Есть три вещи, которые невозможно сделать: посчитать волосы на голове, помыть глаза с мылом и дышать с высунутым языком. Ну всё, парни, засовывайте язык назад, я нажимаю на клавишу: BACKSPACE, - и снова передо мной Документ Microsoft Wor(l)d. 10,5 килобайт. Белый, наполовину экрана, с форматированием. Шрифт Times New Roman 12, без курсива, полужирного и подчеркивания, прижат по левому краю.
В то время я часто открывал такой документ и смотрел в белый экран. Я не знал, о чем писать и что делать еще через год, когда каменные стены выплюнут в капиталистический хаос, бесформенный как свод всех документов Microsoft Word в мире.
– Валим отсюда, – говорит друг, он крутой, он знает дело.
"Только девки и природа", - повторяет эхо.
В те дни я читал книги по НЛП, наслаждался романами Желязны, перелистывал рассказы Джека Лондона и Леонида Андреева, словно бежал вверх по эскалатору. Иногда мне требовались неорганические соединения, чтобы устраивать персональные погромы. Тогда я забегал в маленький магазинчик, где худенькая блондинка с глазами цвета Великой Американской Депрессии торговала ацетоном и стройматериалами. Нет, не она моя любовь. Я покупал у нее исключительно металлические изделия. Похоже, ей это нравилось.
"Только девки и природа", - повторяет эхо.
Одно время у меня в квартире было так много металла, что сумасшедший программист (о нём позже) предложил выплавить гигантское яйцо, из которого бы под гром электрогитар вылупился Цукумогами. Я был другого мнения, поскольку музыкальный метал никогда не ассоциировался у меня с металлом настоящим и уж тем более не напоминал тот славный отдел, где торговала блондинка с глазами Великой Американской Депрессии.
– Валим отсюда, - говорит друг.
В июле мы, я да друг, поехали отдыхать в Аршан и остановились у Подласовых. Илья Подласов – хозяин ласковый, улыбчивый, на ладонях мозоли. Некогда он купил у пьющего бурята участок земли с ручьём, сколотил на этом месте пять деревянных домиков, а потом начал сдавать их, выручая неплохие деньги. В работе ему помогал племянник, ловкий парень лет четырнадцати, и отец, Никола Подласов, шестидесятилетний геолог-таёжник, пропахший землей. Таёжник был крепкий, как кедр, жил в палатке – так ему было удобнее – и иногда кричал во сне: «Караул! С топором гонятся!», а кто гонится, почему гонится – непонятно.
«Подласовы из честных кулаков, – любил говорить Никола, раскалывая чурки. – Вон батя мой, отец Ильи, пахал как вол! Пришли коммунисты и всё оттяпали! Нет, больше такого не будет. Мой сын не пустохват, не сикось-накось, он капитал сделает ей-ей, вот увидите! С Подласовыми посчитаются». Илья кивал, проходя мимо, и на лице его играла ласковая улыбка: «Вы над дедом не смейтесь, он много горя хлебнул».
Каждый день Илья успевал сыграть по шахматной партии. Это было вроде ритуала. Все постояльцы проигрывали хозяину и как-то сразу мирились с этим, один лишь племянник требовал реваншей и расстраивался после каждого провала как в первый раз. Частенько после партии я брал из хозяйского дома гитару и фальшивил у костра, мол, я в весеннем лесу пил берёзовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал… Никола подкидывал свежие поленья и задумчиво смотрел сквозь огонь, Илья тихонько тянул ноты вместе со мной. В такие моменты мне казалось, что все песни в мире об одном.
Дни летели пёстрыми бабочками: мы с другом купались в шумной и весёлой речке Кынгырге, ездили по крутоярам на лошадях, ходили на рынок, присвистывали всем встречным девчонкам (и почему они не теряли при этом голову?), пили воду с минералами и познакомились даже с колдуном Леонидом. Белобородый, с тяжёлым взглядом, он много говорил об астрале, о воздержании, при котором семя всасывается в кровь, о Поганом кургане. Последнее подкупило.
Вопреки предостережению колдуна, мы пошли на проклятое место. Навалился дождь, обратный путь выдался холодным и тяжёлым. Когда вернулись, друг сразу задремал и увидел сон про мертвеца с топором. Стало по-ночному жутко. Включили радио: там передавали, что в Саянских горах пропали шесть скалолазов. Мы намазались полынью, вывернули одежду наизнанку, заточили кухонные ножи: «Середа, середа, твои детишки на реке погорели!» Нечисть рычала за стенами, но внутрь так и не ворвалась. Наутро вязко пахло соснами и было красиво, пасмурно и дико, как в сказке.
Внимание, я привожу два определения из словаря Ожегова:
НЕЛИШНЕ, в знач. сказ., с неопр. (разг.). Не помешает, следует, не лишнее. Н. помнить, что времени мало. Н. бы отдохнуть.
ОНУЧА, -и, ж. Длинная широкая полоса ткани для обмотки ноги. (при обувании в лапти). Холщёвые, шерстяные онучи.
