Я - эгоист. Глава 8. Часть вторая
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
"НЕ ХОЧУ... НЕ ХОЧУ!.. НЕ ХОЧУ!!"
"Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне.
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?"
Наутилус Помпилиус
8
Я - эгоист.
Моя улица - это всего один ряд частных домов огородами и заборами
вдоль железной дороги, а дальше за домами сплошь всё изрыто уже несколько лет
под новостройки, где и впрямь выросло несколько многоэтажек, часть из которых
даже заселили, а часть так и осталась зиять пустыми окнами-глазницами, а вокруг
их зарастали бурьяном пустыри.
Я через калитку в ограде попал сначала в огород, где на зиму была перекопана
земля, и большой кучей посередине собрана засохшая ботва и листва со всего огорода.
"Маме одной всё это досталось делать нынче", - подумал я. Здесь же, на натянутых
верёвках, сушилось постиранное бельё. Ближе к дому стоял курятник, огороженный
сеткой-рабицей, сарай-дровяник и углярка, там же маленький загон для свиньи,
небольшая летняя кухня и баня; и всё это когда-то построил и сколотил мой отчим, и
я тут с ним проводил всё свободное время.
Как же во мне всё дрожало, когда я подходил к дому, если б вы знали!.. С мамой
я столкнулся неожиданно возле предбанника. Она вышла из низеньких дверей прямо
на меня, и опешила. На её голове был повязан старый тёплый платок, а сама она была
в засаленной фуфайке поверх выцветшего халата, в котором она обычно управлялась
по хозяйству; и на ногах - на шерстяные носки, которые она всегда вязала сама для
всей семьи, - обуты были "безразмерные" калоши. Круглое лицо мамы и руки её были
замараны углём и сажей. Кто чужой, увидев её такой, непременно подумал бы, что
перед ним древняя старуха, но я-то привык и узнал маму сразу.
- Бог ты мой! Как ты меня напугал! - охнула она и схватилась за сердце.
Я понял, что сейчас у неё подкосятся ноги и обнял её и крепко прижал к себе.
- Мама, это я. Ну что ты! - и поцеловал её в холодную щёку.
Честное слово, у меня даже слёзы выступили на глазах: ведь я её любил, хоть и
был... непутёвым сыном.
- Илюшка! Сынок! Ты - что ль? - первый испуг у мамы прошёл; она резко отстранила
меня от себя, и строго и внимательно посмотрела мне в глаза. - У тебя опять что-то
случилось?! Да? Говори сейчас же! Не скрывай! - голос её срывался. - Ты что: с армии
сбежал? Заболел? Ранен?! - она впопыхах даже стала ощупывать мои руки.
- Мама, ну что ты сразу такое! Я в отпуск приехал, всего лишь в отпуск. Ничего
не случилось, - я снова обнял и поцеловал её, чтоб успокоить.
А мама уткнулась лицом в шинель и плечи её вздрагивали, она плакала.
- Как же ты меня напугал! Твои сюрпризы когда-нибудь уморят меня, ей богу!
Ты хоть бы написал, предупредил. Хоть бы телеграмму дал... В могилу ты меня сведёшь:
никогда не знаю - чего от тебя ждать!.. Ах, да! Откуда ж у тебя деньги на телеграммы...
Да ты ж голодный, небось? Ну, нечего здесь стоять, пойдём в дом - там всё расскажешь.
А я, вот, у поросёнка почистила да в курятнике убралась. Да баньку протопила: воду
грела для стирки. А раз ты приехал - так я ещё в топку подброшу, и ты в баньке
попаришься. Да и мы все заодно. У кумы-то баня совсем завалилася, теперь все в нашей
моемся. А раз сёдни стоплю - так они рады будут! - тоже любят попариться... Как ты
кстати! В армии-то, поди, нет парной да веничка берёзового? Вот и попаришься. А то
оброс: щетина колючая, как у мужика, даже не привычно - будто и не мой сын! - Мама
даже повеселела вдруг, и слёзы высохли. - И вырос-то как! Возмужал! Вытянулся! Как
хорошо, что ты приехал! Ты даже не знаешь: как это хорошо и кстати! Разговор у меня
к тебе есть, очень серьёзный. Всё не знала, как в письме написать. Разве ж можно
написать что-либо путное, что и словами-то в живую - и то сказать не просто? Так
ведь?.. Да и сегодня ж - годовщина! Вот я с работы пораньше и отпросилась. Я так
переживала за тебя, так соскучилась! Хороший мой, сынок мой! - мама вновь прижалась
ко мне и не верила своему счастью.
