На фото вверху - схема родословного древа моих предков и современников по материнской линии, ниже - старое фото 1934 года.
Слева направо: моя бабушка Циля, погибшая в харьковском гетто, брат Яша (сын дяди Миши-киномеханика, о нём см. ниже), вверху сестра Лиза - (дочь дяди Рувима, склонившая голову на плечо моей мамы). Правее от мамы - Яков, брат Лизы (погиб на фронте в Отечественную войну), в центре я с журналом (мне 2 года), внизу справа – сёстры Аня (рядом со мной) и Соня – дочери дяди Миши и сёстры Якова (который возле бабушки). Все братья и сёстры –двоюродные. Из всех, запечатлённых на этом снимке на этой Земле в 2013 г. остался - увы - только я один…
Родился я на Украине, в Харькове, в 1932 году. «Корни» мои по материнской линии уходят в Таврию (южную часть Украины) – в места, относимые ныне к Одесской, Херсонской и Николаевской областям. Туда попал мой прадед Лейб Бретштейн (Братштейн) из Виленской губернии Царства Польского, который был, как сирота, «забрит» в кантонисты и отслужил еще при царе Николае Первом 25 лет в аракчеевских лагерях-поселениях, после чего за выслугу лет был переведен в крестьянское сословие (что для иудеев по тем временам было редкостью). Получил в Херсонской губернии надел земли в сколько-то десятин. Одного из его детей – моего деда Шмуэля (Самуила) – я хорошо помню. Он родился еще при крепостном праве (в 1857 г.), как и бабушка (Цирл – Циля Заславская), которая была моложе - 1860 года рождения. Дед по внешнему облику и образу жизни был (и остался) типичным дореволюционным крестьянином (в отличие от своего брата Хацкла, ставшего горожанином, – см. ниже), и ничем не отличался в деревне от соседей – крестьян-украинцев. По профессии был кузнецом. Как рассказывала бабушка, веры он никакой не придерживался (как и она сама) – что тоже было редкостью, хотя сохранял хорошие отношения с деревенским батюшкой (со слов бабушки). Семья держала скотину и лошадей, старшие сыновья помогали в хозяйстве. Земли было маловато, сеяли, в основном, только зерновые да сажали овощи для себя.
В моей памяти (конец 30-х годов) дед сохранился как бородатый «добрый деревенский дедушка». Ему было уже за 80 (как сейчас и мне). Запомнилось, что, когда мама привезла деду из Харькова в Николаев (где он жил у маминого брата Михаила) в качестве подарка пару кусков душистого туалетного мыла и махровое полотенце, дед категорически отказался от них, предпочитая пользоваться только хозяйственным мылом и полотенцем из грубого полотна… Интересно, что я сейчас, в его годы, тоже почему-то не терплю сильно пахнущего туалетного мыла и моюсь хозяйственным мылом… Наследственность?
В советское время до войны мой дедушка Самуил жил поочередно у всех своих взрослых детей, перебравшихся в города (Одессу, Николаев и Харьков) и ставших в годы НЭПА «совслужащими» (все названия, сокращения и аббревиатуры прошлого - здесь и далее, см. в Интернете). Всего детей было восьмеро: четыре сына (мои дядья - Рувим, Михаил, Григорий и Лазарь - последний погиб на фронте ещё в первую мировую войну – в 1914-1918 гг), а также четыре дочери: старшая тетя Лиза, Маня, Розалия (моя мама) и самая младшая тетя Бетя.
Бабушка моя жила до войны все время с нами в Харькове. Это была худощавая и тихая старушка. В быту общалась в основном на русско-украинском диалекте, характерном для восточной Украины. С «чистокровными» евреями в разговоре иногда переходила на идиш. Много читала (в основном книги на украинском языке). Запомнилась почему-то всегда склоненной над какой-то книжкой. Она же и научила меня бегло читать еще в 5 лет (причём не только по-русски, но и по-украински), что по тем временам было редкостью! Спасибо ей – благодаря этому я полюбил чтение ещё в детстве и много читал в зрелом возрасте.
