На охоту хотелось давно и безнадёжно. Уже и на перепела прошло открытие, и на водоплавающую, и на копытных началась.
Постоянные поездки и командировки, ритм жизни, зашкаливающий за пределы возможного, не позволяли остановиться, передохнуть, отвлечься.
Усталость накапливалась, душа просилась в лес, на реку, в степь, пустыню, куда-нибудь, где нет людей, а значит, нет и проблем. Чужих, своих, всемирных и всеобщих.
Знакомый егерь из Бишкека дразнит лицензией на косулю на фоне гор Тянь-Шаня. А надо в самолёт и в Москву, потом в Ростов и Украину. Потом на край географии и снова в Москву. И всё на скаку, всё срочно.
И везде люди, разговоры важные и не очень, проблемы, требующие немедленного решения, потому как если их не решить сегодня, завтра рухнет мир. Или, по крайней мере, полмира.
А в лесу ревут олени, бродят лоси, безобразят волки. В реках полно разной рыбы, в полях перепёлки, на воде гуси и утки в разной комплектации, комплекции и видовом составе.
В сейфе оружие разнообразное, в кладовке удочки, спиннинги, донки, поплавки, блёсны, прочие интересные мужские игрушки.
Лодка опять же новенькая, ни разу практически ненадёванная, воды настоящей не видевшая. А лето кончилось почти, осень на дворе.
И это всё накапливается и накапливается. Жизнь бьет ключом и со свистом проносится мимо.
Как говорили в Молдавии, а теперь говорят в Молдове: «С этой пьянкой некогда стакан вина выпить!» Глубокий смысл, между прочим, в этой фразе.
Останавливаться нужно иногда. Чтобы понять, что ты делаешь. И зачем.
И вот остановка! Вернее, дырка между двумя очень важными делами.
В эту дырку я и нырнул.
Уже затемно погрузил в машину всё что нужно, не очень нужно и совсем не нужно. На ночь глядя отправился в свой хутор на краю леса.
Ехать-то всего ничего, ста километров не будет! По дороге начался дождь. Такой ненавязчивый, грибной почти дождик. Только по-осеннему холодный. И ветерок небольшой. Да это всё охоте не помеха, даже - наоборот.
Домик соскучился по хозяину и всю ночь приветливо хлопал ставнями. Дождь шуршал по шиферной крыше и звонко стучал по железным отливам.
Печка натоплена, под одеялом тепло и уютно, никуда не надо спешить, не надо пораньше вставать, чтобы успеть побриться. И бриться не надо.
Даже мобильный телефон, эта надоедливая скотина, эта неотрываемая пуповина, не позволяющая расстаться с начальниками и подчинённми нигде и никогда, здесь, на краю леса, не работал. Такая вот аномалия. Или, наоборот, нормалия.
Ближе к утру дождик перестал. Из облаков вылезла огромная, яркая и равнодушная луна. Она вовсе не светила, хотя было светло.
Луна была как дырка в небе. Светло было вроде как и не от неё. Просто всё было залито серебристым светом. Свет сам по себе, луна – сама по себе.
В лесу ревели олени. У них гон. Выясняют отношения, бьются из-за баб.
В общем, всё как у людей. Правда, у оленей гон один раз в году.
Утром съездил в охотхозяйство, договорился о предстоящей охоте. Все формальности были соблюдены, началась подготовка.
Охотиться я собрался на уток, но почему-то очень хотелось взять с собой карабин. Я и взял.
Карабин у меня хороший, мосинский, калибра 7,62x54. И в руках приятно подержать, и бьёт прилично, и история отечественная.
Совсем ни к чему такой карабин при охоте на уток, но уж очень я по нему соскучился. Опять же, не пешком ходить, лодка есть.
Ну а для дела взял «Сайгу» двадцатого калибра. Сия пятизарядная штуковина чисто охотничьим оружием считаться может весьма условно.
Особенно в среде охотников профессиональных, считающих патроны. И деньги, которых патроны стоят.
Но автомат Калашникова, даже если он гладкоствольный - это машинка серьёзная и практически безотказная. А при некотором навыке, и добычливая.
Небольшой калибр требует особенной тщательности прицеливания. Дроби-то в заряде немного.
Но магазин на пять патронов, возможность стрелять почти очередью, добавляет куражу, когда налетает стая уток или вывёртывается из камышей неожиданный фазан, а то и два.
Зарядил четыре магазина четвёркой и решил, что хватит. Двадцать патронов на утиной охоте - это практически ничего. Но я решил, что хватит. Мне, во всяком случае.
В наличии была речка, протекающая через лес. Местной утки мало. Пролётная, довольно большими стаями держится на открытых плёсах под охраной вездесущих цапель.
Кстати, цапля мне тоже была нужна. Для чучела. Цапли на нашей речке водятся белые и серые. И те, и другие ловят рыбу и лягушек. Очень осторожны. Очень.
Есть ещё выпь и кваква, но этих даже увидеть – большая удача. А чапуры, как зовут цапель казаки – обычные птицы. Бродят у камышей, ловят что зазевается, а сами не зевают.
Мало того, что вертят головами на длинной шее, так ещё одна-две, как настоящие часовые, сидят на высохших деревьях и внимательно наблюдают за обстановкой.
Обычно, под такими цаплями-сторожами, дремлют на воде утки. Подкрасться к такому симбиозу практически невозможно.
