ИЗВЁСТКА
Первый поцелуй
В Шадрино было два известковых карьера. Рядом с печами для выжига в двух километрах от села, был большой карьер и дальше, уже в трех километрах, малый. Чаще всего известку выжигали из первого, что рядом. Наломают камня и тут же его в печи. Но в большом камень был с песком, и известка получалась не совсем чистая. А вот когда камень привозили из второго, известь получалась без примесей, легкой и совершенно белой. После гашения получалась сметана – хоть на хлеб намазывай.
Но известку не съешь, на хлеб не намажешь. На столе для еды должны быть съедобные продукты, а таковых к весне 1948-го года в Вовкиной семье почти не осталось. Из пяти человек в колхозе трудилась только мать, зарабатывала на ферме дояркой по трудодню в день. На трудодень осенью 47-го пришлось только по 150 граммов зерна. Да и какое это было зерно, щуплое, сморщенное, а добротное ушло в голубинку. Оно хоть и лежало тут же, в колхозных амбарах, но считалось уже государственным. В Вовкиной семье к марту осталась только картошка. Семье в пять ртов нужно было чем-то поддерживать жизнь. Кроме Вовки у Пелагеи было еще пятеро. Старшие дочери, помогавшие матери, уже вышли замуж, и уехали одна в Новоберёзовку, другая в Большой Хабык, третья в Идринское. Остались трое малых, и мать сказала Вовке:
---- Вовка, я не в силах одна тянуться на всех. Ты уже взрослый, бросай учебу, иди в колхоз. Что-то да заработаешь…
И Вовка не пошел сдавать экзамены за седьмой класс, а пошел на конный двор в помощники к конюху. Разговор с матерью состоялся ещё в прошлом году, и к весне 48-го Вовка уже работал в должности конюха.
---- Мне вот вместо хлеба выписали два центнера извёстки, - сказала мать Вовке. – съезди на выжиг, получи.
Вовка как приехал в санях на обед, так и поехал к кладовщику, прихватив четыре мешка. Лёгкая извёстка получалась из дальнего карьера. Мать так и наказала:
---- Забери всю. Мужики навозили хороших камней. Вон соседка, Варвара, говорит: как масло разваривается.
Кладовщик, дядя Яков Куклин сильно прихварывающий инвалид, потерявший руку, из-за чего не дослуживший Отечественную, сам не поехал на выжиг, а отправил дочку Наташку, Вовкину одноклассницу. Наташка, в отличие от Вовки, сдала экзамены и получила свидетельство об окончании семилетки и уже прирабатывала на телятнике вместе с матерью.
Наташка, бойкая девчонка с длинной, как у матери косой, выбивавшейся из-под полушалка, с курносым лицом в рыжих веснушках, нравилась Вовке ещё в школе, а сейчас нравилась ещё больше. Из девчонки-школьницы она, за какой-то год превратилась в девушку-невесту, притягивающую к себе взгляды не только парней, но и женщин-вдовушек, потерявших мужей на войне. Глядели они на Наташку не с завистью, а с сожалением. С сожалением не к Наташке, а к себе. «Вот она-то обретёт свое счастье. Вон как расцветает! А нам уже счастья не видать!»
Наташка заскочила в сани, ухватилась за Вовку. Резвый жеребчик рванул с места. Наташка едва не слетела с саней, обхватила Вовку сзади, прижалась. Так, стоя в санях, и покатили в Бандитов лог. Вовка крепко стоял в санях, научился за год, пока ухаживал за лошадьми. Он чувствовал спиной Наташкины груди. Они выпирали из-под телогрейки. Ему стало жарко. Когда они выехали за поскотину, он крутанул вожжами над спиной коня, и тот с готовностью перешел на галоп.
---- Не гони! - взвизгнула Наташка. – Вылетим в сугроб! – и ещё плотней прижалась к его спине.
---- Ништяк! – ответил Вовка.
