Витя (Виктор Викторович) Баев с самого нежного возраста проявлял одну выдающуюся способность. Вернее – талант. Он всегда говорил мало, четко и образно. Да еще к тому же – вовремя. Молчать Витя мог сутками. За это в армии носил кличку «индеец». И вдруг, после трех суток индейского молчания, говорил что-нибудь такое, что тут же запоминалось всем и навсегда.
Витины родители утверждали, что, когда Витя родился, он почти не кричал. Пару раз полусердито-полуудовлетворенно хрюкнул, типа: ну, наконец-то вы меня, тормозы, родили… И заснул. Проснувшись, Витя первым дело и хорошенько подкрепился из обеих маминых грудей, а потом, требовательно посмотрев на всех, отчетливо произнес:
- Где деньги?!
Конечно, это был младенческий лепет. Но «где деньги» прозвучало совершенно отчетливо.
А еще Витя всегда любил совершать смелые поступки. Для адреналина. Без адреналина Баев не может. В детском саду Витя однажды во время тихого часа, когда воспитатели тоже прикорнули, обалдевшие от детишек, взял оставленное рабочими-ремонтниками ведерко с красным суриком, кисточку и методично разрисовал суриком всех своих спящих товарищей, а заодно дремлющую тетю Глашу-уборщицу, себя, мебель, игрушки и т.д. Даже покрасил алое на окошках и пса Мурзю, жившего при детсадовской кухне.
Ну, проснулись все, конечно, раскудахтались, раскричались.
- Зачем ты это сделал, Баев!! – орала воспитательница, оголив перепачканные, словно суриком, помадой зубы. – Что это такое?! А?! Что это такое, я тебя спрашиваю?!
Сначала Витя молчал, с интересом глядя на алые зубы воспитательницы, а потом сказал:
- Это – Кловавая длама.
«Кловавую дламу» в детсаду вспоминают до сих пор. А заодно – и Витю Баева.
Витю, конечно, поставили в угол и все такое. Но углов он не боялся. Он ничего никогда не боялся.
Когда пятилетнего Витю привезли первый раз на Черное море он сказал, ткнув пальцем в море:
- Чай! Черный!
С тех пор в семье так и говорили: «Летом поедем на Черный Чай».
В школе Витя учился Витя учился в целом хорошо. При этом был автором всех кличек учителей. Лысого учителя физкультуры с легкого языка Вити прозвали Ластиком, учительницу обществознания за специфическую фигуру – Нестандартным Унитазом. Ну, и так далее.
Клички Витя давал не только учителям. Я перевелся в Витину школу в седьмом классе. Стою, помню, у стеночки на переменке. Одинокий. Да еще в очках. Очкарик – сами знаете где шарик. Думаю: сейчас затравят. Первым подошел ко мне Витя:
- Ну что, Земля в Иллюминаторах, будем знакомиться?
И мы познакомились, и подружились, и сидели за одной партой, и до конца школы я оставался «Землей-в-Иллюминаторах».
Иногда Витя повергал учителей в шок. На уроке обществознания Нестандартный Унитаз как-то раз спросил (в смысле – спросила) Витю:
Витя Баев, расскажи нам, пожалуйста, в чем заключается коренное отличие социализма от капитализма?
Времена-то были советские.
- Капитализм – это эксплуатация человека человеком, - отчеканил Витя.
- Так, так, так… - удовлетворенно кивал головой Унитаз. – Хорошо, Витя… А социализм?
- А социализм – наоборот.
После школы Витя поступил в летное военное училище. Закончил, стал летчиком. Летал. Был направлен в одну из горячих точек. Получил несколько боевых наград и контузию. Летать врачи Вите запретили. Но сами знаете: кто полетал, тот это дело бросить уже не сможет. Никогда. А Вите летать было запрещено. Вот такая беда. С горя Баев запил.
- Люблю похмелье за то, что оно похоже на смерть, - продолжал выдавать Баев свои афоризмы.
- Как дела? – звонил я Вите в одной из пауз между запоями.
- Валяюсь тут, как кошерный пончик… - печально гудел Баев в трубку.
Через год бывший летчик твердо завязал.
- Пить я бросил, - задумчиво делился со мной Витя. – Но морда с утра по привычке пухнет.
Начались новые времена. Страна быстро прошла путь «от шинели до Шанели» (догадываетесь, чье авторство).