Не заметит цапля, сидящая на дереве, заметит притаившаяся в камышах. Да и утки не все дремлют.
Бывает, подкрадываешься к уткам на плёсе, вроде всех цапель вычислил, а у тебя из-под ног срывается чирок или пара уток, по какой-то им одной известной причине пожелавших уединиться.
Ну и всё. Начинай сначала. Можно, конечно, пальнуть вдогонку для успокоения совести. Если патроны лишние есть. А можно плюнуть с тем же эффектом.
Это если охотишься пешком. Но у меня была лодка! А лодка - это хорошо. Можно всегда достать с воды добычу.
Не надо раздеваться и лезть в колючую сентябрьскую воду за подстреленным утёнком, который тебе не очень-то и нужен. Но как же бросить добычу!
При условии что повезло и добыча имеется. Что ты утку увидел, а она тебя нет. Что ты подкрался, а она не услышала.
Что ты нажал на спусковой крючок, а с предохранителя ружьё снято. Что было время вдохнуть-выдохнуть и прицелиться. Что ты попал, наконец!
Ну, попал. Ну, убил. А теперь доставать надо! Не раз и не два испытывал я подобные переживания. Лазил в воду ледяную не в переносном, а в буквальном смысле.
Дрожал, пытаясь попасть в штанину испачканными неотмываемой грязью ногами, давая неисполнимый зарок не стрелять уток над открытой водой.
А где же их стрелять-то? Над камышами? Так найти утку, особенно подранка, в камышах, это ещё безнадёжней, грязней и холодней.
Но теперь у меня была лодка! Отличная резиновая надувная лодка. Как я её приобрёл, это отдельная история.
Почти ежемесячно проходя техническое обслуживание своего автомобиля, я, слоняясь от безделья по территории автоцентра, каждый раз заходил в магазин «Охота и рыболовство».
Что-то покупал по мелочи, рассматривал всякие прибамбасы и игрушки для совсем взрослых мальчиков. Однажды увидел её.
Это была надувная лодка. Звали её «Скиф». Лодка была похожа на пирогу и байдарку одновременно. Лёгкая, с заострёнными носом и кормой, с красивыми плетёными ручками для переноски.
И цена приемлемая. Правда именно этой суммы не хватало в семейном бюджете.
Я щупал и гладил её полгода. Продавцы меня уже в лицо узнавать стали. Ближе к весне решился. Однажды совсем чуть было не купил, но не хватило пятисот рублей.
Я так к ней привык, что считал уже своей. Вопрос стоял только во времени.
И вот однажды прихожу я в магазин, а рядом с «моей» лодкой стоит другая. И стоит в два раза больше. Ровно в два раза.
И совсем другая. Округлая такая. И со съёмным транцем. Для мотора.
Человек я ленивый не только по натуре, но и принципиально. Поэтому всё, что может избавить от излишнего перенапряжения, воспринимается моим организмом положительно как на сознательном, так и на подсознательном уровне.
Я её приподнял. Я её перевернул. Я её погладил. Это была моя лодка!
Понял я, почему так долго не покупал «Скифа». Какой-то мужиковатый он был, грубовато-самодельный.
Эта же, несмотря на экзотическое рычащее название «Барракуда», была ненавязчиво элегантна и в меру солидна. Без особых наворотов, но добротно сработана.
Еле дождался, когда заменят масло и ремни в моей машине. Поехал, занял у друзей денег, быстренько вернулся в магазин, всё время опасаясь, что кто-то может опередить меня, увести из-под носа мечту.
Отдал деньги в кассу и через пять минут тащил свою красавицу, упакованную в огромный чёрный тюк, к багажнику автомобиля, верно ожидающего хозяина у входа в магазин.
И вот теперь пришло её время.
Накачивал лодку в два этапа. По причине природной лености, даже не пытался воспользоваться красивым жёлтым ножным пластмассовым насосом с не менее красивой прозрачной гофрированной трубкой.
Для воздухонагнетательных целей в моём арсенале имелись два электромеханических приспособления.
Кое-как разобравшись с устройством двух имеющихся у лодки клапанов, воспользовался электрическим насосом-вентилятором для накачивания надувного матраца, приобретённого мною ранее.
Вентилятор – штука быстрая в действии, но слабоватая. Не даёт давления. В дело пошёл компрессор для подкачки шин автомобиля. Эта штука медленная, но давит как надо.
Переходники, соответствующие случаю, соорудил из подручных материалов и изоленты синего цвета.
Компрессор тарахтел долго, но накачал лодку до звона. Это когда от шлепка ладонью она приятно и мелодично звенит.
Здесь главное не переусердствовать. Впрочем, как и в любом другом деле.
Пред накачкой были вставлены в соответствующие карманы фанерные пайолы, а по окончании оной, закреплены фанерные же сиденья.
Сидений два, так как лодка, предположительно, двухместная. Во всяком случае, по паспорту.
Учитывая мои габариты и более чем стокилограммовую комплекцию, второй член экипажа был ни к чему. Да и не претендовал никто и на эту роль.
Транец устанавливать не стал по причине отсутствия наличия мотора. Пару алюминиево-пластмассовых вёсел собрал и установил на штыри уключин.
