В этот понедельник, ставший для Квангелей таким роковым,
8 недель после того, как Эшерих вновь приступил к своей работе;
в этот понеленьник, Трудель Хергезель упала на лестнице вокзала Эркнера, что привело к выкидышу;
в этот понедельник, когда Балдур Персикэ вернулся из Наполы в Берлин и посетил своего отца в лечебнице от алкоголизма;
в этот роковой понедельник Анна Квангель лежала в постели с сильным гриппом. У неё была высокая температура. Рядом сидел Отто Квангель, врач только что ушёл. Они спорят, должен ли Отто разносить сегодня открытки или нет.
«Ты не пойдёшь больше, мы об этом твёрдо договорились, Отто! Открытки подождут до завтра или послезавтра, тогда я опять встану!»
«Я хочу их убрать из дома, Анна!»
«Тогда иди!»
«А ты лежи!» Он вдавливает её в подушки. «Анна, не упрямься. «Я уже 100, нет 200 открыток разнёс...»
В этот момент в дверь позвонили.
Анна съёжилась, испуганно, как вор, захваченный в расплох. Отто быстро спрятал открытки, лежащие до этого на одеяле.
«Кто же это может быть? В такое время? В одиннадцать утра?» - спрашивает Анна.
«М.б. доктор вернулся?»
Опять звонок.
«Я пойду, узнаю» - пробурчал Отто.
«Нет, не открывай, Отто! У меня такое предчувствие: если ты откроешь дверь, в дом войдёт несчастье!»
«Я совсем тихонько пойду и потом тебе всё расскажу.»
Он уходит.
Анна лежит в рассерженном нетерпении. Почему он никогда не мог пойти ей навстречу!...
«Ну, что там? Говори же, Отто, не мучай!»
«Ничего особенного, Анна. Это с фабрики. Что-то случилось с заводским мастером из утренней смены, мне нужно его сейчас же заменить.»
Немного успокоившись, она опускается на подушки. «И ты пойдёшь?»
«Естественно! Человек меня ждёт, мы вместе поедем.»
«Возвращайся поскорее обратно, Отто. Поезжай сегодня вечером на трамвае!»
«Само собой, Анна. Поправляйся!»
Так они расстаются. Как свободные люди, они больше не увидятся. Об открытках в его кармане они оба из-за суеты и спешки не подумали.
В тамвае старый заводской мастер сразу же о них вспомнил. Как-только рука оказалась в кармане, он их нащупал Отто собой недоволен. Лучше бы он их дома оставил, лучше бы сейчас сойти с трамвая и оставить их в каких-нибудь домах. Но ему не приходит в голову подходящий повод, чтобы объяснить соседу такое своё поведение.
И так ему пришлось взять открытки на работу, чего он ещё не делал, что не нужно ему было делать, но теперь что-то изменить уже было поздно.
Он в туалете. Открытки уже в руках, он хочет их разорвать на мелкие кусочки и спустить в унитаз, но взгляд падает на с таким трудом написанные строчки, на работу многих часов. Содержание кажется ему столь удачным, поэтому уничтожить такое оружие, было бы грустно. Его бережливость, его скаредность мешает акции уничтожения, но и респект перед трудом; всё созданное трудом, для него священно. Грех без причины уничтожать работу.
Но и в рабочем пиджаке открытки не должны оставаться. Поэтому он кладёт их в папку к свонму завтраку. Отто Квангель знает, что боковой шов в папке разошёлся, уже давно он хотел отнести её в починку. Но Отто перегружен работой, да и починка бы затянулась недели на две. Так долго без папки ему не хотелось оставаться, и ведь ещё ничего из неё не выпадало. Поэтому он спокойно кладёт туда открытки.
Отто проходит по мастерской к раздевалке, кладёт в шкафчик папку. Через 11 часов открытки покинут фабрику, и хотя тогда будет ночь, он от них избавится, он не может ещё раз принести их в дом. От Анны можно ожидать, что она и больная из-за открыток встанет...
