Страничка из жизни фёдоровской - и около

                С Т РА Н И Ч К И
 





              ( ИЗ ЖИЗНИ ФЁДОРОВСКОЙ – И ОКОЛО )

    1. с. Ивановка. 1908 г.  Дед наш по матери Белоусов, будучи глубоко религиозным человеком, попов-таки не долюбливал (из-за корыстолюбия их и пьянства – сам он был воинственно-непьющим). А тогда порядок такой был: в октябре, после уборки урожая, поп обходил с дьячком весь свой приход (в несколько сёл обычно – церкви тогда не в каждом были). Освящали они жилища – и получали в каждом дворе какую-то долю от урожая. Вот и в тот день приехал поп из станицы Песчаной, поехали с дьячком (на двух подводах) вдоль улицы. Дед Белоусов, не желая с ним встречаться, приготовил дары все (что и сколько давать – заранее на мужицкой сходке было обговорено): по несколько «мер» пшеницы, овса, проса (тогда при расчётах меж своих мужиков и в быту весы не применялись – счёт шёл на «меры», чуть поменьше ведра сосуды из жести), курочку, яичек с десяток. И, зная вкусы батюшки – тыкву (так – небольшую, средней величины). Приготовили всё дед с бабкой, ушли на соседнюю улицу в гости – дома же оставили нашу мать (ей тогда 11 годиков было).
    Подъехали к дому ихнему подводы, зашли поп с дьячком, походили – покурили ладаном во все углы (освятили жилище). Дьячок дары стал на подводу перетаскивать – поп же недовольство проявил:
        - Тыковка-то мала, мала. Нет ли у вас, дочь моя, покрупнее-то?
        - Есть, батюшка – вон под кроватью лежат. Но батя сказал – хватит им и такой.
        - Ох, грешит он. Ох – грешит. Так ты, дочь моя, выкати-ка тыковки из-под кровати. Выкати.
   Девчонка, поднатужась, повыкатывала все тыквы из-под кровати. Поп выбрал самую крупную. Сказал:
        - Вот эту мы в дар и возьмём. А ту, что родитель твой выделил – вот,оставляю я. Благослови тя Господь, дочь моя!
Перекрестил мать нашу – да и уехал. Вернулись родители, выслушали рассказ дочери. Она думала – рассердится отец, но тот только посмеялся:
        - Вот ведь, пёс долгогривый – надул-таки меня. Да ладно уж, пусть пользуется. Какие-никакие – а всё люди они духовные, к Богу поближе будто. Пусть.
    С тем инцидент и исчерпался.

   2. с. Фёдоровка. 1922 г.  Весна в тот год дружная была, вмиг снега растопило – и двор наш был затоплен весь. Проложили поперёк лужи обширной дощечки всякие – по ним и перескакивали-проходили к сараям да амбарам. А тут Пасха подошла, в этот день работать грех – вот мужики и наши, и в гости приглашённые собрались в так называемой «хомутне», своеобразном клубе мужском (на стенах там сбруя развешана, на полочках инструменты всяческие разложены). Сидели, покуривали, беседовали неспешно – пока бабы в доме стряпню заканчивали да на стол собирали. В процессе беседы дядьке Павлу понадобилось что-то с верхней полки, добрался он туда, покопошился – и извлёк две гранаты-«лимонки» (отец наш, в прошлом году демобилизовавшийся из Красной армии, с собой их прихватил – вдруг да в хозяйстве где-то пригодятся). Говорит дядька Павел:
        - Надо же – а я и забыл про них, закинул наверх – и не попадались на глаза. Надо их уничтожить: вдруг кто-нибудь донос настрочит в ГПУ – затаскают нас тогда. И пересажать могут. Ты вот что, Ванька – к отцу нашему адресовался он – иди-ка ты «на зады», за сараи – да и пошвыряй их в яму.
   Взял отец гранаты, пошёл за сараи – там наотдальке громадная яма была (когда-то, при строительстве дома, глину там брали для изготовления самана). Только ушёл он – а во двор поп зашёл (местной церкви батюшка). Ему надо было с дядей Павлом вопрос какой-то хозяйственный решить – вот и поспешил он, пока за стол не сели и трезвы все – и переговорить с дядькой. Увидел он, что в хомутне все мужики – и осторожненько, по дощечкам, стал к ним пробираться. А тут из-за сарая – бабах (аж земля вздрогнула и гул прокатился). Следом и ещё – бабах (вторую гранату отец бросил). Поп присел со страху, дёрнулся, оступился с дощечки – и плюхнулся в лужу, уселся плотно в месте самом глубоком – брызги только во все стороны полетели. Побарахтался (опереться-то не на что), поднялся едва-едва. К мужикам (а тут и отец из-за сараев вернулся, глянул на батюшку – и засмеялся неуместно). Объяснения выслушал. Ругаться стал батюшка – муха не пролетит. Отца нашего даже чёрным матом трёхэтажным покрыл (хоть и лицо духовное). Возопил:
        - Нехристи вы, азияты! День святой – а вы гранаты рвёте, люд честной пугаете. Рясу всю я из-за вас изгадил да промочил – а вода ведь холоднющая ещё. Я вот вас (и опять чёрным словом пуганул).
   Дядька Павел успокаивать его принялся:
       - Уж ты не гневись. Не гневись, батюшка – так уж вышло. Пойдём-ка, пойдём в избу – я тебя в момент там согрею. Там и поговорим.
   Пошли в избу. Батюшка благословил трапезу, разговелись – и основательно к рюмочке приложились. Через часик батюшка вывалился – шибко уж навеселе, ногами так и выписывал «мыслете» - забыл и про обиду, и про рясу мокрую. С тем – и простил он грешников.


    3. Фёдоровка. Около 1930-го года. К тому времени многочисленная и зажиточная семья Коноваловых разделилась на три – по числу братьев, чем и спаслись они от неминуемого раскулачивания (спасибо старшему дядьке, Павлу: он сразу понял – куда ветер дует). Соответственно – в гости стали друг к другу ходить. А тут и Пасха подошла, великий праздник, в этот день принято было детям обходить всех родичей – с поздравлениями. А у дяди Павла дочь Люба возрастала (ей что-то около 10 годиков было). Пошла она в гости к нам. Мать её, тётя Таня, наказала ей: придёшь – и сразу скажи «Христос воскрес», после чего – тебе яичко дадут раскрашенное. Вот и побежала Люба вприпрыжку, повторяя на ходу (чтоб не забыть): «Христос воскрес, Христос воскрес». Да споткнулась обо что-то на бегу, упала – с тем и слова те забыла. Добежала до нашего дома, с порога сразу выдала (к матери нашей обращаясь:
        - Тётя Паша – сусхристи нахристи! Дайте мне яичко.
И не поймёт – почему смех возник общий за столом. Но мать серьёзно ответила: «Воистину воскрес». Конечно же – дали Любе яичко раскрашенное . и не одно. А словечки эти и через много лет вспоминались иногда в компаниях (когда Любовь Павловна уже солидной хозяйкой стала и фамилию на «Антонова» сменила).


    4. Фёдоровка. Конец 1920-х годов. Власть тогдашняя советская продолжала давить со страшной силой на своих же кормильцев-мужиков – выгребая насильственно хлеб из закромов. Для этого в городах отряды специальные образовывались, наделённые наиширочайшими полномочиями. Вот и в нашу Фёдоровку прибыл такой отряд – пошли по дворам мужицким (кто чуть позажиточнее), выгребая всё зерно. Помогали им местные так называемые «активисты» из бедняков (попросту ежели – лодыри да пьяницы). Явились и к нам во двор, обшарили всё: в доме, в амбарах-сараях, во дворе. В закромах по углам кучки зерна обнаружили )пшеница, просо, овёс), выгребли всё подчистую. Уж будто успокоились приезжие «отрядовцы» - а вот активисты всё никак не могли смириться с неудачей. Некая Клавка у них верховодила (щеголявшая в вызывающе-красной косынке – это было как знак преданности власти коммунистической), да муж её Прокоп (пришлый в Фёдоровке человек. Явился он неизвестно откуда  - и до этого жил в работниках у зажиточного местного мужика). Вот Клавка с Прокопом и метались и по двору, и вокруг, и по огороду (искали схрон с зерном). Во всех местах, для них подозрительных, заколачивали в землю специальный щуп (для этих целей и изготавливались они в кузницах по заказу властей: трубчатые, с кронштейном для забивки). Чтоб орудовать этим щупом – усилия немалые физические прилагать надо было. Но Прокоп силищей неимоверной обладал – вот и старался сейчас аж до пота.
    Отец наш, чтоб непотребства этого не видеть, даже со двора ушёл (как же – активно в Революции участвовал: даже в Петрограде в составе пулемётной школы площадь охранял возле Финляндского вокзала, где Ленин выступал со своей знаменитой речью – с броневичка. И потом в частях особого назначения служил – жестоко укрепляя власть Советскую. И вот дослужился – грабят внаглую какие-то голодранцы, всё зерно выращенное трудом тяжким отобрать готовы). Мать же, в окошки выглядывая, посмеивалась в душе: старайтесь, дуболомы, ищите – авось дырку от бублика и отыщете. Хлебец-то на-днях ещё вывезли мужички ночами в Ивановские околки – да и припрятали там надёжно.
    Намучившись – ушли активисты вместе с «отрядовцами». А наши семьи спаслись-таки от голодухи неизбежной, зерна припрятанного и на посев весенний хватило, и на еду – до нового урожая растянули. Так вот и выживали в годы те суровые – кто и как мог.


    5. Фёдоровка. 1938г. Тогда в нашей Фёдоровке (бывшей – в «царское» ещё время – центром волостным) располагалась машино-тракторная станция (МТС), обслуживавшая и подчиняющая себе все окрестные колхозы. Располагалась МТС на окраине села, все объекты её и сооружения тщательно охранялись (вождь тогдашний всюду это насаждал: вдруг да враги-кулаки, белогвардейцы недобитые да контрреволюционеры скрытые – вылазку сделают, взорвут сарай какой-нибудь). А уж самым последним на окраине села, чуть ближе нефтебазы, амбар стоял (хозяйство нашего отца. Он тогда работал зав. материального склада, в амбаре этом хранил всяческое тракторно-комбайновое старьё). К амбару на ночное время сторож был приставлен – казах по имени Абдым (я его хорошо помню: здоровенный такой азиат, постоянно с голой, тщательно обритой, головой). А в то время непростое («Враг не дремлет – будь предельно бдительным!») и охрана проверялась постоянно – вот и Абдыма решил проверить директор МТС. Пришёл глухой ночью, обнаружил: завернувшись в чапан – спит Абдым крепким сном на крыльце амбарном. Ружьё же казенное (все сторожа тогда вооружены были) в сторонке стоит, к стенке прислоненное. Непорядок – явный и преступный, забрал директор ружьё, унёс к себе в кабинет, в уголок там поставил. А утром рассыльную (тогда иных видов связи не было – только ноги) послал – вызовите ко мне Абдыма. Тот явился, в кабинет робко протиснулся. Спрашивает директор:
        - Абдым, где твоё ружьё?
        - Ой-бой, товарыш дуректур, ой-бой! Ой-бой! Ночим два жюлик пришёл, меня бил-бил. Бока мял, кость мой ломал. Под сарай меня толкал – а мой ружжо забрал.
Стрельнул в угол глазами, закончил обречённо так:
        - ..а ружжо мой во-он стоит..
Ясное дело – с работы Абдыма после инцидента этого попёрли (времена-то суровыми были). А диалог этот – в анекдот деревенский превратился (наверное – и до сих пор его в Фёдоровке рассказывают?).

