Летом я на даче.
Здесь мне хорошо, комфортно. Ухаживаю за виноградником, за земляникой. Пишу. Самое главное, никто не мешает.
Сегодня закончил работу над давно начатым романом. Спать лёг далеко за полночь и быстро забылся.
Сон прервало некое троекратное в два приёма постукивание, похожее на телеграфную стаккато-пальпацию звука <с>. «А! Какая-нибудь ночная птица на крыше чистит клюв после ночной трапезы. Сова, наверное», — успокаиваю себя.
Поворачиваюсь на другой бок и расслабляю веки, пытаюсь впасть в релаксацию. Но в моё сознание плашками домино бегут картинки событий, которые могут произойти этой ночью в реальности, причём сиюминутно.
Причин тому немало. И одна из них: рядом с садоводческим товариществом располагается тюрьма.
Загадочна и непонятна жизнь этого поселения для постороннего. Каждое утро слышится оттуда фальшивое исполнение Гимна России, призывающее обитателей помнить о родине, о необходимости быть конгруэнтным установленным правилам.
Порой доносятся строгие распоряжения по тюремному радио.
Ходят слухи, что случаются побеги. Естественно, беглые ищут какого-то пристанища.
Мой потревоженный ум молниеносно продуцирует мысли, воспоминания . Через одеяло ощущаю тяжеловесные и частые удары сердца. Веки не слушаются меня.
Глубокая ночь. Темень. Только бьёт в окно красный свет высокой тюремной антенны связи.
И опять — стук! Уже не осторожный, трёхкратный, а настойчивый, требовательный...
Синеет циферблат часов: полчетвёртого.
Не на шутку встревоженный, соскакиваю с кровати, суетливо натягиваю брюки. Никак не могу отогнуть язычок «молнии». Руки дрожат, не повинуются воле.
Решительно отодвигаю штору на веранде — вижу: предо мной дёргается тёмное, без определённых границ пятно. Оно то увеличивается, то уменьшается.
— Что вам нужно? Кто вы?
Беззвучная пауза.
Ржавый голос:
— Здравствуй, Валерий! Открой, пожалуйста!.. Афанасий Осипович я... Твой бывший учитель по физике! Не помнишь?
— ?!
— Молчишь? Ну, в общем-то понятно: лет пятьдесят прошло с тех пор, как расстались. Открой! Кривцов я... Помнишь нашу Халдинскую семилетку-то? Суднева Андрея Георгиевича, директора?
— Извините, но я ничего не вижу! — отвечаю извинительным тоном...
«Кривцов? Да,это мой бывший учитель. Но он давным-давно умер... Кому я должен открыть? Покойнику? Пришельцу с того света? Не схожу ли я с ума?», — взрыв сомнений.
Какая-то сила ещё пока удерживает меня открыть гостю, и я чужим голосом по слогам:
— Всё это я помню, но ваш визит более чем странен!.. И то, что обращаетесь ко мне по имени,призываете на помощь мою память...- нелучший приём!- Воровской! Слышите Вы? — я задыхаюсь от негодования и продолжаю: — Мне кажется, кто-то науськал Вас на меня.
Не знаю только, какие у Вас намерения , с какой целью Вы ломитесь ко мне глухой ночью...
За дверью — хриплое дыхание.
Возведённый до крайности, буквально изрыгаю:
— Не пытаетесь ли Вы разыграть меня по пьянке? Может, выполняете условия по проигрышу в карты своим таким же беспардонным друзьям-пропойцам? Где они? Стоят рядом с Вами и потешаются?..
Учтите, этот номер не пройдёт! — Сейчас я возьму в руки гвоздодёр, открою дверь и проломлю вам башку! А затем буду ждать, когда меня арестуют по вашей милости...
— Отвык я от упрашиваний-то... Открой, поговорим. Что уж ты так?, — жалуется ...призрак.
Да, это призрак или другая какая-то нечисть.
И снова слышу его скрипучий, хрипловатый голос :
— Да не грабитель я и не хулиган-пропоец. По делу пришёл.
Окончательно выведенный из себя, решительно беру в правую руку приготовленный для подобных случаев ломик и левой открываю дверь.- Глазам своим не верю: передо мной стоит мой бывший учитель, неухоженный, обросший редкой седой бородёнкой, каким я его запомнил ещё со школьных лет.. Да, это он, учитель Кривцов. Преподавал физику в школе-семилетке в селе Халды. Это в Удмуртии.
— Проходите... Афанасий Осипович! Вы уж ,пожалуйста, простите меня . В наши времена... Присаживайтесь в кресло. Да, вот сюда...
Следует затяжная пауза.
Глядя на полуприкрытые, будто посыпанные пеплом веки пришельца, пытаюсь продолжить начатый на веранде полубред-диалог:
— А я вот уже лёг спать. Да... Поздно уже...
— Ну это как для кого. Для меня время границ не имеет.
Эти последние слова пришельца во всей их полноте я осознал позже. А сиюминутно заметил:
— Я вас, Афанасий Осипович, запомнил как человека очень аккуратного в соблюдении порядка. И, признаюсь, я до сих пор ничего не могу понять. Как всё это ... Может, что у меня...Ведь когда я закончил школу, вам было лет семьдесят? Вы давно умерли, извините!
— Мне было восемьдесят, когда ты окончил школу. С Похвальной грамотой, помню. Посмотри, в Свидетельстве об окончании школы есть и моя подпись. Да, я давно покинул этот свет, умер. — Таков закон природы.
— И как же всё это теперь понимать? Вы кто? Пришелец с того света?
— Валерий, напряги чуть-чуть свой мыслительный аппарат. Жизнь и всё происходящее с нами — сплошная загадка. Замечу, что только с потерей земного существования приоткрывается занавес непознанного и начинаешь кое в чём разбираться.