Сначала Баева, у которого выявились какие-то немецкие корни, всячески уговаривали эмигрировать в Германию.
- Я не могу жить в стране, где сладости называются «глюк», украшения – «шмук», мужская грудь – женского рода, а женская – мужского, - сказал Витя своим дальним немецким родственникам. – Я Родину люблю.
И не эмигрировал. Может, и зря. Хотя – вряд ли.
Какое-то время Баев занимался строительством дорог:
- Дороги страны – это извилины нации, - повторял он.
Затем устроился шеф-поваром («прорабом желудка») в одном из московских шикарных ресторанов.
- А у тебя, Вить, есть твое личное фирменное блюдо? – как-то раз спросил я Витю.
- Есть.
- Какое?
- «Кук по-аборигенски».
Готовил Витя, говорят, отлично. Но бросил это дело.
Далее он стал издателем, удачно издавал все, преимущественно – женские романы, или, как он выражался, «розы в соплях». Тоже бросил. Деньги деньгами. Но всё тянуло его куда-то пусть и не в небо, но поближе, поближе к авиации…
И здесь наконец-то Баев нашел свое настоящее призвание, соединив, так сказать, тягу к небу и адреналину с даром слова. Он стал авиадиспетчером.
Авиадиспетчер, как известно, должен говорить кратко, чётко, выразительно и к месту. Трепаться попусту в эфире нельзя. Эфир засоряется. Но и долдонить одно и то же вроде «первый, первый, я второй…» - свихнешься.
Вот в этом деле Баев себя и нашел.
Пригласил меня недавно Витя к себе, что называется, на чашку водки. Стал рассказывать: его иногда пробивает «на порассказывать».
- Интересные, Вовк, пришли времена… - говорил Баев. – Ром будешь?
- Да нет, я лучше водки. Как Мюллер. «Простой крестьянской водки».
- Смотри, крестьянин… А то ром – хороший, доминиканский. «Siglo de oro». Н;, попробуй. Не напиток – райские судороги. М-м-м!.. Баунти двадцатилетней выдержки. М-м-м!.. Так сказать, этюд «Еще!» в ночном гареме… Красота! Времена пошли, говорю, интересные. Самолетов в России – что твоих мух на сахарном заводе. Летают при этом все – как хотят. Обычные, рейсовые – это ладно. Массовые чартеры – тоже ладно…
- Ох, не надо, Вить, о них на ночь-то глядя. Как вспомню, как на двое-трое суток эти «кукуево-эирлайнс» откладывались… Сидишь в аэропорту на чемоданах, что твоя Ряба на яйцах… Ужас!
- Согласен. Хотя сейчас, надо сказать, стало поприличней.
- Что есть, то есть.
- Но дело не в этом. Частных самолетов стало много, вот оно что. И понимаешь, они ведь по сравнению с этими, с дурами регулярными, - как мотоциклы по сравнению с бульдозерами. И шныряют, и шныряют… Туда-сюда… Пока их всех отдиспетчеришь – цистерна адреналина. Мне уже кажется, я этим адреналином потею. Летит какой-нибудь крутой перец со своей законной… перцовкой на «Цессне», скажем, из Ниццы в Москву. Летят они, значит, и обсуждают, где будут обедать.
Он:
- Давай, Коша моя, пообедаем в «Метрополе».
Она:
- Нет, Зюзик, давай в «Англетере».
- Так ведь это, Коша, в Питере…
- Ну и что! Нет, Зюзик, в «Англетере», в «Англетере»!.. Там мое любимое суфле!
Ладно. «Зюзик» - пилоту, пилот – диспетчеру:
- Садимся в Питере.
Хорошо. Через полчаса – она:
- Но если ты, мой любимый Зюзик, так хочешь покушать в «Метрополе», то давай кушать в «Метрополе»…
- Да нет, Коша моя, можно и в «Англетере»…
- Но ведь ты хочешь в «Метрополе», Зюзик!.. А если ты, мой любимый Зюзик, хочешь в «Метрополе»…
- Де нет, Коша… Если ты хочешь в «Англетере»…
- Нет, Зюзик, в «Метрополе», в «Метрополе»!.. Коша хочет как Зюзик! Коша всегда слушается своего Зюзика… В «Метрополе», в «Метрополе»!
