В пятидесятые годы на всю страну с пафосом звучало красивое слово"целина". Сколько кинофильмов про неё, сколько добровольцев с комсомольскими путёвками...Она пластом залегла не только в оренбургских, казахских степях,но и в нашем сознании.
Патриотический настрой подогревали звучавшие на устах песни, вроде этой:
...Вьётся дорога длинная,
Здравствуй, земля целинная,
Здравствуй, простор широкий,
Весну и молодость встречай свою...
Да, только молодость могла вынести неустроенность быта и тяжёлый физический труд. Побывала и я на просторе широком в составе отряда восемнадцатилетних студенток Башкирского государственного университета добровольно-принудительно, конечно. Что лукавить,не хотелось ехать в тьму-таракань на неопределённый срок в летние каникулы, но выручила неугомонная, оптимистическая молодость.
На полевом стане стояли три вагончика буквой П. В одном была контора бригады, в другом жили мальчишки, будущие механизаторы из сельхозучилища. Все в серых одеждах, в сапогах, одинаково бритые наголо и все на одно лицо. Они напоминали тружеников-муравьёв. В их вагончике тоже было серо. Третий вагончик принадлежал нам. Девчата разместились на двухэтажных полках и умудрились свои спальные места превратить в уютные гнёздышки.
Устроившись, оглядевшись, девчонки решили сходить по нужде. Выйдя на воздух, поняли, что это трудность номер один. Вокруг до горизонта степь, ни единого возвышения. Туалета не было. Только невдалеке одиноко, как бобыль, стоял стог сена, за который серой мышкой прошмыгнул мальчишка-механизатор. Дождавшись, когда он оттуда вышмыгнет, стайкой двинулись девчонки. Самое неприятное бывало по утрам, когда проснувшись, весь полевой стан атаковал стог. приходилось осторожно заглядывать за него, чтобы не застать там врасплох мужской пол.
Потом девчонки "разнюхали" узкий, неглубокий овраг, по которому при наличии времени ходили далеко, чтобы скрыться из виду.
Если спрашивали на стане, куда подевались красавицы, всё замечающий бригадир-хохол отвечал, хитро улыбаясь:"Вдоль по долу подались". Никаких пояснений не требовалось.
Кормились в четвёртом вагончике, стоявшем на отшибе. Горячий суп или чай нагревали большие алюминиевые миски и пол литровые кружки, но мы, голодные, как волчата,хватали пищу, обжигаясь и ойкая.
Съедали много, быстро, потому что работы планировали нам невпроворот. Мальчишки ели, порой не заглушая моторы тракторов.
Нам поручили нагружать трёхтонную машину соломой с полей и отвозить её в центральную усадьбу. Чем больше машин мы нагружали, тем больше трудодней зарабатывали.
От вил страшно болели кисти рук, пальцы распухли и не сгибались.
Во время работы под жарким солнцем, душным, пыльным ветром молчали. Только изредка слышался девчоночий писк, когда подняв из валка пласт соломы, под ним обнаруживалась мышиная семья. Все девчонки боялись мышей.
Но зато, когда, затянув бастрыком стожок соломы на машине, мы забирались на него, начинались анекдоты, песни. Так ехали до центральной усадьбы, сгружали солому в силосные ямы и вновь возвращались на поле.
Вечером, наломавшись за день, не чуя рук и ног, поужинав, сваливались на свои полки и намертво засыпали.
Однажды ночью все проснулись с вопросом:"Что это?" В тихой, звёздной степной ночи кто-то пилил угол нашего вагончика. Не описать ужаса в сердцах девчонок,но хохот стоял неимоверный, когда звук затих и мимо вагонного окошка важно прошастала корова. Это она об угол чесала рога. Откуда она взялась осталось тайной.
Бани, конечно, тоже не было, но женская физиология не терпит грязи. В редкие выходные дни спешили двинуться за много километров пешком к мелкой речушке. Там стирали, мылись, обостряя слух и внимание - рядом пролегала просёлочная дорога. Завидев клубы пыли на ней, с визгом кидались в редкие кустики прятаться.
Как-то вечером, наряженных мальчишки-механизаторы повезли нас в центральную усадьбу в кино. Запряжённая в телегу пара серых лошадей неслась, как угорелая. Мы орали от страха на всю степь. Тогда мальчишки загоняли их в пашню, чтобы остудить, сбить спесь. И так всю дорогу. Вернуться не захотели, слишком заскучали по цивилизации.
Кино шло долго, прерываясь. Зажигался свет, и киномеханик ставил очередную часть фильма. Что смотрели не помнится, зато на всю жизнь запомнились дальнейшие события.
Разморённые в душном клубе, налузгав слой подсолнечной шелухи, отправились в обратный путь. Хотелось спать. В темноте лошади чуть съехали с дороги и, зацепив за что-то, телега перевернулась при громком пении девчоночьих глоток. По иронии судьбы пели какую-то ковбойскую песенку:"Если солнце не печёт и лошадка не трясёт..."
Пострадал каждый, кроме меня. Я сидела, мягко прислонившись к подруге спиной, и при кувырке даже не поцарапалась, но потом, когда сильно пострадавшие снова сели в телегу(остальные не хотели рисковать) меня занесло вместе с ними. Лошади вновь понеслись. Сидевший с вожжами механизатор крикнул:"Спасайтесь!" и спрыгнул на дорогу. За ним поднялась только я. Встала во весь рост на бортик телеги и плюхнулась в густую дорожную пыль. Клацнули зубы, встретившись подбородком с твердью, зажгло колено, тупо заныло в груди...
Еле поднявшись увидела, как несущаяся в неизвестность , в темноту телега резко остановилась. Впереди был глубокий овраг. Лошади, видимо, почувствовали его опасную глубину и встали, как вкопанные.
Вагончик освещали спичками, высвечивая раны, насупленные лица. Утром одна из нас не смогла взять в руки вилы. Её с синяком во всю правую руку определили в поварихи.
Неприязнь к жизни в степи быстро нарастала, и мы часто стали наведываться на маленькое почтовое отделение в центральной усадьбе. Звонили в университет, пытаясь узнать, когда нас отзовут с целины.
Только глубокой осенью простуженные, с чирьями возвращались с мешком зерна на всех и с небольшими деньгами. В конторе бухгалтер объяснил, что остальной заработок вычли за питание.
На свои деньги я купила наручные часы "Звезда", первые в моей жизни. Они были роскошью в те времена и символом отчаянно трудного эпизода в моей биографии.