Аккуратно погрузил лодочку на крышу автомобиля. За носовой рым и отверстия для крепления транца зацепил верёвки и плотно подтянул к буксировочным петлям машины.
Мягкая лодка буквально прилипла к крыше. Учитывая очень похожий серебристо-серый цвет, как бы даже слилась с автомобилем, став с ним одним целым.
Бросив на заднее сиденье тормозок с куском хлеба и куском сыра, аккуратно уложил карабин, ружьё, оптику, патроны. Пластиковая бутылка с водой завершила приготовления.
На ноги поверх брюк обул длинные зелёные сапоги-заброды. Поверх свитера надел штормовую куртку-горку. Ну и тёплую курточку на всякий дождливо-ветреный случай.
На голову – маскировочную шляпу со свёрнутой противокомариной сеткой.
Хотя, по моим наблюдениям, ничто так не демаскирует охотника, как магазинная маскировочная шляпа. Больше демаскирует только отсутствие всякой шляпы, любого головного убора.
Вообще, для маскировки лучше надевать на голову нечто большое и максимально бесформенное. Например, камуфлированный чехол от обычной армейской каски.
Но так как в данном конкретном случае демаскирующих факторов было так много, что наличие красивой шляпы положения практически не усугубляло, я остановил свой выбор именно на ней по причине относительного удобства ношения и снимания.
Про острый нож на поясе, думаю, упоминать не имеет смысла, как о факте само собой разумеющемся. Ибо, какой охотник без ножа?
За достаточно длительную жизнь, большая часть которой прошла в различных путешествиях, мне приходилось встречать рыбаков, забывших дома червей или даже удочки.
Забывшие дома патроны и даже ружьё охотники - это вовсе не персонажи анекдотов. Это реальные, знакомые мне люди.
Но ни разу, ни единого разу, не встречал я охотника или рыбака, забывшего взять с собой нож! Это на уровне инстинкта, наверное.
Нож - это главное оружие. Всё остальное придумали потом.
Мой нож был обоюдоострым и очень острым. Обоюдо. Это был практически кинжал. Очень красивый. И, как ни странно, достаточно удобный и практичный.
Наличие двух одинаково хорошо заточенных лезвий позволяет этим ножом снимать шкуру с кабана или оленя без дополнительной подточки. Но это к слову.
Уже усевшись за руль машины, начал думать. У речки, как и у любой другой дороги, может быть два направления движения. Куда плыть?
Основательно поразмыслив, приняв во внимание, что не очень сильный, но настойчивый ветерок, дул против едва заметного течения реки, я решил им воспользоваться. В смысле, ветром.
Дело в том, что с течением, даже и относительно сильным, можно бороться с помощью вёсел.
Выгребать же против ветра, на лёгкой как воздух, но объёмной и имеющей большую парусность резиновой лодке, практически бесперспективно и весьма утомительно для любого организма.
Особенно не стремящегося к предельным нагрузкам. Вернее, всячески стремящегося избежать каких бы то ни было нагрузок. Кроме самых необходимых, разумеется.
Остановив бег мыслей в самый подходящий момент, то есть тогда, когда решение уже принято, а сомнения в его верности ещё не появились, повернул ключ зажигания куда надо, развернулся против ветра и, не торопясь, поехал. Торопиться было нельзя. На крыше лодка.
Километров через пять подъехал к берегу реки. Речка неглубокая, по-осеннему подпересохшая, с илистыми берегами и густыми высокими зарослями камышей.
Вода, как и во всякой степной речке, бурая и непрозрачная. От чернозёма, наверное.
Спустил лодку на воду, погрузил в неё причиндалы, оттолкнулся и поехал. Или поплыл. Или пошёл, как говорят моряки.
Так как я не моряк, то, скорее всего, всё-таки поплыл. Причём способ плавания эмпирическим путём изобрёл собственный.
Крайне неудобно плыть спиной вперёд. Хотя и оправданно с точки зрения анатомии и эргономики. Работают крупные мышцы спины, ног, максимально используется масса тела и так далее.
Но что толку быстро плыть, если не видишь, куда плывёшь? Особенно, если никуда не торопишься.
Поэтому я уселся на заднюю банку. Ту, что у транца. Банкой, называется поперечная скамья для сидения, в моём случае фанерная досточка, прикреплённая к бортам лодки при помощи специальных, не очень сложных, приспособлений.
Транцем же называется доска, к которой крепится лодочный мотор, или вообще, торец кормы. А корма - это задняя часть лодки, противоположная носу. Или баку по морской терминологии.
Эти, возможно и излишние в данном рассказе знания, полученные во времена кратковременного занятия моего парусным спортом, на самом деле вовсе не лишние.
Терминология имеет очень важное значение. Особенно в ситуациях экстремальных.
Представьте себе на минутку ситуацию. Море. Шторм. Вам кричат: «Слезь с банки, перейди на бак!»
О какой банке, и каком баке идёт речь? А если Вы по профессии повар? Так что о терминах лучше договариваться на берегу.
Итак, я сижу на кормовой банке, лицом к движению. На носовой банке, рядышком, лежит карабин и «Сайга». Всё заряжено и готово к работе.
Между ними оптический прицел, в данном конкретном случае заменяющий бинокль.
Запасные магазины, харчи, тёплая куртка, вода у меня за спиной, в пространстве между кормой и сиденьем. В руках ручки лёгких вёсел, надёжно закреплённых в уключинах.
