За последние несколько лет мы побывали в доброй дюжине стран, и далеких от России, и близких к нам, но одно было неизменным – каждый раз казалось, что мы отправлялись в путешествие не в другую страну, а на другую планету. Вернее, это чувство появлялось, когда мы выходили из аэропортов. Окутывал ли нас теплый, загадочный вечер на Маврикии, более близкий первозданной природе, чем современной цивилизации, или встречал хмурый пражский день, похожий, и не похожий в одно и то же время на все хмурые дни во всех других городах Европы, сразу же появлялось ощущение открытия нового мира. Мы словно проходили через некую мистическую дверь, чтобы оказаться в другом измерении.
Да так оно и было, если вдуматься.
Для маврикийцев самое важное место на Земле – родной остров, окруженный океаном, их повседневная реальность ни в чем не похожа на бытие тех же пражан, которым было бы очень трудно понять уклад жизни людей на крошечном кусочке суши, возникшем среди колоссальной массы не всегда дружелюбной воды. Да, я думаю, сознание людей, или их общее бессознательное, определяет окружающий этих людей мир. Не говоря уж о том, что каждый из нас живет в своей собственной вселенной. Мы путешествуем из одной реальности в другую; нужно всего лишь позволить себе понять это. Каждому из нас светит его или ее собственное неповторимое Солнце, каждый человек мечтает, глядя на свою собственную неповторимую Луну.
Как бы то ни было, путешествия меняли нас. Мне казалось, что всякий раз я возвращалась домой другой, новой. У нас появился новый опыт – восприятия Земли как планеты, по чьей-то воле возникшей в Космосе.
Я смотрела на древние горы, бывшие то громадами раскаленного камня, то обманчиво укрытые тропическими лесами, слушала вкрадчивое, неослабевающее ни днем, ни ночью пение пустынь, ощущала дыхание Земли, отдававшееся легкой дрожью на поверхности, наблюдала ее движение, когда Солнце стремительно скрывалось за горизонтом, уступая место Луне, подставляла лицо дождям, любовалась звездами в бесконечном сине-черном небе и не могла не задаваться вопросом – кто все это создал? Чьи мы?
Иногда во время ночных перелетов над горами с высоты вдруг можно увидеть глубоко внизу россыпь огоньков. Там в низине живут люди. А совсем рядом со мной в иллюминаторе – Луна, та же Луна, которую увидят жители этого затерявшегося поселения, если поднимут лицо к ночному небу, скрывшему от них до рассвета окружившие их величественные горы. Но какой они увидели бы ее? Смогли бы они представить себе жизнь на равнине, под небом, полным стремительно мчащихся друг за дружкой низких облаков, там, где горизонт далеко-далеко, а ветер не терпит преград и даже в городах вольно мчится по улицам и проспектам, дразня людей?
Во всех странах в сельской местности детвора обязательно машет проезжающим мимо автобусам с туристами. Иногда – бурно, с восторгом, иногда – робко, застенчиво. Если не полениться и помахать малышне в ответ, они расплываются в улыбках, неизменно щербатых – во всех мирах нашей планеты дети одинаково теряют молочные зубки.
Интеллигентный, прекрасно образованный на европейский лад гид на Шри-Ланке, уроженец этого райского острова, поведал нам, что ему часто приходится прогонять из садика своего дома безобразничающих обезьян. «Гоняю их палкой», - говорил он.
Яркий как кинозвезда пятидесятых гид в Тунисе, сопровождавший нас в малоизвестную Дуггу, десять лет работал инженером-нефтяником на нашем Севере. « Я готов воевать за вашу страну». – сказал он нам. – «Она дала мне все». Он поначалу казался нам немного заносчивым, как часто бывает с мужчинами из мусульманских стран, и прятался от нас за зеркальными очками, но потом снял их и оказался милейшим человеком, счастливым мужем привезенной из России жены.
Каждая страна оставила самое яркое воспоминание, то самое, которое сразу же приходит на ум, стоит только услышать или тихо сказать себе самой: «Иордания», или, например, «Вьетнам».
Ну что же, наверное, московские осенние вечера – самое лучшее время, что обратиться к своей памяти и, сплетя ее с воображением, еще раз изумиться красоте и яркости нашей планеты, постаравшись описать некогда увиденное. А потом, конечно же, приняться за подготовку нового путешествия.