Ладно. Зюзик – пилоту. Пилот – диспетчеру (дедка – за репку, бабка – за дедку…).
- Садимся в Москве.
Еще через полчаса он – он:
- Моя Коша не обиделась, что мы будем обедать в «Метрополе»?
- Ах ты мой чуткий Зюзик! Зюзик волнуется за свою Кошу! Чтобы сделать приятное своему Зюзику, Коша готова кушать обратно назад в «Англетере»…
Ладно:
- Садимся в Питере.
И так – раз пять.
У них там на «Цессне» - любовь. Томленье, нега, писк и ласки. Всё ясно. Живые люди. Имеют полное право. Уплочено к тому же, так сказать, по самые ноздри. А у нас тут, на земле, у диспетчеров по спине в трусы адреналин ведрами льется.
- Так ты, Вить, это дело любишь. Насчет адреналину.
- Очень! Нет, интересные пошли времена. Не соскучишься. И пилот, знаешь, другой пошёл.
- Какой такой «другой»?
- Не зажатый. Остроумные ребята. Станешь тут остроумным… Вчера летит один «Адам»…
- Адам – это кто?..
- Самолет такой, «Adam»… Летит. Я ему:
- Борт 2319, я Земля, если слышите, качните крыльями!
Он мне:
- Земля, я борт 2319, если слышите, качните вышкой!
Я ему:
- Не могу тебя сейчас посадить, борт 2319: все полосы заняты… Полетай, браток, минут пять-десять…
Он мне:
- Эй ты там, на земле!.. Диспетчер, если не посадишь самолет, посодють тебя…
Остроумный парень попался. Ну, через десять минут я его посадил. А он как-то жестко сел, так что самолет слегка тряхнуло. Я ему:
- Эй, две тысячи девятнадцатый, посадка не должна быть тайной: пассажиры должны знать, когда они приземлились.
Тот подумал и говорит:
- Ничего страшного. Они все равно всегда аплодируют.
И ведь действительно – аплодируют! Хороший у нас народ, благодарный…
- А что, Вить, эти, в джетах, тоже аплодируют?
-А то! И есть за что… Этот, кстати, 2319-ый, через пару часов меня опять запрашивает. Голос такой тревожный-тревожный:
- Земля, Земля! Я 2319-ый! Я 2319-ый! У меня горючее на нуле!
Я опешил, даже испугался слегка:
- Ты где, браток? Немедленно сообщи координаты!
Он:
- Я 2319, стоянка 3, место 8.
Наколол всё-таки. Переиграл. И так каждый день. Но я их тоже… делаю… Один, помню, на «Боинге-727» меня все разыгрывал, разыгрывал… И вот однажды отчего-то запрашивает он у меня точное время. Я ему:
- Какой авиакомпании принадлежит самолет?
- А что? Какая разница?..
- Нет, ты скажи, какой…
- Да разница-то в чем?
- Нет, скажи…
Так долго мы с ним препирались, наконец он взмолился:
- Ты скажи мне, милчеловек, ради всего святого, в чем тут фишка?! А?
Я:
- Вот если, положим, ты Swiss Air, то сейчас 14 часов 30 минут и 20 секунд, если, к примеру, что-нибудь вроде Air France – то 14.30. А если Аэрофлот – то сегодня с утра был вторник.
Смеется. А потом говорит:
- Я вообще-то, скажу тебе по секрету, - частный самолет такого-то…
И назвал своего хозяина. Известный, мягко говоря, дядька. Я:
- Ну, тогда сейчас 14 часов, 30 минут, 20 секунд, 672 тысячных и с меня ящик «Бошоле».
Кстати, «Бошоле» не желаешь? Или опять, как Мюллер, «простой крестьянской водки»?
- Нет, Вить, от «Бошоле» не откажусь.
«Бошоле» - это ведь простое крестьянское вино. Молодое. Я молодые вина люблю.
Выпили мы с Витей молодого крестьянского «Бошоле» за доблестных пилотов и диспетчеров. За молодость. Еще поболтали.
- Будешь лететь в самолете, садись вперед, - сказал мне Баев на прощание.
- Почему?
- Когда самолет резко затормозит после рулежки, тележка с выпивкой опять приедет к тебе. Запомни это. И вообще по жизни всегда иди впереди. Понял?
Понял. Запомню. А насчет тележки и выпивки при случае – воспользуюсь.