    6. 1932-33г. Голодомор, устроенный тогда властью тогдашней большевистской (за границу продавали зерно – а свой народ миллионами с голодухи помирал), добрался и до Казахстана. Урожай в 1932 году небогатым был – и всё зерно забиралось тут же в гос. поставки, за исключением того, что люди украсть успевали (хоть наказания за это – жесточайшими были). Голод надвигался и на Фёдоровку, на МТС – где и отец наш, и мать работали. Лучше всех понимал это директор МТС Штифанов (по общим отзывам – умнейший мужик, из бывшего дворянского будто сословия). Вот он и отправился в центр, в Москву (говорят – были у него там связи). С кем он там дело имел, кого уговаривал – то неизвестно (понятно – усилия он неимоверные приложил). Но вернулся он в Павлодар с полным товарным вагоном гречневой крупы. Тут же её перевезли в Фёдоровку – и стали понемногу выдавать на рабочие пайки (совсем-совсем понемногу – только чтоб не мёрли люди). А народ вначале и не знал даже (за исключением солдат бывших), что делать с этой-то гречкой – здесь её не культивировали никогда. Но скоро поняли: из неё ведь и муку можно делать на ручных мельничках (каша гречневая так и не прижилась, её редко кто и варил). А из муки – оладьи можно выпекать (взамен хлеба отсутствующего). Вот и приспособились: пекли оладьи тёмненькие – да сразу их на стол(иначе, остывши, они затвердевают и рассыпаются. И – невкусными становятся). На этой вот гречке, чудом добытой Штифановым, и спаслась Фёдоровка: в окрестных деревнях вымирал народ с голодухи, наши – избежали участи такой, на этой гречке и перебились в страшный самый – 1932 – год.
    А в 1933 году ещё помощь пришла нашему семейству. Тогда к мельнице существующей пристроили помещение, разместили там маслобойный цех (оборудование для него отобрали у колхоза, в Ивановке расположенного) – для переработки подсолнечника местного произрастания. А работали на маслобойке три мужика из Ивановки (своих-то не было специалистов пока), на квартиру они устроились к землячке – к нашей матери (она из Ивановки замуж была взята). Быстро наладили они производство – и заработал цех. При переработке подсолнечника надо вначале зёрна его («семечки» так называемые) «обрушить» на специальной установке – и образуются чистые зёрнышки, без скорлупы почти (вкуснейшая, надо сказать, субстанция – особенно поджаренная). Вот мужики эти, уходя с работы, и насыпали понемножку себе в карманы зёрнышек – чтоб хозяев угостить. А брату Михаилу годик тогда исполнился, был он очень забавным карапузом – вот его квартиранты и подкармливали постоянно зёрнышками этими. Иначе, как мать вспоминала, он бы и не выжил(рождённый полуголодной хронически матерью – никак он крепышом не мог быть). Да мать ещё и времени-то много уделять ему не могла (работа, отец ещё тифом переболел, свекровь потом – и умершая от тифа. И пятеро детей – мал-мала меньше). А вот на зёрнышках этих – и окреп он, выжил. Хоть и закончилось это нехорошим – заболел маленький Миша желтухой в конце-концов (печень детская не справлялась уже с жирной пищей – семенем подсолнечным). Но к этому времени собрали уже кое-какой урожай 33-го года – уже и хлебец появился, мука ржаная, самый страшный голодомор пережили уже, пайки повесомее стали (видать, поняли большевики: ещё один такой год – и руководить им некем уже будет, все повымрут – и некого будет в «светлое будущее» штыками загонять).
    И выздоровел Миша – чтоб дожить потом до 72-х лет. А я уж позже него на три года родился, в относительно уже благополучные годы – такого-то голода не было больше потом до самого начала войны, до 1941-го года.

    7. Фёдоровка. 22 июня 1941г.  Началась Вел. Отеч.война. После получения (телефон уже появился тогда) известия грозного митинг собрали на площади, возле сельсовета. Чуть ли не всё село сошлось, выступали поочерёдно: гневно клеймили агрессора-фашиста, обещали – разбит будет враг на его же территории (согласно доктрине тогдашней официальной военной). Готовность все изъявляли – хоть сейчас на фронт. Настрой общий очень уверенный был: месяц-два – и на коленях враг окажется (иначе и не может быть – при таком-то вожде гениальном, при товарище Сталине).
    В толпе, естественно, и детвора вся сельская шныряла – добавляли суматохи. И они вместе со всеми вдохновились, тоже «Ура» кричали в честь грозной нашей армии (и вождя – уж без этого тогда никакое мероприятие не обходилось). Все возбуждены были – но обстановка эта нервозная на одного только мальчишку  подействовала сильнейшим образом – на семилетнего Володю Казакова. Возбудившись – побежал он домой поперёд родителей, отыскал как-то тщательно припрятанные матерью спички, надрал пук сухой травы – и поджёг плетень возле дома. Хорошо – дед Егор дома был, тушить начал. А тут и родители подоспели, водой залили пламя ( а могло быть хуже: сушь стояла, добралось бы пламя до амбара – и на дом бы перекинулось).
    Конечно же – лупку основательную Володя получил. На вопрос – почему он это сделал, ответ был получен (с полным убеждением в правоте своей):
        - Так война ведь – потому..
Интуиция верно сработала детская: война – она с огнём только и ассоциируется (что дальнейшие события и подтвердили – множество ведь сожжено было жилья людского).

    8.  Фёдоровка. 1944г.  Появились у нас и новые ссыльные поселенцы – чеченцы. И многие бабёнки местные стали на них с вожделением поглядывать (крупные мужики да мощные на вид). Но – в похвалу надо сказать женщин фёдоровских – одна только решилась на открытую связь с чеченцем (да и то – не местной она была). Прямо напротив нашего дома, через улицу, размещался постоялый двор новокиевского колхоза,»хозяйкой» там была вдова с сыном малолетним, Женей Яценко – вот у неё и появился любовник-чеченец (из Воронцовки он к ней приходил).
    Надо сказать – подростки в Фёдоровке хулиганистыми были. Женя же Яценко выделялся средь них, его можно было назвать – злостный хулиган, все выходки его эксцентричныенаправлены были обязательно во зло окружающим. А тут – объект появился, на который можно было направить потоки тёмной своей энергии (любовник материнский). Приходил этот чеченец только днём (вечерами на постоялом дворе людно бывало), мать при этом выпроваживала Женьку на улицу на час-полтора, закрывалась изнутри – и чем-то там таинственным занималась с чеченцем. Как-то ребята постарше объяснили Женьке в популярной форме – чем его мамаша с мужиком занимается, и задумал он пакость им устроить. В ихней отгородке в доме печь была русская, рядом – кровать материнская. Была пора раннеосенняя, печь не топилась ещё русская (только плита для приготовления пищи) – и мать его сложила на печь собранные на огороде тыквы. Вот Женька часть их спрятал под кровать, из остальных – как бы стеночку соорудил. Посвятил он и нас, пацанву окрестную, в свои планы, стали мы следить – когда чеченец приметный покажется со стороны Воронцовки. Ага, показался – тут же Женьку известили. Он в дом незаметно прокрался, на печи спрятался – и тыквами загородился. Пришёл чеченец, мать покликала Женьку – нет его, закрылась на засов. Разделись, на кровать – и принялись сотрясать её, упражнения любовные исполняя. Понаблюдал Женька – но недолго, не выдержал – обрушил сверху на чеченца сначала тыквы одну за одной, потом и сам оттуда спрыгнул, проплясал танец дикий на спине у чеченца с возгласом: «А вот он – я!». Бегом потом – на улицу, чеченец – за ним. Выскочил: в рубашке – но без штанов, член только торчит громадный. А тут нас, ребятишек, толпа (ожидаем результат эксперимента), Женька за нас спрятался – а чеченец назад в дом убежал, прикрываясь руками. Через какое-то время вышел – одетый уже, побрёл в свою Воронцовку (сопровождаемый – издалька, чтоб не догнал – нашей шумной оравой). И – всё, любовь на этом и закончилась (кавказцы ведь очень чувствительны к коллизиям таким сомнительным – а он перед всеми без штанов появился, объектом насмешек стал). А уж Женька торжествовал безмерно – знай, мол, наших.
    А предчувствия наши пацанячьи – о чрезмерной злобности Женьки и возможных нехороших последствиях проявления её – и оправдались через несколько лет. Его в ФЗО забрали в Караганду – и вскоре расстреляли по приговору за злостное какое-то убийство. С тех пор я верю: действительно – некоторые люди уже рождаются с предрасположенностью к преступлению (и они, как правило, таковыми и становятся). Пример тому – этот вот Женя Яценко Верно замечено классиком О,Генри: «Дело не в дороге, которую мы выбираем – то, что внутри нас, заставляет избрать именно её).

    9.  Фёдоровка. 1946 г.   Тогда в Фёдоровке все окрестные колхозы имели так называемые «постоялые» (или – заезжие) дворы – для приезжающих по делам в МТС работников. Имел такой двор и колхоз «Коммунар», располагался он во дворе, что рядом с домом А.С.Антонова (а вот фамилию хозяев того двора – запамятовал).
    Вот однажды летом приехал возчик из «Коммунара» на пороконной подводе, груз какой-то привёз.. Припозднился – и ночевать остался: телегу во дворе поставил, лошадей спутал – и пастись пустил на лужайку напротив дома. А утром выходит, смотрит – и глазам не верит: телега-то исчезла. Засуетился, за все углы заглянул, в соседние дворы - а без толку. Лошади – вот они, пасутся на лужайке, неловко перескакивая спутанными передними ногами. А вот телеги – нетути! Что за притча, никогда такого не бывало – а тут..  Делать нечего – побрёл он в сельсовет о пропаже заявлять. А там как раз и милиционер участковый, Мамонтов, оказался. Выслушал он возчика, решил на место преступления взглянуть. Идут вдвоём, рассуждают – кто б это мог дерзкое такое преступление совершить, кому может телега двухконная понадобится. В частном владении тогда не было лошадей, из организаций – только в колхозе имелись упряжки пароконные – так вряд ли председатель таким вот путём ещё одной телегой разживаться будет. Загадка – да и только.
    Прошли через площадь (огибая Маленький лиман), поближе оказались. И тут Мамонтов глянул случайно вперёд, возчика остановил, произнёс раздраженно:
        Балда ты – да и только, людей занятых понапрасну дёргаешь. Вверх надо было глянуть, вверх. Разуй гляделки-то.
Глянул возчик – и от души отлегло: вот ведь она, телега, на крыше дома – вверх колёсами перевёрнутая. Тогда ведь чердаков на домах не было, крыши были глинобитные, плоские – вот злоумышленники и заволокли туда телегу (и осторожненько – внутри и не услышали ничего. Пришли, хозяина на помощь призвали – и спустили наземь телегу. Никакого «дела» Мамонтов заводить не стал: хулиганство-то мелкое – стоит ли бумагу тратить на него. Но стороной (через сыновей – которые, кажись, и сами участниками были) узнал-таки: оказывается – так-то парни фёдоровские развлекаются (кто в силе уже). Кого-то из них пожурил при встрече Мамонтов – да и затихло всё.

    10. Фёдоровка. Лето 1946-го года.  Война кончилась – можно было руководителям местным и о развлечениях подумать. Вот и надумали, решили организовать в Фёдоровке «байгу» (это по-казахски. По-русски ежели – конские скачки). Со всего района съехались желавшие поучаствовать, кроме скачек решили и игры всяческие спортивные организовать, соревнования (за окраиной сельской, в сторону Калиновки – на возвышенности). «Байгу» решили делать на 20 км. примерно (расстояние от Калиновки до Фёдоровки), с утра пораньше туда и отправились все наездники участвующие (чтоб в определённое время и начать скачки). А на полянке часов с 10 утра другие начались соревнования: борьба на поясах, «на руках» (сейчас это действо сложно как-то называется, и не выговоришь – язык сломаешь)), бег на разные дистанции. Всех «чемпионов» я не помню, а вот в беге на 200 м. неожиданно всех парней взрослых обошёл парнишка тринадцатилетний, Юра Михайличенко (надо сказать – был он развит физически не по годам).
    Пока призы вручали, победителей поздравляли – показались вдали и всадники, во весь мах скачущие. Все замерли, всматриваясь: надеялись все – наш колхозный жеребец, Брынзовар, первым придёт (очень резов был). Ближе, ближе всадники – и общий вздох разочарования: первым скачет не наш жеребец. Так первым он и прискакал – жеребец по кличке «Самолёт» (из колхоза, что в с. Песчаное располагался). Что, в общем-то, и объяснимо: Песчаное – бывшая казачья станица, казак же – от рожденья с лошадью в дружбе, наездники все они – искуснейшие.
    А где же наш-то, где Брынзовар? Чуть ли не в хвосте он оказался, в числе последних. Подскакал, и наездник, Витя Пфафенрот (в обиходе кличка: «Витька-жеребец»), кучер председательский – чуть ли не свалился с лошади (я не видел, но говорили – заплакал он даже от обиды). Оказалось, Брынзовар сразу со старта вперёд вырвался – и отрыв с каждым километром увеличивать стал. Чтоб посвободнее жеребец себя чувствовал – Витя не стал его взнуздывать (ошибку роковую сделал). На половине пути от основной дороги свёрток на стан нашего колхоза (так называемая «Караганда»), председатель чуть ли не каждый день наведывался туда, жеребец уж привык сворачивать именно там – и сейчас, на всём скаку свернул – и к «Караганде» понёсся. Как Витя не тянул за узду – условный рефлекс побеждал: до самого стана доскакал Брынзовар – там только назад повернул. А уж все проскакали мимо свёртка, попытался Витя догнать, обошёл нескольких последних – а дальше времени уж не хватило, первые уж к финишу подскакивали. То-то обидно стало всем присутствующим – а что поделаешь, время вспять не повернёшь, сделанного – не воротишь. Так что мажора не получилось у фёдоровцев – очень и очень сожалели, Вите сочувствовали (но не обвиняли: хотел ведь – как лучше).
    Но день насыщенным был и запоминающимся. Жаль – на моей памяти больше не повторялась байга в Фёдоровке.

