Я вынуждена часто бывать на кладбищах. Уходят… уходят… Хоронишь очередного покойного и видишь, как много за короткий промежуток времени прибавилось свежих могил. На том кладбище, где мы 27 мая 2009 года похоронили свекра, находятся могилы моих учителей, моих одноклассников, их детей и даже их внуков… Как это нелепо… Дети и внуки должны умирать позже нас.
У свёкра всё было правильно. Он умер раньше сына Андрея (моего мужа) и дочери Ольги, раньше четырех своих внуков. 22 мая 2009 года с утра сказал жене, что не поедет на техосмотр, сделает его в понедельник. Поехал на дачу, заехал потрудиться на картофельном поле. Домой вернулся к ужину. В кухне он и упал на пол. Как свекровь рассказывала, в глазах его была жгучая боль и отчаянная тоска, которой за все 52 года совместной жизни она в нем не видела.
На «Скорой» приехали две девочки, сказали, что его надо везти в больницу, а чтобы донести его до машины на носилках нужно двое мужчин.
Двое мужчин – муж и его сын от первого брака Артем – в это время на машине подъезжали к Ишиму (дом у свекров в Абатске, что в 70 км от Ишима). Артем – самый младший внук – получил водительские права и ехал показать их деду. Они не успели на один час.
Свекровь нашла на сельской улице других мужчин, свекра погрузили в «Скорую» и доставили в реанимацию. Через пять дней и ночей Павел Матвеевич, не приходя в сознание, скончался. Ему было 72 года.
Взяв на работе отпуск без содержания, я приехала в Абатск проводить свекра в его последний путь. В поезде читала «Канон» св.Паисия Величковского, умер ведь без исповеди, без соборования, без покаяния, внезапно. Хотя – так ли уж внезапно? Позднее свекровь рассказывала, что не раз она говаривала мужу, как умрет раньше его, ведь она на четыре года его старше. Муж отшучивался, был он человеком легким, светлым, с хорошим чувством юмора. Но в последнее время шутить перестал и даже как-то раз обронил, мол, еще неизвестно, кто умрет раньше.
В Абатск он приехал двадцатилетним мальчишкой по распределению после строительного техникума из Брянской области. Он стал первым профессиональным строителем. Все основные здания и коммуникации района были отстроены под его руководством.
На пенсию ушел в должности начальника ПМК. Но сидеть без дела не мог, да и пенсия маленькая. До самой смерти подрабатывал сторожем в школе, в которой когда-то учились и я, и его дети. На своей родине в селе Игрицком Комарического района Брянской области до перестройки он бывал почти каждый год, а вот после перестройки - раз в 5-6 лет.
Осенью 2008 года как-то оформилось решение съездить туда втроем, на автомобиле, мы с мужем и он. Мне запомнилось, как стоя возле одной из могил на местном кладбище, где целую аллею занимают могилы его дедов, прадедов, братьев и сестер по материнской и отцовской линиям, произнес наш Павел Матвеевич с какой-то спокойной болью в голосе:
- Ну здравствуй, Володька, здравствуй. Последний раз вот так вот с тобой встречаемся. В следующий раз другой уж дорогой к тебе приду.
Выглядел свекор очень даже крепким мужчиной, я тогда подумала, что зря он так, что мы в этом же составе и на будущий год сюда приедем. Ошиблась. Всё-таки чувствовал. Видимо, всё-таки не такая уж внезапная была его кончина. Но, раз полны были его глаза предсмертным ужасом, не был готов он к смерти. Не был готов.
Бывший первый секретарь Абатского РК ВЛКСМ, коммунист. С моим дорогим папочкой, как сядут за стол, так горой за Сталина против нас всех остальных, мол, молодцом был Сталин. Ну ладно, отец-то мой детдомовский ребенок, мало ли… а Павел-то Матвеевич с детства все молитвы знал, на гласы тоже петь мог.
Его мать Надежда была очень религиозна, родная её сестра Анастасия была монахиней, за веру много претерпела, ссылку отбывала где-то в Семипалатинских землях. Только перед войной в Игрицкое вернулась. А вот отец Матвей Андреевич был коммунистом, но, очень любя свою жену, разрешал ей бывать в церкви и соблюдать церковные обычаи. Правда, поговаривал: «Только чтоб я ничего не знал».
Когда немцы вошли в село, Матвей Андреевич стал командиром партизанского отряда в знаменитых Брянских лесах. Тетка Анастасия собрала во дворе всех его детей: девятилетнюю Катю, семилетнюю Зою и пятилетнего Пашеньку, строго-настрого наказала им:
- Хотите, чтоб папа живой с войны вернулся? Кладите каждый день по 40 поклонов.