1. Серебряное Солнце, Иордания.
Мы попали в песчаную бурю по дороге из Петры на Мертвое море.
До этого была Акаба, зажатая между раскаленными горами и казавшимся почти что ледяным Красным морем.
Иорданские горы – это камень. Я помню с детства величественные хребты Северного Кавказа, увенчанные снежными шапками, но даже те исполинские горы полны жизни, потому что там есть вода. Простая истина – для жизни нужна вода, стала для меня очевидной именно в Иордании. Нет воды – нет жизни.
Позже я еще раз осознала это первейшее правило нашей планеты в Тунисе, в Сахаре. Я пишу эти строки, и меня охватывает жар тех стран. Не удивительно ли, что они на той же планете, где протекает, например, полноводный Меконг, одна из главных рек Юго-Восточной Азии, в дельте которого почва на островках сочится влагой, питающей и зелень растений, и неприметных на первый взгляд обитателей затейливых норок и укромных местечек в вечной теплой хлюпающей тени, неведомых нам жучков, паучков, сороконожек?!
Когда в Акабе мы в первый вечер вышли из отеля на прогулку, нас на мгновение охватил страх – мы не знали, что может быть настолько жарко. Мы словно оказались в невидимом костре, в обжигающем пламени. Но наши тела на удивление быстро привыкли к сухому горячему воздуху, и все дни в Акабе мы спокойно гуляли по городку, крепость которого сыграла важнейшую роль в истории Иордании. Мы только очень много пили, воды и соков, а за ужином в гостинице позволяли себе по бокалу местного белого вина – легкого и нежного, как раз для знойных сумерек.
Мое самое яркое впечатление от Акабы – пляж гостиницы. Там, в тени огромных зонтов, мирно отдыхали по соседству туристы из Европы и арабские семьи – женщины, укутанные с головы до ног, но позволявшие видеть безупречный педикюр на пальчиках ножек, их облаченные в сдержанные шорты и футболки мужья и прелестные дети, причем мальчиками трогательно занимались отцы, а не мамы , как принято у нас. Было одно строгое семейство, глава которого расположился отдельно от жены и детей, наблюдая за ними чуть поодаль. Остальные мужья были вместе с женами, вернее, то и дело бегали к бару то за кока-колой для дочек и сыночков, то за свежевыжатым соком для жены. Статная красавица в исламском купальном костюме гордо плавала в холодном, пробиравшем до дрожи, по контрасту с воздухом, море. От зябкой воды до лежака нужно было идти по раскаленному чистейшему песку. Никто никого не раздражал, люди разных культур и религий наслаждались отпусками и выходными днями, ничегонеделаньем, болтовней, сладкой дремой. Тогда у меня появилась мысль, что, предоставленные самим себе, люди прекрасно между собой ладят, и что, в действительности, нужны огромные усилия, чтобы заставлять людей друг друга ненавидеть. В дальнейшем мы встречали очень много доброжелательных людей, независимо от их религии и цвета кожи; до сих пор перед моими глазами улыбка очень серьезного с виду старичку на Цейлоне, ехавшего на велосипеде вровень с нашей машиной – мы попали в пробку недалеко от Коломбо и еле-еле ползли к отелю. Старичок был очень, очень чопорен и важен, но когда мы улыбнулись ему сквозь стекло машины, его лицо озарилось, именно озарилось ответной улыбкой, полной тепла и любопытства.
В дни нашей поездки в Иорданию в Европе происходило какое-то важное футбольное событие, да простят меня поклонники футбола – не помню, какое именно.
А теперь представьте себе Акабу, знойный вечер, пришедший на смену огненно-жаркому дню, улочку, по которой словно проносится язык пламени – это поднялся порыв ветра. Вот на такой улочке мы и наблюдали прелестную сценку – солидные усатые мужчины поставили на подоконник на первом этаже огромный телевизор и, весело переговариваясь, устроились рядком на удобных стульях смотреть футбольный матч.
Не уверена, что Петру можно описать словами. Для меня образ этого головокружительного места - не Казна с ее всемирно известным фасадом, а хрупкий олеандр у стремительно уносящейся ввысь скалы нежного, тонкого, не свойственного, казалось бы, мощному камню розового цвета. Именно он и остался в памяти, его я и вижу в первый миг, стоит мне услышать или сказать самой мистическое слово «Петра».
