1
Если бы Аркаша Горенберг и теперь ещё выходил в город, мне было бы не трудно отыскать его в потоке людей. Он уже слишком стар, и оттого слишком заметен. Плёлся бы он вдоль улицы в своём сером плаще, в растоптанных мокасинах, покуривал бы любимые им «Gitanes» и я бы сразу определил его. Даже с затылка. Даже в межсезонье, когда старые плащи не кажутся такой уж редкостью. А появись у меня хоть малейшее сомнение, я бы закричал. Взял бы и крикнул какую-нибудь бессмыслицу, вроде этой: «Угля-а-а! Угля дай!» И смотрел бы в спину обладателю плаща, как он отреагирует. Все бы конечно обернулись, посмотрели бы на меня. Вдруг я чей-то сосед или сослуживец. Им было бы любопытно. В городках вроде нашего никто не кричит на улице средь бела дня. Но Аркаша и ухом бы не повёл. Продолжал бы идти, понурив голову, потягивая окурок. И я бы знал: вот идёт Горенберг…
Когда я видел его впервые, ему едва перевалило за пятьдесят. Он не опирался на трость при ходьбе, не трясся, и кашлял не так продолжительно, по крайней мере с ним можно было вести беседу.
Это случилось воскресным утром, в мае. Полёживая на бетонных плитах, я тянул пиво. Ветер чеканил на воде рябью, невдалеке ссорились чайки, к пристани подходил буксир, а солнце припекало всё сильнее и я, щурясь от света и удовольствия, ощущал всем телом необыкновенную лёгкость, какая бывает после долгого и глубокого сна.
- Молодой человек, здесь занято…
Я вздрогнул, подался вперёд, встал,
- Что?..
- Я говорю вам, дорогой мой, что здесь занято.
Помню, меня покоробило это его «дорогой мой». Я произнёс с вызовом:
- В смысле?
- Послушайте, - нетерпеливо произнёс пришелец, и чуть спокойнее добавил, - вам нельзя тут находиться. Совершенно нельзя.
- Почему это?
- Потому что в течение последних шести лет каждый божий день здесь прогуливается мой Парнас. - и он кивнул в сторону оградки: возле неё вальяжно ходил мастиф.
- Ну и что - пробормотал я, отряхивая штанину; готовясь уйти - Никого же на берегу… Можно было бы и в парк прогуляться.
- Я с удовольствием! - поддержал пришелец - Вы и представить себе не можете, как мне надоело топтать эти плиты. Тут бывает как у чёрта на сковородке. Но что я могу поделать? Этого кобеля просто невозможно утащить на лужайку, он всё равно прибежит к воде...
Казалось, он говорил с неподдельным сожалением и, если бы архитектура его речи не была столь причудливой, если бы звук «ч» в слове «что» не выделялся им с такой ревностью, я бы поверил ему. Впрочем, я слишком хорошо чувствую лживые интонации. Я посмотрел на него с презрением и вдруг понял, за что не любят еврейскую интеллигентность.
- Постойте! - закричал он, когда я отошёл метров на десять - Вы что-то оставили!
- У меня всё с собой, - я даже не взглянул на него.
- Ей-богу, это ваше!
Я обернулся. В его ладони был зажат блокнот небольших размеров. Поплёвывая на пальцы, он откидывал один за другим крохотные листки и шептал что-то. Этот неуловимый шёпот, заострённость лицевых линий, неестественная сутулость его фигуры, - всё указывало на то, что пришелец занят счётом. Какое-то нехорошее предчувствие заползло в меня. Инстинктивно я сунул руку в карман, сунул и побледнел. Он листал не блокнот, это была моя зарплата.
- Ну вот. Шесть шестьсот, верно? - спросил он, протягивая мне деньги.
- Д-да… - ответил я неуверенно. И стал пересчитывать.
- Что же, вы мне не доверяете?!
Я хотел возразить что-то, но он перебил меня,
- Молчите. Спросите себя, стал бы я останавливать вас, желая присвоить это? - и он указал на мои деньги - Я бы спокойно прогуливался со своим Парнасом, и вы бы даже не подошли ко мне. А уж если бы и подошли, то ни за что не доказали бы, что я как-то связан с пропажей ваших тысяч. Но я честный человек! И ни за что не возьму чужого… Ну да ладно. Всегда лучше пересчитать… Ах-х, как мало сейчас верят слову! Всё им нужно проверить. Нет, я не спорю, доверие это слабость, но что такое человек без слабостей?!