Маленькие дети выполнили тетин наказ. Матвей Андреевич вернулся с войны, отстроил село, стал в нем председателем колхоза и скончался в 1992 году. Вымолили дети папу. Так что умел, умел молиться мой свекор, и сильна была когда-то молитва его. Всё это рассказывала мне мужнина тётя Зоя в наш приезд на Брянщину в сентябре 2008 года.
Павел Матвеевич просил нас тогда повозить по окрестностям – до техникума, где учился, до церкви, куда мартовским днем бежал он вместе с матерью и сестрами и другими жителями Игрицкого под лай собак и прикладами немецких автоматов, чтобы быть заживо сожженным (чья молитва отмолила их в последнюю минуту? Бог знает), — да много куда.
Если в указанной свекром местности имелась церковь, мы с мужем оставляли там записки на поминовение всех, кто ушел сейчас и ушел во время войны, любовались тишиной и благодатью, молились. Заказывали сорокоусты об упокоении рабы Божией инокини Анастасии, никогда не имевшей мужа и детей, и сестры её родной, рабы Божией Надежды, что с тремя малолетними детьми вынесла всю оккупацию. Об упокоении раба Божия Андрея, Андрея свет Павловича, деда моего свекра, стало быть, прадеда моего мужа и полного его тёзки.
Андрей Павлович в Первую Мировую войну больше года провел в немецком плену, освоив за это время язык. Советской власти он не принял, был в контрах с комсомольцем-сыном Матвеем. До тридцатого года не вступал в колхоз. Когда началась Вторая Мировая и оккупация, Матвей, уже будучи коммунистом, ушел в партизаны. Андрей Павлович стал в его отряде связником.
И вот однажды когда он шел с важными сведениями в лес, его остановил по дороге немецкий патруль. Он легко прошел бы его, зная язык. Но на беду случился рядом полицай из местных. И этот полицай сказал начальнику патруля, немецкому офицеру, что вы его пропускаете? Его сын – командир партизанского отряда. Андрей Павлович был убит сразу, выстрелом в упор, в голову. Вот об упокоении каких людей заказывали мы требы в местных храмах.
Как ни звали с собой свекра, он оставался в машине или курил возле неё. Отказывался со смущенной улыбкой, вежливо, но категорично. А вечером тётя Зоя с грустью вопрошала нас:
- Паша-то с вами опять не заходил?
Мы молчали. А она жалобно смотрела на брата и укоризненно шептала:
- Эх, Паша…
Пока печатала, совсем утвердилась: знал свёкор о приближении конца своего земного пути, знал. Что-то в нём боролось. Наверное, комсомольская юность и партийная зрелость победили молитвенное детство.
Приехав в Абатск, я нашла Павла Матвеевича в большой комнате, в гробу, окруженного цветами и плачущими родственниками. Вычитали с мужем канон за единоумершего. Я легла спать, сил не было. Муж провел ночь с матерью и сестрой у гроба.
Наутро мы с Анной Григорьевной, бывшей учительницей начальных классов, читали по нему Псалтирь. Странно так… У меня ноги больные, да и не могу я вслух долго читать, а тут прочитала одну за одной несколько кафизм, да с поминовением имени усопшего и — ничего. Господь помогал. Видно, раз вымолил маленький Паша своего папу-партизана, папу-воина, то, когда пришло время, Господь дал силы его близким вымаливать его самого.
Муж поехал в церковь за батюшкой. За те пять дней, пока отец его лежал в реанимации, он впервые в жизни сходил на исповедь.
А знаете, как его крестили? Та же тётя Зоя рассказала мне, как в ноябре 1958 года привез брат Паша на Брянщину молодую жену Валю с трехмесячным сыном Андреем, названным в честь деда.
Некрещеная Валя категорически не хотела крестить сына. Тогда мама Надежда отправила сноху с сыном на гулянку в соседнюю деревню под присмотр дочери Кати, а сама с дочерью Зоей подхватила внука и – вперед, в другую деревню, на престольный праздник в храм Михаила Архангела. Вернулась молодая мать с гулянки, увидела крестик на шее младенца, надулась. От свекрови, от золовок отвернулась, обиделась, замолчала. Так и молчала до самого отъезда.
Когда лет через шесть приехала с дочерью Ольгой, то глаз с неё не спускала. Моя золовка Ольга до сих пор некрещеная.
А муж Андрей стал воцерковляться уже после нашей свадьбы. Вот и поехал в Абатскую церковь во имя святых апостолов Петра и Павла за батюшкой. Батюшку сельчане любили. Совсем молодой о.Михаил, а лицо такое чистое, сильное, светлое. Его как-то сразу заметил о.Евтихий из Богоявленского храма в Ишиме и перевел к себе. Но тогда он еще служил в Абатске и приехал с мужем отпевать покойного. Свекровь возражать не стала.