Хотя в синагогу бабушка не ходила, основные еврейские религиозные праздники она соблюдала. Помню, что на иудейскую пасху ("Песах") в доме появлялась «маца» - сухое пресное мучное изделие в виде плоских и тонких, хрустящих как сухарики, лепёшек. Существует легенда, что перед Исходом (изгнанием) евреев из Египта и последующим 30-летним скитанием в пустыне под предводительством Моисея евреи не успели заквасить тесто, поэтому напекли пресных лепешек…
До сих пор маца — пресные лепешки, которые полагается есть в Песах, — напоминание о хлебе, который ели евреи, спешно покидая Египет. По библейскому преданию спешка была не напрасной — египетская армия во главе с фараоном гналась за ними по пятам. Но на седьмой день Исхода Красное море перед евреями расступилось, пропустило их, а затем снова сомкнуло свои воды над головой преследовавших их египтян… Дома также готовились холодец и обязательная в этот день «фаршированная рыба» (которую по настоящему, наверное, могут готовить только в еврейских домах), а также разные кондитерские изделия, в т. ч. маленькие начинённые павидлом пирожки…
Насчёт фаршированной рыбы вспомнилось: в своих мемуарах один из руководителей внешней разведки СССР в 30-40-е годы генерал-лейтенант П. Судоплатов (организатор террористических акций СССР за рубежом, в частности, убийства Л. Троцкого ) пишет, что, когда он в 50-е годы был арестован (как ближайший сотрудник министра внутренних дел Л. П. Берия) и в тюремную камеру ему принесли в продуктовой передаче из дома фаршированную рыбу, он понял, что это был знак того, что жена его – еврейка по национальности и тоже бывшая сотрудница КГБ – не арестована…
А ТЕПЕРЬ - ВНИМАНИЕ! - НЕ ПРОПУСТИТЕ НЕСКОЛЬКО АБЗАЦЕВ НИЖЕ: маленькую историю, возможно, "подчёркивающую" (шучу!) справедливость известного тезиса о том, что "случайность - это осознанная (детерминированная) необходимость". Хотя я лично полагаю, что эта глава никогда бы не появилась, если бы не Божья Воля и/или Провидение...
В августе 1914 года, когда началась первая мировая война, родители решили отправить маму, тогда пятнадцатилетнюю деревенскую девушку, в город Одессу к старшему брату, который мог бы дальше помочь ей устроиться домработницей «в хорошую семью», чтобы она дальше смогла как-то наладить свою жизнь. На пристани в Очакове ей купили билет и посадили на пароход, вся нижняя палуба и проходы на котором оказались переполненными безбилетными беженцами из Бессарабии. Место было в трюме, в самом низу судна. Бабушка предупредила, чтобы мама никуда не сходила со своей койки, которую в любой момент могли занять чужие. Но ночью понадобилось выйти по нужде. Когда мама вернулась в свою каюту, на койке уже сидела какая-то замученная качкой беженка с грудным ребенком. Та было сделала попытку встать и уйти, но мама, почти девочка по возрасту, смутившись, уступила ей свое место и вышла на верхнюю палубу.
Далее из ее запомнившегося рассказа следовало, что «дул свежий ветер, было прохладно, луна только нарождалась». На палубе, кроме одной парочки, не было видно людей. Было около часа ночи. Парень показывал своей подруге на небе какие-то созвездия и увлечённо перечислял их названия. Мама тоже стала слушать. Потом – вдруг какой-то провал, мрак - и её ощущение (воспоминание), что она барахтается в воде и цепляется за какую-то горячую трубу (небольшой след от ожога на щеке остался у ней на всю жизнь). Затем голос в рупоре - что-то вроде: «люди, держитесь, сколько можете, - из Одессы в Очаков идет встречный пароход - он вас подберет».
Оказывается пароход подорвался на одной из мин, которые были расставлены с начала войны вдоль фарватера как возможная защита от подводных лодок германского флота. Как выяснилось, самонадеянный капитан, (его потом судили) не стал дожидаться лоцмана и … жестоко ошибся, отправив свое судно на дно. Спаслось всего несколько десятков человек, которые были наверху или успели выскочить из кают верхней палубы. В их числе оказалась и моя мама. Всех пассажиров из трюма поглотила пучина. Бедная беженка с ребенком оказалась на месте, предназначенном маме...
Пришла она в себя, как рассказывала, в окружении «людей в белом». При этом один «отскочил от нее с какой-то бутылочкой (из которой пытался её поить), громко повторяя: « я же говорил, что она живая, я же говорил, что она живая..!». Оказывается, мама долго не подавала признаков жизни, и некоторые сочли девушку мертвой…
…А тем временем ни родители в деревне, ни её брат в Одессе ничего не ведали. И только деревенский батюшка, который единственный получал губернскую газету, прочитал об этом событии и в перечне фамилий спасенных узнал знакомую – «не Самуила ли это дочка»? Когда передали об этом бабушке, она, как была одета по-домашнему, бросилась из дома бежать по дороге, чтобы добраться до ближайшей пристани, забыв затворить калитку. Она была глуховата с молодости, поэтому бежала и не слышала, как за ней двигалась целая процессия гусей и уток и плёлся, мыча, теленок. Не знавшие ни о чем соседи смеялись. А ей было не до смеху. Это, я помню, мне рассказывала уже сама бабушка.