- Странно, - я виновато улыбнулся. - Они лежали у меня в кармане.
- Вот как?! Всё! Всё бывает. Я уже давно не молод, но и я, кажется, не испытал ещё всех прелестей и неудач жизни… Дорогой мой, вы где работаете?..
- А что? Почему вы спрашиваете?
- Ах, почему я спрашиваю, почему я спрашиваю! Может быть, мне просто скучно и я желаю поговорить с кем-то о пустяках, а может, я хочу предложить вам выгодную должность. Как знать наверняка!
- Я... В общем... В «Элгеодезии»
- Хо-о! Не смешите моих предков! Что вы там делаете? В этом болоте! Девяносто восемь процентов, что эти копейки - весь ваш заработок!
- Н-ну не весь, ещё…
- Молчите! Я знаю, я смогу вам помочь!
- Да?.. Интересно… - соврал я и замер в ожидании. Едва пришелец открыл рот, я прошипел, - Молч-чите! Почему вы решили, что мне нужна помощь? Тем более от вас!
- Божечки, зачем вы орёте? Я всего лишь хотел предложить вам работу.
- Да потому что я и слова вставить не успеваю… Вы… От Вы… Вас... Только вы один говорите! - я захлебнулся и смотрел на него почти с ненавистью. Он молчал, по-видимому, предоставляя мне возможность выговориться. Я понял, что выгляжу глупо. Нужно было сменить тему, и я спросил:
- Какую работу, можете подробнее?
Пришелец, казалось, того и ждал. Только что я спросил, он воскликнул:
- С самого начала я знал, что вы заинтересуетесь! Меня зовут Аркадий. Будемте знакомы. Пойдёмте, мой дорогой, пойдёмте, я всё покажу…
Он пристегнул поводок к ошейнику своего пса, и мы двинулись в сторону птичьего рынка.
Аркаша был человеком общительным. Всё время пока мы шли, он рассказывал о ситуациях, происходивших с кем-нибудь из его знакомых и каждый такой рассказ, даже в тех случаях, когда развязка была трагической, завершал коротким противным смешком. Я даже стал думать, что провожатый мой специально выставляет себя циником, правда цели, которая бы оправдала такое поведение, я не смог выдумать. Вообще, пока мы шли, меня не оставляло странное чувство. Казалось, мне пудрят мозги. Но ради чего? Станет ли человек, вернувший потерянные тобой деньги, затем обманывать тебя, чтобы поживиться содержимым твоего бумажника? Может быть, он просто старый педераст? Или городской сумасшедший, каких много разгуливает у нас. Несколько раз, скрывая волнение, я спрашивал: «Куда мы идём?» - и всегда слышал в ответ нечто необыкновенное:
- Подобно Диогену из Синопа мы ищем человека… - затем он издавал свой препротивный смешок и задавал уводящий вопрос, вроде этого - Дорогой мой, что вы знаете о Диогене?
Другой раз, отвечая мне, он назвался Вергилием, меня сравнил с Данте, а людей окружавших нас поделил на скупердяев и расточителей. С лукавым, полубезумным видом уверял, что мы ходим в аду, хотя мы просто переходили от лотка к лотку, разглядывая продававшихся птиц. В общем, мне порядком надоел этот дед, и я, плюнув, уже пошёл к выходу, как вдруг он ухватил меня за полу куртки и втиснул в руку пятитысячную купюру.
- Что это? - спросил я растерянно.
- Это ваш сегодняшний заработок, молодой человек.
Аркаша победно сощурил глаза и замолчал, ожидая новых вопросов. Но теперь я и сам всё понял…
Быстро поделив деньги, мы пересекли оживлённую улицу, чтобы в парке, бывшем неподалёку, спокойно обсудить случившееся. Я был напуган своим соучастием в воровстве, и я был рад тому, что за какие-то полчаса мне удалось заработать такую сумму. Что надо было сказать ему? По опыту я знал, как реагировать, если тебя насильно втягивают в неприятную ситуацию, но теперь, получив на халяву приличные деньги, мне не хотелось поднимать крик. К тому же, говоря по-казённому, сам я не был причастен к краже, а просто взял предложенную мне сумму.