Люди всё шли и шли. О.Михаил достал из сумки-чемоданчика свои принадлежности, как-то само собой у всех в руках оказались свечи. Все стояли вокруг гроба у стен комнаты. Запомнилось, как в полумраке обнявшись плакали два худеньких подростка: старший сын моего мужа от первого брака и его подружка. Конечно, они давно уже не подростки, им обоим за двадцать, но было в их слезах что-то очень уже трогательное и горькое, характерное для переживаний совсем юных. Обессиленная свекровь сидела, опустив голову в черном кружевном платочке.
Когда отпевание закончилось, батюшка сказал несколько простых и мудрых слов о земной и загробной жизни людей. Позднее свекровь говорила, что батюшкины слова заставили её задуматься. Может быть, она всё-таки успеет принять крещение?
Когда о.Михаил собрался выходить, к нам с мужем подошла Анна Григорьевна и быстро прошептала:
- Благословитесь читать 40 дней или 17-ю кафизму, или акафист за единоумершего.
Муж с готовностью откликнулся, что будем читать и то, и другое. Я, мгновенно прикинув, выбрала читать кафизму. Когда муж просил благословения, мы оба обратили внимание на реакцию батюшки. Видимо, это был первый прецедент за время его службы в нашем поселке. Немного поколебавшись, он благословил нас и сказал:
- Слава Богу, когда за усопшего есть кому молиться.
Пришло время выносить гроб. Распорядительница похорон Людмила Павловна очень четко знала ритуал прощания с покойным. К примеру, она знала, на какую табуретку из-под гроба покойного должна садиться я, жена его старшего и единственного сына, и на какую – первая жена Андрея. Её место было почетнее, ведь она родила усопшему двух мальчиков, носителей его фамилии и продолжателей его рода.
Мне это понравилось, потому что в городе у нас такие обычаи ушли в прошлое. Недавно одна моя подруга тоже хоронила свекра, будучи второй женой своего мужа. Первая жена стояла с двумя дочерьми от брака, а моя подруга – с сыном, единственным продолжателем рода усопшего и носителем его фамилии. И это никак не отразилось на ритуале прощания. Точнее, в городе это было не ритуалом, а процедурой прощания, а здесь, в деревне – ритуалом, несущим в себе жизнь продолжающуюся.
На кладбище возле вырытой могилы Людмила Павловна громко и отчетливо произнесла:
- Митинг, посвященный прощанию с Павлом Матвеевичем, разрешите считать открытым. Слово имеет председатель Абатского районного совета ветеранов Шестернев Валерий Иванович.
Потом так же четко и торжественно прозвучали её слова:
- Слово для прощания с Павлом Матвеевичем предоставляется первому секретарю коммунистической партии Абатского райкома партии Ереминой Вере Степановне.
Когда-то Вера Степановна преподавала в нашем классе немецкий язык. Здесь, на кладбище, ей было 82 года.
Прощались работники ПМК, соседи, друзья, родные. День был тихим, ясным, солнечным. Ко мне подошла не знакомая мне женщина и тихо сказала:
- Начнут опускать гроб – надо петь Святый Боже.
Я кивнула. И когда гроб со свекром опускался в яму, запела. Мне тут же стала помогать Анна Григорьевна, потом – та женщина, потом – еще кто-то. И получалось у нас так слажено, так от сердца получалось, столько горя прощания и надежды на милость Божию было у нас в молитве, что мое сердце сильно сжимается даже сейчас, когда пишу эти строки.
По возвращении в Тюмень, мы каждый вечер читали 17-ю кафизму. Ближе к сороковинам поехали в Абатск. По служебным делам мужа пришлось заехать в деревню Казанку, где я обнаружила, что Псалтирь оставила дома. Решили, что из Казанки в Абатск поедем через Ишим и, когда будем проезжать мимо Богоявленского храма, заедем туда, попросим Псалтирь и вычитаем кафизму.
- А дадут ли нам? – усомнился было муж.
Но я была уверена, что дадут. Ишимский Богоявленский храм я полюбила с первого посещения. В нем я чувствую себя как-то торжественно, благостно. Мне кажется, что в этом храме иконы разных времен, разных школ и направлений иконописи. И это не создает никакой дисгармонии, а дает представление о множестве талантливых и одухотворенных людей, ищущих Господа и нашедших Его, исполняющих Его волю.
Мы зашли.
В церковной лавке я спросила у молодой темноволосой девушки (меня всегда поражала её какая-то скорбная серьезность, неулыбчивость), когда будет служба. Она сказала, что в пять часов. Я попросила разрешения прочитать кафизму и попросила Псалтирь. Она кивнула, подставила скамейку под ноги, слазила за Псалтирью на верхнюю полку. Мы купили у неё свечи, заказали сорокоуст на упокоение раба Божия Павла, взяли Псалтирь и пошли к погосту.