В этой новой смене Квангель не может занять своё привычное место наблюдения в центре помещения. Ему нужно переходить от группы к группе, здесь не все знают, что значит его молчание и неусыпное внимание; некоторые даже пытаются с ним заговорить. Прошло порядочно времени, пока работа потекла так, как он привык, пока стало тише, и до них дошло, что здесь кроме работы ничего быть не может...
Квангель собирается занять свой привычный наблюдательный пункт, как вдруг запинается. Его взгляд расширяется, и в поле его зрения попадает лежащая на полу, на опилках открытка. Руки чешутся незаметно её поднять, и тут он замечает, что в двух шагах дальше лежит другая. Обе поднять незаметно невозможно. Рабочие время от времени на него посматривают.
Ну и пусть смотрят, я их подниму! Какое им дело! Нет, мне нельзя этого делать, открытки лежат здесь уже четверть часа. Просто чудо, что их ещё никто не поднял!
Опасность! Опасность! Кричит внутренний голос. Оставь открытки лежать! Веди себя, будто ты их не заметил, путь их найдёт другой! Иди на своё место!
Но вдруг с Квангелем происходит что-то необъяснимое. Так давно уже он пишет открытки, уже два года, и ещё ни разу не видел их действия. Он жил всё время в своей тёмной берлоге; что стало с открытками, к какому вихрю они привели, сотни раз он себе это представлял, но не видел.
Один раз я хочу это увидеть, только один единственный раз! Что может со мной случиться? Я здесь один из 80-ти рабочих, все попадут под подозрение, как и я, другие даже больше, потому что меня все знают, как старого рабочего, далёкого от всякой политики. Я рискну, один раз я должен на это посмотреть.
И прежде чем одуматься, он подзывает к себе рабочего:»Ты, там! Подними это! Это кто-то потерял. Что это? Что ты уставился?»
Он берёт у рабочего одну открытку из его руки и делает вид, что читает. Но он сейчас не может читать. Ему не удаётся оторвать своё внимание от рабочего, уставившегося на открытку. Он уже её не читает, его рука дрожит, в его взгляде страх.
Квангель видит страх, ничего больше кроме страха. Человек открытку даже не дочитал до конца, уже после первой строчки его охватил страх.
Это просто смешно! Квангель оглядывается и замечает, что половина мастерской уставилась на них, читающих в рабочее время открытки... Или они уже чувствуют, что произошло что-то ужасное?
Квангель забирает у другого открытку. Эту игру он должен теперь вести сам. Работник до такой степени напуган, что он сейчас ни на что не способен.
«Где здесь ответственный из Рабочего фронта? Тот, в манчестерских брюках у пилорамы? Хорошо! Иди на своё рабочее место и не болтай, а то плохо тебе будет!»
«Слушай!» - говорит он человеку у пилорамы. «Отойдём на минутку в коридор. Я хочу тебе что-то дать.» И когда они оказываются снаружи:»Здесь две открытки! Тот мужчина их поднял. Я их увидел. Я думаю, тебе нужно их отнести в правление. Или?»
Тип читает. И он читает не до конца. «Что это?» - спрашивает он испуганно. «Они лежали у нас в мастерской? О Боже, что нам это сулит! Кто, ты говоришь, их поднял? Ты видел, как он их поднимал?»
«Я же сказал, что это я велел ему их поднять! Может быть, я первым их увидел, может быть!»
«О Боже, что я с ними должен делать? Я их просто напросто выброшу в унитаз!»
«Тебе нужно их отдать в дирекцию, иначе тебя обвинят. Работник, который их поднял не станет всё время молчать. Иди туда, а я встану пока на твоё место.»
Нехотя человек уходит. Открытки, похоже, жгут ему руки.
Квангель возвращается в мастерскую, но не может сразу встать к пилораме. Вся мастерская охвачена беспокойством. Ещё никто не знает ничего конкретного, но что что-то случилось, это знают все. Теперь его молчаливая тактика не действует, ему приходится громко ругаться, чего он не делал годами, ему приходится прибегнуть к штрафам, изображать разгневанного...