Мы купили пива, отыскали свободную скамью в углу парка, Аркаша привязал своего мастифа к оградке и заговорил:
- Я уже пожилой человек… - его речь снова стала логически-выверенной, осмысленной и сам он сделался серьёзным. - С каждым днём мне всё тяжелее ходить на рынок. Бывают дни, когда я не успеваю за толпой, иногда меня просто подводит зрение…
Я сразу понял, куда он клонит и прежде раздумий ответил, качнув два раза головой для вящей убедительности:
- Ну, уж нет…
- Не перебивай! - совсем как-то по-стариковски вскрикнул Аркаша, и выронил едва затлевшую сигарету. Я усмехнулся.
- Так вот, - продолжал он - у меня к вам, мой мальчик, предложение сугубо делового характера. В течение двух лет я обязуюсь обучать вас, чтобы затем вы обеспечивали мне сытую старость... Что вы скажете? Только не отрицайте бездумно, задавайте вопросы. Вы должны согласиться. Не может быть, чтобы Горенберг потерял чутьё на людей!
Я нахмурился, изображая сосредоточенность; пробормотал:
- Я не м-могу…
- Почему? Почему Сеня Фишбейн мог, а вы – нет? Почему моя покойная Сонечка могла, а вы - «не могу»?
Я снова усмехнулся и пробубнил:
- А если меня поймают?
- Мальчик мой, последний раз я был в милиции тридцать два года назад, когда восстанавливал утерянный паспорт! Вы мне не верите? Если хотите, я вам докажу! Попросите любого жильца в доме, где я живу, сказать за Аркашу. Что вам скажут? Ручаюсь, ни один вам не скажет, что Горенберг - вор. Аркашу знают только с положительной стороны. Аркашу любят и уважают… К тому же у вас будет время подумать. Целых два года вы будете на моём иждивении, как сын, как тяжело больной родственник… Всё справедливо. Подумайте. Я дам вам визитную карточку, - тут он действительно вынул белую картонку и вложил её в мой карман. - Подумайте, до завтра…
И ушёл.
2
Едва он скрылся из виду, я побрёл в кафе. От всех треволнений мне ужасно хотелось есть. Уже войдя внутрь, понял, что пяти тысяч так легко мне доставшихся в кармане нет. Вынул визитку, прочёл: «В то же время, на том же месте»
Ни телефона, ни адреса, ни каких-либо иных данных о владельце не было…
«Странный человек. Но какой талант к воровству! Всё утро мне и в голову не приходило, что он - вор. На берегу, на рынке, и даже потом, сидя в парке, уже всё зная, заметил ли я что-нибудь?.. Чёрт! Если бы на моём месте оказался человек с иными воззрениями, он был бы рад поучиться у такого… такого профессионала… В конце концов я мог бы прожить хоть один год в достатке и без перспективы лишиться за это свободы на срок больше одного или двух месяцев… Ну и тем более всегда можно отказаться, в крайнем случае - уехать в другой город. Как глупо и как заманчиво! Пожалуй, стоит попробовать. Раз!.. Ну, может, два! Или три!» - и я захохотал точно спятивший.
Наутро следующего дня я пришёл к мелькомбинату, сел на плиту. Было хмуро и ветрено. Волнения тёмной маслянистой воды внушали и мне некоторое беспокойство. Вскоре явился Аркаша. Подойдя, он сдержанно поздоровался, и мы полезли в толпу. Я ждал каких-нибудь действий или указаний, но Горенберг молчал и шёл, не останавливаясь, низко опустив голову.
Едва мы приблизились к торговым рядам, он сказал:
- Держитесь рядом, голубчик. Послужите ширмой…
Я поморщился. Неприятно было услышать это именно теперь, когда пути к отступлению перекрыты. Что ж, ладно.
Возле витрины, заваленной свежей рыбой, перед которой уже оформилась небольшая очередь, Аркаша остановился, выказывая заинтересованность. Подошёл ближе и вдруг громко рассмеялся и произнёс, обращаясь к продавцу:
- Дорогой мой, зачем вы обманываете народ? Ведь у вас не минога, у вас самый обыкновенный угорь!
- С чего вы взяли? Это настоящая минога. - возразил тот и оглянулся, словно опасаясь, что его услышат лишние люди.
- Вы думаете, я настолько слеп, что уже не могу отличить кобеля от сучки?
