Ему было лет 65, в последние годы сильно страдал болезнью Паркинсона. Его так и звали иногда за глаза – Паркинсон. Наркотиков, как он называл свои лекарства, хватало часа на три, чтобы организм не ломало и не корежило. Тогда он убегал из дома, шумный и говорливый. Хватал на улице первого встречного знакомого за рукав и втолковывал ему свои поистине энциклопедические сведения о подвигах русских моряков и военных летчиков. Сыпал цифрами и фактами безостановочно, стараясь дышать через раз, зная, что очень скоро его жертва пустится наутек. Тогда продолжал поход по редакциям местных газет. Его там знали и какое-то время терпеливо выслушивали. Несколько лет назад он приносил сюда к важным датам свои рукописи о подвигах. Редактор не хотел обижать человека и просил девчат набрать статейку, а они ворчали, что все это можно найти в Интернете. Но теперь он уже не мог писать авторучкой.
За свою жизнь Егор Михайлович так и не женился, жил один. По хозяйству помогали племянница, которой была завещана квартира, да соседка. Костюмчик на нем был старенький, но всегда чистый, а все остальные материальные блага его мало интересовали. Он грезил чужими подвигами. Квартира напоминала подсобки библиотек, где старые книги лежали вперемежку с подшивками журналов, вырезками из газет, клочками исписанных бумаг. На горе местным библиотекарям, он много времени проводил в читальном зале, заставляя таскать для него тяжеленные стопки книг. Появившиеся компьютеры поразили его воображение. Старый приятель разрешал вечерок посидеть в Интернете, и это были минуты чистого восторга. Когда со здоровьем было еще не совсем плохо, любил петь гордые морские песни на городском празднике День Нептуна и ездить с концертами по отдаленным деревням с ансамблем «Бабье лето», созданным при местном обществе инвалидов по зрению.
Как-то в одной из поездок, трясясь в стареньком автобусе передвижного центра культуры, зашел разговор о молодости и счастье. «Вот чего ты, Егор, так и не женился?» - вопрошала шестидесятилетняя певица. «Девки не любили», - привычно отговорился старый холостяк. «И Надька тебя не любила?». Пауза затянулась. «Она была некрасивой», - наконец выдавил из себя Паркинсон. «Что??? Да если Надька тебе некрасивая, то кто ж тогда?» – оторопели товарки. «Оксана Федорова!» - сказал, как отрезал, и открыл рот только на концерте, который проходил в промозглой хате с голой лампочкой под потолком. Двигаясь как на шарнирах, Егор Михайлович выводил свою сольную партию «Не волнуйся, милая, моя чернобривая…». Зрители – пять бабушек и трое спившихся мужиков – отчаянно хлопали городским артистам. Ради этих аплодисментов и ездили в такую даль.
Болезнь прогрессировала, лечение не помогало, и задумал он «красиво» уйти из жизни, как герои-летчики, идущие на таран. Вышел на людный перекресток и стал кидаться под машины. Но ноги не слушались, и водители попадались с хорошей реакцией, поэтому план не удался. «Егор, ты что, с ума сошел?» - окликнула его знакомая женщина, продававшая неподалеку газеты. «Я все равно что-нибудь с собой сделаю, - отвечал он, усаживаясь рядом с ней на бордюр, - только дождусь грузовика, чтоб наверняка». «Вот что ты удумал?! А водителю за тебя отвечать?!».
На другой день молодая девушка на иномарке остановилась перед дедушкой, который стоял на пешеходном переходе, не двигаясь, прижимая к груди небольшой плакат. «Плохо, что ли человеку», - подумала она и подошла поближе. Кривыми печатными буквами на тетрадном листке была выведена одна фраза: «В моей смерти прошу водителя не винить». Молодежь у нас все-таки хорошая, отзывчивая, и девушка вызвала полицию со скорой помощью. И только передав странного дедушку на попечение властей, поехала дальше.
Его, как водится, отпустили на все четыре стороны, пожурив за то, что мешает работать. И этой же ночью все закончилось. Маленький городок целых три дня перемалывал слухи о суициде на железной дороге. Бывшие на похоронах как о редкой удаче рассказывали о том, что хоронили Егора в открытом гробу. И добавляли при этом: хороший он был человек. Но такой чудак...
Татьяна Грачева