Теперь забудьте о словах (в конце я всё объясню) и посмотрите на этого бледного провокатора в тёмной майке «Дунай». Он дурен собой, неловок, нечистоплотен и светски необразован, раздражителен, скучен для других, нескромен, нетерпим и стыдлив, как ребенок, почти невежда. Что он знает, тому он выучился кое-как сам, урывками, без связи, без толку, и то так мало. Ему семнадцать, у него прицельный взгляд и слишком бесформенные волосы. Это я-в-депрессии.
Депрессия облепляла душу, как паутина, подталкивала к прогулам. Школа была не самым плохим местом, особенно после ремонта, и я внушал себе, что возьмусь за ум, однако каждый раз, выходя из дома, попадал то в подъезды, то в кино, а то и в места похуже. Иногда, от разрывающей безнадеги, я любил залезать на чердак, чтобы встретить рассвет или решить очередную проблему мирового масштаба: кто убил Лору Палмер, что такое Danube [дэнйуб], есть ли конец у числа «пи»?
Особенно красиво было, когда звездной пылью блестел туман и молодая листва дышала чистой прохладой, шелестела о чем-то неизмеримо живом. Окна вспыхивали теплыми огоньками и гасли в круговороте сна и реальности. В такие моменты я чувствовал, что мне нравится одиночество.
Тем не менее, я боролся с ним. Одно время даже затесался в «компанию декабристов». Первые её сгустки появлялись ближе к обеду, бесцельно топтались у фонтана, крутили музыку на сотовых. Вечером подтягивались остальные – их было с полсотни, в основном молодёжь, – и от Декабрьских Событий до музея Волконского начиналась вакханалия.
Апогей приходился на полночь, когда покрытая дымкой из табака и пивных паров «компания» клялась друг другу, что «не продадимся», «вместе до конца», а затем как-то неожиданно разъединялась, кто-то оседал на квартирах, кто-то шёл в клуб, кто-то, насинячившись, падал под кустами, да там и оставался с поцелуями, или ругательствами, или рвотой. С десяток дворов, четыре улицы, пара детских садов, небольшой парк - если «компания» пересекала эти границы, то почти наверняка встречала другую «компанию», и тогда редко обходилось без драки.
После месяца такой жизни я сказал «хватит». С каждым днём отвратительно и тоскливо гасли их глаза. Запах мертвечины оттолкнул меня, ведь я был уверен, что бесконечность – единственный идеал: это (3) я (1) знаю (4) и (1) помню (5) прекрасно (9), а дальше считайте до конца жизни.
Пару раз после пьяных прогулок ко мне приходили сны про красные леса. Они скрывались во внутреннем измерении покрывала и в них в качестве автономии проживали добрые чудища. Чего у них только не имелось: межпланетная станция «Луна-3» и компьютер «Агат», двухмоторный «ТБ-1» и реактивный «Ту-104», «Калашниковы» и ракеты «земля - воздух», тракторы «ХТЗ» и бритвы «Харьков», конфеты «Южный орех» и пирожные наполеон, духи «Цветы России» и георгины «Светлана», сливы ренклод и куры кохинхинки. Чудища учили меня обнимать землю и постоянно упоминали, что среди людей есть много прекрасных личностей, загубленных социальной системой и наркотиками.
Были сны другого рода: будто бы у моего дома вырастает огромная сосна и я по ней забираюсь к воздушному замку, там встречаю принцессу, клянусь освободить её от злого Цукумогами, борюсь с ним, а затем, получив вакидзаси в рёбра, лечу со стоэтажной высоты. И где-то в мутном сознании стреляет мысль, что людей губит не социальная система и наркотики, а собственная дурость.
– Как обрести счастье? – спрашивал я спросонья у рекламы. Реклама отвечала разноцветными обертками «Мамбы».
У меня даже было стихотворение на эту тему, созданное тремя ударами головы о клавиатуру. И ещё был сосед-программист по кличке Вектор – двадцатилетний неудачник с рыжими волосами и приплюснутым носом, который не получил в детстве родительской ласки. Вектор носил засаленную, тестообразную одежду и писал нечто подобное (это были песни) с помощью программы, собранной им на Бейсике: она выдавала случайный набор слов и аккордов, в большинстве случаев несогласованный. Самая удачная из них:
Am Dm
Люблю вода топор
H
Жжёный живу ивами холод
G
Плачущий мы
Кроме того, в его библиографии среди прочего значился целый роман: "Случайный логин", Иркутск, 2006, Самиздат, 482 страницы. Роман состоял из бессвязных цитат, заметок, оборванных переписок, каталогов. Вектор дарил экземпляры всем подряд.
– Ещё не читали! – отзывались соседи из-за дверей
– Лучше бы деньги зарабатывал! – смеялись «декабристы».