- Зач…
- Молчите! - и Аркаша выдал внушительный монолог об отряде угреобразных, к концу которого пятеро из семерых стоявших в очереди, просили его помочь им с покупкой. «Вы моряк? Где купить настоящую осетровую икру? Как вы думаете, хека лучше коптить или вялить?.. Какую рыбу?.. Почём?.. А если?..» Вместо разъяснений Горенберг любовно смотрел в дальний угол витрины, зная, что туда рано или поздно обратятся и взгляды вопрошающих. Это случилось. Выждав паузу, Аркаша начал сыпать комплименты в адрес лежавшей под стеклом корюшки.
Впервые, запечатлел я момент, в который его рука, подобная той же миноге, нырнула в чужую сумку, чтобы тотчас же ускользнуть прочь, но уже с зажатым в пасти трофеем. Спустя какое-то время трофей этот перекочевал ко мне и я, разомлев от полученных денег, забыл последние свои сомнения и боязни…
- Хорош улов, а! - шептал я, пересчитывая купюры, - Как вы угадываете богатых?
- Интуиция, дорогой мой!.. И опыт! Огромный опыт!
Поделив деньги - мне досталась третья часть от всей суммы - Аркаша предложил отметить удачное начало в кафе-баре «Корнет». Мы взяли такси.
Я устроился на заднем сиденье и пока Горенберг разглагольствовал с водителем о горних сферах (его любимая тема) осматривал знакомые с детства улицы и кварталы. Теперь только я стал понимать, во что меня втягивают. Он всё отлично продумал. Предлагая мне быть подручным, он знал наперёд, что я буду испытывать. Знал, что получив лёгкие деньги, я осмелею, начну желать большего и знал, что эти новые чувства станут непреодолимой побудительной силой, прекрасным стимулом к научению. Я вдруг почувствовал себя пациентом психушки, из тех, что счастливы даже тогда, когда им на голову льются помои…
Кафе только что открылось. Девушка-бармен ещё курила у входа, свежие официанты устраивали интерьер, и администратор - маленький толстый армянин в пиджаке «а-ля 90-е» - указывал, что и как нужно сделать. Готовились к торжеству.
- Вай, Вася! Кафе закрыто! - замахал руками администратор, и добавил с дежурной улыбкой - Свадьба у нас!
Но Аркаша сделал отсутствующее лицо, подошёл к одному из столиков - столы ещё не были сдвинуты - выложил свой бумажник и жестом пригласил меня сесть рядом. Тон администратора подбежавшего к нам, (видимо он чуял выгоду) напомнил мне о капризах трёхгодовалой племянницы:
- Э-э! Плохо слышишь, да?! Я сказал: кафе не работает!
Горенберг и теперь, казалось, не понял сказанного. Он достал пару банкнот, свернул их, проговорил:
- Будьте любезны: бутылочку «Martell», апельсиновый сок и покушать чего-нибудь - протолкнув свёрточек из купюр в руку администратора, прибавил - Как только гости появятся, мы уйдём…
Изобразив неудовольствие, администратор сжал деньги, резко обернулся и зашагал к стойке.
Скоро нам принесли еду и выпивку. Чувствуя, что в планах наставника предусмотрена каждая мелочь, я теперь мучился такой мыслью: «А что если я, научившись красть, откажусь выплачивать ему пенсию? Он должен был предвидеть и это…»
Аркаша поедал салат, отпивал из бокала и снисходительно оглядывался вокруг. У него были манеры аристократа. Молчание действовало на меня удручающе, и я сказал:
- Допустим, я захочу обмануть вас…
- Я был о вас лучшего мнения - сострил Горенберг.
- Вы понимаете, о чём я?
- Учтите, если я не получу хотя бы одного платежа, вы сразу же сядете!
- А если, к примеру, я заболею. Или вынужденно уеду. То есть не смогу заработать вам пенсию по каким-то причинам. Тогда что?
- Как вы думаете, что сделает пенсионер, если ему перестанут платить?
- Пожалуется кому-нибудь…
- Славно, что вы не из тех кому нужно разъяснять очевидные вещи. Вас посадят. Но вряд ли у вас будут столь долгие перерывы в работе.
- Если вы сдадите меня, то и я в свою очередь расскажу о ваших грехах.
- Вы думаете, там… - он похлопал себя по плечу - там не знают, чем я живу? Если бы им нужно было убрать меня с улицы, мы бы здесь не беседовали. Знайте, что и вы будете оставаться безнаказанным только потому что я этого хочу… И вот ещё что… Поверьте, что бы вы не придумали, в случае необходимости я смогу устроить так, чтобы вы сели. Но кому это надо? Вам?.. Мне?.. Лучше будем союзниками. - и он заглотал оливку.
