Я скажу – блюз, ты скажешь – джаз, в сущности, никто другой нас не услышит, а за воротником я спрячу улыбку, внешне неприхотливую и поднятую с пола, пыльную, как ботинки мои грязные, старые, зато тепловатую, гаснущую свечку. Дождь шел, снег шел, а ноги мои те же каменные палочки, ходят по центру мирка, компактно изолированного, до мерзости привычки уютного и дергающего, дергающего за ручки. Ан-нет, пока, прощай, оревуар, мостовые твои, конечно, милы, а мне мило другое, прямо скажем так. Дырки в асфальте с укоризной плюются мне в след оскорблениями, водители грозят кулаком – как это? Дом менять? Милый дом?.. Дурак! Идиот! Куда попрешься, тебе зачем призрачно-голубые глаза, тут есть всяческие и те, что нужно! Мои губы усмехаются против глаз жестоких, испепеляюще дурацких – о нет, сэр, я вам так скажу: почти никто не знает джентльмена, который сидит там у меня в шезлонге и шепчет не в уши даже, в душу. Я скажу – блюз, ты скажешь – джаз
13.10.13
Что бы знали мы о великолепии и замечательности вечеров?.. Вышел из теплой башни современного и до средневекового уродства безликого замка – воздух дышит тобой, а ты воздухом, урбанистически рваным и черным как небо без звезд. Холодные ручки проникают под футболку, касаются, обращая кожу в лед, каковую зовут гусиной, изо рта пар вырывается призраками-клубами. Господа в маршрутках злачны и уставши, до отупения равнодушны к дорогам, впрочем, внешне и мы такие тоже, уставши по ночам. Шел как-то впереди парень под веществами, лязгал что-то своим хихиканьем, на людей напарывался словно на шипы и отпрыгивал от них же гнусной антилопой в потертой гимнастерке. Потом натянул на голову клюв капюшона, а хихиканье его громогласно эволюционировало в истерический хохот, хохот шел по улице, на которой не было никого, только я сзади шел, смотрел на его извивающиеся ноги. Хохот удалялся, его конечности заплетались похлеще опьяневшего языка, выписывая кульбиты и кренделя ступнями по асфальту (впрочем, то уже мой воображариум). Такие дела
14.10.13
Лестница вверх – лестница вниз, и я меж ними, жвалы звали всех по именам и ругались матом, это перманентное жжение на изнанке. Раздражение бывает злостным паразитом, жующим темя и затылок челюстями кусаюче-рьяно. Странно, правда – проходит оно сквозь уныние вытянутых вертикально до неприличия прямоугольных конструктивистских окон, вызывающих странные ассоциации с европеской просторной и мертвой готической архитектурой, мертвым скелетом пугающей красоты. С улыбчивой улицы доносятся приглушенные залпы, хлопки канонад наполеоновских батарей, мозг пририсовывает этим детским фейерверкам красочные бенгальские огни и ослепляющие вспышки этих стерильных, безопасных взрывов. А что ему делать, везде серо, прожорливый туман, облизнувшись осадками, с аппетитом пожрал города, только наш островок на одиннадцатом этаже тонет, вопя, в море мышиного киселя, лифт сломан, путей нет, замурованные в небе поют о чем-то приятном. Не видно не то чтобы вспышек, людей. Много дыма, мертвая тишина в метро пугает: поезд встал, ходячие мертвецы вразвалочку выходят из гробов-вагонов, обступают плотным, повергающим в тупой ужас кольцом, и топают, топают... грустные дни в вакууме бывают
18.10.13
Персонаж говорит скомканно, мне представляется, как изо рта его выскакивают недорожденные и кривые слова, больше похожие на разобранный паззл или скинутые в кучу кубики "Лего" вместо цельной конструкции
Представить город без дорог – как увидеть человека с венами закупоренными, однако у нас как-то практикуется, и тельца кровяные подскакивающе, ругаясь как сапожники, ноют, визжат, ругаются с водителями, по-пенсионерски воняют, но как-то добираются до работы и обратно
