Первая командировка в Среднюю Азию. Ташкент, май 1984 года. Ещё не так жарко, как здесь бывает в середине лета, но нам с нашей врождённой ленинградской ненавистью к жаре уже давно невмоготу, и о немыслимых местных температурах в июле и августе мы стараемся не думать.
Мы - это я и наш зам. начальника отдела снабжения, вконец измученные гостиничной сухомяткой, часовыми поездками на автобусе под палящим солнцем и всей прочей двухнедельной беготнёй по бескрайним цехам и КБ огромного завода.
Теперь наша миссия окончена, и мы подписываем, наконец, свои командировочные удостоверения в просторном кабинете зам.генерального, с наслаждением вдыхая свежий, прохладный воздух, льющийся тонкой струйкой из двух огромных коричневых кондиционеров, тихо шуршащих в окнах слева от нас. Дело близится к концу, завтра днём мы вылетаем домой, в Питер, с гордым сознанием исполненного долга и полным ощущением того, что Ташкент, где мы добросовестно провели тринадцать дней с раннего утра и до позднего вечера, так и остался для нас terra incognita, городом, мелькнувшим за окном и готовым исчезнуть из нашего поля зрения завтра и уже насовсем. Городом, который мы так и не успели рассмотреть. Видимо, эти чувства отчётливо читаются на наших изрядно исхудавших и загоревших физиономиях, потому что зам. генерального, расписываясь в наших бумажках, не может удержаться от вопроса:
- Что носы повесили, братцы-ленинградцы?
Мы, вздохнув, объясняем. Зам весело смеётся:
- Вот чудаки! А где ж вы раньше были? Почему сразу не сказали?
И не давая нам возможности ответить, набирает короткий номер на диске одного из десятка телефонов, стоящих рядом с ним на низком столике.
- Сабир? Салям, дорогой! Как дела там у вас? Всё хорошо? Ну тогда поднимись ко мне, ты мне нужен сегодня!
Зам кладёт трубку и поворачиваясь к нам, с улыбкой сообщает:
- Всё в порядке. Сегодня отдохнёте и всё увидите, не переживайте!
Через несколько минут в дверь раздаётся стук и на пороге кабинета появляется Сабир. Он невысокого роста, крепкий, с красивым смугло-загорелым лицом, черноволосый, как все узбеки. Приветливо здороваясь с нами, он выжидательно смотрит на зам. генерального. Тот указывает на нас и коротко поясняет суть дела.
Услышав, что мы из Ленинграда, Сабир улыбается. В его чуть раскосых восточных глазах появляются заметные искорки удовольствия.
- С удовольствием! - с готовностью отвечает Сабир. Он говорит приятным баритоном и при этом абсолютно чисто. Мы не можем заметить в его словах ни малейшего акцента.
- Как диктор! - в-полголоса говорит мне мой товарищ-снабженец. Я согласно киваю головой.
Мы прощаемся с начальством, выходим из кабинета в сопровождении нашего нового знакомого и спускаемся во двор.
- Поедем прямо сейчас, или вы хотите снaчала в гостиницу? - спрашивает Сабир. Он чисто и аккуратно одет, гладко выбрит и чуть пахнет каким-то хорошим импортным одеколоном. При мысли о том, как мы выглядим, нам становится стыдно, и мы чуть не инстинктивно хотим поскорее отправиться в ненавистную гостиницу, чтобы принять душ и переодеться, но понимая, что потеряем на этом не меньше двух часов, наступаем своей песне на горло и, не сговариваясь, отрицательно машем головами:
- Нет, поедем прямо сейчас, времени жалко, да и Вас заставлять ждать не хочется. Вот только перекусить бы где-то и всё!
- Перекусить мы вам устроим по первому разряду, не волнуйтесь! - весело отвечает Сабир. Ну, если не хотите в гостиницу, то - поехали!
Мы подходим к заводскому РАФику, наш радушный гид усаживается за руль, и мы выезжаем в город. Первый раз никуда не торопясь.