Я чувствовал себя проигравшим. Он скрупулёзно просчитал все варианты развития ситуации, и значит обмануть его невозможно. Мало того, если его связи в органах действительно так прочны, тогда всякое, даже самое пустяковое участие в аркашиных делах должно быть возведено мною в степень крайнего риска.
Меня вдруг осенило: умело используя всё это, он может манипулировать мной; шантажировать меня.
- В ребёрной клетке теснится птица! - пробормотал Горенберг. Наверное, это была строчка стихотворения…
Он сидел прямо, аккуратно работал вилкой и косил вправо, туда, где официанты сервировали праздничный стол. Я сутулился, пил, смотрел в одну точку. Разность соотношений ощущалась во всём: я был ущербным, а он избыточным.
- На свадьбе, - сказал Аркаша, когда в дверях появились первые гости с лентами на плечах - можно зарабатывать до неприличия много. Давным-давно, дорогой мой, я знал компанию из трёх человек… О, это были удивительные люди, актёры! Так вот, они работали только на юбилеях, помолвках и всякого рода празднествах. Первейшей целью их было - вы не поверите! - устроить драку. Посреди гуляний двое начинали шуметь, бить посуду, и тем самым привлекали всё внимание окружающих. А третий между тем спокойно обирал карманы и сумочки. Запомните, мой мальчик, если вы оказались в толпе, в минуту общего замешательства, - к примеру рядом рухнул метеорит, ха-ха, или кому-нибудь отдавили ногу - не зевайте, продолжайте работать! Эта минута - золотая минута карманника!
К нам подошли свидетели с лентами. Они уже не были трезвыми, но и пьяными их считать пока ещё было рано. Один сказал:
- Привет! - и сунул свою ладонь.
- Ребят, - улыбался второй, пока жались руки - подсаживайтесь к нам!
- М-м… - начал я, но тут в разговор вступил Горенберг.
- За молодых! - он налил и протянул гостям два бокала. Все выпили… Едва звякнули ножки, он заговорил, а я сделался наблюдателем. Сначала Аркаша шутил, потом рассказал несколько историй из жизни, а следом затеял спор, который сам же спустя какое-то время закончил. И что больше всего впечатлило меня, темы для продолжения беседы находились у него как бы случайно и всегда касались присутствующих, может быть, ещё потому общение с ним не наскучивало. Видимо это была стандартная схема, опытно утверждённый шаблон, по которому он выстраивал все диалоги.
Между тем зал наполнялся людьми, на сцену поднялись музыканты, и когда под своды кафе вошли новобрачные, Горенберг воздел над головой руки и крикнул:
- Посмотрите, какая пара! Тост за счастье молодожёнов! Всем шампанского! - и захлопал. Загремел свадебный марш и никому в голову не пришло выпроводить Аркашу, как постороннего. Напротив - и без того счастливые лица теперь сделались прямо беззаботно-тупыми.
Невероятно, но спустя два часа некоторые гости считали Горенберга специально нанятым затейником, - такие восторги он вызывал у присутствующих. Приглашённая тамада пыталась вначале дать бой самозванцу, перебивала, перекрикивала, что-то выясняла у организаторов, но Аркаша всегда знал как повести беседу, где пошутить, и кому подмигнуть, чтобы его поддержали. Теперь, отложив программку, ведущая сидела в тени, флиртуя с осоловевшим ухарем в белой рубахе, и не обращала никакого внимания на бегавшего по сцене лжедмитрия. А тот творил чудеса: попросил у невесты кольцо и тут же его потерял - слышно было как кольцо скачет по полу, - и вдруг вытащил его изо рта захрапевшего на задах гостя; вылил на стол полбутылки «Российской», запалил и приглашал выпить; похабными шутками доводил до истерики немолодых женщин, пел, льстил, даже хамил, но и хамство приправлялось у него таким весельем, что никто не обижался и не упрекал его.
