этого случая, Роза стала серьезнее относиться к предложению золовки и брата, которое ранее считала не только неприемлемым, а просто абсурдным. Ее брат с женою жили теперь в Москве. Их брак можно было бы считать счастливым, если бы не одно «но»: у них не было детей.
Золовка (она же – невестка, так как была родной сестрой покойного мужа Розы) очень негативно относилась к замужеству Розы. Рита считала ее чуть ли не предательницей памяти брата и почитала своим долгом принять участие в судьбе племянника. Она забрасывала Розу письмами, в которых сетовала на то, что по ее мнению, Миша недополучает от матери, обремененной хозяйством и еще тремя чужими детьми, нужного ухода и внимания. Кроме того, Рита писала: «Что ты сможешь дать в будущем своему сыну, живя в этом захолустье? Какое воспитание и образование он сможет получить в глухой провинции? Отдай Мишеньку нам, и мы вырастим тебе всесторонне развитого сына, которым сумеешь гордиться. Ведь Москва – это тебе не Пирятин!»
Роза рвала эти письма, оставляя без ответа. Отдать своего ребенка! Что придумали?! Ну и что из того, что Москва – столица. Но ведь и в самых глухих селениях вырастают хорошие люди. Она не только думать, но  и слышать об этом предложении не хотела.
Но, после случившегося, анализируя поведение пасынка, Роза сначала даже подумала: а не бросить ли все и, взяв сына, уехать? Но тут же, испугавшись своих мыслей, ужаснулась. Как она могла допустить подобную мысль?! Неужели она сможет жить без ее девочек? Да и Шура, несмотря на выходки, ей дорог. Роза понимала, что мальчик испытывает к ней какую-то болезненную любовь, которая родилась в нем с потерей родной матери. И он не желает свою новую мать делить с родным ее сыном. Все проступки Шуры продиктованы ревностью.
Но отдать, хотя и родным людям, своего сыночка – нет, нет, и еще раз нет! Да и Шура, быть может, со временем, став старше, переменит свое отношение к сводному брату.
Но время шло, а выходки Шуры принимали все более жестокий характер. То Мише в суп перевернет полную солонку, то под его одеяло запустит ужа, и с криком: «Гадюка!» бросится наутек… После этого случая бедный мальчик несколько дней заикался.
Ни беседы Розы с проказником, ни наказания отца не помогали. Даже угроза отца, что отдаст того в приют, не возымела действия. Шура продолжал дразнить, задирать, отпускать шалобаны, ставить подножки ее сыну, доводя ребенка до слез, которые приносили обидчику радость.
Целые дни только и слышалось:
- Мама, а Миша опять плачет, его Шура побил…
Девочки заступались за сводного братика, и даже грозили родному:
- Шурка, погоди, вот Миша вырастет и тогда тебе покажет!
Роза серьезно задумалась о будущем сына, лишь когда только счастливая случайность спасла его. Шура заманил малыша на сеновал и столкнул вниз…
Прибежав на крик, Роза содрогнулась, когда увидела ребенка, лежащего рядом с торчащими острыми граблями. Еще один сантиметр - и все бы закончилось трагедией.
Миша вывихнул ногу, Шура получил свою порцию побоев… Роза пришла к выводу, что так продолжаться не может – она должна спасать сына. И, поддавшись на уговоры брата и всей родни, согласилась отпустить ребенка в Москву.
Скоро Мише пора будет идти в школу. Московская, бесспорно, несравнима с поселковой. Да и вообще, что здесь имеют дети, кроме чистого воздуха да раздолья… – ничего! А Москва – столица! Там культура! Так пусть ее сын приобщается к этой культуре. Пусть познает, испытает и достигнет того, чего она не в силах ему дать…
Так размышляла и уговаривала себя Роза в ожидании приезда золовки. Конечно, тетя и дядя, хотя и родные, не заменят мать. Но ведь на лето Миша будет приезжать к ней. А ей остается жить в ожидании встреч, отсчитывая месяцы, недели, дни…
Расставшись с сыном, Роза старалась заставить себя поверить в то, что поступила правильно, спасая его от грядущей беды и обеспечивая счастливое будущее.
Проводив Мишу, Роза не пролила ни единой слезинки, но в сердце будто что-то оборвалось… Казалось бы, домашние заботы должны были помочь ей справиться с тоской, но Роза с каждым днем все более страдала, скучая по Мишутке. Она просыпалась с мыслями о нем, и засыпала с надеждой хотя бы во сне увидеть своего мальчика.
С нетерпением ожидая наступления лета, Роза представляла, каким он стал. Наверное, вырос, возмужал, - ведь ему уже пошел восьмой год.
Но тщетны были ожидания. Ей сообщили, что ввиду того, что Миша несколько раз зимой болел ангиной, врачи рекомендовали отвезти ребенка к морю. И так как в сентябре он пойдет в первый класс, перед школой необходимо укрепить здоровье и поэтому на лето мальчика повезут в Евпаторию. Ей же посоветовали набраться терпения и ждать наступления зимних каникул…
Что оставалось Розе? Смириться, укоряя себя в малодушии, которое, как ей теперь казалось, она проявила, поддавшись на уговоры брата и золовки. Да и Роман, видя как жена страдает, вместо того, чтобы поддержать ее, стал укорять:
- Ну, чего печалишься?! Сама виновата. Незачем было хлопца отдавать. А теперь, нечего сетовать и страдать! Что с возу упало - то пропало. Из столицы в нашу глухомань, парень уже сам не захочет повертаться… Он же не дурень.
