А Т А М А Н
В Калуге на высоком берегу заснеженной Оки перед крыльцом воеводской избы толпились сотни пеших и конных казаков. По толпе волнами прокатывался то довольный, веселый гул, то возмущенный рев. На крыльце стоял усатый коренастый атаман в папахе с красным верхом. У него грубое обветренное лицо, левая рука на темляке сабли. Это Иван Мартынович Заруцкий, он говорит, убеждает, разъясняет. Его слушают с одобрением, ему они вручили свои судьбы и жизни, ему верят.
- Тут один умник гавкнул, что , мол, хватит нам мотаться между панами да боярами, и сховался. А кто это гавкнул, а? Не заметили? Я его не разглядел, Так ты, храбрец, кто гавкнул, поди сюда, явись на глаза всего нашего казацкого братства. Не хочешь? Поджилки трясутся? Так я тебе скажу…- Атаман, картинно подбоченясь, подзывал пальцем спрятавшегося казака. – Так я тебе скажу – Верно ты гутаришь!
Переждав, когда утихнет хохочущая толпа, он покрутил отвислые усы.
- Хватит мотаться, не нужно нам иноземного царя, за ним прискачут польские паны. Не нужны нам и семь московских бояр. От одного боярина и то тошнит, как глянешь на его толстое пузо…
- Га-га-га! – завопила довольная толпа.
- А от семи бояр аж к земле загнешься!
Из толпы, опять невидимый взвился голос:
- А сам крест целовал Владиславу!
Заруцкий зорко глянул в толпу.
- Вот диво-то на калужской земле! Зима лютая, а тут шмакадявки зудят! Ну, целовал крест, для вас же, дурней, старался, хотел вырвать у
62 чужеземца права для казацкой вольницы, коли не получилось посадить на московский престол законного царя нашего Димитрия, которого недруги убили недавно. Не получилось, нет, не получилось! – Он сокрушенно покачал головой. – И с польскими панами не удалось поладить. Когда я сдуру приперся к ним в табор на хорошевские поля, , так эти королевские холуи даже слушать не хотели о наших казацких вольностях! Уж как я только не улещивал гетмана Жолкевского! Уперся, словно бугай: никакого, говорит, вольного казачества в подмосковных землях не признаю… -
В ответ яростные вопли толпы. Заруцкий снова выждал, когда утихнет.
-…никаких поместий вам-де не будет!
Опять забушевала толпа.
- Все казаки, что пришли с Дона и Днепра, должны уйти к своим куреням, а всех холопов, кабальных крестьян надо-де из казачьих станиц прогнать и выдать прежним господам, а посадских возвернуть в свои городские посады!
Теперь толпа завопила так оглушительно, что Заруцкий невольно отступил на шаг от края крыльца.
- Так где же та шмакадявка,- загремел с новой силою голос атамана,- что пискнула про мое крестное целование Владиславу? Да, крест целовал, грешен. А теперь на это крестное целование – тьфу! – И Заруцкий сочно плюнул себе под ноги и растер сапогом под восторженный крик казаков.
- Не хотят нас толстопузые бояре да спесивые паны уважить и нехай им пусто будет! Пойдем с Ляпуновым, воеводой рязанским, а своего добьемся! Вот от него грамота!
Будто ушат ледяной воды опрокинули на каждого казака – толпа вмиг остыла, и Заруцкий кожей почувствовал, как повеяло холодом. Воцарилось тягостное молчание. И непримиримый голос из толпы:
- Выменял кукушку на ястреба! Ляпунов спит и видит, как бы извести казацкую вольницу!
Но Заруцкого не смутил выкрик. Он укоризненно покачал головой.
63.
- Ай-ай-ай! Да неужели вы, казаки, считаете своего атамана круглым дураком? Да неужели вы думаете, что мне неведомо, кто такой есть Прокопий Петрович Ляпунов, рязанский воевода и думный дворянин? Нет, братцы, не такой уж атаман Иван Мартынович Заруцкий простак, чтобы верить ему! Мы составим приговор и запишем все, чего хочет казацкое товарищество и за что кровь свою проливаем вот уж шестой год!
Толпа подобрела к своему атаману, послышались выкрики:
- Тогда ничего! Тогда можно потерпеть и Ляпунова!
Атаман уловил быструю перемену настроения казацкой вольницы.
- Одним нам Москву не одолеть. Вот и получается: вместе тошно, а розно скучно. Вместе с Ляпуновым да со всем земским ополчением навалимся, семибоярщина лопнет. А там своего царя, глядишь, на престол посадим, а будет хвостом вилять, ссадим, а то и прибьем! Верно?