Да, я видел, что она была искренне рада мне и, хотя знал, что все неприятные
объяснения у меня с ней ещё впереди, но надежда, что она меня может простить и у нас
вновь всё будет хорошо - сильно затеплилась тогда во мне.
Из будки вылезла, лениво потягиваясь, большая, худая рыжая дворняга и, загремев
тяжёлой цепью, подошла ко мне. Я погладил собаку свободной рукой и потрепал её за ухо.
- Барбос! Что, мой хороший, узнал?.. А худой-то какой! Заболел, что ли? - добавил
я последнее не то нечаянно, не то с умыслом, что это может отвлечь маму от неприятных
вопросов ко мне, и не ошибся.
- Да-а, - вздохнула мама. - Он уж почти оглох и ослеп!.. Илюшка, ты разве
забыл: сколько ему лет? Да больше даже, чем мы живём в этом доме.
И действительно: пёс был очень старый. Я помнил его молодым, даже называл его
когда-то Барсиком, да все вокруг обзывали его Барбосом, так и привыкли к этой кличке.
Мама завела меня в дом, на кухню, ступив в которую, я невольно вздрогнул: мне
так живо вспомнился недавний сон в поезде! Даже большой оцинкованный бак с водой возле
печи был всё тот же, даже приличная вмятина на его боку была хорошо мне памятна с
детства! А на полу был постелен самотканый красный половик, а во сне та краснота
казалась не то пролитым борщом, не то кровью. Что-то холодное и неприятное пробежало по
моей спине. А мама сняла фуфайку, старый, "рабочий" халат и платок, и помыла руки и лицо
под умывальником, и вновь превратилась в красивую женщину, которой нет ещё и сорока
лет, и у которой "всё в меру и на своём месте".
- Ой, какой же ты худющий стал! Вы, наверное, голодные там? - спросила
она, покачивая головой, когда увидала меня без шинели и кителя.
- Не-ет, мам, нас кормят сносно, - засмеялся я. - Это в первое время все
худеют в армии, а потом поправляются и на дембель едут вот с такими ряшками.
Были б кости, а мясо нарастёт, - попробовал я пошутить.
- Да уж! Остались у тебя одни мощи. Куда уж ещё худее быть? - мама была
недовольна моим видом. - Да и жёлтый ты какой-то, не здоровый. Болел, поди? - Она
внимательно и подозрительно рассмотрела меня, даже раза два повернула перед собой
кругом. - Какой-то ты не такой стал, как-то непривычно видеть тебя в этой одежде.
Да и вытянулся за год!
- Мам! Да всё нормально, - засмеялся я и обнял её за плечи ласково.
- Смотри, не ври! Хоть мне-то не ври! - погрозила она пальцем. - Семён
сгинул... Ты, вот, тоже бросил меня и в армию сбежал. Да, да, сбежал! И, если с
тобой ещё что случится - мне-то за каким чёртом тогда жить останется, а? Ты бы хоть
раз подумал об этом,- и у мамы задрожали губы, хотя она ещё что-то хотела сказать.
- Мама! Ну, мама! - я нежно погладил её по голове, как часто делал в детстве,
когда она сердилась на меня или была опечалена чем-нибудь, и я хотел приласкаться к ней.
- Ну, извини, мама. Ничего со мной страшного не случится. Всё будет хорошо... Вот увидишь!
- Нисколько ты меня не жалеешь... Ты знаешь, что мне теперь люди говорят? В глаза
мне тычут: одного, мол, сына - и того не смогла выучить и воспитать как надо. Ты знаешь:
как мне стыдно!?
- Мама! Ну... Ну... - я растерялся: все слова куда-то делись. - Я люблю тебя,
мама! Но я... Пусть за своими детьми смотрят: они, вон, по тюрьмам да по зонам сидят,
а я - в армии служу! Так надо! Мне надо! А вернусь - и учиться буду... и работать
буду... и семья у меня будет... Ещё завидовать нам будут! Сами ж эти... твои кумушки
говорили: что, мол, это за мужики - если в армии не служили? Забыла, что ли?