Не напрягаясь, работаю вёслами толчками от себя. Подгребаюсь потихоньку. И ветерок в спину. Он тоже подталкивает.
Если поставить лодку лагом к ветру (то есть боком), то можно и совсем не грести. Только слегка подруливать в нужном направлении.
Так потихонечку, по извилистой речке, среди зелёных, шуршащих тихо под несильным ветром камышей и деревьев … Красота!
Показалась на берегу старинная усадьба. На пригорке – большой кирпичный дом с деревянной террасой. В этом доме жил когда-то пан Домашевский.
Паном его местные жители называли. А был он обычным лесничим. Именно он насадил этот лес.
Хотя обычными, наверное, не был ни пан Домашевский, ни посаженный им лес. Хотя бы потому, что это единственный в своём роде лес. Памятник степного лесоразведения.
Это сегодня - памятник. А сто с лишним лет назад Войску Донскому нужны были оглобли, дуги, тележные колёса, прочая древесина.
Поэтому Войсковое Правительство и приняло решение о насаждении леса в степи. Атамановское Лесничество Войска Донского назывался этот лес.
Потом, как и многое другое в нашей стране, стал именоваться Ленинским. Ленинским лесхозом. По аналогии с колхозами.
Сейчас называют Александровским лесом. Потому что располагается он недалеко от села Александровки.
То, что село названо в честь царя Александра Первого, с которым казаки Платова до Парижа дошли, большевики как-то упустили.
Мало ли Александровок в России? Лениных не напасёшься переименовывать. Александров-то три было. И каждый оставил след в истории.
Правда, Ленин поболее наследил. И сейчас посреди леса бетонно серебрится лысая фигура с протянутой рукой.
Ну да лесу-то что, он растёт себе, как его не называй. За отсутствием надобности в тележных колёсах и оглоблях, переводится нынче на дрова.
Ну и олени в нём водятся. И кабаны. И многая другая живность. Меня сегодня интересуют утки.
Выгребаю потихонечку за камышовый поворот и резко, но бесшумно отгребаюсь назад. Кажется - не заметили! Утки на воде. И две сторожевые цапли над ними.
Ветерок подмог. Шумит камышами, плеска вёсел почти не слышно за этим шумом и шорохом.
А цапли продремали меня, наверное, потому, что с воды врагов не ждали. Лодки на этой речушке сроду не плавали. Да и далеко увидел я их.
По зрелом размышлении, приняв во внимание, что зрение у цапель намного острее моего, даже усиленного оптикой, не стал даже пытаться приблизиться к ним по воде.
Не без труда выбравшись на топкий берег с помощью древесного ствола, упавшего в воду, решил перекусить.
Решение, возможно, и странное для охотника неопытного. Но я таковым себя не считал и не считаю.
Зная, что утки никуда не денутся, если меня не заметили, и успокоятся, если всё-таки заметили, что с волнением и азартом при виде дичи справиться довольно трудно, решил отвлечься, переключить сознание.
Переключил я его на кусок чёрного хлеба с сыром «Сулугуни». Запил эту роскошь водичкой из пластиковой бутылки. Прилёг под дубком. Даже вздремнул маленько.
Передёрнул затвор «Сайги» и, не спеша, двинулся не то чтобы по берегу, но в некотором отдалении от него, но не теряя из виду линию камышей. Метров через триста стал осторожно подходить к воде.
Через ветки и камыши, увидел белую цаплю. Она сидела на сухом толстом суку, нахохлившись и неподвижно. Это не была сторожевая цапля. Она просто спала.
Ещё осторожней выбирая место, куда поставить ногу, ещё внимательней оглядывая деревья, склонившиеся над водой, двинулся в направлении цапли.
Внизу, под ней, должны быть утки. Но должны быть и цапли. Хотя бы одна, которая не спит.
Неожиданно её увидел. Это была серая цапля. Она смотрела на меня. Потом посмотрела в другую сторону. Потом опять на меня. Потом опять в другую сторону.
Понятно было, что человека она не заметила. Потому как стоял я абсолютно неподвижно.
Дело в том, что у цапель, как и у большинства птиц и животных, зрение не бинокулярное, как у человека. Они видят каждым глазом по отдельности.
Это расширяет кругозор. В буквальном смысле этих слов.
Но не позволяет точно определить расстояние до объекта. И не позволяет отличить от фона предмет неподвижный и малоконтрастный.
Именно таким я и был. Неподвижным и малоконтрастным. В камуфлированной куртке и практически бесформенной мятой шляпе.
Вы видели, когда-нибудь, брейк-данс? Если видели, тогда поймёте, как нужно двигаться, чтобы тебя не заметила потенциальная добыча. Вернее, чтобы заметила как можно позже.
При этом движение состоит из сплошных пауз. Короткий быстрый шаг и замри. Бывает, в самой немыслимой позе. Бывает надолго.
И шаг - это не обязательно шаг в обычном понимании этого слова. Шаг может быть и на коленях, и на животе, и в различных сочетаниях этих способов передвижения. Ни чихнуть, ни …. чего другого.
А если веточка хрустнула….. или камышинка качнулась…. Или просто в твою сторону внимательно посмотрели….
Стой и не шевелись! А лучше не дыши. И ни в коем случае не моргай. А то проморгаешь. В прямом смысле.