Ему даже захотелось оказаться сейчас в сугробе рядом с Наташкой. Он ещё покрутил вожжами над крупом коня, но жеребчик уже и так скакал во весь опор.
---- Не гони! – визжала Наташка.
И тут на половине дороги под полоз попала чурка, кто-то потерял с воза, когда вез дрова. Сани подпрыгнули, встали на один полоз и выбросили ездоков в снег на обочину. Снег глубокий, они забарахтались в нем. Вожжи выскользнули из Вовкиных рук, но умный жеребчик встал как вкопанный.
---- Хвастун! Дурачок! Разбойник! – колотила Наташка кулачками по Вовкиной спине. Полушалок сбился на затылок, Вовкина шапка отлетела в сторону. Лица были в снегу. Оба хохотали. Но вот Вовка развернулся, лица их сошлись, и смех сразу прекратился . С минуту они, молча, смотрели друг на друга, не мигая, и чем дольше смотрели, тем напряженнее становились их взгляды.
Вовка моргнул первым и потянулся к Наташкиным губам. Наташка не отвернулась, молча же, покорилась его желанию, и губы их слились. Через секунду Вовка отпрянул, глянул виновато в Наташкины глаза, боясь увидеть в них укор и осуждение, но ничего этого в Наташкиных глазах не было, а было удивление. Но Вовка все равно смутился. У него это был первый поцелуй.
У Наташки он был тоже первым. Она удивилась его мимолетности и простоте. Просыпаясь ночью, она представляла, какое будет испытывать наслаждение от первого прикосновения к мальчику, к мужчине, какие светлые будет испытывать чувства, как обновится после этого её жизнь, и не могла потом долго уснуть. Ничего такого за столь молниеносный поцелуй она почувствовать не успела. А Вовка уже пытался высвободиться из снежного плена. Наташка рывком повалила его обратно в снег, одарила такими крепкими объятиями и таким горячим поцелуем, что у Вовки закружилась голова. Он не отнимал губ, пока Наташка сама не оттолкнула его и не вскочила на ноги.
---- Поехали! – приказала она ошалевшему Вовке и взялась за вожжи.
Вовка долго отряхивал шапку, боясь взглянуть на Наташку. Давило чувство вины, будто они сейчас сделали что-то, порочное, грешное. Это же чувство мучило и Наташку, потому она и торопила ехать. Вовка повиновался, сел сзади Наташки, не смея прикоснуться или что-то сказать. Молодой жеребчик опять рванул с места, но Наташка одёрнула его, и он зашагал, то и дело, порываясь перейти на рысь. В молчании прошло несколько минут. Но вот Вовке надоело смотреть на уходящий санный след. Он обрел способность мыслить.
---- Наташ, что это было? – спросил он уже с иронией, оправившись от волнения.
---- А что было? – делано удивилась Наташка. – Ничего и не было, откуда ты взял? - Она даже не обернулась, дернула вожжами, и жеребчик перешел на легкую рысь.
Ответ был исчерпывающим. Вовке и сказать было нечего. Ничего не было, значит, ничего и не было! Он повернулся к Наташке и спросил:
---- Наташ, ты, говорят, в город собираешься?
---- Да, буду в этом году поступать в техникум. И так год уже пропустила.
---- Тебе что… - несколько обиженно проговорил Вовка после минутного молчания, – Ты одна в семье. У тебя отец есть. Тебе можно…
---- Папка говорит, уезжать мне надо, пока восемнадцать лет не исполнилось, пока в колхоз не записали. Потом не вырвешься.
Сложные чувства шевелились в Вовкиной груди. Хотелось, чтобы Наташка не уезжала. Хотелось, чтобы помнила о нем. Хотелось, чтобы она даже не хотела уезжать.
---- А помнить деревню будешь? – после минутного раздумья опять спросил Вовка.
Наташка поняла.