- Верно, верно!- зашумели казаки, снова поверившие, что добьются они, наконец, такой желанной и все ускользающей вольной и безбедной жизни.
Казаки разошлись по домам, успокоенные и обнадеженные.
Усталый Иван Заруцкий прошел с крыльца в воеводскую избу, где его дожидалась теперешняя супруга Марина Мнишек, вдова Лжедимитрия, с которой он тайно обвенчался сразу после гибели тушинского самозванца. Стройная невысокая Марина была одета в темно-фиолетовое длинное платье.
- Угомонились, наконец, твои братцы? – спросила она звучным и капризным голосом женщины, привыкшей за последние годы повелевать.- Опять уговаривал казаков не разбегаться? Волю, вероятно, сулил, землю обещал, а то и дворянское звание? Признайся, атаман.
Заруцкий снял папаху, сбросил теплый полушубок, который подхватил верный слуга его Семка.
- Если бы я их не уговаривал, они бы давно и меня, атамана, и тебя, Марина, на копья подняли и тебя, пожалуй, прежде, чем меня.
Заруцкий смотрел на Марину с восхищением. Дочь крупнейшего польского магната, умная, испытавшая головокружительный взлет на самый верх, ставшая женой российского царя, хотя и самозванного, за-
64 тем падение и плен, бегство в Тушино. И снова она – супруга царя, опять чудесно спасшегося самозванца. И снова падение – и этого самозванца убили. Неуемное честолюбие, отчаянная смелость.
- Я слышала Иван, как ты ломался и скоморошничал перед этими чубатыми и усатыми разбойниками, да что поделаешь, другого войска у нас пока нету. Но скажи мне, чего ты добиваешься от союза с рязанским бунтовщиком Ляпуновым?
Властный голос Марины подавлял Заруцкого. За каких-то несколько недель она совсем подчинила его своей воле. Вот и теперь Марина спрашивала так, будто Заруцкий ее слуга и должен чуть ли не оправдываться за свои поступки.
Атаман коротко рассказал о своем замысле.
- Если уж ты идешь в упряжку к Ляпунову, то надо добиваться, чтобы в едином вашем земском ополчении было два воеводы, а не один Ляпунов. А придешь в Москву, сделай так, чтобы царем выбрали кого-нибудь из своих людей, заранее об этом надо думать.
Марина с напряженным, сосредоточенным лицом ходила по горнице, мягко ступая по ковру.
- Что ты мечешься? Сын здоров ли? – спросил Заруцкий. Марина с плохо скрываемым презрением посмотрела на мужа.
- Неужели ты еще не понял, вояк.- Она произнесла «вояк», а не «вояка», вкладывая в это слово насмешку. – Неужели не понял еще, что не сын, не его здоровье или нездоровье меня занимают? Я была царицей России! Слышишь, атаман? С Ляпуновым нас повяжет судьба только до Москвы. А потом в Москве будет царь, новый царь России. Ты знаешь, кто будет новым царем ?
Заруцкий угрюмо слушал горячечный бред честолюбивой своей жены.
- Да кто же может наперед знать, - неохотно ответил он.- Как приговорит Земский собор, так и будет.
- Земский собор приговорит то, что надо мне, а иначе его незачем и собирать! – почти выкрикнула Марина.
- Не пойму я тебя, сама же сказала, что царя надо выбирать, но из
65 своих друзей. А выбирает Земский собор.
Марина положила руки на плечи Заруцкому.
- Царем выберут вот кого: моего сына! Его крестили и нарекли Иваном! Он будет царем Иваном Пятым!
Заруцкий с изумлением и испугом смотрел на маленькую, черноволосую женщину, в ее широко открытые, зеленоватые глаза.
- Я не ослышался?
- Да, мой сын! А я буду править Россией, как правила при малолетнем Иване Грозном Елена Глинская!
- Марина, страшные мысли твои.
- А ты станешь первым воеводой государя!
- Опомнись, жена!
- Так и будет, как я говорю, а иначе мне жизнь не дорога. - Голос ее дрогнул и, потеряв пронзительную напряженность, стал еле слышим. – Но только ты ненадежен, дружок мой коханый, нет, ненадежен. Ты ведь предашь меня, как предавал всех, кто тебя любил.
Заруцкий сморщился, словно от боли.
- Перестань, Марина, перестань.
- Предашь, - шептала она, не мигая глядя в глаза пятившегося от нее Заруцкого. – Предашь, предашь.