При некотором навыке и встречном ветерке таким способом можно подобраться к птице или зверю достаточно близко.
Мне удавалось подойти к оленю шагов на двадцать. На более чем уверенный выстрел. Даже и из гладкоствольного ружья не самого большого калибра.
Главное при этом не представлять зверя убитым. И желательно не смотреть прямо на него. Так, краем глаза, только чтобы определить направление движения и расстояние. Дикие, они чувствительные.
Но даже если удалось приблизиться на «верный выстрел», ещё не факт, что вы с добычей. В ружье может не оказаться патрона. Или, что чаще бывает, вместо пули окажется дробь. Или наоборот.
Опять же предохранитель. Скольким живым существам сохранил жизнь обычный ружейный предохранитель!
Вот подобрался. Вот прицелился. Вот тянешь плавно и бережно спусковой крючок … А он не тянется!
Недоумение, досада! Смотришь на ружьё, видишь этот самый предохранитель, поднимаешь взгляд, а зверя уже нет. Или птицы. Им повезло сегодня больше.
И не сердись на них. Сердись на себя. И то не слишком. Ибо для тебя невыстрелившее ружьё - всего лишь отсутствие повода рассказать друзьям об удачной охоте.
Ну не ради же куска мяса ты идёшь на охоту! А для него, зверя или птицы, или её, если это самка, твоя осечка или оплошность – возможность пожить ещё немного. А, возможно, и возможность оставить потомство.
Так вот, цапля меня не заметила. Стая уток была огромной. Или просто большой. Во всяком случае, гораздо большей, чем можно было ожидать на этой речке.
Я уже давно знал, что по стае стрелять бессмысленно. Это только начинающие охотники думают, что в патроне дроби много, летит она снопом или веером, что достаточно ствол направить в сторону стаи и пальнуть.
Некоторые ещё рассказывают, что нужно стволом повести. Чтобы увеличить площадь поражения… Теоретики.
На самом деле цель нужно выбирать всегда одну. Как на охоте, так и в остальной жизни. Про двух зайцев поговорку сложили тогда, когда и ружей-то не было.
Бывает, правда, удача, когда две утки попадают в створ, да недалеко друг от друга. Но это именно удача, то есть случай.
Но правда и в том, что вся охота - это случай. И чем тщательнее случай готовить, тем больше шансов на успех.
Стоя в камышах с поднятым к плечу ружьём, я вовсе не думал так умно и длинно. Я просто ждал, когда две утки сплывутся поближе.
Погода была мрачноватая, утки двигались неохотно и лениво. Может быть, поэтому и прошляпили моё появление.
Но вот две из них оказались рядом. К ним приближалась ещё одна утка. Или селезень. Но не стал я стрелять в троих. И в двоих не стал. Я целился в одну. Опыт, знаете ли.
Говорят, некоторые охотники, считают неэтичным стрелять в птицу на воде. Обязательно надо её вспугнуть. И стрелять влёт.
Ну, это, на мой взгляд, совсем уж спортсмены. Или никогда не скрадывали добычу. Или патронов у них всегда было в достатке.
У меня же комплекс с детства. Патроны ценю очень. Не в плане цены, а в плане наличия.
Когда-то, давным-давно, когда мне было лет двенадцать, а моему другу Серёге Бобровскому четырнадцать, его отец, служивший охотоведом, каждый понедельник выдавал нам два патрона. На двоих. И позволял брать после школы одностволку шестнадцатого калибра.
У него был план по сорокам и воронам. Эти вредные птицы разоряют гнёзда других птиц, полезных.
Нужно было до субботы принести убитую сороку. Вороны не принимались. Если мы предъявляли сороку, получали полный патронташ патронов и ружьё на всё воскресенье.
Лес, практически тайга, начинался за огородами. И сорок в нём полно. Но если бы вы знали, какая умная и хитрая птица эта сорока!
И какую ценность представляет латунная прозеленевшая трубочка с навеской пороха, кусочком войлока, кругленькой картонкой и щепотью дроби, называемая патроном!
Особенно, когда один раз ты уже промазал.
И от одного, одного единственного оставшегося патрона зависит, будешь ли ты, как человек, таёжничать с прокопчённым чайником, видавшим виды рюкзаком, с настоящим, взрослым ружьём и полным патронташем патронов (восемнадцать штук!).
Будешь ли ты путешествовать по тайге, совсем как Арсеньев или Семёнов-Тянь-Шаньский, либо будешь сидеть дома и учить алгебру, или какую другую бесполезную для настоящего мужчины науку, вплоть до немецкого языка.
А сорока может издеваться до бесконечности. Сидит, сволочь, на вершине сосны и стрекочет.
Можно подойти совсем близко. Если без ружья. Или если ружьё на ремне за спиной. Но стоит снять ружьё с плеча, её уже нет!
Так вот, прицелился я в одну утку, учитывая, что за ней другая, проверил положение предохранителя, плавненько потянул спусковой крючок.
Выстрел – это всегда неожиданно. Хотя по логике, что ж здесь неожиданного? Нажал на спуск - ружьё выстрелило. Нормальная причинно-следственная связь!
Но на самом деле никогда не знаешь, в какой момент бабахнет. И бабахнет ли вообще. Про предохранитель я уже говорил два раза. Бывают ещё осечки. Правда, с современными патронами и оружием, всё реже и реже. Но всё же бывают.