— Что-то я плохо врубаюсь в ваши слова...
— Ну и словечки у тебя — «не врубаюсь»! Ну, да ладно. Дело не в этом. Будь чуть-чуть пособранней и спокойно выслушай меня. В ближайшие минуты предстоит услышать от меня такое, что повергнет тебя, по меньшей мере, в шок. Я ведь после смерти представляю из себя некий, так скажу, сгусточек энергии,нерафинированную ничтожную песчинку субстанции, эфемерности, в которой я оказался по алгоритму глобальной мировой эволюции. Как данность, нахожусь целиком в зависимости от этой эфемерности. Я вот есть и в то же время нет меня здесь. Можешь это представить себе? Такой формы существования на земле ещё не открыли, хотя узкий круг ученых пользуется уже так называемой теорией струн атома, ещё, правда, не доказанной на Земле теоретически.
Не допытывайся преждевременно до тонкостей, почему давно ушедший к праотцам учитель явился к тебе в этот неурочный час, например. Кое-что, может, поймёшь, только чуть позже.
Твой земной рассудок вряд ли способен проникнуть в сущность необычных явлений с помощью земного абстрактного мышления. Так что, извини, подчинись моей воле и, прежде всего, уясни, с какой целью я побеспокоил тебя.
Не буду затягивать: явился к тебе не потому, что соскучился как человек. Я пришёл по необходимости — с повинной. Заметь: с повинной!
— ?!
— Удивлён? Ладно. Позволю тебе ещё несколько глубже заглянуть туда, в неведомое, с чем неизбежно приходится столкнуться каждому из ещё живых на земле. Иначе ты вообще ничего не поймёшь.
Он встал. И тут я заметил: на нём был тот же старый пиджак с оттянутыми временем карманами, в которых он «приносил» когда-то на урок то тройки, то пятёрки. А двойки он будто бы оставлял там, где-то в коридоре.
По старой привычке потёр свои костлявые ладони и со старческим придыханием:
— Итак, продолжим... — Ранее упомянутый термин «эфемерность» выражает понятие призрачности, эфироподобия. Живёт она не по законам макро- или микромира, а по алгоритмам медимира. — Новый термин для тебя.
Когда на земле человек умер, говорят: «Ушёл ad patras». В неземном же понимании означает: ушёл в медимир. Земная наука о нем ничего не знает. Так что новые так называемые научные разработки в области физики и химии — перлы самоутешения не более. Словом, человечество довольствуется пока лишь занимательными мифами и предположениями.— Ну, так вот. Всякое внесение инородности, качественно не рафинированной по природе этой сущности, чревато мутациями, разрушениями. Этого нарушения миропорядка природа допустить не может.
Поэтому эфемерность принимает в свое естество только , грубо говоря, очищенный материал. Так что каждый умерший человек на земле однозначно попадает в этот неизведанный мир в качестве составляющей, ещё не очищенной элементарной частицы.
Необходимо пройти через чистилище, чтобы наконец-то стать рафинированной элементарной частицей — бозоном, «частицей Бога». Это длится десятки лет. Вот я и прохожу это чистилище, как, скажем, вы ходите по врачам, чтобы получить справку о состоянии здоровья для представления в автошколу.
Меня земля вытолкнула на тот свет как морально ущербного, безнравственного субъекта. И мои земные поступки в сию минуту выступают в мире ином пока как мутагены. Они препятствуют тому, чтобы я полноценно трансформировался в элементарную частицу медимира.
Эта субстанция дала мне шанс избавиться от земных грехов путём покаяния в течение немерянного времени.
Беда в том, что жизнь моя на земле прошла, как я уже сказал, неправедно: лгал, воровал, подличал, обесчещивал женщин, изменял, отлынивал от службы в армии во время войны, в школе выслуживался перед директором, с этой целью кляузничал на учеников...
Тут он вдруг как-то сжался, стал бестелесным, скорее похожим на чучело. Голова его упала и приняла позу поклона. Нижняя губа выдвинулась наподобие сковородника. Ноги согнулись в коленях и подёргивались:
— Я перед тобой очень грешен, Валерий... Помнишь сорок седьмой год? Мы все голодали. Ели липовую кору. Страдали.
Я как-то на перемене подслушал твой разговор с Лёней Телицыным. Ты делился с ним, что нашёл в поле, за лесом, место, где растёт в большом количестве полевой хвощ. Если помнишь, шишки этого растения, если приготовить их с яйцом, напоминают рыбью икру. Голодающие искали его как спасение от голода, потому что оно не вызывало запора.
Шли уроки, а у меня было два свободных часа, и я бросился на поиски описанного тобой места. Нашёл его и собрал огромную корзину этого чуда.
Признаюсь,было не по себе, когда мне вновь удалось подслушать ваш разговор с Телицыным. Вы горько досадовали по поводу кем-то собранного хвоща. У меня же не хватило человеческого духа признаться во всём...Прости меня, ради Бога! Прости, Валерий!
Он бухнулся на колени и стал искать ступни моих ног. Я почувствовал
холод костяшек мертвеца.
Когда он взглянул на меня снизу, мне показалось, что глаза его искрились, чувствовался запах серы и электрических разрядов.
— Ну что Вы, право, Афанасий Осипович! Встаньте! Встаньте, пожалуйста! Сколько лет прошло...Примите же моё прощение , ради Бога! Всё прощаю! Всё! Встаньте!
Провалившись в глубокий ступор сна, я долго не могу проснуться и осознать, что кто-то снова очень осторожно скребётся в окно...
Открываю глаза: ласково светит солнце , и в восточное окно, раскачиваясь на ветру, будто в поклоне,постукивает, шаркает по стеклу сухая виноградная лоза.