    11. Фёдоровка. 1946 г.  Приятель мой, Лёня Король, задание ответственейшее получил.
    Отец его, Филипп Харитонович, демобилизовавшись из армии по окончании войны, на работу устроился на должность, связанную с постоянными разъездами – потому за ним была лошадь закреплена (основное тогда средство передвижения). Вот он однажды летом и запряг лошадь в телегу, наказал сыну Лёне: езжай в Ивановские околки, набери подводу хвороста сухого для топки печи. Неимоверно гордясь таким поручением (утверждающим «взрослость» его), Лёня решил свидетелями заручиться торжества своего: собрал всю детвору с нашего конца села. Гену Недыба прихватил, Яшу Супрунова, Толю Рыкунова, Лёню Мирошниченко (они к тому времени купили дом у Лысенко – и на наш конец перебрались). И только я в число счастливцев не попал – мать, к горю моему, не пустила меня. А мы в Ивановские околки наведывались иногда (костяника там уже поспела, и земляника краснеть начинала) – но редко, далековато всё-таки, 7 км. до них. А тут – на лошадке можно прокатиться туда, как же упустить случай такой – и я со слезами горючими пытался разжалобить мать. Не сработало: какое-то очень важное дело приспело у матери, уйти ей надо было из дому – а я должен был нянчиться в это время с племянником Петей.
    Что ж поделаешь – не судьба, поплакал я – да и успокоился. А мать вернулась часика через два, отпустила меня – и я на крышу сразу, высматривать чтобы – когда подвода покажется на дороге со стороны Ивановки. Ага, запылило там – едут! И я со всех ног – навстречу, чтоб хоть немножко прокатиться на лошадке, рассказы выслушать участников путешествия. Далеко за околицей встретил подводу, заскочил на ходу (всё внимание на этом сосредоточивши). Взглянул потом – и чуть обратно с телеги не свалился: кто это и что это – что за образины? Не узнаю даже их, все одинаковыми стали: рожи распухшие, глаза заплывшие – совсем даже неузнаваемые. У самого у Лёни губы как пампушки стали, распухли – шлёпает он ими, слов же – не разобрать. Один глаз совсем заплыл у него, и второй едва видит – потому он вожжи сразу мне и передал, шепелявит: мол – ничего не вижу. Въехали на крайнюю улицу, все сдерживались до этого – а тут восплакали все в голос, разбежались с рёвом по домам. А я направил «экипаж» ко двору Королей, там Лёню мать встретила, запричитала: кто ж тебя так, чадо ты моё? Лёня одно только твердит: «Осы, осы» - так я ничего и не понял.
    Дня с два все участники экспедиции той в постелях отвалялись: листы подорожника на физиономии ихние прикладывали, прочие средства доморощенные применяли. А на третий день вышли, собрались все вместе – стали переживаньями делиться. Оказалось вот что. Приехали они на место, свернули с дороги налево, в первый же околок, именуемый в обиходе: «Кузьма Иванович». Давно когда-то, в разгар столыпинских реформ, мужик богатенький Кузьма Иванович (фамилия забылась уже) вышел из общины сельской, получил во владение надел земельный (так называемый «отруб»). В околке вот этом дом выстроил, прочие постройки хозяйственные. Годы как раз урожайные пошли – и он зажиточным стал считаться сверх меры, перешёптывались: объёмистая кубышка доверху набита у него золотыми «десятками». Вот слухи эти и привели к роковому исходу: в 1918 году, в пору всеобъемлющего безвластия, всю семью Кузьмы Ивановича вырезали жесточайшим образом (говорили – все стены в доме кровью были забрызганы). Слушок пополз – сотворили это три брата, в Фёдоровке проживавшие. Но – слухи опять-таки – кубышки заветной так и не нашли они (хоть всё и перевернули и в доме, и во дворе). А вскоре и «вендетта» приключилась: казаки из станицы Песчаной (жена у Кузьмы Ивановича казачкой была) выследили тех братцев – и утопили их в озере, что от Песчаного расположено в сторону Байгунуса. Усадьба же Кузьмы Ивановича постепенно растащена была – остались только саманные стены дома (тоже уже наполовину размытые дождями).
    Вот к развалинам этим и подкатила телега с довольнёхонькими седоками. И Лёня скомандовал: вначале хворосту наберём - а потом уж поисками да сбором ягод займёмся. Разбежались, понатаскали хворосту с пол-телеги – а больше уж и нет тут, надо в другой околок правится. Пока же собрались у телеги, стали обсуждать увиденное: вокруг развалин в радиусе с сотню метров ямки накопаны в земле – и старые, обвалившиеся уже, и свежие. Это результаты поисков – многие из проезжающих подворачивали сюда, копали одну-две ямки: вдруг да повезёт, вдруг наткнусь на кубышку Кузьмы Ивановича, И разговор у парнишек, естественно, на клады переключился – вот бы найти его (пожалели – не догадались лопату взять). А рядом с ними в земле нора заброшенная оказалась, похоже – хорька или корсака (но шире, чем норы сусликов да тушканчиков). Вот в процессе беседы Яша Супрунов подошёл к этой норе, говорит:
        - Вот мы рассуждаем о кладе – а он, может быть, в этой вот норе и лежит, нас дожидается.
С этими словами – запустил он конец хворостины в нору, поворошил там (клад нащупывал). И замерли все: загудело что-то в норе, и оттуда – как дым из трубы – стаи ос стали вылетать – жёлто-полосатых, злых. Набросились на обидчиков, жалить стали безжалостно.Бежать надо, бежать – а они закрутились (со всех сторон ведь налетают осы), руками отмахиваться начали – чем ещё сильней агрессивность злодеев летучих усилили. Лошадь к норе одним боком стояла – его осы и облепили, жалить стали. Инстинкту повинуясь, хотела лошадь упасть и на спине покататься (чтоб передавить изуверов), уже на передние колена опустилась. Но тут Лёня не растерялся, стал её изо всех сил кнутом пороть – и она встала. Все на телегу завалились, Лёня кнутом заработал, разогнал в галоп лошадь (телегу так и замотало на выбоинах,как никто не свалился – чудо). Тогда только осы отстали от них – можно, от боли поскуливая, и оглядеться. Каждому по пять-шесть укусов досталось – в лицо в основном. На глазах прямо (со страхом друг на друга взирали) распухать стали физиономии, больно стало – невтерпёж. Рёв поднялся – но боль утихла постепенно, Лёня лошадку подгонял да подгонял – чтоб быстрей до дому добраться (ответственность, так сказать, свалить с себя).
    А то, что – относительно – благополучно всё завершилось: то целиком заслуга Лёни. Миг бы ещё промедлил он, легла бы лошадь и попыталась кататься – и конец трагическим мог быть. И лошадь бы, попытавшаяся кататься в запряжке, и ноги бы попереломала себе, и удавила бы хомутом сама себя. Да и детишки вряд ли бы все живыми остались, ещё бы с пяток укусов каждому – и кранты (есть ведь предел токсикоза, за которым и смерть наступает, организм детский не выдержал бы такой встряски). Но вот – обошлось, вспоминали  теперь участники со смехом даже произошедшее, в лицах представляя – кто и как приплясывал при укусах.
    Всё и забылось постепенно – но я долго ещё злоупотреблял своим положением свидетеля. Шастаем по степи (а мы там все дни проводили), увижу я нору подходящую – и созову всех туда. Только соберутся – а я палкой в нору, крикну: «Клад!». Все – наутёк сразу, я же довольнёхонек – удачно пошутил. Но постепенно – и окончательно – всё забылось.

12. Фёдоровка. 1947г.   На школьном уроке по истории в том классе, где учился мой старший брат Михаил, учительница Надежда Ивановна (будущая жена старшего другого брата, Алексея) придумала как бы игру для лучшего усвоения материала. Соревнование она организовала: парты в три ряда – вот она каждому ряду и задавала вопрос, указывая – кто отвечать должен. Правильно ответил – и твоему ряду очко засчитывается, потом итог подбивают – победитель выявляется. Вот Надежда Ивановна задала вопрос тому ряду, где Михаил сидел (назвать имя правителя какого-то из древней истории, кажись – ассирийского). И указала на ученицу Раю Казакову – отвечай. Та что-то такое бормотать начала (явно – не знает. С историей она не очень дружна была). Теряет очко ряд ихний – вот Миша и не выдержал, подсказал шепотком имя: «Тиглат-Палассар». Рая хоть и не расслышала толком – но воскликнула торжествующе:
        - Тигр полосатый!
Уж тут не просто хохот – гогот в классе поднялся, и долго ещё после этого Раю поддразнивали этим «тигром полосатым».     Помнит ли она сейчас об этом?

    13. Фёдоровка. Года 1946-47.   В последние десятилетия деятельность бывшего КГБ принято живописать только в чёрном цвете. Да, были несправедливости, бессчётное число судеб орган этот исковеркал и на гибель массу людей неповинных обрёк. Но надо и то сказать: работало тогда КГБ чётко, и настоящих врагов немало разоблачало. Вот примеры только по Фёдоровке.
    После войны демобилизовываться стали воины, и в Фёдоровку прибыл некто Трифонов (жена его в эвакуации оказалась тут – да так и осталась). Приехал, на работу устроился, прожил так-то с полгодика. А потом «замело» его КГБ. Оказалось: во время войны, при оккупации г.Ростова-на-Дону, он с фашистами сотрудничал. Они тогда, чтоб не возиться с расстрелом приговорённых к казни, такое придумали: людей загоняли в наглухо закрывающуюся «коробку» в кузове автомобиля, в эту же коробку выводили выхлопную трубу, пока доезжали до кладбища – люди все задыхались в коробке, сбрасывали их в яму – да и закапывали. Машины такие назывались «душегубками»-вот водителем одной такой машины и был Трифонов. Многих из участников злодеяний тех переловили после войны, в Ростове организован был публичный процесс над ними (он тогда широко освещался не только в советской печати – но и по всему миру). Конечно же – к повешению приговорили всех преступников – и заслуженно).
    И ещё один мужик демобилизовался будто, к семье приехал в Фёдоровку (фамилию называть не буду. Может – кто-то из потомков его прочитает эти строки, неприятно ему будет). На учёт он встал и военный, и паспорт получил, на работу поступил на мельницу – и зажил припеваючи. Вот как-то работали они: зав. мельницей Гаман зерно принимал у помольцев, взвешивал на весах – а мужик этот помогал ему, что-то там относил-подносил. Вот Гаман глянул случайно в окно, говорит:
        - Ишь ты – КГБ к нам из Качир пожаловало.
Мужика того будто ударили, оглушили – он мешок даже выронил. Побледнел, затрясся весь, стоит, сказать что-то хочет – и не может. Зашли двое комитетчиков, спрашивают: куда мешки сгружать – пшеничку мы привезли на размол (на муку для сотрудников своих). Гаман, зная, что КГБ – организация привилегированная, их обычная размольная мука не устроит (высокосортную надо – «вальцовку»), скомандовал тому мужику:
        - Ну-ка – бегом в машинное, перекинь ремень на вальцы – запускать их будем.
А тот стоит – и с места сдвинуться не может, едва дошло до него – засуетился, забормотал что-то, убежал. Спрашивает один комитетчик:
        - Что это с ним? Трясётся весь – с похмелья, что ли?
       - Нет – это вас он увидал, испугался почему-то до края.
       - Ну, ну. Интересно – с чего бы это бояться ему. Причина, значит, имеется – без причины не пугаются так-то явно. Разобраться тут надо. Мы назад поедем – и с собой прихватим его. А уж в отделе разберёмся – что тут и почему.
       - Конечно, конечно – забирайте. Мне и самому подозрительно стало.
    Пока говорили так-то – мужик до машинного отделения добежал – там надо было ремень перекинуть. Тогда ж не было отдельных электроприводов ко всем агрегатам – была только общая трансмиссия через все помещения, от шкивов отдельных – и вращались агрегаты через ремённую передачу. Вот и тут: с холостого шкива надо было ремень приводной передвинуть на рабочий (при помощи обычной палки – ничего сложного тут не было). Машинист обычно сам и делал эту операцию – она привычной была для него. Но тут мужик этот и машиниста опередил, бормоча: «Скорей, скорей! КГБ, КГБ!» - к шкивам бросился, повернулся как-то неловко – и левую руку его под ремень затянуло. Вверх, вниз, опять вверх проволокло, шлёпнуло сверху на пол – а руку левую вырвало вместе с плечом. Машинист шум сразу поднял, к заведующему, одну из подвод у помольцев ухватили, положили раненного – в больницу повезли. Пока довезли – он уж и умер. Горе, конечно же, в семье (войну прошёл, жив остался – а тут..). Но что поделаешь, со смертью не поспоришь – схоронили, отплакали.
    Но КГБ такой исход не устроил – проверку они учинили. И очень скоро установили: во время войны мужик этот в плен попал, в лагере согласился сотрудничать с фашистами. До конца войны и воевал он на ихней стороне – но потом сумел как-то книжку красноармейскую подделать, фамилию там сменить – вот и «демобилизовался», домой приехал. В военкомате документы его сомненья вызвали, проверку они начали – но не успели в КГБ сообщить (те сами так вот вышли на предателя).
    И тут ещё одна странность проявилась: жена этого Трифонова во время войны была у нашего отца в помощницах в «инструменталке»» в МТС. Потом её на другое какое-то место перевели – а к отцу в помощницы определили жену того вот мужика-врага. Можно даже было заподозревать отца: что за гнездо ты свил в своей «инструменталке» - все жёны врагов там устраиваются. Но, слава Богу, обошлось всё, не тронули отца. А опасения были-таки – шепотком отец с матерью беседовали на эту тему.