В детстве, после не единожды повторенной мне этой истории меня всегда волновала одна мысль, которая всегда заканчивалась одним и тем же вопросом, почти утверждением: «А если бы ты, мама, утонула, то я бы, что - не родился?" И не дожидаясь "ужасного" для себя ответа, сам же безапеляционно утверждал: "Нет, я всё равно бы родился – только у другой мамы!». Своего отсутствия в этом мире в любой ситуации я, конечно, представить себе не мог…
Чтобы закончить со своими «корнями», упомяну брата деда - Хацкла -, давшего другую ветвь рода Бретштейнов. На моём сайте в Интернете меня в 2008 г нашёл его праправнук Андрей, ныне живущий в США (в Техасе), в результате переписки с которым мы выявили наше родство. Привожу отдельные «ключевые» отрывки из наших писем, позволивших это установить (этакая маленькая еврейская детективная история).
ПИСЬМО ОТ АНДРЕЯ (2007 г.)
...Юрий Семёнович, огромное Вам спасибо!.. Вы даже не представляете себе, как я взволнован. Это впервые в моей жизни, когда я встречаю возможного родственника. С большим нетерпением жду от Вас известий.
…Посылаю Вам фотографии себя, папы и дедушки. С его слов я знаю, что (внимание ! – ЮБ) его дед Лейб был из Польши, и после её раздела и присоединения к России попал в царскую армию на 25 лет, отслужил и получил в Херсонской губернии участок земли на хуторе Михайловском возле Новой Одессы. По-моему, он пытался стать чем-то вроде крестьянина… Уже его сын (Хацкл) переехал в Николаев. Там у них было швейное дело, дедушка называл это "магазин готового платья" и говорил, что дело шло хорошо.
...Очень интересные сведения находятся в базе данных музея - мемориала Холокоста в Иерусалиме. Двое разных людей подали свидетельские листы на (внимание ! – ЮБ): Шмуэла (Самуэля) Братштейна (я уже понял, что правописание нашей фамилии вообще дело довольно произвольное). Один из них Александр Фойгель из Петах Тиквы… Другой человек Софья Хоменко, в девичестве Братштейн, внучка Шмуэла. Согласно её сведениям, родился её дед в 1857 г. где-то под Варшавой, отца звали Лейб, жену Цирл Заславская, до и во время войны жил в Николаеве, по профессии -бывший кузнец, дата гибели июль-август 1941 г. А Фойгель местом рождения указывает Михайловский хутор Ново-Одесского района. Заметьте - мой прадед Хацкл тоже родился в Михайловском! Также расходятся они и в имени жены Шмуэла. Фойгель пишет, что её звали не Цирл, а Циля Иосифовна. Родилась она в … 1860 году, не знаю, кто из свидетелей прав. И наконец, они называют третьего Братштейна, сына Шмуэла и Цили, которого звали Гирш (Григорий), 1897 года рождения, который работал бухгалтером. Софья Хоменко - его племянница. Если Шмуэл Братштейн и Ваш дед Самуил это один и тот же человек, то Софья Хоменко Ваша двоюродная сестра? Напишите мне, пожалуйста, может быть Вы помните ещё какие-то имена? А как звали Ваших родственников в Николаеве? Вы пишете, что родились в Харькове. И Вы там долго жили? Не помните ли как звали харьковских родственников, были ли там другие Бредштейны?... Андрей.