По дороге Сабир рассказывает нам свою историю. Он местный, ташкентский. В начале 70-х закончил курс режиссуры в Ленинградском театральном институте, у самого Г.А. Товстоногова. Произнося фамилию маэстро, Сабир оборачивается к нам и многозначительно поднимает вверх указательный палец, словно призывая нас запомнить это.
В Ташкенте он работает режиссёром, ставит спектакли в театре им. Хамзы, а здесь на заводе, руководит собственной студией. Ему очень нравится, как сложилась его жизнь.
О годах, проведённых в Ленинграде, он вспоминает с нескрываемым удовольствием. Называя музеи и театры, где ему пришлось побывать, Сабир не может скрыть уважения.
- Там у Вас работает Додин, Лев Абрамович, в Малом драмтеатре, - продолжает Сабир свою любимую театральную тему, - великий человек! Запомните мои слова! - снова смеётся он, - Он скоро будет вторым Товстоноговым! Большой мастер!
Говоря всё это, он не забывает вовремя показывать и объяснять нам достопримечательности Ташкента, проплывающие мимо нас, за окном нашего РАФика.
Мы минуем очень красивые новые кварталы, каждый из которых построен одной из республик СССР, а также москвичами и нами, ленинградцами, после печально знаменитого ташкентского землетрясения.
- А вот это - памятник жертвам, смотрите! И он показывает нам интересную скульптуру женщины, закрывающей собой мужскую фигуру, на постаменте, на котором искусно выполнена внушительных размеров трещина в память о давнем природном катаклизме.
- Знаете, как у нас называют этот памятник? - улыбаясь, оборачивается к нам Сабир и тут же сам отвечает:
- Не трогайте моего мужа! - и он опять весело смеётся.
Мы проезжаем мимо памятника команде "Пахтакор", погибшей в известной авиакатастрофе, минуем главную площадь с правительственными зданиями вокруг, пересечь которую в разгар лета не может никто из приезжающих в город гостей, что является поводом для многочисленных местных шуток.
Затем сворачиваем, огибаем тенистый, усаженный высоченными платанами, Сквер Революции с нависающей над ним громадой высотной гостиницы "Узбекистан", снова сворачиваем куда-то и останавливаемся на неширокой, залитой солнцем, тихой улочке, прямо рядом с группой из трёx-четырёх человек, стоящих на тротуаре около распахнутых легких решётчатых металлических ворот.
- Сейчас, одну секунду, - извиняющимся голосом произносит Сабир, останавливая машину и предлагая нам выйти наружу.
Увидев нас, разговаривающие на тротуаре молодые ребята оборачиваются в нашу сторону. Они одеты в красивые, современно выглядящие халаты, изящно стилизованные под национальную одежду. Один из них, с красивыми, чуть длинными волнистыми чёрными волосами и пышными чёрными усами на смуглом, характерном узбекском лице, улыбаясь, произносит:
- Привет, Сабир! Как дела? Кого привёз?
- Знакомтьесь! Это наши ленинградские гости, - так же улыбаясь, отвечает Сабир.
- Фарух! - приветливо протягивает нам руку этот на редкость приятный, улыбчивый парень лет 30.
Мы представляемся, пожимая протянутые руки.
- К нам? - продолжает спрашивать Фарух.
- Нет, мы в "Яму", плов кушать едем. Поехали с нами! - говорит Сабир.
- Извини, Сабир, репетиция у нас, завтра концерт! Приходите!
- Завтра они уезжают, - отвечает Сабир, кивая на нас.
- Жаль! - искренне произносит Фарух, снова приветливо и с явным сожалением пожимая нам руки.
Мы прощаемся, усаживаемся в свой РАФик и уезжаем. На прощание Сабир сигналит. Мы оборачиваемся и видим, как быстро удаляющаяся группа на тротуаре машет нам вслед.
- Кто это были, Сабир? - хором спрашиваем мы.
