Олечке
Мама подарила мне Мурманск. Наверное, это предложение воспринимается как метафора: разве можно дарить город? А я знаю точно: Мурманск – это мамин подарок. И потому люблю Мурманск больше, чем любят родные города, чем любят море, небо, землю…
Суровый северный город, в котором я родилась и прожила всего два года из своей теперь уже длинной жизни… (Вспомнился Бродский: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной…») Мурманск вошёл в мою жизнь и судьбу – через мамины воспоминания и мои встречи с маминой молодостью. Теперь мама ушла в мир иной, её подруги давно состарились, но я иду по улице Генералова и кожей чувствую: я была здесь, я жила здесь, я бежала здесь за мамой, ухватившись за подол её платья, я дышала этим воздухом…
Мурманск вошёл в мою жизнь с самого раннего детства, когда память только начала озарять, оформлять жизненные впечатления. Мама любила этот город, она жила в Мурманске, а потом жила Мурманском… Через мамину ностальгию родилась и моя: ничем не объяснимая ностальгия маленькой девочки, совсем не по-детски привязавшейся к материнской мечте, совсем не по-детски затосковавшей о далёком северном городе…
Из маминых рассказов я восстанавливала и картину нашей жизни в Мурманске, и печальную причину, из-за которой пришлось родителям уехать с Севера на Украину…
Мама приехала в послевоенный Мурманск в 1947 году. Приехала из далёкой вологодской деревеньки Лапино и полюбила северный город на всю оставшуюся жизнь…
История маминой жизни, история горького сиротства, вполне объясняет, откуда у девушки из вологодской глубинки родилась такая горячая любовь к городу, где она почувствовала тепло человеческого общения, где была любима, где прошли тринадцать самых счастливых лет её трудной жизни. Судьба подарила маме Мурманск, а потом отобрала его… Хотя, впрочем, нет, не отобрала… Это мама сама отдала свой город за согласие в семье и здоровье дочери… Отдала, но оставила Мурманск в сердце. Навсегда оставила.
В Мурманск приехала Милюшка с подружкой – на товарняке. Приехали поступать в школу ФЗУ. Получить специальность, работать. Было трудное послевоенное время, но отогревалось у Милюшки сердце в суровом заполярном городе, среди девчонок в общежитии. Подружиться так крепко, на всю жизнь, можно только в молодости, да ещё к тому же в молодости трудной, полуголодной. Делились всем: платьем и куском хлеба, а потому и привязались девчата друг к другу так, что крепче всякого родства были отношения.
Потом, уже на Украине, мама бережно перебирала старые фотографии, на которых девчонки в форменных платьицах смотрели так открыто и весело… С такой надеждой смотрят в будущее только в молодые годы…
Фотографий было много. Мы с сестрёнкой часами просиживали за ними, проверяя свою память: «Это Тоня… А это Галя… А это Тамара… Катя… Аня… Вера…» Мама часто и охотно объясняла нам, кто снят на фото, мы любили мамины рассказы о Мурманске. О полуголодном существовании мамочка говорила всегда весело, никогда на жизнь не сетовала, в каждой подруге своей находила что-то совершенно необыкновенное. Так что мы заочно уже любили всех героев маминых рассказов. И любили Мурманск, который не сходил с маминых уст:
– А вот в Мурманске… Когда мы жили в Мурманске… Когда из Мурманска переехали… Когда я в Мурманске на рыбоконсервном комбинате работала…
Каждый день открывалась нам с сестрой какая-то страница жизни в городе, в котором мы родились и который не запомнили, потому что уехали родители на папину родину, на Украину, когда нам с сестрой было два и три года.