- Ничего ты ещё не понимаешь. А всё-то хочешь по-своему... Что ты ещё в жизни-то
знаешь? - всхлипывала мама. - Но, слава Богу, я хоть теперь успокоилась немного, что ты
в Афганистан не попал. Я так боялась этого! Я чуть с ума не сошла, когда ты... в армию
пошёл! Ты ж один у меня!.. Но там, кажется, всё закончилось и ребят домой возвратили. Я
так рада была, что ты не успел!.. И пошто у меня девка не родилась? Горя б не знала!
Была бы у меня дочка, выдала бы её замуж - и с плеч долой все заботы. А с тобой - одна
морока!
- Мама, покорми меня, пожалуйста, - решил я переменить тему. - Я есть хочу. Я
целый век не ел ничего домашнего! - и я ласково поцеловал её в голову. Я действительно
подрос за этот год и был выше её ростом!
- Никто тебе не виноват, Илюша. Никто ж тебя не гнал из дома. Но ты ж всё хочешь
по-своему, - наконец перестала плакать мама и ворчать на меня, чему я был очень рад.
- Иди, вон, умойся. Сейчас на стол накрою, - нарочито сердито сказала она, а я рад был
спрятать от неё своё раскрасневшееся лицо под умывальником.
Постепенно успокоился и я, да и руки мои отвлекли моё внимание. Знаете: я
страшно не люблю, когда руки запущенные, грязные или с коростами, или ногти длинные и
грязь под ними. Мне такие руки просто физическое страдание доставляют. А в вагоне даже
умыться хорошо нельзя было, и пыль везде... Я не смог сесть за стол, пока не отмыл и не
отшоркал щёточкой свои руки, и не постриг ногти. А потом нашёл свою электробритву и с
удовольствием сбрил щетину с лица.
Но... когда я искал в зале в серванте электробритву и заглянул в свою комнатку,
- то был неприятно шокирован: у меня даже в животе что-то не хорошо сделалось и руки
опустились, и я не сразу нашёлся, что сказать... Даже вспомнился мне несчастный Витька
Уфимцев!
- Мама, а где мои книги? - мне даже воздуха не хватало, чтобы
говорить спокойно, а лицо загорело огнём.
- Да я их в мешки сложила и на чердак затащила, - неожиданно спокойно ответила
она, но заметив, как я потерян, добавила, будто извиняясь: - Да мне жалко стало, что они
пылятся... Да и - потаскают... та же Настя, или ещё кто - и не заметишь, а они ж тебе
ещё нужны будут. Правда, Илюша, я несколько журналов оставила. "Роман-газета" -
называются, "Хмель".
- Роман Алексея Черкасова "Хмель", - поправил я маму.
- Да-да! Он самый! Очень сильно написано! У меня, когда есть время, - я читаю.
Очень мне нравится! Там вера у них была, какая-то интересная. Я так и не поняла: что это
за вера такая? Может - ты знаешь? Потом объяснишь. Правда, очень уж мелко напечатано,
такие буковки - без очков - не разглядишь! - говорила мама, накрывая на стол, а я вдруг
понял, что она меня простила! И теперь можно было с облегчением вздохнуть - и жить
дальше, не переживая за свои прошлые проступки. У меня просто - "гора с плеч свалилась"!
И насчёт книг я успокоился: доводы мамы были резонные, хотя и... неприятно мне
было видеть на полках в серванте вместо книг - хрустальные бокалы и прочую посуду. Ещё
одна вещь неприятно "покоробила" меня, но я стерпел пока, промолчал: это то, что на
стене у моей кровати я всегда, уже много лет, вместо ковра вешал огромную, на всю стену
- Политическую карту мира, и за все эти года выучил её наизусть, и так привык к ней,
что, бывало, не мог уснуть, пока не вспомню и не проверю себя: где находится
и как называется любое, пришедшее мне в голову, государство, или его столица, даже
отдельные города, реки, озёра и прочее; так вот - моей любимой карты не было, а висела
тряпка с оленями.
А на столе меня уже ждали: ярко-красный борщ, кусок мяса, горячий чай,
клубничное варенье и оладьи.
- И это всё мне? - удивился я, втайне продолжая играть роль шута: лишь бы
как можно дальше уйти от неприятных разговоров.
