Утренний туман, хорошенько потрепанный лучами солнца, рассеивался, жалкие полупрозрачные хлопья его раз-веял ветерок. Императрица, вызвав звоном колокольчика ка-мердинера, велела ему распахнуть окно. В кабинет вместе с потоками свежего воздуха ворвалось щебетание птиц и шум листьев деревьев. Выполнив поручение, камердинер, пятясь задом, вышел из кабинета и прикрыл за собой совершенно бесшумно створки дери. Не прошло и минуты, как он вернулся назад, испросив разрешения легким стуком в дверь.
- Ваше, величество!.. Его сиятельство, граф Никита Ива-нович Панин просит принять его…
- Пусть входит!
Камердинер широко раскрыл дверь, пропуская графа, и тотчас закрыл ее за ним.
- Делая глубокий реверанс, один из важнейших санов-ников государства, сказал:
- Я поспешил к Вам, моя Государыня, получив сообще-ние от княжны Голицыной…
- Садитесь, Никита Иванович, - приветливо, но жестко прерывая речь царедворца, сказала Екатерина Алексеевна, указывая на стул пухленькой безукоризненно формы ручкой, - предстоит недолгий, но очень важный разговор…
Когда она решала какую-то головоломку или серьезный государственный вопрос, она была противницей многословия -в ней тонула истина. Об этом хорошо знал Панин один из образованных и умных людей России. Недаром его назначили воспитателем цесаревича Павла, а помимо этого все нити гос-ударственной политики тоже находились в руках царедворца.
- Я – весь внимание, Ваше Величество! – сказал Никита Иванович
- Разбирая бумаги прошлых лет, я натолкнулась на одну весьма интересную инструкцию, касающуюся «безыменного колодника» Строгость предписания и место заключения сви-детельствует о том, что дело касается важной особы! Памятуя о том, что в вашем ведении находится Шлиссельбургская крепость, мне хотелось бы знать более подробно о заключен-ном, называемым «безыменным колодником»...
- Я лично не встречался с узником, Государыня, но, как и Вы, ознакомился с инструкцией по его содержанию, а озна-комившись, велел поручику Овцыну, осуществляющему надзор за заключенным представить мне полный доклад о нем…
- И что же?..
- Безыменный колодник – некто иной, как свергнутый императрицей Елизаветой Петровной император Иоанн…Надеюсь, Вы уже что-то знаете о нем?.
- Естественно, не могла же я, взойдя на престол не знать, каким образом моя предшественница взошла на него!.. Но, с того времени, как это произошло, минуло более двадцати лет, и ни одного слуха о судьбе семейства Брауншвейгских не про-сачивалось в придворный мир… Я уже полагала, что они, примиряясь со своей участью, нашли себе прибежище где-нибудь в Европе….
- Нет, Ваше Величество, Иоанн Антонович находится в Шлиссельбурге, а герцог Антон Брауншвейгский с остальны-ми членами семейства продолжают под усиленной охраной пребывать в Холмогорах….
- Представляют ли они опасность для покоя государства спустя такой длительный срок в изоляции?
- Забвение людское не отменило прав их на престол… А, раз это так, то опасность продолжает существовать…
- А каков расход казны на их содержание?
- Я не делал расчетов, но пролагаю, что он составляет сумму в 130 – 150 тысяч в год. Пятьдесят на Иоанна, осталь-ные -Холмогоры съедают.
- Да, деньги немалые, если учитывать то обстоятельство, что они находятся в заточении в окружении большой по чис-ленности охраны. За двадцать лет более 4-х миллионов набе-жало… Может, следует , наконец, определиться, не выбрасы-вает ли казна деньги на ветер?.. Может, те, которых такой длительный срок охраняют, пришли в такое состояние, что умом слабы стали?..
- Естественно, Ваше Величество, и меня интересовал этот вопрос. На мой запрос поручик Овцын сообщил кратко, что арестант здоров, но в поступках его много странностей содержится, и понять невозможно, то ли он в уме помешался, то ли притворствует. Проверить находящихся в Холмогорах можно, послав туда с инспекцией человека, которому Вы до-веряете?..
- А кому доверяет сам Никита Иванович? – спросила, глядя прямо в глаза императрица.
- Никита Иванович доверяет генералу Бибикову, считая его одним из честнейших людей.
- Ну, что же, мне тоже кажется, Александр Ильич – пре-восходная фигура! Только следует его снабдить соответствен-ными документами для ведения полезных государству перего-воров. Я, надеюсь, вы найдете соответственно и форму, и со-держание…
- Не извольте беспокоиться…
- Никита Иванович, как вы думаете, не стоит ли нам лично встретиться с Секретным колодником? Август месяц… Преддверье осени… Если дождь, то можно воспользоваться каретой… лучше наемной, чтобы не приковывать внимание любопытствующих… Буде солнечная – по Неве можно…
Помолчав мгновение, она сказала: - Я долее не смею за-держивать вас…
Поклонившись, граф Панин удалился
Процесс отправки инспекции в Холмогоры ускорило привезенное оттуда письмо Антона Ульриха Брауншвейгского, которому перемены в правлении государством впервые за двадцать лет вселили надежду на освобождение. Письмо могло вызвать у любого, читающего его, сочувствие только одним перечнем жалоб на поломанную жизнь детей и его самого, на условия пребывания в заточении, отсутствие многих предметов одежды. В этом же письме он просил императрицу разрешить ему научить детей чтению, дабы они смогли писать ей в случае его смерти или утраты зрения. На самом деле, грамоте Антон Ульрих своих детей к тому моменту уже выучил и так – а высочайшее разрешение он решил получить, что называется, задним числом.