Наша золотая звезда подожгла горизонт сверкающим клинком, рассекши небо и землю; мы все почувствовали себя муравьями рядом с костром, серые полотна надвигались ножнами, напоминая о том, что для светил жизни – лишь пустой звук
Весь железобетонный замок пронизывает низкочастотный и еле заметный гул, шепот; вы скажете – вытяжка, отопление, трансформаторы – как скучно! Нутро здания, голос, игриво-шутливые завывания архитектурной мысли, старческий маразм строения – интереснее же гораздо
19.10.13
Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать? Восклицают шарообразные бабушки, бабоньки-ноги, девчушки, милые, грязные, вонючие и не очень старички, серые прямые линии между клеточек, ну точно же не вы! Каждая написанная буква – ирония, наши роды, пуповины, внучата, аккаунты – ирония, аристократы с сотнями фолловеров с гордо поднятыми бородатыми подбородками и привычкой самозабвенно, по-метросексуальски онанировать на самих себя, аристократки с сотнями фолловеров и точками в конце предложений,
самореализущиеся, самоуважающие, самостоятельные, самоутверждающие, самозабвенно самопровозглашающие самоправду с самой большой "Пи..." в бложиках, статусах, потешно скачивающих стрыкало на мп3, все это потешно
23.10.13
Холодно, и дрожат где-то чьи-то колени, время сошло с ума, оно съехало с рельс и трансформируется в спираль, оно натягивается тетивой и сшибает затем стены и пальцы, оно правда сошло с ума. Слишком быстро часы затягивают петельки на тощих лебединых шеях. В это вся моя эпичная неудачная удача. Неудачная удача – своеобразный феномен, как объяснить медленное прототоржество оползня, несущего в себе драгоценности бронзового века? Есть и иная потеха – собирать словечки в узлы и хитроумные водопады, обрушивать их на клавиатуру неиссякаемыми Ганнибаловскими полками, продираясь, искать смысл среди разрозненных партизанов Великого русского. Отсутствие смыслов ты компенсируешь самолюбованием, ты – кичливой размазней по лицу, дешевой косметикой бездарности, мне хватит самого удовольствия строить делириум
28.10.13
Чайное зеркало; темная, чересчур шоколадная пленка на горьковатой горячей субстанции крадет блики, танцует, играется. Через месяца тихая зеленоватая эмаль кружки скроется за оккупацией безвкусного сока черных листьев. Я очень ленив, потому... что; потому эта дрянь хочет залезть в мой желудок очень настойчиво, эдакий суррогат настоящего напитка, отходы, замурованные в бумажный пакетированный гроб
Многие любят чай, чай, чай, чай. Обожаю чай, пью чай всегда, везде, в любом положении-месторасположении тела, пью чай в горячей точке возле батарей, в космосе и во сне, под снегом и гипнозом, пью чай хороший, качественный и уважительно-положительно зеленый, пью чай дрянной, пакетированный, дешевый и презрительно черный, красный, белый, месячный, любой пью
Забавный, возникающий, деградационный аппарат ехидно ухмыляющийся и стильно пьяный, варикозно вредный и ревниво брезгливый, молодой гнойник, заболоченный атеистами, антипацифистами, партизанно-националистскими десертами, пареный над костром христиан-фанатиков, иудеев-бородачей, мусульман-подрывников, всех-всех-всех плохих ребят! Суматошные без веры, глупо-глубоко прокрастинированные до лоботомии задниц, остро социальные, такие забавненькие маленькие детки под пяткой пузатых зубастых училок-перделок-лжевоспитатльниц доходят до ягодично-вагинальной философии, хорошо-о! Лови иронию, любите шутку, как любил товарищ Дау. Фанаты Ницше за горло с фанатами Нового Завета, вдали сидят мальчонки и наблюдают действо, запихивая в рот отважные морковки. Вот потеха! И смешно, ведь тех рабов от тех не отличить, э-хей, к чему ваши пафосные фэйсы, речи, блюда, лица, стоят ли плевка верблюда сумятица и выпёживание далеко не силиконовой груди вперед?
Кто задирает подбородки, кто ножки, мы поглядим
31.10.13