ИРИНА КОЧЕТКОВА - http://www.proza.ru/avtor/iraziv - ПЕРВОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ВЕРНИСАЖ 25" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Она спешила на репетицию — в последний раз. Так и бормотала про себя: в последний раз, в последний раз... Все, хватит, это невыносимо. Музыка - это, конечно, святое, но нет у неё больше никаких сил, - ни на святое, ни на что! Глеб все так же холоден и равнодушен, словно между ними ничего не было. Каждый раз после репетиции он звонит своей жене, так, чтобы она слышала, и при ней говорит: «Дорогая, я выезжаю, не волнуйся, минут через сорок жди!» Как можно быть таким жестоким, и, главное, - зачем?
Даже в перчатках руки замерзли, футляр со крипкой казался что-то уж черезчур тяжел. Просто нет никаких сил! Подняться на четвертый этаж консерватории, отыграть урок и все — прочь, навсегда!
Как он ей сказал недавно, - «Аленушка, давайте без экивоков, поговорим как взрослые люди. Мы с вами прекрасная пара, в смысле, чудесный дуэт, у нас впереди выступление в Милане, мы готовим с вами программу из десяти этюдов, не нужно сюда примешивать личное. Как говорится, мухи — отдельно, котлеты — отдельно!» Все так вежливо и конкретно. Только Алена все никак не могла понять, мухи — это кто? — она, её любовь? А котлеты — это музыка, конкурсы, победы? Для неё не было ни мух, ни котлет. Для неё это было все — одно, все смешалось и закрутилось в один огромный клубок, где и музыка, и любовь играли в два голоса, играли две партии, и ни одна не уступала другой, каждая вела в свое время, каждая была важна по-своему. Она не могла разорвать и поделить это. Кабинет, окно с видом на заснеженный Питер, его, такой любимый и такой равнодушный затылок и прямая спина за роялем, — один кусочек мозаики; постоянные репетиции, неимоверный труд и дотошность в исполнении технических пассажей, конкурсы и переезды, концерты и вновь репетиции — второй кусочек. Нет, у неё все сложилось вместе, так, что не разорвать.
... Этюды, этюды, этюды. Они с Глебом специально брались за самые сложные, технически сложно-выполнимые вещи. Играли композиторов-романтиков Никколо Паганини, Ференца Листа, Фридерика Шопена, Роберта Шумана, Феликса Мендельсона и других, у которых этюд становится яркой концертной пьесой. Глебу нравилось поражать, удивлять, восхищать публику. Он много занимался. Играл мастерски, и, в общем-то, Алена была ему совершенно не нужна, лишь как второй план, но не более. Для жизни и тыла у него была жена, Алена же случилась так, по вдохновению, навеяло что-то... Пару месяцев было вдохновение, потом прошло, что вы хотите, творческий человек, это нормально. Но для Алены это было больше, нежели увлечение, больше, нежели случайный служебный роман. Это было даже не то, что «больше», это было «всё!». И музыка без него уже не казалась чем-то немыслимо важным, а с ним, таким, холодным и каменным, музыка не получалась, не шла, не пускало что-то внутри.
Вот, наконец, она добралась до консерватории, зашла в фойе, сняла в гардеробе пальто. Стук каблучков по мраморным ступеням, четыре пролета и налево, все так знакомо и все так болезненно. Нет, не нужно больше продолжать. Когда Алена зашла в кабинет, Глеб, по обыкновению был уже там, он играл Ф.Шопена «Этюд f-moll», пальцы бегали по клавишам, словно порхая над ними, не касаясь... тонкие, музыкальные, любимые пальцы...
- Алена, наконец-то, скорее становитесь! Я как раз в той форме, что нужно. У нас осталось пять дней. Я чувствую, все будет прекрасно, мы отыграем великолепную программу. Немного надо поработать над кодой в Фантазии «Кармен».