Этими своими рассуждениями, муж причинял Розе еще большие страдания. Были минуты, когда она была готова бросить все, сесть в поезд, и помчаться за сыном в Москву. Но, одумавшись, понимала, что это будет безрассудным поступком. Ведь ребенок – не мяч, которой можно перебрасывать от одного к другому.

                - 8 -

Теперь Роза жила в ожидании почтальона. Первое время от брата раз в неделю приходили письма, в которых подробно описывалось, как живется ее сынуле на новом месте. И обязательно, в каждом письме лежал, нарисованный Мишей, рисунок. Но, постепенно, весточки стали приходить все реже и реже. Теперь уже сам сын писал ей. Неумелой рукой было написано его первое письмо: «Здравствуй, мама! У меня все хорошо! Привет дяде Роме, Тане, Иде, Шурке. Целую, твой сын Миша».
Как видно, он писал под диктовку, или, скорее всего, переписал заготовленное послание.
Роза несчетное число раз читала и перечитывала эти незатейливые строки и плакала от счастья. Какой молодец! Ведь он совсем еще маленький, а как хорошо и умно пишет! Она с гордостью показывала всем это письмо. Хранила Роза письма сына перевязанными розовой лентой в жестяной коробке из-под монпансье, как самую дорогую реликвию. В дальнейшем, Миша стал скупыми фразами, лаконично сообщать о своей учебе, посещениях цирка, зоопарка и тому подобного.
- Вот видишь, как хорошо живется твоему сыну в столице! А ты убиваешься по нем напрасно! – успокаивал ее муж. – Вот если б моего Шурку кто-нибудь прихватил! Ох, я был бы не прочь избавиться от моего оболтуса.
- Что ты говоришь, Рома, побойся Бога!
- Опять его защищаешь?! Удержу нет шалопаю.
Действительно, Шура продолжал доставлять немало хлопот. Учился он вполне прилично, даже хорошо, все схватывал на лету. Но поведением - приносил одно огорчение. Его дневник, где по всем предметам были оценки «добре» и «видминно» (школа была украинская), мог бы радовать, если бы не одно «но»: по поведению стояло неизменное: «погано» и «дуже погано».
Не проходило недели, чтобы родителей не вызывали в школу. 
Роза, зная, что за свои проделки Шуру дома ожидает ремень, старалась как могла оградить того от отцовской расправы. Но это ей редко удавалось. А проказы мальчишки были одна каверзнее другой. То принес лягушку и сорвал урок, так как весь класс гонялся за ней. То в чернильницу бросил карбид, в результате чего в зимнее время из-за ужасного запаха пришлось раскрывать окна. В класс приносил и ужа, пугая им девчонок, среди урока выпускал галку. А про пинки и шалобаны, которыми Шурка награждал соучеников, и говорить не приходится. Карманы его брюк всегда топорщились от пары рогаток. Показам не было конца, а расправам за них – предела. Когда Роман, разъяренный, входил в раж, остановить его было невозможно. И Роза, жалея шалуна, подставляла под ремень свои руки. А потом увещевала мужа, говоря, что нельзя ребенка бить, куда ни попадя, - этим его не исправишь, а только воспитаешь злого звереныша.
В ответ муж винил ее в слишком мягком обращении с сыном.
- Драть надо, как сидорову козу! А не по головке гладить!
- Никто его не гладит, - парировала Роза. – А лупить – последнее дело. Он уже не маленький, надо поговорить по душам, а не так, как ты…
- Ну да, точно - не маленький… Остолоп уже большой!
- Вот-вот, «остолоп, дурак, бандит»… Какими только словами ты его не называешь. От этого разве толк будет?
- А от твоих «Шурик-Мурик», видишь какой результат! Я этого мерзавца убью, если не перестанет шкодить!
Такие перепалки происходили постоянно. Девочки же проблем не создавали. Росли добрыми, дружными, заботливыми. Роза их обожала и старалась красиво наряжать, любуясь своими «куколками», как она их называла.
И действительно, с каждым годом девочки становились все прелестнее. Таня, смугленькая, с большими сливовидными глазами, была весьма хороша собой. Ида – чуть полная, курносенькая блондиночка, с  умилительными ямочками на щеках, была само обаяние. Резвушка и хохотушка, она очень отличалась от серьезной, не по годам любознательной сестры, которая уже в пять лет научилась читать и предпочитала чтение любым детским забавам.
Для девочек наняли учительницу музыки, - не напрасно же отец привез рояль из Киева. Но особого рвения к игре они не проявляли. Гораздо большие успехи были у самой Розы, которая, готовя с детьми задания, сама овладела нотной грамотой. Очевидно обладая неплохими способностями, она по слуху подбирала знакомые мелодии и весьма прилично, двумя руками играла их, вызывая восторг у окружающих.
Однажды, солнечным весенним днем, Роман, вернувшись из командировки, и подойдя к дому, услышал пение. Он остановился, заслушался. «Кто бы это мог так красиво петь?» - подумал Роман, не догадываясь, что это пела его Роза. Как и много лет тому назад, она, моя окна, незаметно для себя запела. На душе было радостно: сестра сообщила, что после майских праздников приедет вместе с родителями, истосковавшимися по своей любимой Розочке.
Войдя на порог кухни, Роман залюбовался стоявшей на подоконнике женой, ее стройными ногами и ладной фигурой.