- Конечно тебе! А к вечеру ещё пельменей настряпаем... и ещё чего-нибудь
вкусненького, - хлопотала мама возле меня. - После баньки посидим. Кума придёт,
Настенька тоже. Тебе рады будут!.. Как же нежданно-негаданно ты приехал! И как вовремя!
Вот, все вместе и посидим, и отметим: и твой приезд, и годовщину Василию... и Семёну
тоже... А сейчас поешь пока то, что есть... Да тебе же так холодно, небось? Накинь
что-нибудь на плечи. А на ночь печь протопим, чтоб после бани тепло было.
- Не, мам, не хочу это надевать, - показал я на китель. - Я соскучился
по-домашнему... Найди мне, пожалуйста, майку, свитер, штаны. Я переоденусь. Как поем -
так и переоденусь. А ты чего со мной вместе не обедаешь?
- Я уже поела. За меня не беспокойся... Сейчас достану твою одёжу и посижу с
тобой просто. Да ты ешь, ешь досыта! Ты же дома. Добавки ещё налью. Да, Илюшка! А тебе
шибко надевать-то и нечего: нас же обворовали! Вот, не так уж и давно, в конце сентября.
Да как первые холода начались и первый снег выпал - потом-то он растаял - я и шла с
работы, да с сумкой: талоны в магазине отоварила, колбасы, масла взяла... Между прочим,
и на тебя, как на военнослужащего... мне, как матери, - всё это время талоны дают, даже
сигареты... да я их у мужиков меняю... бывает - на масло, или ещё на чё... Так вот: шла
я с магазина - а скользко было! Я и хряпнулась! И отбила всё, и ногу подвернула, встать
сама не смогла. А мимо два парня проходили... И вовсе на бомжей непохожие, вроде,
- прилично одеты - и не подумаешь сроду, что они сволочи такие! Помогли, ведь,
подняться, до дома довели, даже в дом проводили. И откуда ж я могла знать, что пока один
мне помогал, пока я охала - второй-то по избе шнырял! Да так быстро и ловко у них всё
получилось, что я до сих пор диву даюсь! Я и не заметила ничего, даже подумать не могла,
что они способны на такое! А, когда ушли, когда я поднялась кое-как - хвать! - а сумки
с продуктами и кошелька с деньгами - нет! Тут уж я давай всё проверять... Короче:
костюма твоего выходного - нет в шифоньере, шапки зимней - нет, свитера нового, что
перед армией покупали, - нет, моей шали пуховой - тоже нет. Подчистили, заразы! Чтоб
их вспучило! Чтоб им всё это боком вылезло!
"Боже мой! - вдруг дошло до меня. - А, ведь, за весь этот год я ни разу - ни
разу! - не подумал о том: как тут мама живёт? Одна!.. Только о своих проблемах всё
пёкся... Ну и - эгоист! Каково-то ей тут одной было? - не сладко!.."
- Да не переживай ты, мама, из-за этих тряпок: это всё наживное. А тем более
- из-за моих тряпок: я за два года так подросту, что всё малое будет. Да и старое надо
будет донашивать.
И не заметил я, как через минуту вновь подумал - только о себе: "Слава богу,
гроза, кажется, прошла", - подумал - и невольно почувствовал облегчение; и вдруг поймал
себя на том, что меня уже не так сильно и волнует это. А, вот, другой вопрос - весьма
меня заинтересовал, пока мама отошла от меня.
Я не мог не заметить, что за прошедший год в маме произошли замечательные
перемены: она - не то что посвежела и ещё более округлилась, особенно лицом, даже первые
морщинки под глазами разгладились, но, как бы... - помолодела даже! Её лицо, и глаза
особенно, как бы... светились теперь! "А мама-то ожила! - так и колыхнулось во мне всё
от этого открытия. - И плачет и ворчит на меня - это она уже по инерции. А на самом-то
деле - не то... не то волнует её сейчас! Что-то появилось у неё в жизни поинтереснее,
чем я со своими причудами".
