ДОМОВНИКИ
Когда мы въехали в Княжиху – в сырую и низменную местность, состоящую сплошь из ольховника и осинника, выстроившегося по краям дороги да густо растущего между ними подлеска из орешника, плотно нависшего над проезжей частью дороги, стало совсем темно. В августе и так рано темнеет, да с учетом времени суток –было около девяти часов, в лесном туннеле дохнуло на нас вечерней мглой и сыростью. Мы с Витькой поежились и теплее прижались к бабушкиной спине – она заправляла лошадью. Впору бы забраться и в бабушкин ящик из-под помидоров, который она опорожнила на городском рынке да забросаться сверху соломой – там нам сам черт – не брат, только вряд ли бы мы вдвоем поместились в этой посудине.
– Бряк! Бряк! – что это?
Мы обернулись – сзади, откуда раздался звук, показался силуэт человека, раздалось чавканье сапог по раскисшей колее.
– Что, черти, перепугались? А знаете ли вы, что эта бесовская сила, что княжну утопила в болоте, и до сих пор живет в этих местах.? А недавно, слышали наверно, про их проделки на том конце Княжихи – мужика в петлю затащили.. Долго искали, по машине, что под осиной стояла, только и нашли. Хороший был мужик, грамотный счетовод, да только где-то просчитался. Бес попутал – проворовался. Здорово, Шура! Ты, что ли лошадью командуешь! А эти -то вот, трусливые зайцы, твоя опора в ночном лесу? Захвати до Борщевки, недалече тут, да только мне со стамой-то ногой и к ночи не поспеть.
– Трусливые, да не трусливые, а вот лошадь за мной пригнали, не побоялись. Ты что ли, Лексей? Напугал, как черт, в темном-то лесу. Откуда на ночь глядя? Да с такой-то ногой?
– Оттуда же, откуда и вы. Свою встречал, да не встретил. Видно, не все продала, до завтра осталась. Туда -то я на лошади уехал, а пока свою ждал, в это время все лошадки и пропустил. Вас вот последних догонял, еле догнал. Как там цены-то сегодня, хорошо берут? – перевел он дух.
– Да везде по-разному. На "фабричном" да на "хитром" побойчее, а на колхозном вяло, но побольше дают. Дак, ведь загорать надо дня два, а дела-то дома стоять не будут. Я, вон, на день уезжала, так вся душа изболелась: как там – на детей да на деда хозяйство оставила. Справились ли? –повернулась она неуклюже к нам.
–– Да! – в один голос затянули мы: и корова в порядке – подоена, накормлена, и полы вымыты, и в магазин слетали.!
– Вишь, как старались за гостинцы-то. Везу! Везу!– Пастушишь что ли, кнуток –то у тебя? – повернулась она к нашему попутчику.
– Да, нет, это я больше для баловства, да и ноге подпорка. У немцев в моде такие – нагляделся: рукоятка из лозы, а из лычка косичка заплетена. Ходят, себя постукивают по лакированным голенищам, а чуть что не по ним – по спинам, по спинам. Много у меня отметин этих…
– Алексей, а как думаешь, война будет?– опасливо спросила бабушка.
– На кой она хрен, навоевались на несколько поколений хватит.
– А бабы сказывают в лесу гриба в этом году, как в сороковом. И все белые.
Мало ли что сказывают: женский язык без костей – мелет да мелет. Кому воевать-то – этим что ли? или подранкам, как я? Не одно поколение баб должно рождать солдат, чтобы землю привести в божеский вид. Погляди, что мы с ней сделали. Расти лет десять ничего на ней не должно, как все выжгли. Работать некому, и мы безногих в работу впрягаем, без них, видно, не можем. А то, давай, побряцаем, к едрене фене, это сейчас модно – всем по ракете…
Конюхом я работаю, как и твой, вспомнив вопрос, ответил попутчик. А насчет скотины скоро забудь: отрезал наш верховный правитель-то усадьбы, нечем будет кормить скотину. И пастуха скоро днем с огнем не сыщешь.
У нас в Борщевке еле - еле один гурт мелкоты всякой собрался, где уж тут коровам. Теперь комплексы – МэТэФэ называются – туда будем за молоком ходить, а свои пашни забросим да и совхозные фермы навозом подтопим, закочкарим все бывшие заливные луга. Тьфу! – и в сердцах сплюнул.