- Виють витры, виють буйни, аж дерева гнуться,
Ой, як болыть мое сердце, а сльозы не льються…
…- А я и не знал, что ты, Розочка (муж впервые за все годы их совместной жизни так ее назвал) так хорошо поешь!
Роза засмущалась, покраснела, как  в молодости, и одернула задравшийся подол.
На Первое мая Роман пригласил к ним свое начальство. И перед гостями с удовольствием продемонстрировал игру дочерей на рояле. Даже Шуру заставил продекламировать басню Демьяна Бедного.
 Наслаждаясь похвалами, которые гости расточали талантам его детей и кулинарным способностям его жены, Роман в заключение решил еще щегольнуть. Снял со стены гитару и подал ее Розе:
- Ублажи душу, жинка…
У Розы защемило сердце. Ведь к гитаре, после смерти Дани, она ни разу не прикасалась. Вспомнилось, как они любили петь дуэтом.
- Может, не надо?..
- Надо, надо! – хором стали просить гости.
Не желая показаться жеманной, Роза взяла несколько аккордов, и запела романс на стихи Апухтина «Нищая». Но публика не оценила ее любимое произведение.
- А давай нашу сбацай! «Распрягайте, хлопци, конив…»
Роза отложила гитару, погладив ее как дорогого друга, вздохнула, и подошла к роялю.
Долго еще пели хором народные и революционные песни. Когда гости разошлись, очень довольный проведенным праздником, Роман изрек:
- Эх, Роза, фартовая ты жинка!
Это была единственная и своеобразная похвала мужа.

                - 9 -

Лето пролетело в радостных хлопотах. Гостили дорогие люди: родители, сестра и племянница. Роза всеми силами старалась демонстрировать удовлетворенность своей жизнью. Но мать с отцом явно были озадачены судьбой их любимицы. Не такой доли желали они ей…
Сестра привезла различные ткани и старательно обшивала всю Розину семью. А Роза в свою очередь возилась у печи, стремясь повкуснее накормить любимых и желанных гостей, и безуспешно пыталась скрыть свою тоску по сыну…
Наступившая осень тянулась нестерпимо долго. И чем ближе подходили зимние каникулы, тем ожидание было тяжелее. Но вот, наконец, долгожданная встреча… Радостные возгласы детей, окруживших Мишу, не дали Розе возможности сразу заключить  сына в объятия. Она ожидала, что тот, истосковавшись вдали от матери, сам бросится к ней навстречу… Но этого не произошло.
Заметно подросший и повзрослевший, сын как будто совсем отвык от нее. И когда Роза, наконец-то, обхватив свое дорогое сокровище, обняла и начала целовать Мишу, он, как ей показалось, отстранился в первое мгновение, а потом ладошкой отер щеки, которые осыпала поцелуями мать.
Мишу привез Розин брат, который уехал на следующий день, пообещав приехать за ним через десять дней. Но за эти короткие сутки Роза с ревностью заметила, что дядя стал ее сыну ближе родной матери.
Миша явно изменился не только внешне, но и характером стал другим. Исчезла детская привязанность к матери и появилась новая черта, которой раньше не было. Мальчик стал каким-то заносчивым, порой снисходительно относился к сестрам, да и в разговоре с Шурой, частенько слышалось: «Тебе этого не понять!», «Не твоего ума дело…» Естественно, он тут же получал от названного брата подзатыльник, из-за чего даже изъявил желание скорее уехать.
- Когда уже дядя Петя за мной приедет? – вопрошал Миша, обращаясь к матери, этим безжалостно раня ее наболевшее сердце.
…Шло время. Дети взрослели. Девочки, в свою очередь, пошли в школу. Вечерами теперь можно было наблюдать такую картину: все сидят, исключая главу семейства, уткнувшись в книгу. Роза, выросшая в семье, где с раннего детства детям прививали любовь к чтению, и не мыслившая жизни без книги, приобщила к чтению и своих детей. По ее заданию, каждый гость (а летом их приезжало множество), должен был привезти новую книгу. Скоро Роману пришлось соорудить вдоль стены в зале стеллажи, так как собралась приличная библиотека. Книги полюбили не только девочки, но и Шура, который с годами стал серьезнее и, постепенно, забросив шалости, пристрастился к чтению. А вот сын, к великому сожалению Розы, в первые годы особенного рвения и прилежания к учебе не проявлял, и к книгам относился весьма прохладно. Летом, когда Миша приезжал к матери, уговорить его прочесть что-либо ей не удавалось.
К радости от общения с сыном примешивалась досада. Розе казалось, что брат и его жена что-то упустили в воспитании ее сына, волновали мысли, что столичная жизнь может пагубно повлиять на него и плохо отразиться на дальнейшей судьбе.
…Как-то в начале тридцатых годов, Роман, вернувшись с работы, принес какой-то большой сверток. Развернув его, он с интересом уставился на Розу, желая насладиться ее впечатлением от увиденного. Но реакции, которая последовала, он не ожидал:
- Что это значит?! Откуда это у тебя? – спросила Роза, глядя на лежащий на столе большой серебряный крест, какую-то парчовую не то накидку, не то скатерть, да еще несколько иных церковных принадлежностей.
Как оказалось, Романа избрали в состав комиссии по закрытию церкви, а эти предметы он, как и другие члены комиссии, получил за прилежную работу.
- Рома, унеси все туда, откуда принес! Нам этого не нужно!   