    14. Фёдоровка. 1949 г.   В школу нашу назначили нового директора к началу учебного года – казаха Бориса Жамиевича (фамилию – запамятовал. Вероятно – Жамиев). Личность – пренеприятнейшая: есть такие вот люди, у которых и внешность будто бы обычная, а впечатление общее – отталкивающее. Но – начальство не выбирают, оно «свыше» на нас сваливается – и стал он «царствовать» в школе у нас. С ним и жена приехала – русская, девочка совсем, только-только 10-тый класс закончила. И сразу слухи поползли: слизняк этот неприятный в другом каком-то районе заведовал школой – и соблазнил ученицу свою. Скандал возник, он вынужден был жениться на ней, будто бы – и дело уголовное завели на него. Но у него, по слухам, где-то там «наверху», в Алма-Ате, влиятельный родственник имелся – потому дело замяли, чтоб разрядить обстановку – в другой район его перевели. Вот он к нам и припожаловал, поселился в здании «старой» школы. Заведовать нами стал, жену молодую пристроил в школу же библиотекарем (должность – непыльная вполне). С ними вместе приехала и сестра младшая жены, девчонка Соня – она в 7-ой класс пошла учиться (где и я тогда процветал).
    А надо сказать, в 7-ом тогдашнем классе выделялась хулиганистая тройка приятелей: Юра Михайличенко, Коля Ульянов да я (главенствовал Юра: и постарше был, и поопытнее в житейских всяких вопросах). Вот наша троица, посчитавши себя взрослыми уже парнями, и в «любовь» ударилась: решили обзавестись девицами симпатизирующими (по тогдашней терминологии – «дружить» с ними). Юра тут же «задружил» с Верой (своей будущей женой). Я выбор свой остановил на Шуре Топко (она – из Новокиевки приехала учиться, там школа-четырёхлетка всего была), Коля же Ульянов «глаз положил» на эту вот Соню, свояченицу директорскую. Остальные ж наши одноклассники, похоже, не созрели ещё морально, не готовы были окунуться, так сказать, в океан страстей. Про одноклассниц, однако, нельзя было этого утверждать – и при****овывали некоторые уже втихую (попозже это выясняться стало). Из мальчишек же – только мы трое (Юрой на то подстрекаемые) «в любовь» ударились. Но у Коли Ульянова что-то с самого начала не заладилось: то Соню Борис Жамиевич из дому по вечерам не выпускает (а когда ж тогда и «влюбляться»-то), то убежит она незаметно, придёт на свидание – и они, как Коля говорил, не находят никак темы для разговоров. Мы ему советуем – так ты целоваться начинай. Нет – говорит – не хочет, мол – нельзя так-то. Вот Коля с ней помаялся с месяц – а там «дружба» ихняя и закончилась, стали одноклассниками просто.
    Проучились так-то мы до конца учебного года. Тогда 7-ой класс выпускным был, экзамены нужно было сдавать – повнимательней мы стали на уроках, готовились к экзаменам. Вот как-то я на уроке слушал внимательнейшее, вдруг дверь открылась, входит дежурная «техничка», говорит: «Колю Коновалова в учительскую вызывают». С урока прямо, спешно – что за притча? Пошёл я неспешно, перебирая в уме поступки свои за последние дни – в чём же провинился я? Будто – ни в чём, потому дверь в учительскую открыл смело. За столом там завуч восседает, Нина Яковлевна – и ещё две учительницы. И Нина Яковлевна сходу, в лоб, вопросила:
       - Скажи откровенно, Коля – Соня Лаптева от тебя беременна?
Как обухом по лбу – оглушен я был и раздавлен вопросом. Лепетать что-то жалко начал:
        - Да я..  Да что вы..   Да как же..
Но быстро нашёлся, твёрдо заявил:
       - Нина Яковлевна – я ведь маленький ещё и слабый, какая тут «беременность».
Дружно засмеялись за столом, окинули меня оценивающим взглядом – нет, никак не похож я на самца, детей девицам заделывающего (мелковат шибко). Согласились со мной, спокойно уже расспрашивать стали – от кого бы Соня забеременеть могла (как я понял – отказалась Соня назвать автора такого «подарка»). Мол, Коля Ульянов будто бы дружил с ней – так как у них сейчас? Никак – говорю – давно они не встречаются, с осени с самой, никак Коля не мог ей ребёночка заделать. А кто бы ещё? Погадали немножко – отпустили меня. Следом за мной одна из учительниц вышла, в кабинет повела на допрос Колю Ульянова (они уж с Юрой Михайличенко на скамеечке сидели у двери – ожидали вызова). Ввёл я Юру в курс, так сказать, события – стали Колю ждать. Долго держали его, выскочил – аж пот по лицу каплями стекает, разволновался вконец. Говорит: мне они дело пришивают, говорят – кроме-то и некому, ни с кем она больше не общалась вне школы. Тут и Юра назад выскочил – его долго не держали, знали – с Верой он дружит. На улицу вместе вышли, на урок уже не пошли (какой тут урок – такие-то события). Долго рассуждали – что и к чему, так ни к какому выводу и не пришли.
    А на другой день школа «загудела» в буквальном смысле, разговоры – на каждом углу. Всё внимание – на Соньку (один ухарь не постеснялся даже – зажал её и животик ощупал). Да, беременна – видно теперь стало, животик – заметно округлился уже (раньше-то просто внимание не обращали). И общее мнение – к беспокойству нашему – одно: Коля Ульянов ребёночка ей заделал, больше – некому. Как обычно в таких случаях – и какие-то свидетели вдруг обнаружились, будто бы – вместе их с Сонькой видевшие в ночную пору. Кошмар – да и только.
    Так дня с три прошло, Потом собрали нас после занятий основных, после обеда, на дополнительные (к экзаменам подготовка серьёзной была). Закончили – и я в библиотеку пошёл (я там был самый частый посетитель). Там жена директора сидит, скучает – поменяла мне книжки. Вышел, к ребятам присоединился – а они за школой собрались, где сетка была волейбольная натянута. Поиграть бы в волейбол – а чем? Мяч волейбольный один всего в посёлке, хранит его дома Борис Жамиевич. Иногда даёт поиграть, но недавно объявил: до конца экзаменов он мяч не будет давать – чтоб не отвлекались от подготовки. Так что делать? В старой школе, рядом с квартирой Бориса Жамиевича, и ещё проживала семья казаха-учителя, вот его сына мы и решили делегировать: мол, попроси мяч – будто для себя, поиграть. Побежал он, и через минуту сломя голову – обратно мчит. Подбежал, запыхался, еле выговорил:
        - Там..  Там.. Там Борис Жамиевич Соньку ебает.
Тишина сразу – мёртвая. Потом – все сразу заговорили. На парнишку накинулись – рассказывай. А он отдышался уже, связно стал отвечать. Побежал он, робко и потихоньку дверь открыл в квартиру директорскую (тогда ведь в деревне не принято было в дверь стучать предварительно, считалось это чуть ли не буржуазным предрассудком). Открыл, заглянул – а там картина: голая задница мелькает в темпе ускоренном. Затмение, видать, какое-то нашло на любовников (или – так уж невтерпёж было) – забыли они закрыться изнутри. Вот – и попались: парнишка сразу сообразил – что за действо он лицезреет (хоть и мал ещё был – лет 11 ему было). Сразу опять он дверь прикрыл – а любовники в азарте и не заметили ничего, расположились-то они ногами к двери. И – назад побежал, доложил нам.
    Толпа наша (а нас человек с десяток было), сообщение выслушавши, будто оцепенела, растерянность – полнейшая. Слишком невероятное услышали, может ли такое быть? Директор школы ведь, чуть ли не небожитель – и вдруг такое..  Может – ошибся пацан? Нет – подтверждает он: задница голая была у директора, и двигалась она взад-вперёд. Так что ж это такое? Стоим, переглядываемся растерянно, лепечем что-то. Так бы, может, и простояли бы мы в растерянности, момент упустили – но тут Юра Михайличенко инициативу в свои руки взял (он средь нас – самый решительный и отчаянный). Заявил: сейчас вот мы с тебя, Колька (а Коля Ульянов тут же был) , все подозрения и обвинения снимем. Ну-ка за мной, вперёд, бегом – чтоб на месте их застать.  Всей гурьбой, бегом – туда. Через минуту – и дверь распахнули, столпились у входа в комнату большую директорскую (а это и называлось – «квартира»). А там «процесс» как раз и закончился: Борис Жамиевич поднимается, штаны хотел натянуть (а он совсем не снимал их) – да запутался в них (приход-то наш – явно неожиданным был). А Сонька лежала ещё, вскочила сразу с кошмы (ею весь пол был застелен – как в юрте) – только ляжки голые сверкнули, завернулась во что-то там. А мы особо-то их и не рассматривали (и так всё ясно), гурьбой всей – в школу, в учительскую. А там как раз и завуч Нина Яковлевна, и ещё учительницы, обсуждают ситуацию сложившуюся неординарную (семиклассница беременной оказалась – на всю ведь школу пятно). Ворвались мы, хором, друг друга перебивая, поделились с ними открытием своим. Переглянулись они, говорит Нина Яковлевна:
        - Ну – а что я вам говорила? Вот – по-моему и вышло.
    Нас выпроводили с напутствием: по домам расходитесь да поменьше болтайте (как же, как же – через час примерно уж вся Фёдоровка оповещена была). Сразу – разговоры пошли, разговоры, домыслы – сколько же годиков «впаяют» директору за проступок такой нехороший. На другой день стали всех девчонок-старшеклассниц в больницу водить – проверять на беременность (вдруг да Борис Жамиевич и ещё какую-то «осчастливил». Шепотком всем ученицам внушали: чтоб наедине с директором не оставались они. Суета – в общем – повсеместная затеялась.
    А дальше – непонятное что-то пошло. В семье ихней – никаких разборок и скандалов(тишь – как говорится – да гладь, да божья благодать). От работы Бориса Жамиевича не отстранили, наоборот даже – он деятельность бурную развил, организуя ремонт школьных помещений. И Сонька, как ни в чём не бывало, так и продолжала в школу ходить. Как-то пришла на консультацию, рассказывает: мол, Борис Жамиевич машину-лесовоз в МТС выпросил, поехал на ней в Чалдай за лесом – для ремонта школы. И ещё добавила:
        - Ему по пути как раз, он через маму нашу поедет – так мы ей гостинцев послали.
Тут уж Юра не удержался, подковырнул ехидно:
       - Так что получается: через тебя Борис Жамиевич «проехал» уже – так теперь и через маму хочет?
       - Да, да – через маму он проедет – согласилась Сонька, иронии не усмотревшая (уровень интеллекта – ну на самом зачаточном уровне. Заторможенная она всегда, явно – не совсем полноценна умственно). «Выстрел» - мимо цели, не «достал» он её
    А дальше разговоры пошли: опять, мол, «высшие силы» в судьбу директора провинившегося вмешались, вытаскивают из грязи его. Мол, с одной-то стороны – преступление он совершил, малолетнюю развратил (подсчитали уже: в момент предполагаемого зачатия ей всего 15 лет было). А с другой если: всё ведь по обоюдному желанию было, возьмёт он её в жёны – и все дела. А что вторая она будет жена – так у казахов это в обычае, удивляться тут нечему (надо же и национальные особенности учитывать).
    А тут и экзамены закончились, разбежались все на каникулы – и забыли про эту Соньку. И они, вся семья, как-то втихую, незаметно – и исчезли из Фёдоровки. И чем завершилась история эта – никто достоверно не знал. Опять, может, сошло срук Борису Жамиевичу (слухи были – в другой какой-то район перевели его, опять – школой заведовать. Для того, вероятно, чтоб кроме посева «разумного, доброго, вечного» - ещё и рождаемость поднять в данном населённом пункте).

    15. Фёдоровка. Год послевоенный сразу (а вот какой точно – не помню).  После окончания войны изредка стали в небе над Фёдоровкой и самолёты появляться, и мы, детвора, провожали их с восторгом глазами – в пределах видимости. В памяти отмечалось это как событие, жаркие споры меж нас возникали: куда бы, по какой надобности летит «железная птица»,какое задание важнейшее выполняет )может – сам тов. Сталин там в кабине, на нас с высоты поглядывает, интересуется – как там народ, ему подвластный, поживает). Так вот однажды самолёт не мимо куда-то пролетел на большой высоте – а снизился, заходил кругами над Фёдоровкой. И стар, и млад на улицу высыпали (благо – время летним было), головы позадиравши – следили за эволюциями воздушными. А он покружил-покружил – да и сел в степи прямо, за околицей (в сторону Конторки). В ту сторону ежеутренне выгонялись стада колхозные (и коровье, и телячье, и овечье) – потому степь там повытоптана, травы почти нет. Вот лётчик определил как-то пригодность площадки – да и посадил там «птицу» свою.
    Вмиг туда весь посёлок двинулся. Толпа густейшая вокруг самолёта, каждый стремится поближе пробиться – чтоб хоть коснуться аппарата. Все, конечно же, и на картинках, и в кино видели самолёты – так то ж картинка, здесь же – настоящий самолёт, «живой» - так сказать. И лётчик из кабины вылез – обычнейший человек, не чудо какое-то. Поговорил он о чём-то с людом набежавшим, сел потом в кабину опять, кто-то из фронтовиков бывших покрутил как-то пропеллер – запустился двигатель. Пилот проинструктировал Владимира Михайличенко и ещё одного крупного по габаритам мужика, прибавил оборотов, вперёд двинулся – мужики же, за концы крыльев придерживая, направляли аппарат. Толпа следом повалила, окружая людей знающих, внимая им: самолёт они называют «кукурузником», официальная его марка – ПО-2. Во время войны фашисты называли его также – «русс-фанер», и они много беспокойства доставляли врагам в ночное время.
    А тут – сопроводили мужики самолёт до дома, где Михайличенки жили, остановился он там (всю улицу перегородил). До утра там и простоял, пацанвой «охраняемый». Оказалось – таким вот способом необычным к Михайличенкам гость пожаловал – засуетились в доме. В толпе же расходящейся что-то такое говорилось: мол, гость непрост этот, он – Герой Советского Союза, и самолёт этот будто бы подарен ему после войны лично Верховным Главнокомандующим. Разговоров и домыслов прилёт его массу вызвал. А пилот погостил ночь, взлетел наутро, круг сделал над Фёдоровкой, покачал крыльями – и на курс в сторону Новосибирска (откуда он и прилетал).
    Так вот и посетил первый гость воздушный нашу Фёдоровку. И вот ведь стремительность прогресса: то «кукурузник» чудом техники казался, а уже в 1959-ом году я пролетел от Омска до Иркутска на лайнере реактивном многоместном, на ТУ-104. Техника развивается в последние десятилетия темпами стремительными – а во благо ли нам, ныне живущим, не во вред ли? События же все, в мире происходящие, на один ответ наталкивают: нет, не на благо нам прогресс технический. Нельзя нам, людям, в руки давать мощные рычаги воздействия на природу – погубим мы её. И Земля однажды стряхнёт нас с себя – как паразитов ненужных и вредных, цивилизация – вновь процесс зарождения переживёт. Нужно вам это?

