Прибывшие в Холмогоры царственные узники, так до конца дней своих не знали, куда их забросила злосчастная судьба: Их местом пребывания стал архиерейский дом и его подворье. К прибытию «заключенных» его обнесли высоким деревянным забором высотой выше человеческого роста. Был в этом замкнутом пространстве пруд и запущенный сад. Сквозь щели забора можно видеть летом пространство, по-крытое травой и цветами. До Петра Великого в северных зем-лях России крупных городов не было. Архангельск в ту пору силы своей еще не набрал. Уже в XIV веке здесь, на месте Холмогор, было поселение, обустроенное предприимчивыми новгородцами. Основным занятием поморов (у моря живу-щих) была рыбная ловля и охота на пушных зверей. Было тут немало умельцев резьбы по кости. И называлось поселение в ту пору Колмогоры, так что ни холмы и не горы послужили выбором для названия городка. Скорее всего в его название вошли два слова карельского языка kolmo (три) и kari (речной порог). Построили поморы самый крупный поморский город в низовьях реки Северная Двина. И причалы тут были, откуда караваны судов, груженых русским зерном отправлялись в Данию и иные заморские страны для продажи. Была тут когда-то своя крепость - четырехугольный деревянный кремль с башнями, снесенный в половодье водами разгневанной реки. Роль Холмогор, как крепости, была утрачена после того, как построенный, вместо размытого водой, новый кремль сгорел. Зато появился в Холмогорах выстроенный из камня кафедральный Спассо-Преображенский собор с колокольней и ансамбль архиерейского дома и стал город центром холмогор-ской епархии. А это дало толчок для развития иконописного ремесла. Но тут стал набирать силу Архангельск и стал хиреть город Холмогоры и превратился при советской власти в село с тем же названием.
Вот в этом городе, когда он в сане таком пребывал, как мы уже знаем, вначале зимы 1744 года остановились не по воле своей Брауншвейгские с их сопровождающими. Думали: временно, до тепла, а вышла та остановка продолжительно-стью в тридцать четыре года.
Первым сюда доставили четырехлетнего императора Иоанна и поместили в изолированную комнату, единственное маленькое окошко которой выходило в сторону казарм. Было оно устроено под самым потолком. Чтобы в него заглянуть снаружи, следовало воспользоваться приставной лестницей. В этой комнате малолетнему узнику предстояло прожить двена-дцать лет. Прежде он был ограничен в общении с родителями, теперь его лишили не только их, но и общества «няньки»: ба-ронессы Юлианы Менгдем, оставленной по приказу прави-тельства в Раненбурге. Майор Миллер – вот и всё общество «Государя российского» Маленький Иоанн, живя в старом архиерейском доме, не зная о том, что семья отделена от него всего лишь стеной, не узнает он и о смерти матери, когда та произойдет. Пространство небольшой комнаты - вот и весь мир «Григория», как велено было называть теперь мальчика всем, кто с ним общался. Из вещей, которыми ему следовало пользоваться, были: деревянная кровать, стол и стул. Столо-вые приборы: тарелка, деревянная ложка и кружка. Раз в неде-лю, по четвергам его с завязанными глазами выводили во двор и быстро вели в баню. Он в такие мгновения мог даже слышать звуки, издаваемые живой природой и вдохнуть свежего северного воздуха. Никто из людей в такие минуты даже в отдалении от дома находиться не мог. Не было исключения и для остальной охраны, составляющей 137 человек
Иоанн рос, развивался физически, как и все мальчики его возраста. Воспитанием и духовным развитием мальчика никто не занимался. Майор Миллер и он - царственный узник и тюремщик… Ребенок – невежда по возрасту своему; Миллер многословием не отличался, поскольку знания его были крайне ограниченными, что, наверное, при выборе в охрану особы «императора» и послужило основным критерием надежности. Узкий постоянный круг общения не мог не ска-заться на психике не только заключенного, но и охраняющего его. Проявились странности в поведении майора, которые не заметить было уже невозможно. Странности были неопасными для окружающих, внешне они походили на детские шалости поэтому, узнав о них в Санкт-Петербурге, решили не назначать к Иоанну нового офицера-надзирателя. Весной 1745 года барон Корф уехал в Петербург, сдав надзор за арестантами капитану Измайловского полка Гурьеву, при котором оставались Миллер и Вындомский .Корф и доложил обо всем подробно императрице, убедив ту, оставить семейство правительницы в Холмогорах, где содержание не потребует дополнительных затрат, да и значительнее надежнее от попыток освобождения его со стороны кого-либо…
Императрица приказала отправить в Холмогоры жену Миллера — добродушную и богобоязненную немку, которая все эти годы ничего не знала о своем супруге. Майор очень обрадовался приезду жены, повеселел . Постепенно исчезли и его чудачества. Изменился и Иоанн Антонович. Прошел год, и его нельзя было узнать: почти исчезли признаки душевной болезни, сердобольная фрау Мюллер выучила его читать и пи-сать, он знал молитвы… Вындомский замечал в узнике изме-нения, но не придавал им значения: немку поселили в мона-стыре по приказанию императрицы, следовательно, лично он не отвечал за последствия.