Прочитав письмо герцога, Екатерина решила послать от-вет на него уже после посещения ею самою «Секретного узни-ка» в Шлиссельбургской крепости.
Среди лиц самого высокого ранга (число их было крайне ограниченное), посвященных в тайну Шлиссельбургского уз-ника, мысли появились о том, что «неплохо» было бы устра-нить саму возможную опасность государственного переворота заключением брачного контракта между Иоанном и Екатери-ной. Екатерина, проведав о мыслях людей, поставивших ее на вершину власти, стала и сама подумывать о возможности та-кого брачного союза, естественно, при сохранении полной и безраздельной ее власти. С этой целью она после разговора с Никитой Ивановичем Паниным решила осуществить поездку в Шлиссельбург для личной встречи с Иоанном Шестым.
Встреча состоялась 2 августа 1762 года. Ей представили роста вышесреднего с длинными конечностями, острогрудого, голубоглазого молодого человека с невыразительным малопо-движным лицом. Плохо остриженная бородка торчала кусти-ками на узком подбородке. Волосы светлые, расчесанные на пробор, рассыпались по узким плечам и спине. Бросалась рез-ко в глаза бледность кожи, никогда не видавшей солнечного света. Двигался он неуклюже, как-то бочком, словно ощупы-вая телом окружающее пространство. Длинные тонкие ноги шаркали по каменным плитам, как это бывает у стариков. Одет он был в длинный серый кафтан, суконные такого же цвета панталоны шерстяные чулки и башмаки. В помещении казармы ощущался спертый неприятный запах лука и другой еды, свидетельствующий о том, что помещение, если и про-ветривалось, то крайне редко. Молодому человеку давно не приходилось видеть женщину, но странно, появление краси-вой прекрасно одетой женщины, источающей аромат дорогих духов, не вызвало у него оживления. Он не восхищался Госу-дарыней, не бросился к ее ногам, не молил и даже не просил ничего.
Ей непереносим был вид обезображенного лица мужа Петра Федоровича. Облик же узника при свете двух свечей, тускло освещающих помещение каземата, показался импера-трице просто уродливо безобразным… особенно в тот момент, когда он пытался говорить. Заикание, унаследованное от отца, было таковым, что несчастному, чтобы произносить слова, приходилось рукой придерживать прыгающую нижнюю че-люсть. Мысль о возможном с политическим расчетом замуже-стве тут же было отвергнуто.
Позже Екатерина писала, что она приехала в Шлиссель-бург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию опре-делить спокойную». Но якобы ее постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весь-ма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества, лишение разума и смысла человеческого». Поэтому, в величайшем милосердии своем, считала государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не было ничего лучшего, как остаться в каземате. Одним словом, гуманная императрица так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. И мысль не шевельнулась в душе государыни о том, что вину следовало возложить на женщин, дорвавшихся до власти и забывших о свойственном женщинам милосердии. Одна – живого веселого мальчика лишила детства, юности, они прошли в полной изоляции, в наглухо закрытой комнате. У него не было игрушек, он никогда не видел цветов, птиц, животных, деревьев. Он не знал, что такое день – в камере ок-на были густо замазаны краской, и круглые сутки горели све-чи. Раз в неделю, под покровом ночной темноты, его выводили в баню во дворе архиерейского дома, и он, ве-роятно, думал, что на дворе всегда стоит ночь.
Императрица Елизавета никогда не отдавала приказа убить Иоанна, но делала все, чтобы он умер. Когда он 8-ми лет заболел оспой и корью, охрана запросила Петербург, мож-но ли пригласить к тяжело больному доктора? Последовал указ: доктора к узнику не допускать! Допустить священника, когда умирать будет… Но Иоанн выздоровел, обманув ожида-ния императрицы. В 16 лет его перевезли из Холмогор в Шлиссельбург и поселили в отдельной, строго охраняемой казарме. Охране были даны строжайшие предписания -не допускать посторонних к узнику Григорию. За узником непрерывно наблюдал дежурный офицер. Когда приходили слуги убирать в помещении, «Григория» прятали за плотной занвеской.
Вторая императрица через два дня после посещения Шлиссельбургской крепости подписала новую инструкцию по содержанию заключенного монарха. Она была создана «демократом» Паниным Никитой Ивановичем. Грозно звучал конец ее: умертвить арестанта, если его будут пытаться освободить (даже предъявив указ императрицы об этом).
Арестант теоретически уже был обречен на смерть. Нужно было практически найти того, кто стал бы его «осво-бождать»