- Как кто? Не узнали? Это же "Ялла"! Фарух Закиров! "Учкудук, три колодца..." поёт Сабир, весело подмигивая нам. И потом продолжает, кивая головой назад:
- Это "Узбекконцерт", тут у них репетиционный зал.
Мы минуем разноцветные фонтаны в саду напротив театра им. Навои, солидную, респектабельную гостиницy Ташкент, снова едем, поворачивая с одной улицы на другую.
Город постепенно напоняется прохожими, одетыми в лёгкие, яркие южные одежды, мы с любопытством проезжаем мимо симпатичных местных милиционеров, одетых в белые, как снег, форменные рубашки с короткими рукавами, удивляясь, как мы могли не заметить всего этого за предыдущие две недели.
За время этой неторопливой поездки Сабир останавливается несколько раз, исчезая на несколько минут и не забывая предупредительно извиниться и захватить с собой свой красивый кожаный "режиссёрский" портфель. Нам он оставляет пачку местных сигарет с очень знакомым названием "Голубые купола", приговаривая:
- Отдыхайте, братцы-ленинградцы, курите! Я - сейчас!
Незаметно мы оказываемся на довольно большой и пыльной площади, явно в стороне от нарядных улиц, по которым мы проезжали совсем недавно.
Сабир снова оборачивается к нам со своего шофёрского кресла:
- Приехали! Пошли на базар!
И шутя прибавляет: Кто на Востоке был и на базаре не был, тот на Востоке не был!
Мы с удовольствием и интересом выбираемся из душного салона.
Базар велик! Он кишит людьми! Повсюду, до горизонта, видны нескончаемые, уходящие вдаль, ряды прилавков, украшенных горами фруктов и овощей.
Ароматы дынь, винограда, яблок буквально оглушают и подавляют воображение. Мы восторженно цокаем языками.
- Это всё прошлогодний урожай, - извиняющимся тоном поясняет Сабир, свежий ещё не поспел. Вот приехали бы на месяц попозже - такое увидели бы!
Он мечательно поднимает глаза к небу. Но нам более чем достаточно того, что находится перед нами.
Сабир увлекает нас за собой. Мы входим в павильон, где наш провожатый привычным взглядом выбирает и тут же покупает высокий кулёк тонко нарезанной моркови, затем, у соседнего продавца - увесистый пакет риса, предварительно тщательным образом потерев его большим и указательным пальцем.
Затем попадаем в следующий павиьльон, где воздух буквально напоён ароматами всех возможных и невозможных специй и приправ, ароматами, которые просто хочется взять с собой на память.
Наконец, в третьем павильоне неутомимый Сабир ловко приценивается к внушительному куску бараньей ноги и после короткого диалога с продавцом уже держит в руках пакет, полный мяса, аккуратно порубленного на несколько частей.
- Обязательно надо поторговаться! - весело сообщает он, вручая нам только что купленные пакеты, - иначе некрасиво. не торгуешься - значит, не уважаешь! - снова смеётся он.
Мы покидаем неповторимый базар. У выхода мы буквально сталкиваемся с миловидной девушкой-узбечкой лет 25-27, в юбке средней длины и белой, элегантной блузке.
Она с улыбкой смотрит прямо на нас!
Сабир подходит к ней, быстро целует в щёку и обращаясь к нам, прибавляет:
- Знакомьтесь, это моя жена!
- Галя, - приветливо, на абсолютно чистом русском языке произносит женщина, протягивая нам узкую ладошку.
Сабир хитро смотрит на нас и весело прибавляет:
- Вобще-то она - Гюзель! Но Галя мне тоже нравится! А вам?
Мы смеёмся. Чуть смутившаяся Галя укоризненно смотрит сначала на мужа, потом на нас:
-Вот всегда так! - говорит она - всё время издевается надо мной! И она шутливо ударяет его кулачком по плечу.
Мы все вместе усаживаемся в РАФик и снова едем.