И тут я начал замечать, что перемены произошли не только в маме, но и в доме:
в зале, вместо домотканых половиков - красивый палас, и пол под паласом покрашен светлой
краской; и крашены не доски со щелями, а аккуратно подогнанные друг к другу новенькие
листы ДВП. А такую работу мог проделать только мужчина! - это я понял сразу, и в порыве
удивления чуть не вскрикнул: "И откуда у нас такие перемены, мама?" Но вовремя
затормозил свои эмоции и сделал вид, что ничего не заметил. Решил, что об этом пока
спрашивать не надо. Хотя все эти перемены меня не могли не волновать. Тут и так было
понятно, что этот "мастер на все руки" ходит сюда не калымить, не за поллитровкой
- у него здесь "интерес"! И мама к этому "интересу" тоже не равнодушна... "Похоже на то,
что мне скоро предстоит знакомство с этим мастером", - догадался я. Но как к этому
относиться? - я не знал, потому что ещё не распутался со своими проблемами.
На колени ко мне запрыгнула чёрная, с белыми отметинами на носу и передних
лапах, кошка Василиса.
- Василиса! Ах ты, моя хорошая! - обрадовался я кошке и ласково потрепал её,
а та от удовольствия тут же замурлыкала. Нет, не забыла она как я её ласкал, любил,
и играл с ней, когда она была ещё крошечным котёнком! И наша любовь была взаимной и
доставляла мне удовольствие.
- Вот, чертовка! Нет, ты только посмотри на неё - мужика признала! - засмеялась
мама. - Она меня - как огня боится: я в избу - она под лавку. А к тебе - ишь, сразу на
руки! Ну - бесстыдница! И Семён тоже всё её ласкал, с колен не спускал, чуть ли не
целовался с ней. Ишь - размурлыкалась! А мыши-то в кладовке - ходуном ходят. А,
Василиса? И не стыдно тебе?
- Ладно, мам, не ругай её. Я ж по ней тоже соскучился, - сказал я и с
удовольствием отметил про себя, что мама и смеётся уже по-новому: легко и свободно.
- А помнишь, мама, как дядя Вася сердился, что мы кошку Василисой назвали?
- Конечно, помню. А, вот, она тебе спокойно поесть не даст. Сбрось её. Брысь,
чертовка!
- Не надо: она мне не мешает. А, Василиса? Мы же дома, и всё у нас будет хорошо.
Да, хорошо было дома! Но мне, как только я поел и переоделся во всё домашнее
- не сиделось на месте. А как сказать об этом маме и не обидеть её? Но моё желание
было сильнее страха. Да и те перемены, что я заметил в ней и в доме, давали мне
повод надеяться, что она уже иначе воспримет мои поступки, не так как раньше.
"Я эгоист, конечно. Действительно не жалею её, - упрекал я себя, раздумывая
над тем: как отпроситься на часок. - Но и иначе я не могу... Не могу!.. Нет, я
должен идти! Я же ненадолго. И мама должна это понять... И поймёт, я думаю".
- Мама, ты не обижайся, пожалуйста, - начал я неуверенно.
- Да ладно уж, что на тебя сердиться. Я сама во всём виновата, - вдруг
задумчиво вздохнула она.
- Я, мама - о другом.
- Что ещё? - встревожилась она.
- Я, мама... Мне... Пожалуйста, разреши мне погулять... С часок. Пока баня
топится. Я быстро! А?
- О, господи! - всплеснула она руками. - И что с тобой делать? Не успел домой
зайти и - снова за порог! - вроде бы была она недовольна, но я уже не слышал в её
голосе сердитых ноток. - Ладно, мы с тобой потом поговорим. Мне надо с тобой
поговорить... очень серьёзно кое о чём.
- Да мы же вроде бы обо всём переговорили, - начал было я неуверенно, но мама
меня перебила.
- Потом. Всё потом! Ты сейчас с дороги; торопиться не будем, с бухты-барахты -
можно и дров наломать. Время у нас будет для разговора. Я всё не решалась в письме
рассказать, всё откладывала. Да и разговор тот не для письма... А раз ты так удачно
приехал - вот и наговоримся... потом. А сейчас - и впрямь - иди, погуляй немного.
- Хорошо. Я - быстро, мам! - ответил я, заинтригованный предстоящим разговором.
- Да ладно уж! Всё равно держать тебя - бесполезно! - махнула она рукой. - Да и
что тебе интересного сидеть со мной? Иди уж...
- Спасибо, мама! - и я, как можно ласковее, поцеловал её в щёку.
- Вот, тоже мне - кот выискался! - оттолкнула она меня тихонько.
9
Зоя, и "божественный" ноктюрн