На скамейке сидела пожилая полная женщина, тоже очень серьёзно посмотревшая на нас. Да еще одна женщина неспешно ходила с маленькой метелкой и ведром воды. Больше никого в храме не было в этот час. Муж еще поставил свечу перед иконой святых апостолов Петра и Павла, помолился о помощи своему отцу.
Невозможно передать чувства, с которыми мы читали кафизму в этом храме.
Я навсегда запомню и унесу с собой эти минуты связи со всеми людьми, минуты причастия Божьему промыслу, минуты понимания земного пути раба Божия Павла, минуты полного единения с мужем.
Когда мы закончили, сидевшая сзади нас на скамейке женщина смотрела на нас столь же глубоко и серьезно.
Мне вспомнилось прочитанное мельком, что при чтении кафизмы по усопшим после выхода из храма полагается давать нищим милостыню. Был будний жаркий июльский день. Когда мы выходили, нищих у храма не было. Но когда мы садились в машину, будто из земли возник убогий, попросил денег «на хлеб Христа ради». Я очень обрадовалась, подала ему купюру и наказала молиться за упокоение души раба Божия Павла.
За поминальным столом мне вдруг пришел помысл последнюю кафизму прочитать там, где свекор любил бывать. Я сказала об этом мужу. Он сразу же согласился:
- Папа был рыбаком, давай прочитаем её там, где он любил рыбачить. Это возле деревни Кокуй, на крутом берегу реки Ишим. Сколько себя помню в детстве, мы там и дни рождения, и день Строителя праздновали. Папа очень любил этот берег.
Когда все ушли, и посуда была вымыта, было где-то около половины второго дня. Мы сели в машину и поехали к деревне Кокуй.
В том месте, где надо было сворачивать с федеральной трассы, дороги не было.
- Странно,- сказал муж. – В детстве и молодости я помню, здесь была накатанная дорога. А сейчас всё заросло.
Пришлось ехать через саму деревню.
А потом мы стояли на обрывистом берегу реки. Было очень тихо, вода была гладкая, отражала ивы и даже крупных стрекоз. На много километров вокруг людей не было. Я врыла в сухой песок свечку. Мы начали читать.
Еще до первой «Славы» у меня появилось стойкое ощущение, что свекор мой Павел здесь, с нами, что он светло улыбается нам.
Мне показалось, что как-то без слов он сказал мне, что да, мы отмолили его, от чего отмолили — не сказал. Мягко посетовал мне, что я не взяла фамилию его рода. Что продолжатель его рода, старший сын моего мужа, некрещен, и моего мужа некому будет отмаливать. Попросил меня взять его фамилию, и присмотреть за внуками, ведь общих детей с мужем у нас нет. И еще сказал, что ему очень хорошо в этот лёгкий летний день вот так вот светло проститься с нами, с миром и с этим местом, которое он действительно очень любил.
Утром следующего дня мы были в Абатской церкви. Благословились у о.Михаила на обратный путь, сказали, что все 40 дней, как положено, читали кафизму. Он кивнул нам и благословил на дорогу домой.
А потом муж обратил внимание на одну старую икону. Она на самом деле выделялась на фоне новехоньких современных икон. Я опознала её, как икону св.Симеона Верхотурского, и местные женщины подтвердили мне это. И мне вспомнилось, что этот святой тоже любил удить рыбу, и что у него тоже было любимое место – камень, который до сих пор показывают паломникам. И некоторые апостолы Господа изначально были ловцами рыб. Мы показалось, что есть какая-то нить смысла в этой связи со свекром, но обозначить её словами я вряд ли смогу.
Сижу вот теперь и прикидываю. После прадеда моего мужа, Андрея Павловича, осталась память о геройской его смерти от руки немецкого офицера; после деда моего мужа осталась память о партизанах Брянского леса, о колхозе миллионере; после отца моего мужа остался поселок, застроенный домами и коммуникациями. Что оставит после себя мой муж?
А что оставят после себя его два сына? Они никогда не были на Брянщине, не стояли на аллее кладбища своих родичей. Они некрещеные. Старший работает менеджером, с молочной продукцией. Младший учится в вузе, будет инженером-механиком. Я ничего не могу сделать, я не родная им мать. Грустно всё это.
Не хочется на такой ноте заканчивать. Я мечтаю, чтоб у старшего сына родился мальчик, мы с мужем его окрестим, и будет он богатырем духа, как его предки по мужской линии, сильным и светлым человеком. Я молюсь об этом и верю, что так и будет.