В выстреле есть что-то от колдовства. Понятно, физика, химия, всё такое. Баллистика, теория выстрела. Пороховые газы, заряд-снаряд. Но всё же!
Вы легонько, пальчиком, нажимаете на маленькую железочку. А в результате наступает смерть. Смерть живого существа. Находящегося на значительном расстоянии. Иногда на очень значительном.
И всё это сопровождается оглушительным грохотом. Тем более оглушительным, что до того, как вы прикоснулись пальцем к отполированной кривой железячке, была такая тишина!
После выстрела одна утка забилась на воде, остальные, естественно, взлетели. Одна из взлетевших налетает прямо на меня и, кажется, на вираже удивлённо смотрит на меня, мою шляпу, моё ружьё.
Она почти останавливается в воздухе, как бы пытаясь дать заднюю скорость и увернуться от опасности. Не успела. Стреляю влёт.
Утка шлёпается в воду с громким всплеском. Замечаю, что первая утка, потрепыхавшись, подняла голову и пытается скрыться в камышах. Только подранка мне не хватало! Добиваю.
Ещё два выстрела вслед уходящей стае. Но это уже так, от куражу. Далеко. Четвёркой не достанешь. Ну и не надо. Две уже есть. Подранков нет. Это хорошо.
Потому как подранков оставлять, для охотника – последнее дело. Во всяком случае, меня так с детства учили. Накрепко вбили. Потому как подранок, скорее всего, без пользы погибнет.
Понятно, что польза в современной охоте понятие достаточно относительное. Не умрёт с голоду охотник, если упустит добычу. И семья его голодать не будет.
Но не так уж далеко мы ушли от своих предков по рельсам цивилизации, чтобы совсем уж забыть первобытные инстинкты.
Первобытные в том смысле, что они были первыми. От них зависела смерть и жизнь. Смерть дичи означала вашу жизнь. Вашу и вашей семьи, вашего рода. Жизнь, оставленная потенциальной добыче, могла стоить жизни вам.
Всё просто, как всё в этом сложном мире. Сейчас речь идёт только о смерти и жизни дичи, потенциальной пищи.
Это даёт право, как они думают, разным «зелёным» ратовать за запрет охоты. Они говорят, что охота - это жестоко. Что это атавизм. Что животные страдают.
Не стану говорить о том, что большинство сегодняшних охотничьих животных, или «объектов охоты», как говорят специалисты, выращиваются специально. Специально для охоты.
Что многие животные и выжили-то благодаря охоте и охотникам, как это не покажется парадоксальным.
Человек настолько изменил планету, настолько всепроник, что по-настоящему диким животным, никогда не видевшим человека, в этой природе просто не осталось места.
А выжившие уже не могут без заботы человека обойтись. Я не говорю, что это хорошо. Я говорю, что это так.
Вернувшись к лодке, по тому же стволу упавшего дерева забираюсь в неё и плыву за добычей. Как здорово иметь лодку!
Поднимаю одну птицу, затем другую. Это молодые селезни кряковой утки, или «крыжни», как у нас на Дону говорят. Ещё эту утку называют по научному «речной», или «благородной».
Мои селезнята и в самом деле выглядят вполне благородно. По причине молодости сизо-зелёный отлив на головах едва виден, клювы желтоваты, лапки ярко – красные.
Но «зеркальца» на крыльях сияют как у взрослых. Утята вполне упитанные и тяжёленькие.
Уложив красавцев под сиденье лодки, пристегнув к ружью полный магазин взамен отстрелянного, отправляюсь в дальнейшее путешествие. Довольно долго ничего не происходит.
Оно и понятно, после очереди из «Сайги» трудно ожидать какого-либо оживления в лесу и на реке.
Кто мог, тот улетел, кто летать не умеет, притаился. Ну и ладно. Я уже «с полем». Не стыдно домой показаться.
Хотя кроме лишних хлопот моя добыча жене радости особой не принесёт. Ведь уток щипать надо!
То ли дело на базаре. Уже ощипанные, голенькие, готовые для кастрюли. Но домашние. Они ели то, что им дадут. И шевелились, только тогда, когда ели.
Другое дело утки дикие. Едят то, что найдут. И только то, что необходимо в данный момент их организму.
Домашние, конечно, больше и жирней, но… Никакие, по сравнению с дикими. Для тех, кто понимает. Моя жена понимает. И меня, и охоту.
За очередным поворотом реки опять утки! И цапли над ними. И опять проспали!
Гребу назад, против ветра. Лодка не хочет против ветра. Приходится заставлять. Да и ветер не очень. Так, ветерок. Правда, прохладный ветерок. Осень всё-таки.
Упавшего дерева на этот раз не нашлось. Пришлось десантироваться без подручных средств. Небольшой мысок, казавшийся сухим и надёжным, проявил неожиданное коварство.
Он так плотно обхватил ноги, неосмотрительно сразу обе поставленные на обманчивую твердь, что я не удержался и упал.
На ту самую точку, которая почему-то зовётся, пятой. По-моему, в критической ситуации эта точка первая. В смыслах прямом и переносном.
Кое-как высвободив ноги из плотной субстанции, делаю шаг и снова падаю.