- Глупая, ведь это серебро! Спрячь в сундук. Пригодится! 
- Я прошу тебя. Не бери грех на душу. Унеси! А не то – я унесу!
- Ты что, оглохла?! Церковь-то закрыли! Никому это не нужно. А нам когда-нибудь принесет доход.
Он бережно все опять завернул и положил в сундук.
Роза поняла, что говорить с мужем бесполезно. А на следующий день, когда тот ушел на работу, она вынула сверток и пошла к дому священника. Роза знала, что его совсем недавно арестовали, а попадья с детьми куда-то уехали. Но в доме оставались следить за ним и великолепным фруктовым садом две сестры священника, бывшие монашки.
Роза подошла к калитке и нерешительно постучала. Громкий собачий лай вынудил одну из сестер подойти к забору. Она сначала не могла понять путаный рассказ Розы и настороженно ее разглядывала, явно не доверяя и боясь какого-нибудь подвоха. Подошла вторая сестра, одетая во все черное. Взглянув на принесенные предметы и, наконец, поняв желание посетительницы отдать им церковные ценности, она пригласила Розу пройти в дом. Обе сестры, расчувствовавшись, долго благодарили Розу. А она, вздохнув полной грудью, по дороге домой, ощутила такую легкость, как будто тяжелый камень свалился с души.
С этих пор, ежегодно, как только поспевали первые фрукты, сестры приносили Розе полную корзину, ни за что не брали денег, а в разговоре называли святой душой.
Роман, узнав о содеянном женой, покрутил пальцем у виска и изрек:
- Дура – есть дура! Что с тебя возьмешь… - А помолчав, вдруг добавил: - А может, ты и права…
На этом инцидент был исчерпан.   
Чем старше становился сын, тем реже писал. Мать письма бережно хранила. Они были лаконичные, о себе – несколько слов. «…У меня все хорошо, учусь, хожу в авиамодельный кружок. В Москве скоро будет метро. Для этого даже передвигают дома!..»
В то, что большие дома можно двигать, Роза, а с нею вся семья, поверить не могли.
- Завирает, бахвал! – резюмировал Шура.
Розе было обидно слышать подобное в адрес сына, но на сей раз, вступиться за него она не посмела, так как решила, что быть может, пасынок действительно прав, и Миша, ради «красного словца», немножко приврал…   
Но каково же было ее торжество, когда муж, читая газету, вдруг сообщил:
- Слушайте, до чего дошла наша техника! В Москве передвинули дома, которые мешали строительству метро!
Нет, ее мальчик не обманщик! Розе даже стало стыдно, что она могла усомниться в его словах.

                - 10 -

…Брат неоднократно приглашал Розу приехать в Москву, но бросить хозяйство без присмотра она не решалась, хотя Роман и девочки уверяли, что справятся без нее. И все же, наконец, Розу уговорили.
Скрепя сердце, она отважилась оставить, как ей казалось на произвол судьбы, детей и мужа.
Шура к этому времени уже окончил школу и учился в институте в Харькове. Девочкам хотя и было по четырнадцать, но ей все же страшно было их оставить на целую неделю.
Итак, нагруженная двумя большими плетеными корзинами полными гостинцев (сало, перетопленный смалец, топленое масло, банки с медом и вареньем, и другие дары деревенского изобилия), Роза отправилась в путь, полная тревоги – а вдруг телеграмма вовремя не придет, и что тогда она будет делать одна, с багажом, на столичном вокзале, если ее не встретят?
Однако опасения Розы были напрасны. Ее встретили и повезли по предпраздничной Москве. Кстати, на легковой машине Роза ехала впервые и немного трусила. Расцвеченная всеми цветами радуги, вся в знаменах, транспарантах и портретах вождей, столица выглядела нарядно. Конечно, Роза знала, что Москва красива, но сейчас, накануне праздника Октября, она была просто великолепна!
Квартира брата располагалась в центре. Поэтому, в тот же день, опасаясь, что в преддверии парада вход на Красную площадь будет закрыт, Розу, несмотря на ее усталость с дороги, повели к Кремлю.
Ее счастью не было границ: радушный прием, праздничная обстановка, царившая вокруг, а, главное, рядом почти взрослый, возмужавший сын, ставший очень похожим на своего покойного отца…
Но скоро эйфория прошла. Пару раз оговорившись, Миша обращался к ней как к чужому человеку, на «вы». Роза ощущала, что тетка стала ему ближе матери и ревность с каждой минутой росла в ее душе, а к ней примешивалась и досада на себя. Вспомнилось высказывание Романа, что сама во всем виновата, отдав сына – сама себя наказала.
Брат и его жена старались сделать пребывание Розы в столице приятным и интересным. Они заранее приобрели билеты в Большой театр на балет, в цирк, покатали на новом московском чуде – метрополитене, который произвел на Розу огромное впечатление, особенно движущиеся эскалаторы и вертящиеся двери. 
Сама же Москва не только понравилась ей, но и испугала. Как можно в этом «муравейнике» жить, думала она, со страхом наблюдая за снующими вереницами машин, оглашающих пространство своими бесконечными гудками? Отовсюду слышались звуки машин и трамваев. Она испытывала непреодолимый ужас, подгонявший ее, и заставлявший чуть ли не галопом бежать через дорогу, переходя улицу. Это вызывало у сына смех, а у нее – обиду…
А через пару дней, случайно, Роза стала свидетелем того, как золовка упрашивала племянника повести мать в кино.