Вскоре мне надоели эти выкрутасы. Выпил я уже предостаточно. Меня потянуло на поиски приключений и удовольствий. Я внимательно осмотрел сидевших за столиками женщин, и, хотя абсолютному их большинству было уже много за тридцать, нашёл в некоторых половую прелесть. В голове мелькнуло что-то сладкое и поганое: забравшись в уютную тишину, я задираю подол платья, глажу грудь и бёдра, скольжу губами по открывшейся шее…
В дальнем углу увидел двух дамочек. Они сидели обособленно и делали вид, что происходящее вокруг их не интересует. Той, что справа, - полной и некрасивой - наверное было уже под сорок. Она постоянно хохотала о чём-то, и много и жадно ела. Её соседка, тоже склонная к полноте, но вполне себе обаятельная, элегантно одетая дама, тянула на тридцать пять, или даже - на тридцать два. Она тоже смеялась, но к еде почти не притрагивалась, кроме того изредка я ловил её рассеянные взгляды, обращённые в зал. Чувствовалось: с нею получится. Я выпил ещё одну стопку, чтобы собраться с духом.
Я должен был аккуратно убрать из-под себя стул, подняться, и, вальяжно пройдя меж танцующих, нарушить их щебет строкой из Есенина: «Добрый вечер, miss». Звучала чувственная мелодия, и я решил не ждать лучшего момента - встал и пошёл…
Наверное, я шёл до умиления неуклюже, потому что всё время меня поддерживали, а если я начинал падать, ставили на ноги, похлопывали по плечу и, коротко напутствовав, отправляли дальше, к цели. Я отчётливо видел её пред собой. Собственно, лишь её я и видел, всё остальное перемешивалось и видоизменялось как узоры калейдоскопа. «Женщина!» - заветно томилось где-то под коркой, и тело, объятое этим томлением, само бросалось в толпу, рискуя получить перелом, рассечение или ушиб. Добравшись, я плюхнулся на стул возле дамочек и пробубнил, закатив глаза кверху:
- Добрый вечер, мля!
Дамы поёжились, но скоро снова заговорили, правда их лица уже не были так беспечны. Говорили о работе:
- Э… А… Эти… Столы, кресла - раз; жалюзи - два…
Сорокалетняя загибала пальцы и старалась выглядеть непринуждённо. Я это сразу уловил, и, чтобы сразить их, гаркнул во всеуслышание:
- Э-э!! А чувак с микрофоном - вор!
Но меня, моего возгласа, будто бы не заметили: дамы продолжали болтать, гости танцевали, а Горенберг всё также ходил по сцене и чувствовал себя гоголем. Такое положение дел меня не устраивало. Сложно сказать чем именно, но чем-то я был недоволен, иначе я бы ни заорал на весь зал:
- Алё!! Э-эй, с микрофоном!
Кто-то выключил музыку, танцующие замерли и оглянулись, Горенберг уставился в темноту, выискивая крикнувшего, и неудавшаяся ведущая позвала, отворив дверь: «Серёжа!». Я почувствовал, что мне угрожает опасность и повторил, икнув:
- Давай! Признавайся!.. Как ты деньги ук-крал…
- Послушайте, уважаемый. По-моему вам пора… - Аркаша махнул рукой в сторону выхода.
- Да тебе самом-му пора!.. На Колыму, хых…
- О чём вы? - полупрезрительно улыбаясь, спросила сорокалетняя.
- Пускай с-сам расскажет… Они и мне предлагал… Э-э-э! Ты!.. - снова заорал я.
Кто-то хохотнул в толпе, но позади уже скрипнула дверь и я, предчувствуя скорое выдворение, крикнул ещё раз,
- Вор!
И все засмеялись.
- Горько! - возопил Горенберг.
- Горько! - подхватил зал, - Горь-ко! Горь-ко!
Жених обнял и поцеловал невесту: первый раз - нерешительно, затем - нагло, а потом - грубо. И когда было грубо, лица гостей пылали от стыда и счастья. Зазвучал жизнеутверждающий восточный мотив; гости подняли и опрокинули бокалы, пустились в пляс; хохочущий Горенберг бегал по сцене, признаваясь то в педофилии, а то в людоедстве; кто-то нарыгал на портьеру; кто-то потерял сына-подростка и звал его; а кто-то, проиграв в конкурсе, подражал собаке. Помню, невеста, потея от хохота, «рожала» жареную индюшку, а жених хвастался тем, что купил на праздник страшно дорогое вино, которое пахнет мылом. Всё это напоминало индийское кино - яркое, страстное и бестолковое.
Я не смог уверить Серёжу в своей порядочности и его крепкая пятерня уже тянула меня, беспомощного, за ворот и к дверям. Захлёбываясь, я глупо лупил кулаками по широкому его запястью и думал: «Что теперь будет со мною?..»