---- Да я недалеко уеду, в Абакан. Еще экзамены нужно сдать. Но ничего… вот займусь повторением и сдам. Я ведь хорошо училась.
Вовка позавидовал и опечалился.
---- А мне уже не выучиться. И отца нет, и кроме меня у матери ещё трое.
Наташка промолчала. Знала она, что похоронка на Вовкиного отца пришла в деревню пред самой победой, что у Вовки трое меньших братьев и три старших сестры, которые уже вышли замуж в другие деревни, что мать прихварывает, как и её отец. Что она могла ответить на Вовкину жалобу? Ничего! И она промолчала. Вовка понял её молчание по – своему: «Она рада, что вот сбежит из деревни». Понял и тоже замолчал.
---- Я писать буду… - будто оправдываясь, пообещала Наташка.
---- Кому?
---- Тебе буду… Ответишь?
Не любил Вовка никакую писанину. По чистописанию в первых классах частенько получал единицы, потом по русскому языку кое-как на троечках выезжал. Он даже обрадовался, когда мать своим решением освободила его от экзаменов за семилетку, но Наташке твердо пообещал:
---- Отвечу.
------------------------------------------
А вот и печи для выжига и тесовый склад под извёстку. Два мешка были наполнены под завязку, но тянули всего на полтора центнера. Наполнили третий, Оказалось два с гаком.
---- Нагребай четвертый – приказала Наташка. – Кто её там, в деревне, будет взвешивать?
Нагребли, взвесили: три половиной, но записали два, как и в расходном ордере.
Обратно, в село, ехали медленно и молча, сидели спина к спине. Не хотелось ничего ни убавлять, ни добавлять, к тому, что было решено.
Уже на половине дороги, за злополучной чуркой, Наташка запела про тонкую рябину. Вовка петь не умел, а потому только слушал, но слушал так, будто сам проживал судьбу этой самой рябины. Мать плачет, когда слышит эту песню, Вот и Наташка отчего-то загрустила. Вовка всегда с болью переносит материны слезы. Иногда так посмотрит на неё, что она уходит, пряча лицо. Вовке хотелось взглянуть Наташке в глаза, но он боялся увидеть в них те же слезы, что и у матери, и не повернулся.
---- Ну, как? – спросила Наташка, когда песня кончилась.
---- Что как? – не понял Вовка.
---- Как я спела?
Вовка знал, что Наташка пела в школьном хоре: «О Сталине мудром, родном и любимом прекрасную песню слагает народ», но не слышал, как она поет одна. Ему понравилось её пение, но грусть, какую навеяла песня, заставила его попросить:
---- Не пой эту песню.
---- Почему? – удивилась Наташка.
Опять те же чувства, что и при упоминании о её отъезде в город, зашевелились в Вовкиной душе.
---- Мама плачет, когда её поют, - сказал он, хотя сказать хотел совсем не то. Не хотелось ему, чтобы Наташка осталась одна, как осталась эта рябина.
Наташка вздохнула сочувственно.
---- А как спела-то? – не утерпела переспросить.
---- Хорошо, - оценил Вовка. – Но в артистки не годишься.
---- Это почему?
---- Потому… - сказал Вовка, и, подумав, добавил: - В артистки выходят не из деревни. Туда городские попадают…
---- А я и не рвусь в артистки. Я на ветеринара выучусь. Телят буду лечить.
--- И в Шадрино вернешься?
---- Ну, куда больше-то?
---- Ждать буду, - вдруг, сам не заметив того, выдал Вовка, и опять засмущался.
Наташка повернулась к нему лицом, с куклинским прищуром заглянула Вовке в глаза, рассыпчато засмеялась:
---- Так и запишем! – Она взмахнула вожжами и на рысях въехала в село.
---- На, - передала она вожжи Вовке и выскочила из саней напротив куклинского двора, - Так и запишем! – повторила Наташка и помахала рукой.