В 1748 году Иоанн впервые серьезно заболел - одновре-менно оспой и корью. Комендант послал запрос императрице, можно ли допустить к мальчику врача, но ответ был суров - допустить можно только монаха и только в последний час. Несомненно, смерть Иоанна Антоновича была бы очень вы-годна императрице. Иоанн благодаря уходу фрау Миллер, вы-жил. Не допустили врача и к жене Миллера, когда та заболе-ла. Не дозволено было отпустить ее из Холмогор. Все, знав-шие о младенце, были обязаны клятвою ничего о нем не гово-рить. Правительство Елизаветы принимало все меры, чтобы уничтожить самую память об императоре Иоанне: приказано было уничтожать присяжные листы с его именем, уничтожать в книгах листы с его титулом, перечеканивать монеты и меда-ли с его изображением. Говорить младенцу, кто он, было, ко-нечно, запрещено, запрещено было также и учить его грамоте; однако Иоанн знал свое имя, знал, что он принц и даже назы-вал себя государем той страны, где он находился и если, быть может, не умел читать — как надо думать из слов указа по по-воду его смерти, — то все-таки, был несколько сведущ в Свя-щенном Писании, имел некоторые сведения о творениях отцов церкви; факт этот засвидетельствован донесениями. Но, откуда возникли эти сведения в Санкт-Петербурге не допытывались, а фрау Миллер молчала, как рыба.
Прошло восемь лет и судьба ставшего юношей Иоанна Анто-новича резко изменилась, Глухою ночью, связав и заткнувши рот кляпом, его усадили в коляску и отправили в Шлиссель-бург. Отъехав две версты от Холмогор Иоанна освободили от кляпа и пут. Перепуганный молодой человек долго не мог прийти в себя. Гвардии капитан Савин и двое солдат сопро-вождали «пленника»
Остаётся выяснить, что произошло такого в мире, чтобы заставить изменить место содержания «Григория», да к тому же так поспешно? Оказалось, что весной 1756 года был схва-чен беглый тобольский купец-раскольник И. Зубарев. Сначала на допросе в Тайной канцелярии, а потом на исповеди он по-казал, что прусский король Фридрих произвел его в полковники и дал поручение — ехать в Архангельск и там подготовить побег Иоанна Антоновича: тайно похитить принца в Холмогорах и перевезти на корабль, который специально для этого будет послан в Белое море. И хотя рассказу Зубарева не совсем верили, но сам факт того, что местопребывание «затворника» стало известно многим иным людям, заставило Елизавету принять решение о перемещении Иоанна Антоновича в более надежное место. Таким местом, из которого никому еще бежать не удавалось, была Шлиссельбургская крепость. После признаний И. Зубарева императрица послала в Холмогоры гвардии капитана Савина, который и доставил Иоанна Антоновича в Шлиссельбургскую крепость. Здесь его поместили в большом каземате, единственная дверь которого сообщалась с квартирой смотрителя. Тюремщики получили строгие инструкции: именовать Иоанна "безымянным колодником" и самому ему не говорить, где он находится. Кроме двух офицеров и сержанта, никто не должен был видеть арестанта, а те не должны были никому сообщать, каков узник…
Судьбу остальных членов Брауншвейгского семейства тоже ласковой не назовешь… Они были доставлены в архиерейский дом на два дня позже Иоанна. Беспокойство о судьбе оторванного силой сына, не покидала родителей. На их вопросы о нем никто не отвечал. Не знали родители даже о том, жив ли их сын или нет? Оставалось только надеяться и молиться… Оставались при них еще дочери: старшая Екатерина, ставшая глухой, после того, как ее уронили на пол при аресте в Санкт-Петербурге и младшая, рожденная в Динамюнде близ Риги – Елизавета.
Жизнь в Холмогорах была суровой, как и климат здеш-них мест, но жилось здесь все же заключенным лучше, чем в Раненбурге. Никто, хотя – бы, не вмешивался в их личную жизнь.
В марте 1745 года Анна Леопольдовна родила четвертого ребенка, Петра, а в феврале 1946 - пятого, Алексея. Рождение каждого принца пугало Елизавету - по завещанию Анны Иоанновны все эти дети имели права на престол больше, чем она сама. Поэтому существование детей тщательно скрывалось от общества, коменданту тюрьмы, созданной на базе дома священника, запрещалось упоминать о них даже в переписке.