Странное дело. Жидкая вода. Твёрдая земля. Но когда это смешивается в определённой пропорции, получается нечто непонятное и страшное.
О сухую землю можно сильно удариться и даже убиться. В воде можно утонуть. Это мы знаем и понимаем. Но утонуть в земле?! Это страшно на уровне подсознания.
В далёком детстве я видел, как тонула в зыбуне на берегу реки лошадь.
Лошадь была большая и сильная. Вокруг суетились большие и сильные мужчины.
Они пытались вытянуть несчастную лошадь с помощью каких-то верёвок, вожжей, которые всё время лопались.
Они пытались откапывать лошадь. Впрочем, особенно сильно не приближаясь к ней.
А она тонула. Тонула в земле. Очень медленно. И, по-видимому, очень мучительно. Буквально в трёх метрах от неё был твёрдый серо-жёлтый песок. На нём уверенно стояли люди.
Она же тонула в песке зеленовато-синем. Его пятно продолговато выделялось цветом и блеском.
Это был зыбун. Смесь очень мелкого песка, почти глины, с водой. Образуется на старицах, старых руслах рек.
Лошадь была серая. Когда на поверхности осталась только голова, хозяин лошади пошёл за ружьём. Он, наверное, далеко жил.
Я видел, как синяя жижа залила раздутые розовые ноздри лошади. Как она хрипела, как косила на людей налившимся кровью глазом. Как ушла под землю последняя прядь гривы.
Интересно, что зыбуны не постоянны. Зыбун может образоваться там, где вчера ещё была совершеннейшая твердь. И исчезнуть так же, как и появился.
Но это в Сибири. На Дону болота попроще. Но всё равно, болото есть болото.
Справедливо рассудив, что если ноги не держат, то не стоит и пытаться встать, откатился поближе к камышам. Шнурок от лодки - в руках.
Держась за камыш, поднялся на колени, затем встал. Земля держала твёрдо. Подтянул за шнурок лодку. Она шла по грязи почти так же легко, как и по воде. Достал ружьё. Нашёл кабанью тропу.
Продираться напрямки по камышу дело, в принципе, возможное, но сильно утомительное и потное. Лучше найти тропу, по которой звери идут на водопой.
Хорошо оленью. Но и кабанья подойдёт. Правда, придётся чаще нагибаться. Ведь кабан, как и любой зверь, рассчитывает только на свой рост.
Пригибаясь и приседая, продрался через камыши к кромке леса. Прикинул примерно, где должны быть утки, углубился в чащу. Двинулся параллельно берегу реки. Заметив среди камышей сухой и голый дуб, направился к нему.
Не ошибся. На одной из толстых ветвей сидела цапля. Значит, и утки неподалёку. И опять замедленный до предела брейк.
По моим наблюдениям, плавное, равномерное движение для животных нехарактерно. Особенно для животных крупных. Они движутся дискретно, как бы рывками. Особенно, когда насторожены.
Это, по-видимому, позволяет, оставаясь максимально неподвижным, а значит и незаметным, довольно активно перемещаться в пространстве.
Даже сильно напуганный зверь никогда не бежит равномерно. Он обязательно останавливается, принюхивается, прислушивается, осматривается.
А то ведь, сломя ноги и голову убегая от одной опасности, можно угодить в ещё большую неприятность.
На чём собственно и основана, так называемая, «загонная охота». Которую очень не люблю. Это когда одни охотники идут цепью и шумят. А другие, тоже цепью, стоят, притаившись и ждут, когда под выстрел выйдет зверь.
Очень добычливая охота. Особенно на оленей. Да и на кабанов тоже.
Правда, по моим многолетним наблюдениям, некоторые охотники «стесняются» стрелять в вышедшего на них кабана. Предпочитают «не заметить». Ведь эта зверюга, особенно раненая, крайне опасна. Это в самом деле так.
Если перед охотой послушать рассказы бывалых охотников, то желание стрелять в кабана пропадает начисто. Мало желающих проверить на собственной шкуре действие его клыков.
То ли дело олень. Он хоть и благородный, но всегда убегает. Дерётся только с себе подобными. И только в период гона. Из-за баб, в общем-то, дерётся. В остальных случаях убегает.
У меня есть сильное подозрение, что если бы хотя бы один олень не то чтобы бросился на охотника, а просто остановился и посмотрел строго из-под своих роскошных рогов на этот «венец природы» с ружьём, охотников стало бы значительно меньше. Но олень убегает всегда. Не всегда это его спасает.
Цапля пошевелилась, я прилип к дереву. Хорошо, когда есть такая возможность. Почти лежать на дереве значительно удобней, чем стоять на одной ноге, не решаясь опустить другую.
Потому как там, куда ты её опустишь, может оказаться тоненькая сухая веточка. Никому не нужная щепочка. Мёртвая палочка, некогда живая частичка этого леса.
Она отжила своё. Упала. Высохла. Но она продолжает быть частью леса. И если она предательски хрустнет под твоим каблуком, вспугнув долго выслеживаемую дичь, то это не будет предательством.
Ведь предать можно только своих. А охотник в лесу чужой. Он здесь не живёт. Он пришёл, чтобы убить и уйти. Он хочет есть, но не желает быть съеденным.
Впрочем, съеденным не желает быть никто. Но со всеми это рано или поздно происходит. Со всеми, кроме человека. За исключением редких случаев. Хрустнувшая веточка вам может испортить охоту. Настроение испортить. А может быть - и нет.