Мурманск… Мурманск… Название города и любовь к нему, впитанная, наверное, с молоком матери, входили в мою жизнь, навсегда поселяя в моём сердце ностальгию: Мурманск… Мурманск…
Когда мне было пять лет, судьба наградила меня роскошным подарком. Мама взяла меня с собой, отправившись навестить родной город… О, какие незабываемые , яркие впечатления получила я тогда… Эти воспоминания бережно хранит моя память. И одно из них: ночное путешествие по Мурманску… Мы ехали с Жилстроя в район Семёновского озера, троллейбус вдруг остановился – сломался… И мы с мамой шли пешком по ярко освещённым улицам, а за нами шла целая толпа курсантов морского училища, они смеялись, слышен был звон гитары. А когда мы вернулись к родственникам, то опять я слышала, как под окном звенела гитара… С той поры троллейбусы стали мне дорогими и близкими существами, а звук гитары обволакивает сердце светлой грустью и наполняет безудержной радостью…
Мурманск, Мурманск… Мурманск, в который мама приехала, когда ей было четырнадцать лет, одарил её не только верной дружбой. Не только профессиональным становлением ( мама после ФЗУ работала на рыбоконсервном комбинате сначала рабочей в жестяно-баночном цехе, потом мастером, была избрана секретарём комсомольской организации – её справедливость и общительность создавали ей среди сверстниц непререкаемый авторитет). Мурманск одарил маму светлым чувством любви…
Первая любовь… Как правило, люди расстаются, а потом вспоминают с горечью: «А счастье было так возможно…»
Я узнала историю маминой любви не через те задушевные длинные беседы о Мурманске, которые так любила в детстве и которые так сближали меня с мамой. Уже будучи взрослой женщиной, услышала от мамы короткие фразы… Недосказанные, горькие. В минуту, когда в житейской суете закипала вдруг обида на отца, мама всегда говорила: «И зачем я уехала из Мурманска?» В последние годы фраза эта повторялась всё чаще и чаще. Я умом и сердцем понимала, что за этими словами скрывается что-то, чего я не знаю…
Мамина тайна была доверена мне уже незадолго до маминой смерти…
Мама полюбила, как в песне: «Парней так много холостых на улицах Саратова…» Полюбила женатого… Наверное, полюбила на всю жизнь, судя по тому, что свою тайну мама хранила свято и ни разу не назвала мне имени этого человека. Я представляю себе по отрывочным маминым полунамёкам-воспоминаниям, как стояли они на улице Мурманска в промозглый осенний день ( почему-то именно в осенний, предзимний: холодный порывистый ветер, нудный моросящий дождь), смотрели друг другу в глаза, и он, взрослый человек, обременённый семьёй, общественным положением, ждал от худенькой тоненькой девчушки решения своей судьбы. Мама сказала: «Нет». Эта мамина врождённая справедливость, за которую любили её подруги, необъяснимая русская праведность не позволила ей разбить чужую семью:
– Нет, на чужом несчастье счастья не построить…
О, мамочка всегда была мастерица на народные пословицы и поговорки, недаром мастер в училище частенько говаривал:
– Ну, Машкова, ты у нас просто Живое Русское Слово…
Только ведь сердцу не прикажешь: полюбило, а разлюбить – не в силах. Ни разлюбить, ни забыть… Машковы, видно, все однолюбы были… Ведь и отец у Милюшки так же после смерти первой жены полюбить никого не смог…
И я представляю себе длинные мурманские лесенки, по которым спускалась мама после того последнего свидания, в слезах и отчаянии…
Мурманские лесенки
длинные, как жизнь…
За перила крепче
ты, душа, держись:
Мурманские лесенки
скользкие, как жизнь…
Ах, как будет больно –
головою вниз!