Анна Леопольдовна умерла сразу после рождения сына Алексея - по причине так называемой послеродовой горячки. В официальных документах диагнозом был "жар". Согласно инструкции - "ежели, по воле Божией, случится иногда из из-вестных персон кому смерть, особливо же принцессе Анне или принцу Иоанну, то, учиня над умершим телом анатомию и положа в спирт, тотчас то мертвое тело к нам прислать с нарочным офицером». 7-го марта 1746 г. Гурьев отправил тело Анны Леопольдовны в Петербург, с подпоручиком Измайловского полка Писаревым, которому предписывалось от последней перед столицею станции ехать с телом прямо в Александро-Невский монастырь, где была погребена мать принцессы, герцогиня Екатерина Иоанновна. В распоряжениях похоронами принимала участие сама Императрица, приказавшая отпустить на расходы по погребению около 3000 руб. Всем позволено было прощаться с принцессою. В объявлениях о смерти Анны Леопольдовны говорилось, что она скончалась от "огневицы", с целью скрыть рождение принцев Петра и Алексея. Погребение двадцати восьмилетней бывшей правительницы России было совершено в Александро-Невской лавре с большою це-ремонией 21-го марта, в Благовещенской церкви, против цар-ских врат, рядом с ее матерью и бабушкой. Императрица Ели-завета плакала у гроба…
Герцог остался без жены, которую искренне любил, и че-тырьмя детьми. Другой, на его месте с горя запил бы. А этот, оставшись без супруги, вооружился мужеством и терпением, занялся детьми, чтобы воспитать из них добрых, дружных, от-зывчивых людей.
30 октября 1761 г. принц Антон Ульрих обратился к Елизавете Петровне с просьбой разрешить детям учиться чтению и письму. Ответа он так и не получил. Видимо, императрице было уже не до Брауншвейгского семейства. Она тяжело болела, а 25 декабря 1761 г. скончалась.
Принц Антон Ульрих сам научил детей читать и писать по-русски на свой страх и риск. Он также много внимания уделял их духовному развитию.
Императрица Елизавета Петровна умерла.. герцог Антон Ульрих и его дети продолжали жить в Холмогорах.
К законнорожденным детям добавились и незаконные, рожденные от служанок с которыми герцог находил утешение после смерти жены. За долгие годы заключения заключенные и их стражи привыкли друг к другу, хотя предписания императрицы Елизаветы Петровны неукоснительно выполнялись: всякое общение заключенных с посторонними людьми было строго запрещено; дом был обнесен высоким тыном. Развлечением заключенных являлись только прогулки по прилегавшему к дому запущенному саду, с прудом посредине, катанье в ветхой карете на старых лошадях, на пространстве двухсот сажен от дома, причем форейтором и лакеями были солдаты. На содержание узников из архангельского казначейства ежегодно выделялось от десяти до пятнадцати тысяч рублей. Сумма, казалась немалою, но денег постоянно не хватало, поскольку расходы были не только на содержание семьи герцога, но и на жалованье приставленных к ним людям (из местных жителей низкого звания). Да и «секретная комиссия», только известная Её Величеству в количестве 137 человек на содержание своё немалых денег стоила… Делилась эта «комиссия» на две команды. Пока одна команда находилась на страже, другая в казармах пребывала. Казармы близ архиерейского дома рас-полагались. Потом они менялись своим положением.
Смерть Елизаветы Петровны не изменила условий пре-бывания Брауншвейгского семейства. На престол российский в результате переворота взошла Екатерина II. В 1766 году Ека-терина II предложила Антону Ульриху покинуть Россию, но он отказался. Принц не хотел покидать страну без своих детей, да и нужна ли она была ему вообще - эта свобода, о которой он, наверное, успел практически забыть. А отпустить все семейство не могла Екатерина - дети все так же имели право на русский престол. Антону Ульриху было обещано, что их отпустят, когда обстановка станет благоприятной.
Благоприятной обстановки герцог не дождался.. Дожив до шестидесяти лет, скончался 4 мая 1776 года, проведя в за-точении в общей сложности тридцать четыре года. Ночью гроб с телом тайно закопали во дворе дома, не проводя над ним никаких обрядов.
Дети Брауншвейгской четы прожили в Холмогорах еще четыре года. Это были уже взрослые люди, старшей сестре шел тридцать девятый год. Все они были болезненными и сла-быми, а старшая, Екатерина, была глуха с той самой ночи, как ее уронили в суматохе дворцового переворота. Детям Браун-швейгской четы запрещалось давать образование, но тем не менее они сумели выучиться грамоте самостоятельно. Это бы-ли добрые и непритязательные люди, давно свыкшиеся со сво-им положением.