    16. Фёдоровка. 1949г.   Как-то в солнечный денёк осенний собрались подростки со всего края у Худобкиных – они удачно жили, возле клуба, люди были на удивление терпимые и гостеприимные – вот и принято было у них всем собираться и зимой, и летом. Вот и сейчас собрались: свои Худобкины – Коля да Валентин, соседи Казаковы – Володя да Коля, Юра Пастушенко, Миша Крючков (кажись – и с младшим ещё братом). И я туда затесался – мимо проходил. За домом у Худобкиных стог сена (на зиму заготовлен) – вот за этим стогом, на нежарком уже солнцепёке, мы и расположились. Поболтали о чём-то, дружно закурили (а все почти покуривали тайком). Дымком табачным потянуло – и хозяйка Худобкина забеспокоилась, появилась из-за стога. Кто-то успел спрятать цигарку-«самокрутку», кто-то – нет (а я и не пытался прятать), увидела хозяйка, разогнала нас с бранью:
       - Кто ж курит возле сена, анчихристы. Сожжёте ведь ненароком.
Разбежались – а я напрямую, через канавы, домой поспешил. Мне пора было на работу идти во вторую смену, с 16-00 часов (после семилетки меня отец устроил на работу в МТС – учеником электрика). В электроцехе тогда одни немцы работали – народ пунктуальнейший, меня сразу мой «шеф», Николай Лагановский, предупредил: никаких опозданий и прогулов – сразу выгоним. Потому я, на часы взглянувши, на ходу уже стакан молока выпил и наспех переоделся. А тут мать мне кричит:
      - Глянь иди, глянь – у Худобкиных сено горит!
Выскочил я, глянул. Народ туда бежит со всех сторон, и мне хочется – так ведь на работу опоздаю. Потому – в МТС и поспешил, на смену.
    А часика через два прибежали доброхоты, доложили мне: мол, все говорят – это Колька Коновалов поджёг. Он, мол, курил, испугался хозяйки Худобкиной – да и засунул окурок в сено (потому и на пожар-то он не пришёл, забоялся – вину свою зная). Прихожу после смены домой в полночь уже – а мать не спит,ждёт меня. Говорит: приходил сам Худобкин, сказал – ваш Колька сено поджёг, окурок туда спрятал. Потому как хотите – а сено своё отдайте нам (чем же нам – иначе-то – корову кормить в зимнее время). Но мать обвинение не приняла, объяснила причину: у Кольки не было необходимости прятать окурок, я ему ещё в 7-ом классе разрешила курить открыто (по этой именно причине – чтоб не устроил поджёг ненароком, прячась от взрослых). А теперь он на работу пошёл – и вовсе открыто стал курить, вместе с отцом – зачем же прятать ему окурок? Он там не один был – вот и ищите среди прочих. Крупно, можно сказакть, повздорили с Худобкиным, он очень недовольным ушёл. А мать вот дождалась меня, спрашивает: что там было и как? Я клянусь ей – не прятал я окурок, тётка Худобкина потому и увидела – что курим мы. А я ушёл, и докурил – на пути уже домой.
    Мать мне поверила, приготовилась к скандалу с Худобкиными. Но скандала не последовало, больше никто к нам и не приходил (кое-какие обстоятельства открылись при тушении пожара, диктовавшие Худобкину – огласка официальная во вред будет им). И с сеном они как-то обошлись: сам-то Худобкин был в колхозе – лицо не последнее, бригадир полеводческой бригады. Потому ему и выдано было сено повторно (хоть и в малом количестве). Ничего – соломки добавили, перезимовала коровушка.
    А вот общесельское мнение так и не изменилось: сено поджёг-таки Колька Коновалов (хулиганистым я был тогда – сверх меры, репутация – одни пятна тёмные). Но я-то знаю о себе – ну не пихал я окурок под сено, не пихал!
    Вопрос: кто же всё-таки сжёг сено у Худобкиных?

    17. Фёдоровка. Год примерно 1950-ый.   Как-то сошлись вблизи нашего двора девицы местные по какой-то причине: Клара Фролова, Нина Рыкунова, наша Тамара, Клара Мирошниченко. А мимо проходил Ваня Моргун – и он к ним присоединился, заблистал остроумием. А из группы этой двое студентами были: Ваня в сельхоз.техникуме учился, Клара Фролова – в мед.институте. К студентам же тогда в деревне особое было отношение – считали их чуть ли не мудрецами (во всяком случае – личностями выдающимися). Потому и я притиснулся поближе. Затих в сторонке, весь – внимание (интересно же – о чём люди умнейшие беседы ведут). Вот Клара Фролова и просит:
       - Рассказал бы ты, Ваня, анекдот (конечно же, обычная деревенская девица с такой просьбой не выступила бы – она и слова-то такого не знала: «анекдот»).
       - Анекдот? Это можно, слушайте.
« У одного интеллигентика проблемы со зрением начались. Пошёл он в аптеку очки приобретать, чтоб сразу и кардинально проблему закрыть – взял очки с самыми большими диоптриями со знаком «плюс». Домой возвращаясь – на рынок он завернул, там и решил очки в деле проверить – надел их. Видит: мужичина стоит огромный, гусей будто продаёт (прямо с клеткой). Дёшево – до удивления даже, купил тут же интеллигентик гуся, затолкал в мешок вместе с клеткой. Домой пришёл, снял очки, достал «гуся» из мешка – а это воробей в клетке. Рассердился он – и очки даже выбросил. А вечером пошёл на лекцию: «Достижения народного хозяйства СССР в текущей пятилетке». Лектор, плюгавенький такой мужичок в огромнейших роговых очках, так и сыпал эпитетами: громадьё наших планов, гигантские стройки коммунизма, успехи выдающиеся во всём (урожаи – отменные, удои у коров – невиданные). Не выдержал интеллигентик, перебил лектора:
       - А ты сними очки-то, сними..»
Посмеялись девицы (но не сразу – пока-то до них «соль» дошла. А до меня – сразу, и запомнил я анекдот накрепко (потому, наверное, что это был первый анекдот, в моей жизни услышанный. Не считая, конечно, тех похабных баек, что в среде мальчишечьей деревенской из уст в уста передаются – типа «Луки Мудищева»).
    В дальнейшем – и я его стал иногда пересказывать при случае (не совсем-то о смысле задумываясь). А вот повзрослевши – и задумался как-то, дошло до меня: а анекдотец-то с явным душком антисоветским. И рассказывать его в то время – опасновато было. Ведь это – готовая статья 58-10 (очернение советской действительности). А Ваня, вот – рассказал, не поопасался. И выходит: может Иван Павлович Моргун (ныне здравствующий – по слухам, недавно узнал) с полным правом называть себя первым диссидентом – я это уверенно засвидетельствую. Сейчас ведь, в два последних десятилетия, модным стало провозглашать себя страдальцем от произвола власти советской. Всяческие деятели, и при той власти благоденствующие (артисты, писатели-поэты, спортсмены)
, теперь в интервью своих ненавязчиво обозначают: вот, мол, как жестоко меня прижимала власть прошлая. Дали бы свободу – и я бы ого-го как бы развернулся. А вот свидетелей, как правило, не называют при этом (и где ж их добудешь?). А у Ивана Павловича – вот он, живой свидетель. Только думаю – не нужен он ему, не из того теста мы, старой деревней воспитанные,слеплены.
    17-1.   М-Горьковский р-н. 1951г.   Приятель мой, Алёша, в киномеханики выбился до призыва ещё в армию (к зависти лютейшей всех ровесников. Тогда ж на такую работу пристроиться – мечта каждого подростка была: как же, бесплатно можно кино смотреть, да и ещё и – каждый день). А у него так вот сложилось. Тогда ж, по мере преодоления разрухи послевоенной, киносеть в стране резко расширялась – но при этом (как и всегда при тогдашней «плановой» экономике) кто-то «наверху» там о главном забыл: киноустановки-то эти должны обслуживать специалисты-киномеханики. Вот во-время и не подсуетились, не организовали обучение их, и теперь на местах выкручивались – как могли. Вот Алёша и попал «в струю»: проработал с пол-годика мотористом на киноустановке, обучился приёмам первичным (кажись – у Володи Сундукова) – и самому ему самостоятельную работу доверили. Конечно ж – никаких «прав» и удостоверений у него не имелось – так просто, работал да работал. И, надо сказать, успешно работал. Хоть над ним коллеги и подсмеивались (всё у него как-то и на каких-то проволочках, верёвочках да закруточках держалось. Он, между прочим, первым придумал оригинальнейший выход: при сборке двигателя заменить сломанное поршневое чугунное маслосъёмное кольцо полоской из воловьей кожи (так называемой «сыромятины»). И ничего – исправно «двигун» продолжал работать. И прочее чётко и надёжно, без сбоев работало у него – вот и крутился он по своему «радиусу» (с центром в посёлке, где совхоз «Береговой» располагался).
     Приехали они однажды в с.Шаровка (на тот момент – отделение совхоза «Октябрьский»). Клуб там обшарпан был до неприличия, развален наполовину: стёкла в окнах повыбиты все, одно окно вообще без рамы (утащил кто-то). Но время летнее, тепло – можно как-то устроиться: подсобрали дощечек каких-то, приладили кое-как – закрыли окна. Конечно же, на половине сеанса дощечки эти повыламывали, в зал через окно хдынули безбилетные кинозрители – да пусть уж, сеанс – к концу. Так и «докрутили» фильм до надписи «Конец».
     А утром пришли с мотористом в клуб, собрали аппаратуру да упаковали в дорогу. В смысле подводы Алёша ещё с вечера договорился с управляющим отделением, пообещал он пару лошадок – перевезти чтоб кинопередвижку в соседнюю Тихомировку. Но ждут-пождут – а нет, не появляется подвода. Тогда Алёша моториста на конюшню послал: узнай – что и как, без подводы – не возвращайся. А сам пока что отдохнуть решил – что ж даром-то время терять. В зале, чуть в стороне от окошка выбитого, печь когда-то была, развалилась она зимой ещё. Чтоб случайно по балде сверху кирпичом не шандарахнуло – уборщица и до конца её разобрала, очистила кирпичики – да и сложила аккуратненьким прямоугольничком. А кинозрители вчерашние травы понатаскали, застелили сверху кирпичи – чтоб сидеть на них удобней было. Чем не ложе – Алёша сверху пиджочок расстелил, экран свернул да под голову вместо подушки пристроил – да и улёгся, соснуть приготовился. Не успел – уборщица в клуб явилась, разбитная и сексапильная до предела (как сейчас выражаются) девица – она же и обязанности исполняла заведующей задрипанного этого очага культуры. Поговорили – присела она сбоку на кирпичи те же. Разговор завязался на тему жгуче-интересную – и она прилегла уж к Алёше. Ясно – сеанс любви ей преподать нужно (изысканнейшей, киномеханичьей) – и Алёша блудливо руками зашарил. Дальше, дальше проникал – и слились они, как говорится, в экстазе взаимном.
     А в это время через наш М-Горьковский район проезжала крупная руководительница комсомольская (кажись – первый секретарь обкома комсомола). Перед этим в обком жалоба поступила от группы комсомольцев из с. Шаровка, на то жаловались они, что уж два года клуб у них в состоянии полуразваленном – а мер начальство не принимает. Вот и решила та дама руководящая заехать по пути, отчихвостить – кого следует – за упущения. Заехала в Качиры, прихватила обеих секретарей райкома комсомола. В совхозе зацепили ещё и секретаря совхозной организации комсомольской. В Шаровку приехали – к управляющему отделением сразу, вопросила дама: «Где тут у вас клуб – показывайте». «Там вот он, там» - засуетился управляющий. И дама начальственно туда и проследовала (солидная такая на вид, габаритная – в возрасте за 30 уже). Свита вся – за ней, почтительно приотставая на шаг-два. А дама приметила сразу окно выбитое – туда и направилась. Заглянула – и будто пламенем в лицо ей шибануло: назад сразу резко отклонилась, покраснела сразу, заикаться начала:
        - Э-э.. Э-э.. Эт-то.. Это что там?
Девица райкомовская заглянула – и тоже закраснелась, отпрянула. Управляющий поинтересовался – но уж он не отпрянул, наоборот даже – аж через подоконник перевесился, весь – любопытство. Рассматривает – во все глаза. А что там рассматривать-то: Алёша, поварчивая недовольно, штаны натягивать принялся. Девица, выскользнувши из-под него, юбчёнку одёрнула, покрыла потом матом трёхэтажным всех подошедших (ишь – шляются тут всякие-разные, делать им не хрен – они в окна заглядывают. Мать их перемать, ещё мать, и ещё раз.), и исчезла – как дух. Алёша же за косяком пристроился, слушает. А снаружи – гром и молнии:
       - Да вы.. Да вы что здесь! Распустились! До чего дошли! Разврат! В центре села дом терпимости развели! Да я вас..
        - Да не наш это человек, не наш. Киномеханик это – приезжий.
       - К-как.. ЭТО вот – киномеханик? ЭТО вот – носитель культуры на селе? Да вы.. Да куда вы смотрите – распутников таких допускаете к делу ответственейшему. Убрать! Уволить немедленно! Отобрать билет комсомольский – прямо сейчас. Да я его.. Сгною.. В милицию..
И к управляющему:
       - Немедленно, сейчас прямо забить досками наглухо все окна и двери – прикрыть этот рассадник распутства. И не открывать – пока ремонт не сделаете, в порядок не приведёте..
    Гроза удаляться стала в сторону конторы, Алёша вздохнул огорчённо: а ведь эта стерва начальственная не даст мне спокойно до призыва в армию доработать (а призыв – осенью предстоит). Погонят меня с должности, ясное дело – ежели только в мотористы к кому-то пристроюсь. Но мыслям печальным он недолго предавался: девица та опять появилась – и решили они окончить начатое (но теперь уж – удалившись в коридорчик тёмненький). А тут и подвода подкатила, погрузились – в Тихомировку поехали.
     А там – и дальше по радиусу, Алёша – в ожидании: когда ж его в Качиры вызовут на суд да расправу. Но – нет, дни идут – не вызывают. А тут и конец месяца подошёл – ехать надо в отдел с отчётом ежемесячным. Заведующий отделом кинофикации, болгарин Понаэтов, встретил его с усмешечками. Говорит: вызывали меня в райком комсомола, требовали – уволить тебя. Я претензии выслушал (в подробностях), отвечаю им резонно: нет, мол, в Трудовом Кодексе статьи такой – «Уволить за половое сношение в свободное от работы время». Вот – говорю – если б вы застали его за таким занятием предосудительным во время киносеанса – тогда да, тогда можно было приписать ему нарушение трудовой дисциплины (в процессе полового сношения отвлекался бы он от обязанностей прямых своих). А так что ж, вы сами подумайте: этак ведь надо будет всех мужчин Советского Союза поувольнять – все ведь они в половые сношения вступают хоть когда-то (и не обязательно на кровати – и на кирпичиках не возбраняется). Так ведь? Подумали-подумали девицы райкомовские, признали: да, тут – что-то не вяжется, не так что-то. И больше уж не звонят. Не напоминают. Так что, Алёха – работай спокойно.
     Так Алёша и доработал спокойно до призыва в армию. А анекдот этот при случае всем рассказывал – направо и налево (не каждый ведь чести такой удостоился – предстать без штанов пред очи первого секретаря обкома комсомола).