МОЙ ОТВЕТ АНДРЕЮ:
«Добрый день, Андрей. Кажется, всё прояснилось. Александр Фойгель (фамилия по отцу) и Софья Хоменко (фамилия по мужу) - мои двоюродные брат и сестра. Бабушку, жену моего дедушки Самуэла звали Циля (или Цирл – что одно и то же – как, например, «Аня и Анна»). Она жила с нами до войны в Харькове, а дед Самуэл жил в Николаеве у сыновей Михаила и Рувима. Я его видел в 1938 и 1940 гг, когда с мамой приезжали в гости в Николаев… О прадеде Лейбе мне известно со слов мамы (Розалия - на родословной схеме), что он действительно родом из Польши. Был он отдан в "кантонисты"… После службы его наделили землей и перевели в крестьянское сословие. Как и Ваш прадед Хацкл, его брат (и мой дед) Шмуэл (Самуил - в русской транскрипции отчества моей матери, что одно и то же, как Володя и Владимир) жил на ХУТОРЕ Михайловском под Новой Одессой, где родилась моя мама, ее сестры и братья! Я думаю – ЭТО КЛЮЧЕВОЕ СОВПАДЕНИЕ, которое решает все дальнейшие вопросы!
…Таким образом, - резюмируем: если в одном и том же маленьком хуторе Михайловском (единственном в Одесской губернии) дополнительно еще не рождались люди с таким ПОЛНОСТЬЮ ИДЕНТИЧНЫМ "развесистым" родословным «букетом», как наш (что было бы совершенно невероятным и нереальным), то МЫ С ВАШИМ ПАПОЙ - ТРОЮРОДНЫЕ БРАТЬЯ, А Я – ВАШ ТРОЮРОДНЫЙ ДЯДЯ. С чем и поздравляю! Можно дополнять и далее уточнять нарисованную мною схему. Желаю Вам здоровья, счастья и удачи. ЮС.»
...Мама моя в юности окончила сколько-то классов церковно-приходской школы в посёлке Новая Одесса, соседнем с хутором, где жила и крестьянствовала вся семья. Затем (уже в городе) она, кажется, два или три года посещала какие-то курсы при рабфаке, не окончив их, и до Отечественной войны работала кассиром в «торгсине» - (были такие магазины, детища НЭПА, принадлежавшие неким торговым синдикатам).
Отца своего я никогда не видел - был «незаконнорожденным», «байстрюком», как говорят на Украине. Уже будучи за тридцать, мама, разведенная с первым мужем-пьяницей, познакомилась с моим отцом. Он имел «законную» семью, но мама хотела ребенка (годы уходили), и я явился в этот мир, таким образом, как внебрачное дитя любви. По рассказам мамы и тети Бети, отец первый год заботился обо мне, приносил подарки и даже купил маме дорогую ручную швейную машинку «Зингер» (в те времена это было проявлением трогательного внимания – детишек обычно обшивали на дому сами мамы – детского белья в магазинах в те годы «отродясь» не бывало).
В доме «приходящего» отца уменьшительно звали Симой и, когда тетя Бетя пошла регистрировать меня, уже одномесячного, в ЗАГС, то там, не мудрствуя лукаво, записали меня Юрием Семёновичем, (решив, видимо, что «Сима» - это Семён) и Бретштейном (по фамилии мамы). Так я стал «Семёновичем». Хотя, на самом деле, отца моего звали Максим Романович Колодяжный, а Симой (сокращённо вместо Максима) называли только в быту. По национальности он был, вероятно, украинцем. В моей метрике вместо фамилии отца стоит прочерк.
Об отце в доме никогда не говорили, я привык к тому, что у меня нет отца. Как-то, вроде, даже никогда не «комплексовал» по этому поводу и ни о чём никого не расспрашивал. Фото его мама мне никогда не показывала. Когда я, как то перед войной, смотрел с ней разные фотокарточки в старом альбоме, то, помню, углядел маленькое фото, с которого (говоря трафаретным описательным слогом) «на меня глядел» черноусый брюнет в шляпе, с отвисшими усами, «как у запорожца»...
На мой вопрос – «кто это» - мама как-то внимательно посмотрела на меня (очень запомнил, почему-то этот момент!) и, ничего не сказав, стала быстро перелистывать страницы альбома дальше… Я понял, что затронул какую-то «семейную тайну» и заподозрил, что это, наверное, и был мой отец… Потом это фото куда-то исчезло. Постепенно всё забылось.
Вот и все, что я могу рассказать о моем отце. Смутно помню, что, когда был уже постарше (перед самой войной), приезжала и гостила какая-то «его сестра», привозила (из деревни?) гостинцы, возможно, чувствуя некую вину за своего непутевого брата. Впрочем, это уже, наверное, моя фантазия (насчет вины). Предчувствую, что меня еще не раз при изложении тех или иных событий будет посещать желание домысливать те или иные ситуации. Буду, по мере возможности, избегать этого соблазна, в т. ч. разных «красивых» интерпретаций и пояснений.