Это была их фишка, на Фантазии Кармен их обычно вызывали на бис, зал рукоплескал, на самом деле, это была очень удачная и подходящая для концовки вечера вещь. Ну Кармен, так Кармен. Тоже неплохо. А кода — это вообще замечательно, символично! В коде обычно закрепляется, утверждается главная тональность произведения, звучат его основные темы. Кода подобна послесловию или эпилогу в литературном произведении, помещается после "точки", то есть после вполне определенного окончания формы. Зачем нужно что-то досказывать после точки? Верно, бывает что и не нужно, тогда никакой коды нет. Но бывает, что, казалось бы, все сказано, а успокоения, устойчивости, определенности не хватает. Тогда и появляется кода, которая дает произведению необходимую завершенность.
Алена потерла пальцы, достала скрипку и смычок. Руки деревянные. Как она будет иргать? Подошла к батарее, приложила ладони, - отпускает понемногу..
- Что вы делаете? Пальцы станут мягкими, не смейте, Алена, просто сожмите-разожмите кулаки несколько раз, и все пройдет.
Раньше он грел её пальцы в своих ладонях, дул на них, согревая своим теплом. Теперь «сожмите кулаки»! Она и так ходит уже два месяца с «сжатыми кулаками и зубами». С «сжатым сердцем», с пережатыми артериями, так, что нечем дышать. Все в этом кабинете, в том числе и Глеб, было подчинено определенным правилам и устоям, все на своих местах, все по порядку, ничто не должно мешать, отвлекать, «засорять» атмосферу. Никаких лишних вещей, лишних людей, лишних чувств. Чисто и стерильно, как в морге.
- Глеб, я должна поговорить с вами!
- После, Алена, после! Сначала занятия, вы же знаете, ничего лишнего. Все потом.
- Это важно!
- Что может быть важнее нашей репетиции, вы меня удивляете! Давайте начнем с Фантазии Кармен, нужно отработать её до блеска.
«Если природа,- говорил Скарлатти,- дала нам 10 пальцев и инструмент может обеспечить всех работой, то почему бы их не использовать?» Глеб полностью разделял это мнение, и использовал не только свои пальцы, но и все окружающее по назначению, для достижения своих целей. Фантазия Кармен полилась, как по маслу, здесь было все — и гнев, и крик, и мольба и прощение. Алена играла на одном дыхании, все-таки в последний раз. Все силы её души ушли на исполнении своей партии.
- Замечательно, молодец! - Глеб развернулся на табурете, довольно потирая пальцы. Он тоже был в ударе. Он был доволен и не скрывал этого.
- Это было наше последнее занятие, я больше не приду, - сказала Алена, опуская скрипку.
- То есть? Я не понял.
- Я больше не буду с вами играть. Никогда.
- Как это? Вы с ума сошли! До концерта осталось пять дней.
Алена молча смотрела в окно, - все то же: заснеженные крыши домов, слякоть и грязь тротуаров, зимний холодный безрадостный пейзаж серого города. Отчего-то в голову полезло что-то несуразное: этот город стоит на крови, он весь до мозга костей промерз ещё сто лет назад, ничто не способно оживить его, здесь, на болотах, на костях, на мостовых, в подвалах, по щиколотку залитых кровью, не способно родиться и развиться что-то настоящее, живое. Этот город мертв, изначально мертв, а свет не родится от тьмы, надо покинуть не только Глеба, нужно покинуть этот город, уехать туда, где жизнь, - на Украину или на Урал, подальше от этих стен и камней, подальше от этого сковывающего всю душу холода и мрака.
- Алена! Вы меня слышите?! Что за капризы? Вы чем-то недовольны? Что на вас нашло?
Алена медленно повернула к нему лицо, спокойно и бесстрастно выдержала его взгляд. У него начинается паника. А ей, напротив, с каждым словом все легче. Самое трудное — начать, прыгнуть со скалы, оторваться от земли. А полет... полет уже приносит наслаждение. Можно, конечно, попытаться зацепиться за уступы, дать задний ход, сказать, - «шутка, что ты!» Но нет, лететь, так лететь, и Алена полетела, раскинув руки.