- Уже недолго! - успокаивающе объясняет Сабир.
Машина сворачивает в узкую улочку, по обе стороны которой видны небольшие, белёные саманные домики без окон и высокие глинобитные заборы, почему-то сразу же напомнившие знаменитый дом Верещагина из "Белого солнца пустыни".
Здесь нет ни души. Всё вымерло под звенящим зноем. Аккуратно продвигаясь вперёд по пыльной грунтовой дороге, мы медленно объезжаем маленького, словно игрушечного, ослика, покрытого красной узорчатой попоной и привязанного к чахлому деревцу около одного из домов. Ослик лениво перебирaeт копытцами в мелкой белой придорожной пыли, поводя большими ушами и не обращая на нас никакого внимания.
Ещё раз свернув, мы останавливаемся.
- Всё, приехали! - провозглашает Сабир и, посмотрев на нас, участливо спрашивает:
-Проголодались?
Мы ожидаем увидеть какой-то ресторан или кафе, или, на худой конец, чайхану, но ничего этого не наблюдается.
Прямо перед нами узкая, потемневшая от времени калитка, отворив которую, мы попадаем сначала в маленький пустынный дворик, а потом - в небольшое строение, похожее нa лёгкий сарай, лишь слегка прикрытый сверху от дождя тонкой дощатой крышей.
Галя остаётся снаружи, на улице, ободряюще махнув нам рукой, словно говоря:
- Не беспокойтесь обо мне, идите!
- Добро пожаловать! - гостеприимно произносит Сабир, пропуская нас внутрь.
Внутри сарайчика - несколько совсем низких возвышений, служащих здесь вместо столов. За одним из них, поджав под себя ноги в пыльных сапогах, сидят трое седобородых аксакалов в халатах и тюбетейках. "Стол" перед ними уставлен чайниками, пиалами и круглыми лепёшками на глинянoм блюде. Аксакалы увлечённо беседуют, прерываясь только на то, чтобы хлебнуть чаю из пиалы или отщипнуть кусочек лепёшки. При нашем появлении они замолкают, глядя на нас.
Сабир оставляет нас у входа, подходит к старикам и, приложив руку к груди, почтительно спрашивает у них о чём-то, показывая на нас.
Старики важно кивают в знак согласия. Тогда Сабир, слегка поклонившиись, возвращается к нам, потом выходит на улицy и возвращается уже вместе с женой.
- Tак принято, - объясняет он нам, - чайхана - мужское место, и надо спросить разрешения, если хочешь войти сюда с женщиной.
- А бывает, что отказывают? - спрашиваем мы.
- Нет, конечно, отвечает Сабир, - это просто обычай. Но очень старый.
Мы усаживаемся, но не за возвышение, подобное тому, где сидят старики, а за обычный стол у окна.
Из портфеля Сабира появляется бутылка водки, четыре маленьких стеклянных рюмки , бутылка минеральной воды, мясистые, крупные помидоры, пупырчатые, аккуратные огурчики, влажная, сочная зелень. Сабир ловко нарезает овощи, красиво выкладывает их на тарелку и пододвигает к нам со словами:
- Угощайтесь! Отдыхайте! не скучайте, я скоро! - говорит он, ловко раскупоривая бутылку, - A я - ушёл на кухню.
Прихватив с собoй все наши покупки, он исчезает за дверью напротив.
- Это улица Беш Агач, - говорит нам Галя-Гюзель, показывая на окно за нашей спиной, выходящее во дворик, по которому мы пришли сюда, - этой чайхане, говорят, тысяча лет.
Мы отказываемся верить своим ушам.
- Тысяча лет? Вы шутите? - хором переспрашиваем мы.
- Ничуть, - отечает Галя, - она действительно очень-очень старая, никто не знает, сколько ей лет на самом деле. Сюда всегда приходят с дорогими гостями, - продолжет она, - и сами готовят. И продукты сами приносят. А хозяин - вон он там, напротив сидит! И она тихонько показывает нам на одного из стариков, которых мы видели ранее.