- Сделай это для меня!
- Теть, ну пойди с ней сама. Я обещал ребятам встретиться…
Наконец-то тетка уломала Мишу, но Роза, сославшись на недомогание, отказалась идти и, спрятавшись в ванной комнате, дала волю слезам, решив, что совершенно не нужна сыну. У Миши своя жизнь, а ее приезд стал для него лишь обузой.
В тот же день Роза засобиралась домой и, несмотря на уговоры не спешить с отъездом и еще погостить, через день уже сидела в поезде. Под стук колес Роза перебирала в памяти дни, проведенные в Москве, и корила себя, что поторопилась уехать, поддавшись глупой обиде. Можно было, как и планировалось, еще несколько дней побыть с сыном, а она сама, из-за своей дури, лишила себя этого… А чего было обижаться? У мальчика каникулы, ему хочется погулять с ребятами, а не водить маму по разным увеселительным местам… А что с теткой у него добрые отношения, то это даже очень хорошо, и надо бы порадоваться этому. Было бы хуже, если бы у них не было взаимопонимания.
Розе вспомнилось, как когда-то, она захотела приласкать сына, погладить по голове и прижать к груди.
- Не надо, мама! Я уже не маленький. Обнимай своих любимых девчонок! – услыхала она в ответ.
Миша вырвался и убежал. Роза тогда осталась стоять, оторопев, полная недоумения и обиды… И лишь теперь вдруг осознала: сын ревнует ее к девочкам, а может, и к Шуре. Его, родного, она отдала дяде и тете, а сама предпочла растить чужих детей… Если бы Роза знала, как сейчас она близка к истине! И как ее дорогой и любимый сын страдал от мысли, что не нужен родной матери… Розе не было известно, да и никогда в будущем она не узнает, как Миша тяжело привыкал к жизни в Москве. Она не догадывалась, и даже не могла себе представить, что он несколько раз убегал из дома, и что добрые отношения с дядей и тетей дались им всем очень нелегко…
…Шура, окончив с неплохими знаниями школу, поступил в Харьковский институт железнодорожного транспорта. Отец очень этим гордился. Роза тоже была рада успехам пасынка.
 Девочки до пятого класса были круглыми отличницами, но в пятом, по выражению отца, «стали тормозить». Однако оценки «посредственно» у них никогда не было, только «хорошо» и «отлично».
У Тани проявилась наклонность к математике и другим точным наукам. Ида же была явным гуманитарием. Чем они становились старше, тем больше занимались общественными делами. Таня была членом учкома, а сестра - редактором школьной газеты. Роза с удовольствием ходила на родительские собрания, зная, что там будут хвалить ее девочек.
…Годы летели. Вот и Мишенька стал студентом. Радости и гордости за сына не было границ. Особенно удивил и восхитил Розу его выбор – Миша стал изучать персидский и турецкий в Московском институте востоковедения. Это было так необычно! Роза с удовольствием сообщала родным и знакомым эту новость, и ей доставляло удовольствие их изумление выбранным ее сыном пути.

                - 11 -

А вскоре и девочки вылетели из родного гнезда. Они, также как и брат, поехали учиться в Харьков, решив стать педагогами. Одна – учителем математики, другая – учителем русского языка и литературы.
Шура редко радовал отца и Розу письмами и весточками о себе. Обычно, когда долгое его молчание порождало тревогу, Роза отправляла телеграмму с оплаченным ответом, и получала: «Учусь, здоров, подробности письмом». Но письма, по выражению Розы, «шли малой скоростью». Девочки же, в отличие от брата, писали чуть не ежедневно, описывая каждый миг своей самостоятельной жизни. Как и письма от Миши, Роза их письма складывала в отдельную коробку.
Теперь, оставшись вдвоем с мужем, Роза не находила себе места, изнывая от избытка свободного времени. Да и хозяйство у них поредело – кроме кур и огорода ничего не осталось.
- Незачем надрываться! – резюмировал Роман, зарезав последнего поросенка.
Козы уже давно не было: дети, повзрослев, отказались от козьего молока.
Перечитав по нескольку раз все книги, находившиеся в доме, Роза стала активным читателем местной библиотеки и, хотя выбор там был невелик, но все-таки попадались новинки. Кроме газет «Правда» и «Радяньська Украина», которые выписывал муж, она еще приобретала журналы «Крокодил» и «Вокруг света», которыми зачитывалась до последней строчки.
- Ты бы еще выписала «Зорьку» и «Пионерскую правду», - бурчал Роман. – Деньги некуда девать, что ли?
Роза в ответ только посмеивалась.
Свободного времени бывало вдосталь глубокой осенью и зимой. Весной же начиналась побелка стен, печи, потолков, работы в огороде… А летом… Летом она принимала дорогих и желанных гостей. Приезжали на каникулы дети, и в доме сразу становилось шумно и весело. Все время слышался звонкий смех, велись бесконечные беседы и споры на всевозможные темы. Не проходило ни одного лета, чтобы Розу не навестили и ее сестры, которые приезжали с мужьями и детьми. Роза, вооружившись ухватами, в неизменном фартуке, целые дни орудовала у печи. Шутка ли, надо было вволю накормить целую ораву! Почти каждый день за стол садилось пятнадцать, а когда и более, человек. 
Молодежь обычно спала во дворе на топчанах, которые соорудил Роман, да на сеновале в огромном амбаре. Если случалась непогода, среди ночи перебирались в гостиную, с хохотом укладывались на полу вповалку, даже под роялем кто-нибудь отыскивал себе местечко.