- Это не капризы. Я не могу больше играть. С вами или без вас. Я уезжаю.
- Куда? Почему? Что за бред? - Глеб вскочил с табурета и принялся кружить по кабинету, цепляясь за мебель. - Это... это непорядочно! Вы срываете нам гастроли. Вы... вы думаете только о себе. А как же наш труд, общий труд! Так коварно и … бессовестно. Алена, я от вас такого не ожидал!...
Алена вспомнила фразу Толстого о том, как отвратительны мужские истерики. Она смотрела на Глеба и на всю ситуацию словно со стороны. Странно, но было уже не больно. Было никак, словно всё это некая пьеса, и она смотрит её как зритель, а актриса — Алена — просто некий неодушевленный предмет, к ней не имеющий никакого отношения.
- Вы это из-за чего? Вы это из-за нас? - внезапно «осенило» его. - Это ваша такая женская хитрость? Хорошо. Ради концерта я готов на многое. Давайте, собираетесь, поедем! - и он бросился к роялю, убирая ноты, закрывая крышку, задвигая табурет. - Пойдемте же!
- Куда? - не поняла Алена
- К вам!
- Зачем?
- Как зачем? Задвинем шторы, разложим диван, нальем кофе, все будет, как вы хотите, вы же этого хотите?! - Алена отшатнулась от него, он же продолжал на повышенных тонах: - Я доставлю вам несказанное удовольствие. И даже могу остаться на ночь. Только отыграйте ещё пять дней. Прошу вас, и слетайте со мной в Милан. А потом, может вам понравится и вы останетесь со мной ещё на один концерт...
Алена пятилась все дальше и дальше, пока спиной не уперлась в переплет окна. Глеб наступал, словно танк, горящие яростью глаза могли прожечь в ней дыру. - Что же вы, идемте! Разрешите подать вам пальто! Ах да, пальто в гардеробе! Ну, это мы сейчас поправим! Машина у дверей, извините, я без цветов, но ведь цветы не главное. Не так ли?! Вы и раньше прекрасно обходились без цветов. Все самое главное у меня с собой. Хе-хе... - Он на глазах превращался во что-то неуправляемое, животное, неконтролируемое. Алене стало страшно, и она прошептала бледными губами:
- Вы — сумасшедший!
- Я сумасшедший? - и он стал подходить к Алене все ближе и ближе с таким плотоядным выражением лица, что Алена в ужасе подумала: сейчас он меня изнасилует прямо здесь, на полу, причем в извращенной форме, после чего выбросит в окно. Она закрыла глаза, успев решить про себя, - если только прикоснется, заору и дам ему пощечину! Но он опередил её. Со всего размаха он ударил её по лицу так, что у неё пошла носом кровь и, отшатнувшись, она ударилась об окно и упала на колени. Неловко стирая с лица кровь, она с улыбкой сказала ему:
- Кода!
В бессилии и ярости он ударил её ногой в живот. Алена скрючилась на полу, в глазах летали какие-то искры, тело орало и ныло от боли. Но она молчала и продолжала улыбаться: «Я свободна! Я лечу!Больше никогда-никогда-никогда я не буду страдать по тебе!» Глеб ещё ругался и матерился минуты две, поле чего, хлопнув дверью, покинул кабинет. Алена полежала немного на полу, потом все-таки нашла в себе силы подняться, опершись на подоконник. Дрожащими руками достала смычок и скрипку, и сыграла проигрыш к Фантазии Кармен:
«В дыму, всё вокруг в дыму,
как в тумане, как в тумане!
Верить в любовь ни к чему,
она обманет!
Нас обманет вновь и вновь,
вероятно, вероятно!
Грустно, друг мой, но любовь —
обман приятный.»***
***Либретто А. Мельяка и Л. Галеви
Жорж Бизе
Кармен