В дорогу от Петры до Мертвого моря мы пустились во второй половине дня.
Солнце еще стояло высоко над горизонтом; мы ехали по шоссе через пустыню, убаюканные мягким скольжением автобуса.
Я не сразу поняла, что за звук услышала. Тихий, тонкий шелест… Едва уловимый, но непрекращающийся… Трение крохотных частиц песка друг о друга и обо все, что попадалось им на пути, рождало голос, вкрадчивый голос пустыни, завораживавший кажущейся простотой, певший и певший, пока от него не становилось жутко.
Мы проезжали через самую кромку песчаной бури, взвившейся к небу в стороне от нас.
Песок в воздухе менял ставшие уже привычными глазу цвета иорданского пейзажа. Солнце из золотого стало серебряным. До этого я никогда не видела такого Солнца, не ощущала так близко мощь Земли. Даже если бы буря приблизилась к нам, думаю, я испытывала бы не страх, а благоговение перед силой и красотой моей родной планеты.
Потом буря осталась позади.
- У вас сейчас заложит уши, - предупредил нас гид. – Мы начинаем спуск к Мертвому морю.
И точно, голову словно окутало ватой, на миг появилась легкая дурнота, не неприятная, а потом в уже густой темноте появились яркие огни – нас ждали отели.
После ужина мы спустились к невидимому морю. У нас уже в который раз за день закружились головы, теперь от странного медицинского запаха, поднимавшегося от скрытой в ночи воды.
Мы увидели море утром и с великими предосторожностями вошли по специальной лесенке в густую, словно тягучую воду, тут уже захотевшую вытолкнуть нас обратно на берег. Нужно было приноровиться к неспешным, тяжелым волнам и ни в коем случае не давать воде попадать в глаза. На берегу всегда дежурил кто-нибудь из служащих отеля, готовый броситься на помощь незадачливому купальщику, позволившему хоть капле соляного маслянистого раствора попасть в глаза, что означало временную слепоту и панику.
По вечерам на другом берегу моря появлялись далекие, но яркие огоньки. Там был Иерусалим. В небе поднималась огромная, сияющая Луна, к которой вела не зыбкая лунная дорожка, а сотканная из переливов тяжелой воды и причудливо переломленного света вполне осязаемая дорога, так и приглашавшая подняться по ней к загадочному спутнику нашей планеты. Пахло жасмином. Аромат колдовских белых цветов причудливо сплавлялся с поднимавшимся вверх запахом моря. Казалось, волшебство не только возможно, но и неизбежно, ночь создана для колдовства в непривычно теплых лунных лучах.
Футбольная лихорадка настигла нас и на Мертвом море. В баре смотрели матчи. Здесь это было еще удивительнее, чем в Акабе. И, тем не менее, мужчины всех национальностей и вероисповеданий, кто с бокалом чего-нибудь крепкого, кто – с соком, усаживались перед еще более огромным экраном, подкрепляясь суши, тоже причудливой для этих мест едой.
На территории отеля царило изобилие драгоценной воды. Затейливые огромные бассейны, окруженные зеленью, манили прохладой и легкостью плаванья. В них резвилась детвора.
Никогда раньше я не встречала так много людей с псориазом. На их коже распускались загадочные бледно-розовые цветы неопасной, но изматывающей болезни, в период обострения становившиеся багровыми. Кто-то пестовал один-единственный едва заметный лепесток, едва заметный окружающим, кто-то был вынужден уступить псориазу значительную часть тела. Все искали если не исцеления, то хотя бы облегчения, передышки, и с надеждой грелись на Солнце, здесь, ниже уровня моря, дававшем непривычные тепло и свет.
Мое последнее воспоминание об Иордании – шквальный ветер, почти сбивавший нас с ног, когда в Акабе мы шли к самолету, чтобы пуститься в обратный путь домой. В салоне самолета тихо играли «Роллинг Стоунз», и я поняла, что мы возвращаемся в свою привычную реальность. Несмотря на мои страхи – порывы ветра казались ужасающими, самолет легко набрал высоту, оставив внизу непокорные человеку горы и пустыни.
На высоте Солнце было знакомого золотистого цвета. Было уже трудно поверить, что всего несколько дней назад великая звезда была поймана в ловушку бури на крохотной хрупкой планете и утратила свой величественный блеск, став арабской серебряной монеткой в вихрях песка.