- А здесь можно пить водку? - спрашиваем мы?
- Конечно, - смеётся Галя, - почему вы спрашиваете?
- Ну так... - нерешительно мнёмся мы, не зная, как продолжить.
Галя догадывается о наших сомнениях и весело говорит:
- Если вы про ислам, то этого всего давно нет! Все пьют. И водку, и даже вино! Я сама люблю красное вино. Только старики ещё поддерживают обычаи и религиозные требования, а молодёжь в Ташкенте и других больших городах давно живёт по-европейски, так что пейте спокойно!
- А свинину тоже едят? - продолжаем мы свои вопросы
- Ну, свинину не очень едят, - улыбается Галя, всё-таки обычаи сразу не проходят, но в магазинах её продают. У нас же все национальности живут. Очень много русских, украинцев, белорусов. Они все едят свинину. А мы, узбеки, баранину.
Мы не можем остановиться и продолжем бомбардировать Галю вопросами. Она спокойно выслушивает наши речи и как-то необычайно просто и тактично отвечает на все сразу, да так, что нам вдруг становится всё понятно.
- Понимаете, - говорит она, глядя на нас одновременно и по-дружески, и почти официально, - вон там (она делает рукой неопределённый жест, указывая куда-то вдаль) - Афганистан. Там тоже живут узбеки. Такие же, как мы. Там - каменный век. Мы ведь знаем всё. У многих там знакомые, друзья, даже родственники есть.
И мы не хотим жить так, как они, когда везде религия и отсталость, и всё надо делать тайком или как скажет мулла. Это всё - вчерашний день! У нас так даже в дальних кишлаках уже никто не живёт! С этим поконечно давно. И все это понимают. И это правильно. В 20-м веке нельзя жить по-другому.
- А они хотят жить так, как вы? - спрaшиваем мы опять.
- Хотят! - уверенно говорит Галя, - Хотят! Но не могут пока! Время должно пройти.
Мы молчим. Нам кажется, что мы понимаем её. И ещё она нам очень нравится. И нам её жалко, хотя мы сами не знаем, почему.
Пока мы разговариваем с Галей, старик-хозяин (или директор?) чайханы, кряхтя, поднимается со своего места и уходит туда, куда скрылся перед тем наш Сабир.
Через несколко минут он выходит и приветливо улыбается нам, что-то говоря по-узбекски. При этом его лицо, почерневшее от солнца, сморщивается наподобие сушёной сливы.И Только глаза искрятся и улыбаются, как у совсем молодого человека.
- Он сказал, что через десять минут всё будет готово, - переводит нам Галя, и мы опять не можем удержаться от вопросов.
- Галя, а как вы с Сабиром говорите дома? По-узбекски или по-русски.
- Конечно, по-русски! - Галя кажется обескураженной вопросом, - мы же оба учились в России! И жили там долго. Да у нас многие узбеки говорят по-русски больше, чем по-узбекски.
Из двери на кухню появляется Сабир. В его руках небольшая эмалированная мисочка, полная горячего плова. Сабир с почтением подходит к старику-хозяину и передаёт ему миску, кланяясь и что-то говоря.
- Благодарит за гостеприимство, - поясняет Галя, - это так принято: первую миску плова - чайханщику!
Сабир снова исчезает за кухонной дверью и вновь появляется через минуту. В его руках огромное блюдо, на котором высоким золотистым холмиком возвышается дымящийся плов, украшенный сверху большим куском баранины.
Он быстро, но осторожно ставит ляган (так здесь называют это блюдо для плова) на стол перед нами и вдруг ловко зачерпнув янтарный рис пальцами, быстро подносит его мне и моему товарищу. Мы даже не успеваем сообразить, как ароматное и душистое кушанье оказывается у нас во рту.
Все смеются.
- Это старинный обычай, - говорит Сабир, - дорогому гостю хозяин сам своей рукой кладёт в рот первую порцию плова.