Квангель ругается, угрожает, наказывает — пот выступил у него на лбу...
И при этом он всё время думает: вот, оказывается, каково первое действие. Только страх. Такой огромный страх, что они даже не дочитали до конца! Но это ещё ничего не значит. Они чувствовали, что здесь за ними наблюдают. Мои открытки находил, чаще всего один. Он мог их спокойно прочитать, тогда они производили совсем другое действие. Я сделал дурацкий эксперимент. Посмотрим, как он пройдёт. Вообще-то хорошо, что я нашёл открытки и отдал, это снимает с меня подозрение. Нет, я не рисковал. И даже если они произведут в нашей квартире обыск, они ничего не найдут. Анна, конечно, напугается, хотя нет, прежде чем дойдёт до обыска, я уже давно буду дома и подготовлю её. ..Уже осталось две минуты до 14 часов, должна произойти смена.
Но её не происходит. Гудок не гудит, смена Квангеля не появляется, машины работают дальше. Люди начинают серьёзно беспокоиться, посматривать на часы.
Потом вдруг появляется господин из бюро, в отглаженных брюках и с партийным значком. Он встаёт рядом с Квангелем и кричит:»Смена, слушать меня!»
Все лица поворачиваются к нему, любопытные, ожидающие, хмурые, равнодушные.
«Смена по особым причинам работает дальше. Дополнительные часы будут оплачены!»
Он делает паузу, все уставились на него. Это всё? Что значат особые причины? Они ожидают разъяснения!
Но он только кричит:» Продолжать работу!»
И обращается к Квангелю:»Вы отвечаете за абсолютное спокойствие и усердие, мастер! Кто поднял эти открытки?»
«Я их первым увидел, я думаю.»
«Я это уже знаю. И так тот, там? Хорошо. Его фамилию вы же знаете?»
«Нет, это не моя смена.»
«Я уже знаю. Ах, скажите людям, что туалет временно посещать нельзя, всякое покидание помещения запрещено. У каждой двери снаружи стоят двое часовых!»
И наутюженный господин уходит.
Квангель переходит от одного рабочего места к другому. На один момент он бросает взгляд на работу, руки рабочего. Потом говорит:»Покидать помещение воспрещено и посещение туалета временно запрещено. У каждой входной двери снаружи стоят двое часовых!»
И прежде чем возможно задать ему вопрос, он уже ушёл к следующему рабочему месту, где сообщение повторяется.
Теперь ему не нужно бороться с болтовнёй и их подгонять. Все молча напряжённо работают. Все чувствуют грозящую им опасность. Потому что среди этих 80-ти не найдётся никого, кто как-либо или когда-либо не провинился перед этим государством, и если хотя бы одним словом!
Каждый в опасности. Жизнь каждого под сомнением. Все охвачены страхом...
И при этом они производят гробы. Они сносят их в угол мастерской, гора гробов растёт, всё выше и выше до потолка.
Гробы, гробы для каждого из смены, для каждого немца! Они ещё живы, но они уже работают над своими гробами.
Между ними Квангель. Он тоже чувствует опасность, но она его только смешит. Его они никогда не поймают. Он позволил себе шутку, он взбудоражил весь аппарат, но он ведь лишь старый, скаредный тип. Его они не заподозрят. Он продолжит свою борьбу, всё вновь и вновь.
Но вот дверь опять открывается, и опять входит господин в отутюженных брюках. За ним следует другой, длинный с песочного цвета усами, которые он нежно поглаживает.
Работа на всех местах сразу же прекращается.
И в то время, как господин из бюро орёт:»Смена! Конец работе!» - в то время как они, облегчённо и так для себя неожиданно, кладут на место инструменты-
в то время как в их потухших глазах постепенно опять начинает теплиться жизнь-
в это самое время длинный человек с пшеничными усиками говорит:» Заводской мастер Квангель, я вас арестовываю по подозрению в измене родины. Следуйте, не привлекая внимания, за мной!»
Бедная Анна — думает Квангель и медленно с высоко поднятой головой выходит с комиссаром из мастерской.