Особенно весело прошло лето 1940 года. Народу собралось – уйма. Шура приехал с другом, Татьяна – со своим парнем, студентом медицинского института. Сергей, внешне похожий на ученого, в больших роговых очках с толстыми стеклами, своей серьезностью сразу завоевал симпатию Розы. А друг Аделаиды, военный летчик, к сожалению, приехать не смог, зато она привезла подругу. Из Киева приехали сестры Розы, племянница с мужем и детьми. Миша привез в подарок патефон с пластинками, который крутили с раннего утра до полуночи.
Молодежь целые дни проводила на реке, а вечером во двор набивалось столько народу, что было удивительно, как они ухитрялись там танцевать. Приходили местные друзья, бывшие одноклассники ребят. Роза светилась от счастья и спешила всех угостить своими пышными, душистыми и на редкость вкусными пирогами. Допоздна по всей округе разносились песни Козина, Шульженко, Юрьевой, Утесова. Танцы сменялись хоровым пением молодежи под аккомпанемент гитары. Шум, смех, веселье радовали душу Розы, которая, щелкая семечки, вместе с сестрами сидела на крылечке и с восхищением наблюдала за своими дорогими детьми. Она ими очень гордилась и никак не могла налюбоваться. Роза все время комментировала и повторяла: «Боже, как они быстро выросли! Такие все красивые! Время-то как пробежало… Даже не верится, что мои дети стали взрослыми… Еще немного, и мы с Ромой станем дедом и бабой!»
- Мама Роза, мама Роза! Спой, пожалуйста! – упрашивали девчонки, подавая гитару.
- Ой, донечки, давно я не пела… Да и неудобно как-то…
- Нет, нет, мама Роза, я так люблю, когда ты поешь!
А Ида вторила сестре:
- Спой, спой родная!
С тех пор, как Роза, несмотря на протесты мужа, рассказала девочкам историю их рождения, и повесила в детской портрет их родной матери, они стали звать ее мама Роза, в отличие от настоящей мамы – Аси.   
 Конечно, для двенадцатилетних детей это было шоком. Но Роза решила сама открыть им правду, не дожидаясь, пока девочки узнают секрет семьи от посторонних. Несколько дней после услышанного они молчали, как будто никак не реагируя на услышанное. Но потом, Таня, как обычно, будучи посмелее сестры, начала:
- Мама Роза, а ведь ты нам тоже родная. Мама Ася нас родила, но ты нас своей грудью вскормила. Вот Шурке ты - не родная. А нам – родная!
- Конечно! Вы все – мои родные, и Шура тоже, хотя я его не кормила. Но он, как и вы, и как Миша – все мои любимые дети! – Роза обняла девочек, и они долго так сидели, обнявшись, не нарушая молчания.
Теперь, глядя на совсем взрослых детей, ей вспомнился тот разговор по душам…
Лето незаметно пробежало. Все разъехались, и в доме опять наступила скучная тишина. А для Розы – время ожидания вестей от ее детишек.
Неожиданно от Миши пришла весть: его призвали на действительную службу, служить будет на флоте. А затем он сообщил, что уже служит на Тихом океане. Роза была в смятении – сын уехал так далеко, даже по-настоящему не простившись. 
Роман успокаивал:
- Уймись, мать! Чего убиваться? На флоте кормят лучше, чем в пехоте. Будь здоров, каким парнем вернется! Флот почище армии будет. Недаром в нем дольше служат. Жаль, моего Шурку не забрали. Ему бы не мешало палубу подраить, да гальюны почистить.
- Какие еще гальюны, что придумал?!
- Гальюны – значит: сортиры. Их когда чистят, умнее становятся.
- Ну, ты  скажешь! Нашего Шуру глупым не назовешь! Незачем ему эти самые… чистить. Пусть институт кончает.

                -12 -

А в первых числах ноября пришло письмо от девочек, в котором они сообщали, что на праздники не приедут, так как приглашены на свадьбу к брату: Шура женится.
Роман всполошился:
- Надо собираться и ехать в Харьков!
Роза остановила:
- Куда ехать? Раз не зовут, значит, нам там делать нечего! Да и ни к чему старикам мешать молодым.
Отец не на шутку обиделся на сына.
- Я Александру этого не прощу!
Роза, как могла, старалась остудить мужа, но ей это удавалось с большим трудом.
- Да может, письмо затерялось, а ты напраслину на хлопца возводишь! Да если бы и пригласили – в чем бы поехал? Выходной костюм стал на тебя мал, - пузо вон вырастил, да и лет то костюмчику – ого-го! И обуви приличной нет. А про себя я вообще молчу – мои наряды тебе известны… Так что, сиди и помалкивай. Да радуйся за сына. Пусть будет счастлив со своей избранницей.
После праздника пришло письмо от дочерей. Они в подробностях описывали свадьбу брата. Невесту зовут Генриетта. Она - дочь какого-то работника киноискусства. Свадьба была большая, народу много… Жаль только, что вас не было. Шура сказал, что вы все равно бы не приехали, а всполошить вас не хотел. А со своей Гретой он постарается приехать на пару деньков.
И действительно, вскоре, в Шуриной манере, без предупреждения, в один прекрасный день на пороге появились молодые. Было раннее утро. Рома ушел в свою контору, а Роза, прибравшись, пошла в магазин за хлебом. Как было заведено, дверь в доме не запиралась, а только была подперта деревянным брусочком, чтобы чужой кот не забрался.