Мурманские горочки –
каблуки скользят…
Под порошей лёгкою –
ледяной накат…
Мурманские улочки –
горький вкус рябин…
Кто-то в этом городе
был тобой любим…
Хотела, было, Милюшка и замуж совсем не выходить… Сказала подругам, что возьмёт из детского дома ребёнка на воспитание. Ведь девчата уже обзавелись семьями, детишек нянчили. Однако судьба распорядилась по-своему. Милюшка вышла замуж, чтобы повторить судьбу пушкинской Татьяны: «Но я другому отдана, я буду век ему верна…» Материнское начало взяло верх над чувством невозможной любви. Мамочка вышла замуж за отца с намерением свить гнездо, вырастить детей и дать счастье полюбившему её человеку… Она не знала ещё тогда, что счастливая семья может быть построена только на фундаменте любви…
Никогда, никогда не осуждайте своих родителей! Я говорю это, склоняя голову перед мамиными страданиями, перед отцовскими запёкшимися в сердце слезами… Моя вечная обида и укор родителям: «Почему уехали из Мурманска?» – это моя вечная вина перед ними… И моё осуждение за их крупные и мелкие ссоры – это тоже моя вина перед родными и дорогими людьми…
Я хожу по улицам Мурманска, смахивая с глаз непрошеные слёзы, и вспоминаю рассказы мамы о нашем с сестрёнкой появлении на свет в этом самом дорогом для меня городе, в который я приезжаю так, как приезжают на свидание к любимому человеку…
В Мурманске мама и отец провели лучшие годы своей жизни…
История отца – это повторившаяся множество раз история человека многострадального двадцатого века. Часто приходилось слышать парню в спину:
– Не доучился… Будет всю жизнь батрачить… Отец-то у него «враг народа»…
– А что у Виталия отца оправдали, так это ещё бабка надвое сказала… Слышь, и при Сталине без разбору не сажали, видно, не того… Видно, виноват был отец, вот и загремел на лесоповал…
–Яблоко от яблоньки…
– Отец на Севере сгинул, так и сыну туда дорога…
– Голь перекатная, в кармане вошь на аркане… Какая девка-то за него пойдёт…
И доброе слово за спиной тоже звучало, и в глаза люди хорошие слова говорили, по достоинству оценивая настырную основательность, умелые руки паренька. Жалели его сиротское детство… Только ощетинивался парнишка, не верил уже и добрым людям, всё больше замыкался в себе, становился нелюдимым, сильнее хмурил брови, молчал, хотя от природы любил весёлую шутку и острое словцо. Сторонился всех и хотел казаться незаметным, хоть парень был видный: высокий, широкоплечий, черты лица крупные, под чёрными бровями карие глаза – девчата на молодёжных вечеринках подсмеивались над нелюдимостью и застенчивостью Виталия, а сами втайне заглядывались на него.
Один только раз за жизнь отогрелось сердце отца возле мамы. И это было в Мурманске. Ходил отец тогда в море - рыбаком-рабочим на траулере, завидовал тем, кого на берегу ждали, встречали, кому с радостными глазами бросались на шею жёны и невесты. Сам на девчат боялся глаза поднять, а друг по вечерам рассказывал о своих победах над женскими сердцами… Душа ныла: где она, единственная, родная, которая ждать будет верно, любить преданно и вечно…
Товарищ его давно говорил о девчатах с рыбокомбината: дескать, есть там и для тебя, Витька, невеста. Вот в один из заходов траулера в порт и пошли знакомиться. Товарищ-то со своей подругой уже и заявление подавать собирался, со всеми её подружками и Виталия познакомил. Тот на Милю и внимания поначалу не обратил: малюсенькая, как подросток, чёлка на глаза лезет, худющая, большеротая, на смех всякого поднимает. Подумал, что пигалица эта, наверное, чья-то младшая сестрёнка. А пригляделся потом, да узнал Милину историю – сердце защемило. Вот она, душа родная, без отца и матери намыкалась. Тоже, небось, несладко одной, хоть и не жалуется никому, да глаза выдают: горечь в них, хоть и смеётся задорнее и звонче всех.
Никаких ухаживаний и признаний не было: через неделю пошёл с другом свататься. Перешагнули порог… Миля как раз стирала – руки в мыльной пене. Подняла голову:
– Привет! Вы чего?
– Замуж за меня пойдёшь? – тут же брякнул без вступления Виталий, потому как и без вступления еле себя пересилил и отважился заговорить. Хотел зажмуриться, представляя себе, как Милюшка захохочет сейчас и отбреет его насмешливым словцом.