    18. Фёдоровка. 1954г.   В конце, кажись, февраля прогремело на весь СССР слово: «Целина». И Фёдоровка наша оказалась на территории, отведенной властями для эксперимента столь масштабного. Но не первооткрывателями они были, нет. В начале ещё прошлого века умница Столыпин задачу такую обозначил – да и частично выполнил её ( само появление Фёдоровки – доказательство тому). Разница только в том существенная была, что при Столыпине реформа «по уму» проводилась: продуманно, без спешки, после тщательной предварительной подготовки. А тут по-советски всё; смаху, слёту, по-дурацки и по-дилетантски. Если б ту технику, что в первый год на целине погроблена была из-за неумелого обращения, направить в другие районы страны – успех был бы поощутительнее. Но – решил вождь Никитка, прочие все дружно «под козырёк» - и покатилось всё, завертелось.
    Первыми в марте появились у нас посланцы г.Николаев (нахрапистые такие, нахальноватые личности), растолкали их кое-как по квартирам. И у нас, местной молодёжи, сразу начались стычки с ними (их – численно-то – больше, чем нас, туго нам приходилось). Потом эшелон ленинградцев прибыл, те старались пока что нейтралитет держать – но и они иногда враждебность к местным выказывали. Одна, две стычки – и уж так сложилось, что нам и в клубе нельзя стало появляться по вечерам – мы «в загоне» полном там оказывались. Выход придумывать стали – и тут прибыл эшелон с бакинцами. Растолкали и их по квартирам (тогда не спрашивали, хочешь ты иль не хочешь – приводили квартирантов, говорили: принимайте и размещайте – у вас жить будут). Дня с два прошло – они осваивались пока что, в местные дрязги не вмешивались.
    А тут как-то вечерком сошлись ко мне домой приятели мои («штаб», так сказать, молодёжный), пару бутылочек принесли, мать нам капустки-огурчиков солёных выделила – и сидим, дела свои скорбные обсуждаем неспешно. А тут машина к двору подкатывает, муж старшей сестры подъехал, Николай Шихардин. Он по каким-то делам своим автомобильным в Качиры ездил, домой теперь заехал по пути (а они жили тогда во второй половине  нашего же дома). Вот Николай к нам и заходит в сопровождении двух парней, говорит: принимайте, молодёжь, ровесников своих, отогрейте – окоченели совсем. А те, и действительно, посинели даже: в туфельках они летних, в фуражечках (а в начале марта морозно ещё – будка же на машине у Николая не отапливалась). Налил я им сразу по стаканчику, хрястнули – да капусткой закусили. Один из них, на меня глядя, спрашивает:
        - Что – от «хозяина» недавно?
        - Да. Недавно выскочил.
А у меня причёсочка – «под ноль» почти, толком не отросли ещё волосья (из тюряги я недавно освободился). И он фуражечку приподнял, показывает – и я недавно «от хозяина» (так тогда выражались). Конечно же – вмиг взаимопонимание установилось, откровенничать начали после вторых-то стаканчиков (и они сразу одного из наших в магазин откомандировали – ещё за парой бутылочек). Оказалось – бакинцы это, от своих отставшие. Их арестовали сразу по прибытии в Павлодар, отобрали у них при обыске наволочку, целиком почти заполненную часами всяческими (карманными да ручными), цепочками-брошечками-кулончиками – по пути следования ими вот награбленными. Статья тут явная уголовная – так ведь целина-то только начинается, как же так – первоцелинников в тюрягу сажать. Подержали их пару дней в КПЗ, пожурили – да и выпустили. Теперь вот догнали они своих, через них (а они верховодили средь земляков) и мы дружбу с бакинцами наладили – и уж мы теперь гоголями ходили, презрительно поплёвывая в сторону всяких там николаевцев да ленинградцев (наша «верхушка» теперь).
    Но вскоре и охлаждение некоторое наступило – не готовы были мы, местные, к крайнему радикализму, бакинцами практикуемому: чуть что – и сразу за нож хвататься, в ход его пускать – не задумываясь. Особенно один из этих вот двоих друзей наших первых – в роли атамана у бакинцев выступавший. Уголовник – отпетый, он и родился-то в тюрьме от такой же мамаши. Соответственно – так и воспитан был: и в детской колонии дважды уже отсидел, и во «взрослой» тюряге побывал. Я и кличку-то его не запомнил – он побыл-то с неделю всего в Фёдоровке, потом прямо в столовой порезал одного ленинградца из-за пустяка какого-то – арестовали, в Качиры в КПЗ увезли. И ещё один бакинец так же отличился, и ещё. Впечатление создавалось: они специально срок себе зарабатывают. Да и в общении нетрезвом кое-кто из них и проговариваться стал – будто бы так у них сложилось там, в Баку. Часть из приехавших членами одной банды уголовной были, крупное будто «дело» провернули (склад какой-то крупный ограбили). Но на след банды вскоре «опера» вышли, вот-вот аресты должны были начаться – а тут как раз целина подвернулась. Решили они – туда вот и сорвёмся. В горком комсомола с заявлениями, там обрадовались добровольцам (единственным в городе), скоренько билеты им комсомольские выписали – и в эшелон их загрузили. А здесь атаман вердикт выдал: чтоб окончательно следы запутать – каждый должен срок небольшой схлопотать, в лагерях же – фамилию поменять (тогда такое практиковалось повсеместно многоопытными уголовниками). Вот – первый – он и показал пример, сел.
    А к тому времени уже понятным стало: целину комсомол «загружает» далеко не лучшими своими сынами. Делался набор, по тогдашним обычаям. «по разнарядке» - такому-то предприятию крупному предписывалось: обеспечить столько-то «добровольцев». Естественно, любой руководитель хороших работников не отдаст, от тех освободится в первую очередь – кто не нужен на производстве. Вот в результате такого вот «естественного» отбора и хлынула на целину всякая шваль – трудолюбием не отличавшаяся. Вслед, например, за бакинцами эшелон пришёл из Свердловска, сформированный из условно-освобождённых из лагерей. Охрана там опрос проводила, выявляла тех, кто к сельскому хозяйству хоть какое-то отношение имел( оказалось вдруг – чуть ли не все зеки влюблены прямо-таки в сельское хозяйство, хоть сейчас готовы пахать-сеять-боронить) – и освобождала с посадкой в эшелон сразу (уря-уря – на целину!). Эти и не скрывали даже, что трудиться они ну никак на земле не намерены, ближе им по духу – украсть что-нибудь (чем они и занялись сразу). Да и бакинцы тоже не горели на производстве, во всяком случае, приехавши в отпуск из армии в 1956-ом году, я из всей ихней группы одного только парня обнаружил (в к-зе «Кр. Алтай) – остальных или пересажали, или назад удрали они.
    Вот в такой вот обстановке чины милицейские вынуждены были жёсткость проявить, и для начала – устроить процесс показательный прямо на месте совершения преступления – в Фёдоровке. Первым преступление совершил тот самый атаман бакинский – вот его и решили первым судить. Весь состав суда припожаловал к нам, преступника доставили под конвоем двух охранников (наручники тогда не применяли ещё). В клубе на сцене стол установили для судейских, перед сценой – скамья подсудимых, и процесс исторический начался. Зал битком забит в основном приезжими – но и мы, местные, присутствуем. Народ в основном нетрезвый, в зале «духан» такой – от дыханья одного опьянеть можно. Много бакинцев в зале, вводили когда подсудимого – перекинулись они с ним словами (охранники, два немолодых казаха, и не препятствовали – они растерянно себя чувствовали средь многолюдства такого нетрезвого).
    Процесс судебный быстро пошёл – всё ведь ясно, подсудимый вину признаёт, свидетели – подтверждают. Прошло какое-то время, и подсудимый попросил охранников: напиться мне дайте. А бак с водой стоял в клубе аж возле двери, в другом конце зала, охранник потому и попросил громко: «Эй, там, у двери – налейте воды в кружку, передайте». Налили, стали из рук в руки передавать, дошла она до одного бакинца. Он воду из кружки под ноги выплеснул, туда – водки набулькал из бутылки, передал дальше. Охранник принял кружку, передал подсудимому, и тот – даже не поморщившись (явно – ожидал этого), вытянул её до дна. Кружка назад – из рук в руки – вернулась. Минут с 20 всего и прошло – опять просит подсудимый: «Пить дайте». Зашептались в зале: ишь, мол, волнуется как – никак не напьётся. Опять чуть не полную кружку набулькали (а кружка большая, грамм на 300), опять вытянул её подсудимый. Без закуски ведь – и на глазах судей удивлённых окосел он, еле и языком шевелить может. Потому судьи быстренько действо это свернули, после коротенького перерыва – приговор зачитали: три года заключения в исправительно-трудовых лагерях. Подсудимый должен стоя приговор выслушивать – а он уж и стоять твёрдо не может, охранники его с обеих сторон поддерживают. Спрашивает судья строго этак:
       - Подсудимый – вам ясен приговор?
       - Ясен.
Снял фуражечку с головы подсудимый, шутовской глубокий поклон отбил в сторону судей, неожиданно-трезвым голосом поблагодарил судей:
        - Спасибо, граждане судьи! Я думал – повесите вы меня.
С тем – и шлёпнулся назад на скамью, захохотал от всей души. Охранники под руки его, быстро-быстро – из зала в машину, увезли. Ни судьи, ни конвоиры не перестроились к тому дню на новые реалии. Они привыкли, что деревенский правонарушитель, пред судом представший, трепещет пред исполнителями закона, и что не искушён он в хитромудростях, в уголовной среде бытующих. А тут пред ними дерзкий преступник предстал, не только не трепещет он – наоборот, насмехается даже над служителями Фемиды советской. И получилось: процесс показательный в фарс превратился, в посмешище. Хорошо хоть – догадались сократить его до минимума.
    Так вот целина и начиналась у нас в Фёдоровке.