После смерти генералиссимуса Антона Ульриха главой Брауншвейгского семейства в Холмогорах стала принцесса Елизавета Антоновна. Ростом и лицом она походила на покойную мать. Словоохотливостью, обхождением и разумом она далеко «превосходила братьев своих и сестру». Все они ей повиновались.
Принцесса Елизавета Антоновна рассказала сенатору Мельгунову:
- отец и мы, когда были еще очень молоды, просили дать свободу… Когда же отец наш ослеп, а мы вышли из молодых лет, то просили разрешения проезжаться… Но ни на что не получили ответа. Так что в теперешнем положении, не оста-нется нам ничего больше желать, как только того, чтобы жить здесь в уединении. Мы всем довольны, мы здесь родились, привыкли к здешнему месту и застарели».
- Какие просьбы у вас есть к Государыне? - спросил Мельгунов Елизавету.
- Только три, - недолго подумав, сказала принцесса,- Просим исходатайствовать у Ее величества милость, чтобы нам было позволено выезжать из дома на луга для прогулки, мы слышали, что там есть цветы, каких в нашем саду нет», чтобы пускали к ним дружить жен офицеров – "так скучно без общества". И последняя просьба: «Присылают нам из Петер-бурга корсеты, чепчики и токи, но мы их не употребляем… ни мы, ни девки наши не знаем, как их надевать и носить. Сде-лайте милость, пришлите такого человека, который умел бы наряжать нас.
- Может еще какие-то просьбы будут?
Принцесса Елизавета пожала плечами, грустно улыбну-лась и сказала:
- ничего больше не желаем и рады остаться в таком по-ложении навек.
А.П. Мельгунов писал в своем отчете императрице Ека-терине II: «Живут же между собой дружелюбно, и притом незлобивы и человеколюбивы. Упражнения их состоит в том, что летом работают в саду, ходят за курами и утками и кормят их, а зимою бегают в запуски на деревянных коньках по пру-ду, читают церковные книги, и играют в карты и шашки, девицы же, сверх того, занимаются иногда шитьем белья».
Видимо, после прочтения доклада губернатора Мельгу-нова у Екатерины II что-то дрогнуло в душе - и наконец-то был отдан приказ готовить к отъезду детей Анны Леопольдов-ны. Узников было решено отправить в Данию, под покрови-тельство датской королевы Юлии Маргариты, сестры Антона Ульриха. Начались сборы. В "приданое" холмогорским плен-никам спешно готовили несметные богатства - нельзя было, чтобы в Дании подумали о Екатерине II плохо.
Когда узникам доставили подобающие их статусу одеж-ду, драгоценности и украшения, они радовались этому как де-ти. Но мечтали о возможности выйти на луг, за ограду своей тюрьмы, чтобы рассмотреть растущие там диковинные поле-вые цветы. Ни о чем другом они и не помышляли.
Ночью 27 июня 1780 года Брауншвейгских узников впервые в жизни вывели из тюрьмы, посадили на яхту и по-везли по Северной Двине. Завидев стены Новодвинской кре-пости близ Архангельска, бывшие пленники приготовились к худшему и начали прощаться друг с другом - они подумали, что их обманули и всего лишь перевозят в новую темницу, крепче и страшнее старой.
Но все обошлось благополучно. 1 июля фрегат "Поляр-ная звезда" поднял паруса, и дети Анны Леопольдовны нако-нец-то покинули негостеприимную Россию. Девять недель они добирались до Дании сквозь шторма и туманы. Сложно вообразить, как чувствовали себя в таких условиях люди, никогда в жизни не видевшие ничего более, чем двор Холмогорского дома. Наверное, они думали, что так и не доберутся до берегов новой жизни.
Тридцатого августа 1780 года они наконец достигли своей новой родины. Датская королева поселила их в городке Горзенс в Ютландии, но и там бывшие пленники не были счастливы - в незнакомой стране, среди чужих людей, говоря-щих на чужом языке. Свобода слишком опоздала к ним. Долго они не прожили - в 1782 году умерла Елизавета, через пять лет - ее брат Алексей, в 1798 году - Петр.
Дольше всех прожила старшая глухая сестра, Екатерина - та самая, которую уронили в суматохе дворцового переворо-та 1741 года. В августе 1803 года император Александр I по-лучил письмо от Екатерины Антоновны, написанное ее рукой, на плохом русском языке. Она умоляла забрать ее в Россию, домой. «Я всякой день плачу, – писала она, – и не знаю, за что меня сюда Бог послал и почему я так долго живу на свете, и я всякой день вспоминаю Холмогор, потому что там мне был рай, а тут – ад