Вернувшись, Роза заметила, что брусок отодвинут. Значит, Роман вернулся. «С чего бы это?! – подумала она и, открыв дверь, крикнула: «Рома, ты что-то, небось, забыл?»
Но вместо мужа ей навстречу из кухни вышел Шура, а вслед за ним, показавшаяся рядом с высоченным сыном совсем маленькой, худенькая смуглая девушка.
- А вот и мы! Знакомьтесь: это моя Грета! А это – наша мама Роза!
Грета, внимательно оглядев Розу, сказала:
- А я вас совсем другой представляла. - И обращаясь к мужу: - Шура, а у тебя очень симпатичная, даже красивая мама!
Роза от таких неожиданных слов засмущалась и растерялась
- Ой, ну что вы, «ничем мы не блестим, хотя и рады простодушно!», - бросила она в ответ первое пришедшее в голову и, засуетившись, стала накрывать на стол.
- Шура, какая у тебя замечательная мама! И Пушкина цитирует… никогда бы не подумала.
- Так ты ожидала увидеть забитую провинциалку? А наша мама Роза может любой харьковчанке фору дать! В голосе Шуры Розе послышалась обида за нее и явная угроза молодой жене.
- Дети, мыться, и за стол! Вы с дороги, я уверена, проголодались! – прервала она «вставшего на дыбы» своего защитника.
Взяв полотенце и идя мыться, Шура не унимался:
- Довожу до твоего сведения, душа моя, - продолжал донимать молодожен свою нареченную, - что мама Роза по всякому поводу, и заметь, к месту, в чем ты сможешь сама убедиться, цитирует не только Пушкина, но и Шекспира, Лермонтова, Есенина и даже Апухтина. Она у нас – кладезь поэзии!
…Новый 1941 год Роза с Романом встретили вдвоем. У девочек началась экзаменационная сессия, к тому же Роза понимала, что новый год они хотят встретить в обществе своих молодых людей. Шура, защитивший диплом, получил распределение на Харьковский железнодорожный узел. У Греты, как и у девочек, начались зачеты. Все в своих письмах обещали приехать на каникулы.
От Миши письма приходили не часто. Роза жила ими, читала и перечитывала вновь и вновь. Она знала их почти наизусть и могла цитировать в любой момент.
Время тянулось в ожидании лета, которое сулило встречу с дорогими, близкими людьми.
…«Вот, Шурик женился. За ним одна за другой пойдут свадьбы… Наши девочки явно уже нашли свои судьбы. Надо надеяться, и Миша встретит хорошую девочку… А может, у него уже есть невеста, но он пока молчит»... – так мысленно рассуждала Роза, коротая с мужем долгие зимние вечера.
Весна прошла в заботах о саде и огороде. Вот и долгожданное лето.
Девочки пообещали досрочно сдать экзамены и, закончив педпрактику, приехать в июле. У киевлян были другие планы, и к Розе этим летом они не собирались. Шура с женой тоже пока о своем приезде молчали. Так что лето обещало быть малолюдным, что очень радовало Романа, который не особенно жаловал, как он выражался, «летние посиделки». Роза же была огорчена, так как общение с любимыми приносило ей заряд бодрости, которого хватало на целый год.
Ида приехала 18 июня, но не одна, а со своим женихом, которого, смеясь представила:
- Прошу любить и жаловать – Валерий, почти Чкалов, - будущий ас!
Веселый, остроумный, он сразу очаровал не только Розу, но и отца невесты. Как только сели за стол и наполнили рюмки, Валерий попросил слова.
- Давайте выпьем за знакомство и за вашу семью, в которой, я надеюсь, и для меня найдется место! Я прошу руки вашей дочери, а моей любимой – Аделаиды!..
Он стоял с рюмкой в руке и вопросительно взирал то на Романа, то на Розу. Минута, которая наверно показалась молодым вечностью, прошла в полной тишине. Роза не выдержала.
- Ну, отец, чего молчишь? Отдадим дочь?
- Ха! Да ошалел я от счастья! Да за такого орла – отчего не отдать, бери уж!
- А меня почему не спросили? – вмешалась Ида.
- А что тебя спрашивать? Вы, как я понимаю, давно уже и без нас порешили все.
Ребята счастливо рассмеялись и сказали, что пробудут у них до воскресенья, потом поедут на пару дней в Запорожье к родителям Валерия. А затем – по месту его назначения, под Полтаву,  где и зарегистрируют свой брак.

                - 13 -

…Татьяна приехала в субботу вечером. Ее Сергей обещал приехать в начале июля. Все были в радостном, приподнятом настроении в ожидании свадьбы. Роза хлопотала у печи, занятая приготовлением гостинцев молодым на дорогу. За разговорами и сборами провозились почти до рассвета.
Роза встала ранешенько, и чтобы радио в шесть утра «Интернационалом» не разбудило ребят, выключила его.
Утро выдалось солнечным, жарким. Где-то в начале одиннадцатого, проснувшись, все решили до завтрака пойти на реку - искупаться перед дорогой. Роман пошел с ними, а Роза занялась сервировкой стола.
Не прошло и десяти минут, как она услыхала шаги вернувшихся. «Чего они так скоро?» – подумала Роза, выглянув из кухни.
- Вы чего… - начала она, и осеклась, видя суровые лица вошедших.