    19. Фёдоровка. 1955г.   Брат мой старший, Михаил, возвращаясь как-то из рейса (шоферил он в МТС), на окраине Качир пассажира подхватил попутного – дядю Никифора Казакова. С удовольствием даже в кабину усадил: как же, приятель отцовский. С детства они дружили с отцом, потом и воевали вместе – и в Первую Мировую войну, и в Гражданскую (много лет, так сказать, из одного котелка щи хлебали). Потому Миша, свернув с основной трассы, прямо к дому подвёз дядю Никифора. Тот, вылезать готовясь, достал из кармана бумажку трёхрублёвую (были тогда зелёненькие такие купюры – по 3 рубля), протягивает Мише. Тот и руками замахал: да что вы, дядя Никифор – свои ведь люди. Но он бросил бумажку на сиденье, рассерженно дверцей хлопнул – ушёл. А на другой день отца нашего встретил, говорит:
        - Вот что, Ванька. Из Мишки из твово не будет путёвого хозяина: кто ж от денег-то отказывается – когда дают.
    Вот – кредо жизненное. Сам-то дядя Никифор, будучи столяром, что называется – от Бога, вещи изготавливал отменного качества (но и цену за них требовал соответственную). Но и труд других, как он понимал, тоже должен оплачиваться всенепременно и в нужных объемах. И нарушение такого порядка раздражало его – до глубины души.
    Крепкие такие люди поперевелись сейчас – народ всё хлипкий пошёл, все – как по стандарту сделанные (безличные).

    20.  с. Качиры. 1958г.   Брат Михаил в ДТП попал (ежели вернее – сам его и сотворил). В некотором «поддатии», проезжая через Качиры, не заметил на равнозначном перекрёстке помеху справа – и столкнулся с учебным автомобилем. Ехали оба (и Михаил, и курсант за рулём) не слишком быстро, затормозить успели – но помял Михаил крыло у учебного автомобиля. Инструктор тут же курсанта в милицию послал (она – рядом), пришёл сержант-«гаишник». Вину свою Михаил сразу признал – иначе проверка «на трезвость» начнётся (тогда ещё приборов там всяких, алкотестеров – не было, способ простейший был: дыхни – а я понюхаю). Протокол безропотно подписал Михаил, «права» отдал – домой поехал. А дома сразу к зятю, Николаю Андреевичу – выручай родича (Николай по должности своей заведующего автогаражом – постоянно дела имел с ГАИ, знакомствами там нужными обзавёлся).
    Поехал он на другой день в Качиры на переговоры, вернулся – инструктаж провёл Михаилу. А тут и я появился – приехал отдых Михаилу обеспечить (по своей должности киномеханика я не шибко-то загружен был – сам назначал себе дни отдыха). Утром на поле поехали, я за руль сел – зерно от комбайна отвозить, Михаил же отсыпался (кажись – и по «женской» части нырнуть успел). Последний рейс – и он сам за руль сел, насыпал зерном кузов самосвала – до предела. Но на ток мы не поехали (с кем нужно – Николай уже договорился), минуя Фёдоровку по межполевым дорожкам – в околки Ивановские направились. Припрятались за деревьями, на этот случай у нас бутылочка была приготовлена с закуской – беседовали неспешно до наступления полной темноты.
    Стемнело, ближе к полуночи – тронулись. В Качирах Михаил не направо свернул (где «Загот.зерно» расположено) – а налево. Он знал, где начальник ГАИ живёт – туда и поехали. Калитка предусмотрительно не заперта, зашёл Михаил, постучался. Позёвывая, в одних кальсонах – начальник ГАИ вышел, свет включил во дворе, скомандовал Михаилу: там вот под навесом брезент лежит – расстелишь его вот здесь. На него зерно ссыплешь – аккуратно. Свет потом выключишь, выедешь – и ворота закроешь хорошенько. С тем и ушёл в дом – досыпать, мы же команды выполнили по всем пунктам.
    Утром «под комбайн» Михаила не назначил Николай, загрузился он зерном с тока – и в Качиры поехали. Возле милиции Михаил затолкал в карманы две бутылки водки, пошёл «права» выручать. Скоренько и назад вернулся, поехали, рассказывает он. Зашёл – говорит – в кабинет к начальнику, поздоровывался. Он сразу: «Ну..». Я достал обе бутылки, на стол поставил. Он ящик своего стола открыл (там – пусто: стакан гранёный катается да луковица).достал луковицу, порезал. В стакан плеснул немножко, мне подал: «Тяни». Дольку от луковицы мне отделил, подал. Себе набухал полный стакан, вытянул с расстановкой, тоже луком похрустел. Сейф открыл, достал «права», отдал: «Иди».
    Так вот всё и порешилось – ко взаимному удовольствию.

    21. Фёдоровка. 1959г.   Целина  гремела тогда: по радио, в печати, в кинохронике. Журналисты туда стремились, артисты, писатели. Вот и Фёдоровку нашу посетил один столичный журналист из органа печатного солидного (кажись – из «Известий»). Задание он имел: кроме моментов положительных – и отрицательные тенденции отметить и раскритиковать. И главное – самогоноварение, борьба с ним чуть ли не общегосударственной заботой стала (масштабы явления попугивали уже власть). Лучшие «кадры» обрушились на зло (даже Аркадий Райкин отметился – с талантливейшей, как всегда, сценкой: «Лекция о вреде самогона»). Вот и журналист решил вначале по этой теме пройтись: пришёл в сель.совет, с председателем Даниловым побеседовал. Тот горячо (чувствовалось: тема эта волнительна для него), заверил  корреспондента – с этим злом борьба ведётся бескомпромиссная, практически – искоренено самогоноварение на территории Фёдоровского сель.совета, можете не терять время, не искать – нет ничего..
    Корреспондент выслушал председателя, записал кое-что. Как мужик многоопытный – решил перепроверить данные. Вечером к клубу пришёл, где молодёжь собирается, спросил: где, мол, можно самогоночки добыть. Те обрадовали: не надо и ходить далеко, вот в доме соседнем бабулька живёт, у неё мы и пользуемся, недорого – и качественно, пару стаканчиков примешь – и наповал сшибает. Корреспондент засомневался было: мол – не знает ведь меня бабуля, поопасаться может. Паренёк тогда один посредничество предложил, согласился пойти с журналистом (втайне надеясь, конечно, на дармовое угощение). Пришли к бабульке, паренёк к ней:
       - Бабушка, вот дядечке этому самогонка нужна. Есть ли?
       - Ох, нету, сыночек, нету. Вся вышла. Опоздали вы чуток: только что Данилов заходил, забрал последний бутылёк. А бражки смогу налить, бражка есть.
Паренёк было шикнул на бабуську – да что толку, сказано ведь уже («Слово – не воробей, вылетело – не поймаешь»).
       - Так наливать бражки-то? – бабуля интересуется. Журналист согласился: «Наливай.». Коль пришёл – надо ж и обстановке соответствовать, да и с гидом добровольным рассчитаться. Выпили по паре кружек – а бражка хорошая, на ягодках каких-то настоянная.
    Посмеялся над ситуацией журналист – но почему-то в материалах своих не назвал фамилию многогрешного Данилова (пожалел, наверное, мужика: ведь он всю тяжесть борьбы с самогоноварением на себя берёт, сам – лично – уничтожая зелье).
    Так всё – ничем – и обошлось.

    22. г. Павлодар.   Брат Михаил рассказывал. Он в течение небольшого какого-то времени работал водителем в автобазе, относящейся к торговой сети (кажись – к «обл.торгу»). Вывозили они товары разные с ж.д. станции, приэтом вагоны прибывающие разгружала бригада грузчиков из четырёх человек. Приходило время обеда – и эти грузчики обязательно брали на всех бутылку водки (шофера в основном днём не участвовали - терпели до вечера. Но обедать – вместе устраивались). У грузчиков бригадир ихний откупоривал бутылку, наливал определённую дозу в стакан, подавал очередному – пей (стакан у них один был на всех). Бригадир – последний, выливал остатки в стакан, восклицал неизменно: «Ух ты – ошибся чуть-чуть, многовато мне осталось» (всем по пол-стакана перепало, ему – полный почти). Так у них и шло. В бригаде один был нерусский мужик, по-русски он плохо говорил – потому в основном и помалкивал. А тут как-то получил он стакан очередной, оценил взглядом (маловато), прорвало его – к бригадиру:
       - Слюшай, почему ты мине ни разу «ух ты» не зыделаешь. Зыделай хоть раз!
Хохот, конечно, сразу же. И в автобазе после этого стало «дежурной» шуткой: собирается вечером компанийка (а народ там собрался здорово пьющий – каждый вечер во всех уголках стаканчики позвякивали), начинает кто-то разливать – обязательно просьба шутливая следует: «Сделай-ка мине «Ух ты».

    23. г. Хабаровск – Фёдоровка. 1979г.   К этому времени брат Михаил устроился на жительство в Хабаровске. И решил обрадовать отца-старика, посылку ему отправить. Вот и собрал: кетину вложил солёную, копчёной всякой рыбёшки, несколько баночек красной икры. А в середину решил вложить экзотический для нашей Фёдоровки (там о таком вряд ли и слышали) напиток – бутылку рома кубинского. Собрал посылку – отправил. А через какое-то время получает письмо от отца. Благодарит он за посылку, пишет: всё вкусно и для деревни редкостно. Но только рома, о котором ты пишешь, там не оказалось. Наверное, он дорогой вытек вместе с бутылкой. А вместо него, чтоб вес посылки не изменился, вложили пакет с гнилыми бананами.
    Выходит, отец наш до глубокой старости чувство юмора полностью сохранил. Мир праху его.

     24.  Фёдоровка. 1980г.    Решил я зиму провести на юге, отпуск взял в сентябре, прилетел в Сочи и обосновался там до марта будущего года (отпуски у северян длинные, около 6 мес.).Отдохнул немного – и что-то на Родину потянуло, в Фёдоровку – где возрастал с малолетства. Загрузился деликатесами южными, аж 80 кГ. набралось (два чемодана – да корзина ещё). Полетел – через Караганду на Павлодар. В Фёдоровке, как обычно, у старшей сестры Тони остановился – она у нас после смерти матери как бы её роль исполняла(да и отец у них доживал в отдельной комнатке).  Отпраздновали встречу, к старшему брату Алексею в гости сходили – а дальше-то что делать? Переключился я на помощь по хозяйству. И сестра Тоня, и муж её Николай заметно постарели, оба – последний год до пенсии дорабатывали, помощь им – нелишней была.
    Работаю как-то после обеда, вижу – Николай подъезжает к дому на самосвале (он в совхозе автогаражом заведовал – весь автотранспорт в его подчинении). Ворота открыл он, самосвал запятился во двор – и на брезент заранее подстеленный высыпал целый кузов пшеницы. Подошёл и Витя Шихардин – и мы с ним принялись спешно пересыпать пшеницу в металлическую ёмкость, для этой цели во дворе установленную: Витя черпает ведром зерно, мне наверх подаёт – а я уж засыпаю в ёмкость. Только разработались – а тут калитка распахивается, в милицейской форме наряд входит: впереди – майор, за ним – лейтенант, дальше – сержант (водитель ихний). Увидел я их, сразу сердце, что называется, ёкнуло, беспокойство захлестнуло. Вот, думаю, попался Николай Андреич – так попался, на месте прямо – с поличным, уж тут – не отвертеться.
    Тогда ведь как было: все работники, в сельском хозяйстве работающие и хоть какой-то вес на производстве имеющие, принеобходимости выписывали себе  так называемые «отходы» на корм свиньям и птице (то, что после подработки зерна на токах скапливалось). А домой везли, бумажкой этой прикрываясь, чистое зерно. Вот и Николай так-то сделал – так ведь сразу же видно: не отходы это – чистейшая пшеничка, из-под комбайна прямо. Так что – влип он. Как – сразу они его арестуют и увезут, или – потом повесткой вызовут (зерно, естественно – конфискуют). Поглядываю я на него с тревогой – а Николай ничего, не беспокоится, подходят милицейские – с каждым за руку здоровывается. В дом приглашает, и меня тоже, представляет: вот – родич в гости прилетел с самой с Чукотки, знакомьтесь. В дом  двинулись, и сержант было с нами – так майор остановил его, говорит: «А ты помоги, помоги людям». Тот остался, они с Витей продолжили работу.
    В доме Тоня сразу засуетилась, яичницу жарить затеялась. А пока на скорую руку кое-что собрала: сала нарезала с чесночком, капустки-огурчиков из погреба достала. Подчёркивая значимость гостей – и из деликатесов, мной привезенных, часть на стол выставила: инжир, хурма, мандарины. Так что стол редкостным получился – вокруг этого и разговор завязался. Под фрукты да под яичницу крепенько наподдали милицейские, в конце и сержанта позвали – и тот пару стаканчиков принял (он за рулём, потому – меру соблюдает). Распрощались потом тепло, сели чины – да уехали. Я Николаю говорю: «Я думал – они и тебя в наручниках увезут». Николай удивился даже: да ты что, какие наручники. Они ж и сами за этим делом приезжали, я обещал им по машине пшеницы предоставить – вот и напомнили. И с хитростью даже:я только двоим обещал, а теперь и сержант вклинился (как же – помогал во дворе). Теперь и ему надо машинку подкинуть. А я договаривался на две только- надо завтра к директору Свинцову идти, и третью ещё выпрашивать.
    Что Николай успешно и сделал, был у него водитель один особо доверенный – тот и развёз зерно по чинам милицейским. Патриархально всё, к взаимному удовольствию решилось.
    Отпуск кончился, из Певека уже звоню брату Михаилу в Хабаровск, рассказываю о событиях отпускных – в том числе и этот эпизод. Михаил смеётся, говорит: там давно уж такие порядки установились (все жить хотят – и другим не мешают по возможности).
Мудрецы – однако.