И услышал вдруг…
– Пойду, – очень серьёзно ответила Миля, вытирая фартуком мыльную пену с рук.
… Писал письма ласковые с моря, любил свою суженую, как умел: молчаливой, застенчивой любовью. Эти письма мы с сестрёнкой обнаружили в ящике гардероба, перевезённого родителями из Мурманска. Когда мы были маленькими, гардероб казался нам страшной громадиной. Возле него мы обычно стояли с сестрой после шкодничанья: Оля насупившись, а я с причитаниями, которыми хотела побыстрее вызволить себя из скучного стояния: «Мамочка, прости, я больше не буду!»
Странно, потом, когда выросли, ничего грандиозного в размерах гардероба мы уже не находили. Так, обыкновенный шкаф… Вот в этом «обыкновенном» шкафу и были обнаружены «необыкновенные» письма. Наш молчаливый, хмурый, замкнутый отец признавался маме в любви, просил беречь дочек… Я знаю, что чужие письма читать грешно, но я благословляю тот миг, когда мы с сестрой впервые залезли в эти трогательные письма, чтобы на всю жизнь усвоить мудрый урок: настоящую любовь прячут от посторонних глаз, не выставляют напоказ. Но мы как раз были не посторонними…
Мамочка милая! Дорогой мой отец! Простите нас, глупых малявок, за эту «шкоду». Мы залезали в шкаф тайком много раз и перечитывали папины письма. Мама их бережно хранила – письма с моря… А потом однажды после ссоры родителей письма куда-то исчезли…
Письма с моря… Только не полюбил папа море, рвался вернуться на Украину, в родные места. Сюда, на Север, забросила его солдатская служба, да задержала семья…
Уговаривал маму уехать в тёплые края. А мама не соглашалась – прикипела к Мурманску всей душой, корнями вросла…
Рождение второй дочери ( меня) в конце концов решило судьбу семьи. Я появилась на свет слабенькой и болезненной, не помогло даже моё переименование: мама называла меня Любовью, отец, вернувшись с моря, назвал Валентиной – наверное, чтобы росла сильной и здоровой. А я всё болела и болела… Мама замучилась со мной, и врач после моего очередного воспаления лёгких твёрдо и решительно заявил маме:
– Если хотите сохранить дочери жизнь, уезжайте на юг. В Мурманске она не выживет.
Отец уже поехал на Украину, начал там обосновываться в надежде на приезд семьи. И тогда мама приняла решение: ехать вслед за мужем, спасать дочь… Так навсегда был оставлен Мурманск…
Был вокзал. Были слёзы. Были друзья, которые уговаривали не уезжать навсегда, вернуться, когда здоровье дочери войдёт в норму. Говорили все сразу, наперебой:
– Не уезжай с концами….
– Виталий вернётся сам потом…
– Да поправится Валюха…
Я, видимо, сопела у мамы на плече и бессознательно впитывала эту атмосферу прощания, заражаясь ностальгией по городу. Не удивительно, что дальше родилась ничем не объяснимая для девочки мечта о Мурманске и о море… Прихлёбывая чай с малиной и липой ( опять простуда!), радуясь, что не надо идти в школу, я читала книгу Анатолия Мошковского, слыша гул Баренцева моря…
«Чем ближе подходили они к проходной, тем явственней долетал до них грохот волн в губе. Он нарастал, становился все отчетливей, и уже можно было различить шипение пены и удары брызг о пирс.
— Папа, — спросила Маринка, — а море может замерзнуть? Что будет, если оно вдруг покроется льдом?
— Не замерзнет, — сказал отец, — сюда заходит теплое течение.
— А этот маяк на сопке не погаснет? Ведь такой ветер!
— Нет. Не погаснет.
— Ну, а если такой мороз нападет и такой ураган налетит, тогда море замерзнет, а маяк погаснет? Ну, скажи.