Валерий быстро направился в комнату. Ничего не понимающая, Роза уставилась на мужа.
- Война, Роза! Немцы напали…
Она хотела возразить, - откуда они это взяли? Быть может, ложные слухи. Но голос Левитана из включенного динамика заставил поверить в случившееся.
Роза слушала выступление Молотова и с ужасом думала – что их ждет впереди?...
Валерий тут же засобирался.
- Но ваш поезд вечером?
- В Запорожье поездка отменяется. Я на попутках – в часть.
Он уехал. Татьяна пошла на почту – отправить телеграммы: в Харьков - брату и Сергею, и в Киев – родным Розы.
Услыхав, что Киев бомбили, Роза не находила себе места от волнения. Роман всех успокаивал.
- Ну, чего волноваться? Через день-два мы эту немчуру прогоним. Сколько их, и сколько нас?!
- Но они, видишь, уже шагают по нашей земле и бомбят города… – отвечала Роза, слушая нерадостные сводки о жестоких боях и оставленных городах и селах.
Роман все никак не мог поверить в силу немецкого оружия:
- Вот увидите, дайте срок, как наши соберутся и погонят их. Это просто тактическое отступление. Помните, как пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей – вершка не отдадим!»
Но с каждым днем сообщения с фронта приходили все тревожней и страшнее. Девочки хотели поехать в Харьков, но Роза и Роман их уговорили пока воздержаться от поездки - железнодорожные станции и поезда бомбят, а здесь в Пирятине все спокойно.
От Шуры пришла открытка, в которой он сообщал, что хотя и в действующей армии, в железнодорожных войсках, о нем волноваться не следует – это не передовая.
Если раньше Роза очень переживала из-за того, что сын, прервав учебу в институте, служит за тысячи километров, на Дальнем Востоке, то теперь она была рада этому, но все же с волнением спрашивала у мужа и дочерей: «А японцы на нас не нападут, воспользовавшись тем, что на западе атакуют фашисты?»
Сергей сообщил Тане, что служит в эвакогоспитале, и быть может, сумеет ненадолго попасть в Харьков. От Валерия после его отъезда вестей не было, и Ида была уверена, что в Харькове ее ждет письмо, так как он, наверное, считает, что Ида уже там. Поэтому, несмотря на уговоры родителей, сестры твердо решили вернуться в Харьков, и уже стали готовиться к отъезду, как пришедший отец сообщил, что его уполномочили перегнать скот вглубь страны, и через пару дней они тронутся в эвакуацию в сторону Харькова. «Так что, нечего разлучаться, - поедем все вместе».
Стояли последние дни августа. Солнце с раннего утра радостно светило так, что не верилось, что уже неподалеку льется кровь и гибнут люди. Управляемые стариками и подростками, шесть подвод, на которых восседали женщины и дети, вслед за большим стадом коров, двинулись в путь.
Роза все время с опаской поглядывала на небо, боясь, как бы не налетели фашистские стервятники. Девушки беззаботно щелкали семечки, переговаривались, сожалея, что не успели проститься с членами бригады, с которыми в последние полтора месяца работали в совхозе. А потом, глядя на свои огрубевшие руки, смеясь, пришли к выводу, что их теперь уже никто не посмеет назвать белоручками.
Роза, глядя на них, думала: «Что значит молодость! Им все нипочем и не в тягость…» Порой она вынимала из старого ридикюля, в котором лежали документы, фотографию сына и, гладя ее пальцами, долго любовалась своим «матросиком». Это фото, как раз перед началом войны прислал Миша, и Роза никак не могла наглядеться на него, таким необыкновенно красивым, очень похожим на своего отца, казался он ей…
У реки сделали небольшой привал. Поели, напоили скот, и двинулись далее. Несколько молодых женщин и Розины девочки затянули:
„Если завтра война" — так мы пели вчера,
А сегодня — война наступила,
И когда подошла боевая пора —
Запеваем мы с новою силой.
…Подымайся, народ, собирайся в поход!
Разгромим обнаглевших врагов! 
«И когда они успели выучить новые слова для старой песни?» – подумала Роза.
В это время первые коровы вступили на мост. Вдруг впереди послышался лязг металла и шум быстро приближающейся техники.
Роман побежал вперед, стараясь вместе с пастухами задержать скот, чтобы пропустить, как думали, наши танки. Но, неожиданно, раздались залпы и поле «ожило» взрывами.
Перепуганные коровы с ревом ринулись назад. Кони вздыбились и рванули, переворачивая повозки и топча людей. Немецкие танки с черными крестами на полном ходу ринулись с моста на поле.
Из открытых люков, солдатня с веселым хохотом поливала свинцом мечущийся, ревущий скот и бегущих врассыпную людей. Танки окружали живую массу и давили гусеницами. Некоторые солдаты фотографировали эту картину.
…Роза лежала на траве, широко раскинув руки и, казалось, с удивлением глядела неподвижным взором в бесконечное небо. Ее девочки лежали почти рядом. Роман – поодаль, уткнувшись лицом в землю.
Умолк грохот пушек и лязг военной техники, и только рев и мычание умирающих животных сотрясали округу. Несколько десятков неподвижных окровавленных тел усеяли сжатое колючее поле. А когда спустился вечер, появились какие-то темные личности, которые сновали по полю, распугивая налетевшее воронье, - собирали дань у беды.
Взошли первые звезды… Природе не было никакого дела до произошедшего.