    25. г. Талгар. 1986г.  Со старшей сестрой Тамарой несчастье приключилось – парализовало её наполовину. Дочь её Галя замаялась с ней: и на работу надо, и за больной ухаживать, и хозяйство вести. Вот и решили мы помочь ей хоть немножко по хозяйству, слетелись в Талгар с разных концов: я – с Чукотки, брат Михаил – из Владивостока, племянник Петя – из Павлодара. От души поработали, в том числе соорудили и сарайчик-«углярку» - чтоб уголь топочный не на улице валялся. Закончили – так ведь и загрузить его надо углем, тут – проблема возникла. Оказывается – очередь громадная на складе топливном, и им вот по очереди подвезут уголь только поздней осенью. А нам так-то хотелось помочь загрузить уголь на место (чтоб зимой открыл дверцу – и набирай, сколько надо). Потому мы Петру и поручили (он из нас самый пробивной) съездить на склад, попытаться с тамошними водителями договориться – пусть и с солидной переплатой. День-два поездил он – и договорился, говорит – завтра в обеденный перерыв подъедет самосвал.
    Сидим на другой день на лавочке возле калитки, ожидаем. Точно – показался самосвал в конце улицы, к нам направляется. Ближе подъехал, замахали мы ему – а он мимо проехал, помахавши рукой за спину будто. Проехал – и всё понятным стало: за ним следом мотоцикл «Урал» едет – с милиционером за рулём. Через два дома улица кончается, пустырь начинается – там милиционер и остановил самосвал (обогнавши его на мотоцикле). Заговорил с водителем – а мы, посовещавшись, решили вмешаться в их беседу. Объяснить милиционеру: так, мол, и так – парализованная женщина тут живёт, мы приезжие – помочь ей хочем. Так – отпусти самосвал, ежели штраф нужен (подразумевалось – взятка) – то мы уплатим. Хоть и милиционер он – но ведь человек, должен же понять – случай особый, решение должно быть с его стороны – соответственное.
    Подошли мы к беседующим, глянул я на милиционера – и аж от души отлегло: интеллигентного вида казах (шибко запохаживающий на боксёра известного казахстанского – Серика Конакбаева). Главное же – «ромбик» университетский на груди у него (окончил, значит, Каз.ГУ он в Алма-Ате). Уж этот – поймёт нас, я первый и начал было излагать обстоятельства (на то налегая, что сестра парализованная лежит).  Но он не дослушал меня, совсем не по интеллигентски послал меня куда подальше (используя ненормативную лексику – в такой-то мере он русский язык изучил), прорычал напоследок:
       - Вы чешите отсюдова, чешите. Не вмешивайтесь – иначе я и вас загребу как соучастников преступления.
А что ж – и загребёт, власть – у него. Пусть ничем это и закончится – так время-то уйдёт (у нас же у всех авиабилеты на руках – на обратный путь. Просрочим – и как улетать тогда?). Потому – отступили мы сразу, домой побрели. А милиционер поехал на своём мотоцикле, самосвал следом за ним – и на соседнюю улицу. Посочувствовали мы – подвели мужика-водителя, как-то он выкручиваться будет.
    Сидим у калитки, рассуждаем – а тут и Галя подходит (обеденный перерыв на работе, прибежала домой), говорит:
      - Вы вот, дядьки, никак уголь добыть не можете. А милиционер наш участковый может – только что под забор ему самосвал разгрузился.
Мы говорим – так это и есть наш уголёк. Объяснили всё Гале, и так-то она возмутилась. Участковый-то этот – бывший её одноклассник, общаются они на бытовом уровне, знает он отлично – что мать у неё парализованная лежит. Но, вишь – скопидомство пересилило сострадание – «хапнул» он угля машину, урвавши у инвалида. Повозмущались, поговорили – а что тут поделаешь, как классик утверждал: телёнку с дубом бодаться – невмочь.
    На другое утро опять Петю уговариваем – попробуй ещё раз, найди того водителя. Если он затраты понёс – мы возместим, только бы – и нам он уголька подкинул. Пока договаривались – сигнал услышали автомобильный на улице. Выскочили – а там самосвал стоит, спрашивает водитель – куда вываливать. Вывалил, плату получил (с надбавкой солидной), курим – беседуем неспешно. Советуем – ты ж побыстрей исчезай отсель, вдруг – опять.. Но он усмехается, поясняет: я, мол, теперь этого участкового не боюсь, он сам теперь со мной повязан (принял ведь ворованное). Покурили – уехал мужик.
    И от истории этой такой-то осадок мутный остался. Участковый этот меня удивил безмерно: ну, крохобор ты, шакал (готов у любого из глотки кусок вырвать) – так хоть не демонстрируй «интеллигентность» свою, сними хотя бы «ромбик» университетский (не позорь свою «альма матер»). Нет ведь, не понимает – с гордостью ромбиком этим щеголяет.          О, времена!  О, нравы!
                - х- х –х –х –х –х –х –х –
    ПОСЛЕСЛОВИЕ.   Перечитал последние странички – и что-то на обобщения потянуло, на поиски причин да следствий.
    Сейчас у людей моего поколения принято возмущение высказывать: что, мол, творится вокруг, что за свистопляска бесовская, что за монстры окружают нас (то-есть – представители последующих поколений). Народ – насквозь порочен стал, без чести и совести, откуда они взялись – такие-то? А вот откуда – я в этом случае говорю: мы сами их и воспитали. Они ведь не с планет иных к нам засланы – сами мы и пдготовили смену себе вот этакую. Так почему ж так-то вышло, почему измельчал да одичал народ до омерзения?
    Наше поколение воспитывали родители ещё в страхе Божьем, согласно заповедям библейским (и прочим учениям религиозным). Официально-то религии все преследовались – но в народе на уровне подсознания сохранялись ещё ограничения морально-религиозные. Но и тогда уже перекосы некоторые начались. Например, завет библейский «Не укради!» строго ещё соблюдался. Но – толковался он уже расширительно: если, например, я у соседа что-то без разрешения и втайне взял – это воровство. А если что-то на производстве ли, вколхозе ли уволок и присвоил – это уже оценивалось как успешная хозяйственная операция. Вначале, конечно, так себе, по мелочам тянули: пучок колосьев могли настричь на колхозном поле, в карман зерна насыпать да домой унести (тогда ещё несоразмерно-жестокими наказания были за присвоение гос. имущества). А смягчилось законодательство (да и факты привычными уж стали, обыдёнными – примелькались) – и потянули всерьёз уже: машину зерна умыкнуть могли, комбикорма мешков несколько, мешок цемента, гвоздей отсыпать с пол-ящика, в крайнем-то случае – хоть пару электролампочек в карман затолкать (я вот, работая на ТЭЦ дежурным эл.монтёром, не только себя – но и всех соседей электролампочками обеспечивал). Кто что мог и где мог – то и тянули. Пример тут характерный: работая на Чукотке уже, как-то в конце рабочего дня понадобился мне какой-то журнал учётный, который секретарша вела. Я думал – она ушла уже, сам решил отыскать его в шкафу. А она не ушла ещё – отлучилась просто куда-то, оставивши на виду, на столе, сумочку свою. А из сумочки (случайно это увидел) выглядывает пачка бумаги копировальной (целая ещё – в фабричной упаковке). Так-то мне смешно стало: больше нечего – так хоть это вот домой утяну. Хотел я было (в шутливой форме) упрекнуть её – да во-время вспомнил: ведь и я накануне такую же пачку домой унёс. Да ещё и пару пачек писчей бумаги прихватил (для домашней машинки пишущей) – и пришлось мне промолчать тут.
    То-есть (я это твёрдо утверждаю) все мы, жители тогдашнего СССР, были воришками – и без исключений, хоть что-нибудь – но каждый урывал у государства. По большому-то счёту – воровство это оправданным было: заработную плату платило нам тогда государство в мизерных количествах, потому желание хоть чем-то «подкрепиться» естественным было и никем не осуждаемым (своеобразное восстановление социальной справедливости). Но – мораль-то двойной становилась, постепенно-постепенно – и размывались основы бытия нравственные («..бытиё определяет сознание»).
    Мораль ведь, по мненью моему, в единственном только числе бывает (как свежесть осетрины – у булгаковского Воланда). Или она есть и определяет наши все поступки, или- скукожилась, не препятствует нам деградировать в обратном направлении – к первобытному полузверю с дубинкой в руках. А мы возжелали было двойной попользоваться – итог известный. Если по части воровства – то следующее за нами поколение уже не как поступок предосудительный стало воровство воспринимать – а как привычный и повседневный компонент обыдённости. И уже стёрлись различия в оценках собственности, всё стали хватать, что плохо лежит: и государственное, и в личной собственности находящееся.
    Так же и с прочими постулатами библейскими: если одна заповедь двойное толкование имеет – почему ж и на прочие это правило не расширить, оправдать любые поступки свои неблаговидные? Вот и зыбкой стала основа нравственная – на глазах прямо народ «портиться» стал, то себе позволять – что десятилетие всего назад строго осуждалось и презрением общим наказывалось.
    А на почве зыбкой – и основы государственности заколебались. И не нашёлся во-время у нас свой Дэн Сяо Пин, не повернул руль в нужную сторону (прямо-таки злобные какие-то гримасы исторические: в самые ответственейшие моменты «наверху» у нас утверждаются люди случайные, мелкие. Уж никак они не готовы главу свою сложить «за други своя»). Так и тут – упущен был момент, рухнула Империя тысячелетняя. Из пены мутной политической вынырнул (как чёрт из табакерки) Царь-Борька-Ельцин, возгласил: «Разбегайтесь – и обогащайтесь!». В части обогащения он, собственно, не оригинален был, лозунгом этим попользовались и до него. Ещё в годы 1920-е призывал к этому большевик Н.Бухарин – но он-то призывал обогащаться за счёт личного труда. А Царь-Борька же – за счёт государства, за счёт общего достояния. И – без каких-либо ограничений: хапайте, тяните – кто сколько и как может (все действия ваши задним числом специально созданным законом оправданы будут). И потянули, и поволокли, хватать стали: и двумя руками, и ногами, и ртом – и жопой даже. Тянут-волокут и до сих пор – никак остановиться не могут. Воровства да грабежа достояния всеобщего в таких-то масштабах даже и История всеобщая не знавала. Да – воровали и раньше и в России, и везде по миру. Да – поворовывают и сейчас во всех государствах – но не в таких же сверхколоссальнейших количествах, не возведено это в ранг внутренней политики государственной.  И на постсоветском пространстве воруют старательно – но там свои порядки, там русским «невпротык» - они ведь «нац.меньшинства» там (а вот в России всем прочим можно грабить-воровать, для них все условия созданы: ведь «мигранты» денег на взятки не жалеют, всем суют – от «тузов» до «шестёрок» властных. Потому – желанные они гости).
    Такие масштабы грабежа всеобщего предугадать даже составители Библии не смогли: в наши дни не только жены ближнего желают и осляти его – но и нефте-газопроводов чужих, заводов-фабрик-шахт. Всё тянут, всё растаскивают, цель теперь и смысл жизни один: нахапать побольше – и скорей-скорей, сразу чтоб – «за бугор» доллары переправить. Следом и семью-близких туда же, и себе начинают логово готовить в закутке каком-либо европейском.
    Вот – итог конечный эксперимента чудовищного, затеянного так называемыми «большевиками» : РСДРП-ВКП(б)-КПСС (фактически же на первых порах – еврейской их верхушкой) над Империей громаднейшей. Подменить хотели все религии своей одной – коммунистической (вместо Библии, Корана, Торы, Ханаяны-Махаяны провозглашены были вершинами мысли гуманитарной «Капитал» да пресловутый «Кодекс строителя коммунизма»). Очень старались, усилия титанические прикладывались – ан не вышло, не удалось почему-то загнать штыками народ в счастливое будущее, чуть зашатались основы государственные – и никто их не поддержал (даже члены своей же партии). Вот и рухнуло мирозданье, итог неутешительным оказался, жутковатым даже. И чем закончится малый этот (пока что) Апокалипсис – только Бог весть.
     Так – камо грядеши, Русь (и со всеми попутчиками своими)?
- х – х – х – х – х – х – х – х –
    Дополнение: анекдот в тему (наши дни): «Собрал медведь гостей как-то, пришли: волк с волчицей, лисица, барсук с барсучихой. Хорошо посидели: ягод волчьих ядовитых погрызли, грибочков-мухоморов поглотали. Для времяпровожденья – сели в карты играть. И медведь сразу предупредил:
      - Кто мошенничать будет в игре – буду бить в морду. Да – в морду. Прямо в рыжую эту морду..»
    Без фамилий, имеющий уши – да слышит.
- х – х – х – х – х – х – х – х – х – х –
- х – х – х – х – х -

   


   

  .