Отец кашлянул и крепче сжал ее руку.
— Все равно не погаснет. И не замерзнет».
И я знала, что не погаснет и не замёрзнет моя любовь к этому суровому морю, на берегу которого стоит мой родной город. И хотелось плыть по этому суровому морю на корабле! Решено было: стану моряком. Смешной и неосуществимой была эта детская мечта – стать моряком. При таком-то здоровье… Да и не брали тогда девчонок в мореходку, другие были времена. Но как же я хотела, чтобы в мою судьбу снова вернулся Мурманск!
Когда я закончила восьмой класс, мама не отпустила меня учиться в Мурманск: ведь уже не было в живых её родного брата, который мог бы поддержать племянницу в незнакомом городе… Родной незнакомый город, как же я мечтала о встрече с тобой!
И всё-таки, спустя годы, я уехала на Север. В Мурманске жить не пришлось, но свидания с моим родным городом каждый раз бередят душу. Я обращаю взгляд в молодость моих родителей. Я вижу те старые двухэтажки на Жилстрое, в одной из которых жили мои родители…
Ряд старых двухэтажек на Жилстрое –
Следы истории, другого бытия…
В подол вцепившись мамин, я с сестрою
Давным-давно здесь, в Мурманске, жила.
Мелькнуло время золотой жар-птицей,
Судьбы обозначая лёгкий след,
В подвалах памяти вдруг всплыли лица
И голоса людей, которых нет.
Меня мой старый Мурманск снова встретил
Троллейбусами, снегом, суетой,
И на Пяти углах колючий ветер
Вдруг ласково мне прошептал о той,
Что здесь жила, любила, песни пела
И писем с моря каждый день ждала…
Она как будто не жила – летела,
Над нами расправляя два крыла.
Я всматриваюсь в маминых подруг,
Они мне с каждой встречей всё дороже,
И кажется, и чудится мне вдруг,
Что мамин голос где-то слышу тоже…
Седые волосы и тёплый взгляд,
Что излучает доброту и свет…
Опять мне Мурманск передал, как брат,
Из молодости маминой привет.
Я иду по родному городу, подаренному мне мамой… На улице Подстаницкого на меня пахнуло ветром поэзии. Саша Подстаницкий, поэт, погибший в Великой Отечественной войне, сочинивший самое трогательное признание в любви своему ( и моему!) родному городу, сказал всё-таки не все слова… Я доскажу, допою, долюблю… И за маму, которая подарила мне этот город…
И Ангелом Господним я хранима,
И городом, в котором родилась,
Я с Мурманском душой срослась незримо,
И с каждым годом крепче эта связь.
Он поднимался, жил, с ветрами споря;
Выстраивал на рейде корабли,
Он усыпал под грозный рокот моря,
Прильнув к груди неласковой земли.
Путь кораблей был долгим и опасным,
Ревели штормы яростней и злей,
Но моряков хранили от несчастья
Молитвы тех, кто ждал их на земле.
Гудят причалы, трудятся, как прежде,
Поэты пишут строки о любви,
Живёт мой город с верой и надеждой,
Слагая песни новые свои.
И звуки чистых колокольных звонов
Соединяют новь и старину,
За красные кровавые знамёна
Трёхцветный флаг снимает с нас вину.
Среди высотных зданий современных
И Спас-на-водах лебедем плывёт.
О, будьте, моряки, благословенны!
И да хранит Спаситель русский флот!
К великим просветителям славянским
С поклоном низким в Мурманске идут:
Их слово охраняет наше братство
Во дни раздоров пагубных и смут.
В гранитных сопках встал солдат Алёша –
Над городом он вечный часовой,
Его передовая, долг и ноша –
Клочок земли, суровый, но родной…
Я вновь, как на свидание, к тебе,
О Мурманск! Память, и любовь, и вера…
Спасибо, что ты был в моей судьбе,
Мой город, мой собрат, мой дом, мой берег!
Мурманск, 2006 год.
Фото из Интернета.