Еда необыкновенно вкусна и ароматна. Блюдо пустеет незаметно, и Сабир отправляется на кухню за новым блюдом.
А ещё через час мы с полными животами, с трудом выползаем на улицу, поблагодарив старика-чайханщика. Тот важно кивает нам вслед.
- Теперь ничего больше не ешьте до самого вечера, - говорит Сабир, - если почувствуете, что голодны, выпейте чаю и снова будете сыты!
Я и мой товарищ снабженец почти одновременно порываемся достать деньги из кармана, но Сабир с возмущением, грозящим перейти в обиду, прекращает наши потуги одним словом:
- Вы что, с ума сошли?? Что вы делаете? Обидеть хотите? Мы с Галей что-то не так сделали?
Мы смущённо затихаем. Разговор быстро переключается на другую тему и вот уже мы с шутками усаживаемся в машину и осторожно выезжаем обратно, пятясь задом по пустынной и уже тёмной улице. Я ищу глазами маленького ослика, привязанного к дереву, но его не видно.
Через короткое время мы едем по шумной и залитой огнями дороге, мимо огромного, беломраморного здания в восточном стиле с большущими освещёнными окнами, сквозь которые видны огромные хрустальные люстры и мраморные лестницы.
- Дворец Дружбы Народов, - с гордостью показывает нам на здание Сабир, - такого второго нет во всём Союзе! Тут самые выдающиеся театры и оркестры со всего мира считают честью выступить! - поясняет он.
Через пять минут мы стоим у нашей гостиницы.
Мы долго трясём руку нашего щедрого спутника. Сабир благодарит, смущённо отнекиваясь своим бархатным "дикторским" баритоном.
- Тебе бы на радио работать с такими данными, Сабир! - искренне восхищаясь, говорим мы
- Нет, не возьмут! - сокрушённо качает тот головой.
- Почему?
- А я узбекский плохо знаю, забыл совсем, - смеётся он.
Наконец, мы прощаемся.
- Завтра я за вами заеду, отвезу в аэропорт! И не вздумайте возражать, - решительно дoбавляет он, видя наше намерение, - Это вопрос решённый, ясно?
Он снова смеётся.
На следующий день, точно в назначеное время, мы стоим на улице в ожидании Сабира. Он появляется из-за угла на знакомом РАФике.
Внутри мы с удовольствием наблюдаем очаровательную Галю-Гюзель и здороваемся с ней так, как-будто знаем друг друга много лет.
РАФик трогается с места и через короткое время мы уже подъезжаем к зданию аэропорта.
- Ну, - привет Питеру, - трясёт наши руки Сабир, - кланяйтесь ему от нас! Передайте, что мы его помним и очень любим!
- И скучаем, - добавляет Галя с чуть грустной улыбкой.
- Приезжайте ещё, - добавляет Сабир, - всегда рады будем вас видеть! С этими словами он, как фокусник, извлекает откуда-то две огромных дыни в верёвочных оплётках.
- Держите! А то не поверят вам в Ленинграде, что вы в Ташкенте гостили, - улыбается он.
И мы прощаемся, не зная, что видим друг друга в последний раз.
Самолёт взлетает и, ложась на курс, совершает широкий полукруг над городом. Мы сидим в мягких креслах, закрыв глаза, наслаждаясь долгожданным покоем, но в мыслях всё ещё находясь где-то далеко-далеко отсюда, там, внизу, где, переливаясь мириадами огней, проваливается в вечерний полумрак милионный Ташкент, где сияет мрамором и хрусталём торжественный, как мавзолей, Дворец Дружбы Народов, где уже давно сидят и пьют чай у себя на кухне Сабир и Галя-Гюзель, и где далеко-далеко, перебирает тонкими ножками смешной ослик с длинными бархатными ушами, привязанный к чахлому деревцу на маленькой тёмной улочке со таинственным, непонятным восточным названием Беш Агач.