В сельсовете документы готовят на списание нашей деревни, а уж какая была : нечета вашим Малаховым, Сизиным, Гридиным – в два ряда. На войну сколько мужиков проводили, да вот не устояла.
– И дядю Бодряжку тоже списывают? – не удержался я, вспомнив доброго старика по ту сторону прогона. С глубокой весны, чуть пригреет, сидит он в подшитых валенках до глубокой осени на завалинке своей покосившейся избушки. А под окном раскидистая китайка, и никого он не пропустит, чтобы не угостить этой пресной ягодой-яблочком. А меня как-то особо ласково он отмечал: спросит, откуда мы, и ладошкой веером погладит по голове. И когда мои сверстники пошли в рост, кто-то придумал, будто я отстаю от них из-за того, что Бодряжка макушку мне загладил, чтоб не росла. Колдун ведь, сказывают, он был, другие-то побаивались его.
– Ну, уж Бодряжку списывать нечего, – словно очнулся Лексей, – прошлой зимой в Осаниху его снесли, а дом осиротел, только яблоня была весной, как невеста. Вот таке дела…А может, Шура, подумай получше: не добро ли съехаться десятку малых деревень, как предлагают, на центр, ближе к школе, к работе. Жилье благоустроенное дадут: газ, вода, электричество? Кстати, со скольки часов сейчас включают свет-то – с девяти и до десяти, пока идет дойка на ферме? А там будет постоянно, целый день. А ясли, сад, школа, клуб – не закрепится ли снова молодежь на земле, не нарожает ли снова ребятишек?
– Детишек-то кормить, обувать, одевать надо. На одну зарплату разве что одного вырастишь, а нам надо повыбитых войной заменить. Много ли прокормишь детей на трех сотках земли, что дадут на центре? Нет, думаю, на готовенькое только лодыри съедутся, те, кто и в городе не нужен. А от безделья еще и пить станут – тогда погибель деревне. Строить надо – у нас, нам – дать технику, деньги на подъем или еще какую другую помощь.
Нет, я свое отработала, на меня надеяться нечего, хотя, если надо, в защиту деревни слово бы сказала. Я с этого клочка земли кровиночку на фронт проводила и не дождалась. Как же я брошу эти места?. И мои мама и тятя, и дед с бабушкой, да и прародители мои и Митины всё здесь кровью и потом густо полили. Куда же отсюда ехать? Разве только на кладбище. А, кстати, с ним-то что будет – неужели тоже запашут? Как не по-христиански получится!
– Дядя Лешь, а дядя Лешь, а с ногой-то что ? – встреваем мы.
Он хочет закурить, да боится заронить искорку в солому.
– С ногой-то? Немцу отдал. Он просил жизнь, а, вишь, легко отделался. Подо Ржевом было. Шли мы к нему дни и ночи берегом Волги. Весь Калинин горел на той стороне, а Волга красная была от зарева. Остановились в оппозиционных боях, в окопах, значит, первое время. Однажды атака: "Вперед!". Рванул я, что есть мочи, как учили, до ближайшего укрытия, да не повезло: зацепил гадину.
– А про нашего ничего там не проведал?– не упустила бабушка случая еще раз услышать сто раз известную историю.– На Синявинских болотах где-то сгинул…
– Про Василия-то твоего? Нет, не слышал. Другие говорили: геройски пал в атаке на минном поле. Мне потом Колька Егоров, когда я с ним в санбате лежал, рассказывал. Бегу, говорит я рядом с Васюткой Федоровым – договор значит у них такой был – вместе держаться, а сам думаю: шарахнет сейчас и не успеешь мать родную вспомнить. И вдруг гляжу – высоко в небе чья-то нога оторванная летит, а когда был взрыв, я и не слышал. Я – к Васютке, а его рядом нет, я – на ноги свои – глядь, оказывается, давно на одной бегу. Дальше , говорит, ничего не помню…Я – то на Волховском направлении воевал.
– Так, Синявинское и Волховское направление разве это не близко?
– Так оно и есть, один германский фронт сдерживали…
– Как же ты про моего-то не слышал? – не унимается бабушка.