Но она может спасти жизнь вашей потенциальной жертве. И будьте уверены, обязательно сделает это, если вы не будете предельно внимательны и осторожны.
Отлипнув от дерева, делаю ещё несколько быстрых шагов и замираю. Вот они, утки. Сидят, отдыхают. Цапли их охраняют.
А ты, как проклятый, весь в грязи по кочкам прыгаешь. А мог бы как все, на диване, перед телевизором.
Ишь, расселись! Так, мешает камыш. Надо бы чуть левее. Надо бы, да нельзя. Много открытого пространства. Ни дерева, ни кустика.
Цапля встревожилась, головой вертит. А вон там, чуть ниже, ещё одна притаилась. И маловероятно, что их всего две.
Ладно, стреляю отсюда. Стрельнул. Попал. Утка бьётся, остальные улетели. Цапли тоже улетели. Вышел на бережок.
Вдруг прямо на меня налетает цапля. Серая. С жёлтым клювом. Ошалело машет крыльями, пытаясь остановиться, изменить траекторию полёта. Поздно, будущее чучело!
Кувыркнувшись в воздухе, птица, похожая на древнего птеродактиля, падает на ветви высокого дуба и по ним скатывается на землю.
И тут возвращаются утки. Они сделали круг и вернулись. Утки часто так делают. Почему, не знаю.
Не преступники же они, чтобы возвращаться на место преступления. Да и в роли убийцы здесь вроде как я выступаю.
Может быть, любопытство? Интерес к смерти, к тому, что её вызывает. Ведь и у людей так. Обратите внимание, сколько зевак собирается там, где смерть.
А что смотрим мы, люди, чаще всего по телевизору? Правильно, мы смотрим, может быть если не с удовольствием, то уж точно с огромным интересом, как убивают нам подобных.
Утки летят с большой скоростью, поэтому дробь из оставшихся в магазине трёх патронов, пролетает между ними. Ну и ладно. Пусть полетают.
Самые везучие вернутся на эту речку через год. И, возможно, мы опять встретимся. С непредсказуемым результатом.
Цаплю нашёл довольно быстро. Чего не скажешь о лодке. Камыши высоченные. Кабаньих троп много. По какой из них я выбирался, кабан его знает. Берег топкий, не пройдёшь.
В пятый или шестой раз пробившись к берегу, весь исцарапанный шиповником и боярышником, увидел лодку. Как в неё забирался, рассказывать малоинтересно и неэстетично.
Чумазый, но довольный тем, что всё-таки перехитрил болото, вёрткую лодку, холодную осеннюю воду, сторожких цапель и бдительных уток, погрёб дальше.
Дальше, практически без приключений. Если не считать лёгкого замешательства, когда мысли о триумфальном прибытии домой, отвлёк невесть откуда взявшийся лисёнок.
Он нагло, почти демонстративно, вышел на открытое место из леса, спустился к воде и начал лакать. Он, наверное, очень хотел пить.
Я сидел остолбеневший и не знал, за что хвататься. Если выстрелить из карабина, от лиса мало что останется. А в ружье дробь – четвёртый номер.
Для лисы, да ещё на таком расстоянии, это всё равно, что соли на хвост насыпать.
Вовремя вспомнив, что охота на лису ещё не открыта, что шкурка её сейчас и на чучело не сгодится, почти успокоился.
Но наглый лис не удовольствовался тем, что не заметил охотника. Он оторвался от воды, поднял переднюю лапу, повернул голову в мою сторону и стал с ухмылкой рассматривать.
Не то, чтобы я рассердился, но всё-таки! Я же охотник! А ты лиса! Чего же ты пялишься? Убегать должен!
Как дал очередь по кустам! Ох и улепётывала же эта наглая морда! Может быть, этими выстрелами я ему жизнь продлил.
В другой раз любопытство своё умерит, заранее смоется. Ведь не все охотники такие долгодумающие, как я. И не у всех патроны четвёркой заряжены.
Вот так, в размышлениях о своих охотничьих добродетелях, пригрёб потихоньку к хутору.
Как водится, сфотографировался с букетом утят. Чего из них сварганила моя жена, это отдельная история. А у истории этой было продолжение.
Через неделю поехал в то же охотхозяйство. Просто так поехал, не на охоту.
Случайно услышал, как один егерь, жалуется другому, что в прошлое воскресенье не вернулись домой четыре его домашние утки.
Утки были не совсем домашние. Несколько лет назад он нашёл в камышах гнездо дикой кряквы. Забрал из него яйца. Подложил под утку домашнюю.
Вывелись утята. Повзрослев и пережив зиму, эти утята вывели своих утят. Поголовье росло, стая увеличивалась.
Егерь сыпал им зерна только вечером. И ровно столько, чтобы они каждый вечер возвращались домой. Всё остальное время полудикие утки проводили на речке.
Попытался было я сказать, что был виновником гибели только трёх уток. Но егерь настаивал на своём, домой не вернулись четыре.
Значит, всё-таки был подранок!
Клятвенно пообещав егерю, что никогда больше не буду охотиться на уток на этой речке, вернулся домой.
Вроде как не браконьерил, вроде как не брал чужого, а осадок неприятный.
Вот такая вот охота.