– Фронт большой, – бывает, сотни километров…Приходит ли, Шура, Васютка-то к тебе, али уж время…
– Приходит, и до сих пор приходит, – высморкалась бабушка. Помолчала..– Только все реже и реже. Раньше идут девки заполночь с гулянья домой, видят огненный змей летит, изо рта огонь, весь в звездах горит. "Аминь! Аминь! – запричитают. Он к кому-нибудь в печную трубу или на чьей-нито крыше рассыплется. – Жди похоронку. Так вот один раз к нам и прилетел.
Помину он просит, а свечку поставить негде – церкви все позакрывали, когда в город –то выберешься, – со вздохом произнесла она.
– А на могилку-то к нему собиралась…
– Да так и не собралась, да и найдешь ли в чистом поле?
– Эй, где герои наши? – потыкал Алексей по соломенным горкам на телеге. Уснули что ли, или души в пятки ушли? А ежели вам воевать, бойцы? Время-то быстро летит?
– Сам сказал – войны не будет, – пробасил Витька из-под соломы.
–Так то – с немцем, – подается из соломы писклявый голосок, – а не с чудищем лесным.
– Не с немцем, а с американцем! Немцу хвоста накрутили, а у американца – атомная бомба.
– А у нас – водородная!– хорохоримся мы.
– Да еще ракеты, – подает голос Витька.
– Ишь расхрабрились в соломе-то да за бабушкиной спиной!
Эх, брат, – задумался Алексей ,– ни с немцем бы, ни с американцем бы – ни с кем бы, – никогда!. Вон, поля-то зарастают, деревни идут на слом, школы да клубы закрываются – это все война. Ничто нет дороже и не ценится дешевле человеческой жизни, – и никто этого утверждения еще не отменил…
Он молча махнул хлыстом, как бы в знак благодарности и, кряхтя, сполз с телеги. Лошадь миновала первые избы Борщевки.
–Баб,– когда мы остались одни, задаем насущный вопрос,–купила, как обещала, гостинцев?
И мы наперебой рассказываем ей приключения длинного дня, главным из который оказалось не то, как мы приготовили к приезду избу, а как, увлекшись сбором орехов – прямо с телеги, чуть не потеряли в лесу лошадь, наперебой виня один другого: тот подпругу слабо привязал, этот к хомуту оглобли ненадежно закрепил.
И все-таки мы уже у дома, лежим на спине на телеге и жуем бублики с мятой и маком.
–Баб, задаю я философский вопрос,– на Луне тоже есть жизнь и такие же, как мы, люди? Ведь она же похожа на наш школьный глобус – с такими же морями и горами.
– А как же, такая же жизнь и такие же люди: и добрые и злые. Из-за этого и войны начинаются.
– А из-за чего, баб, войны начинаются? – не унимаюсь я с вопросом.
–А из-за того, что одни богатые, а другие бедные, у одних все есть, а у других ничего. Только что мешает другим, кто плохо живет, заработать на хорошую жизнь? Нет, надо обязательно отнять у другого, особенно у слабого. Зависть все людская портит. Бывает ведь, брат на брата идет, ни перед чем не стоят. Вон, задерите головы-то. Видите, на луне, человек человека из-за зависти убивает?
– Где? – таращимся мы.
– Посмотрите-ка внимательней: Каин замахнулся топором на родного брата Авеля, который весь в крови лежит у него под ногами и просит пощады. А ведь оба – сыны Адама и Евы. Дикая зависть сгубила Каина: как же – Бог предпочел дары брата –пастыря овец, а не его – земледельца.. А не так ли было и в Гражданскую войну: тоже брат на брата , отец на сына. Много грехов на человеческом роде…
В глубоком раздумье въезжали мы в ночное Малахово. Окна в домах давно потушены, лишь в нашем горит фитилек.
– Прими, Митя, лошадь, – передает бабушка деду вожжи. Мальчишек не буди, пусть поспят на воздухе, нонче тепло – ишь, как стрекочут кузнечики, светать уж скоро будет. Сходи в чулан, принеси тулуп да укрой их потеплей, намаялись они сегодня. А лошадь распряги, дай ей свободу: пусть пощиплет луговой травки…