Вектор всем улыбался и был полон голодной ярости, как и полагает молодому таланту, но я чувствовал, что ярость эта от невыплаканной безнадёги, и потому поддерживал безумца когда приятельским анекдотом, когда банкой консервов. Он был благодарен, обещал сделать меня героем своей поэмы, в которой хотел описать двоичным кодом всех честных людей от Платона до наших дней, но вместо этого, увы, возомнил себя мастером боевых искусств и пошёл учить приёмам дворовых огольцов. На той же неделе бедный Вектор был покалечен и весьма серьёзно, после чего переехал в лесной район на самом отшибе города и там, говорят, занялся мелким браконьерством.
Незадолго до этого случая мне повезло купить волшебный плеер. Аппарат оказался способен улавливать и разговоры ещё не родившихся людей, и ритмы других измерений. В тот день он импровизировал с готовой музыкой. Например, песня Битлов «Across The Universe», и без того шаманская, длится на нормальных носителях до четырех минут с британским вокалом Леннона. В моём случае она звучала пять часов на семи языках и среди исполнителей отметились даже холопы Бориса Годунова. Такие мутации звука в тот день означили одно - будет интересно, и было: мы первый раз встретились с Надей!
Слушая плеер, я раздавал листовки на Урицкого. Эта главная артерия города ежедневно перегоняет тысячи людей. Я даже замерял «скорость» улицы, то есть сколько человек пройдёт перед моим неподвижным взглядом. В тот раз цифры зашкаливали за шестьдесят в минуту, баянист уже с полчаса затягивал «Не шуми ты, мати, сыра дубровушка», уличная гадалка не успевала пересчитывать выручку. И вдруг в круговерти лиц мелькает незнакомка.
Баянист, гадалка, прохожие, все они куда-то исчезают, и сердце мечется внутри, как птица между стёклами в оконном проёме, и мир ломает свои очертания, и любимая музыка звучит не из плеера, а откуда-то из пространства, я проталкиваюсь сквозь толпу к манящему образу… Разрыв. Будто холодный поток встал между мной и видением, и я оказался на пустом берегу. В этот момент я жалел, что не имею армию своих клонов: один «я» смотрел бы на улице, другой «я» по магазинам, остальные поехали бы во все районы и пригороды. Как тщетно искать одному! О «плачущий мы»!
Шумная пиццерия.
– Как её зовут? – прихлёбывал кофе Вектор.
– Джуд. Я назвал её так. В честь Джуд Апатоу, если хочешь.
- Ха-ха, "Knocked Up" или "The 40 Year Old Virgin"?
- Скорее "Freaks and Geeks". Точно про нас.
Вектор театрально всхлипнул:
– Забудь, мужик! Эти женщины... от них ничего хорошего! Еву скроили на потеху Адаму, а она даже с этим не справилась! Когда мне было столько, сколько тебе, я на Дне города встретил уже взрослую азиатку. Она увела меня в свой фургончик, а я хотел в "WC"… – Его голос осел. – Она только посмеялась. Ты представляешь?
– Бывает, – искренне сочувствую я и смотрю на экран подвешенного к стене телевизора: там показывают странного итальянца, он учит русский и мечтает поехать в Сибирь.
– Революция должна заменить любовь, – шепчет Вектор, словно боится, что его подслушают. – Я как-то пришёл в военкомат голым и сказал, что западная буржуазная культура давно сгнила, а перед ней стоит её могильщик – пролетариат! И набросился на мужика из призывной комиссии. День пролежал в дурке. Мне выдали белый билет. И всё, никуда на работу не берут, сукины дети! А кто делает революции? Ежову понятно, что безработные!
Во мне не было уважения к этому милому пришельцу, но именно ему я решил поплакаться в жилетку. Зря.
– Как обрести счастье? – бросил я, чтобы поддержать беседу.
– Смешать ВСЁ! – продекламировал он. - Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах женской веськи и мужской ухтышки, - он один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный Постмодернизм! Не будь его – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой Постмодернизм не был дан ВЕЛИКОМУ УРОДУ! То есть мне.
– Девки и природа? (Мы уже спорили одними образами.)
– Нет же: мерзкая оргия в вакуумном Курске, неизбежно идущем на дно. Как у Зюскинда, как у Воннегута!
Смотрю ему в глаза: правый подёргивается.
– Обидно это слышать от тебя, Вектор. Когда я слышу слова недостойные человека, вот как ты сейчас сказал, я чувствую заброшенность мира. Мне мерзко!
- Ага, вот куда заводят разговоры о бабах...
Вскоре нам принесли счёт и мы, ругаясь, поехали в рок-клуб, где поссорились уже окончательно.
[Здесь должен быть текст]
Дней десять я испытывал контрастный душ отчаяния и радости и всё мечтал увидеть ту незнакомку. Даже блондинка из магазина стройматериалов заметила во мне перемену, ласково улыбалась, ободряя, но молчала. Она всегда молчала, объяснялась только жестами и записями на маленьких листочках. Даже когда Вектор умолял, стоя на коленях, высказаться о его романе, девушка не проронила ни слова. Мы все думали, что она немая.
Мечта исполнилась неожиданно. В душную субботу я сдал последний экзамен, заскочил на первый попавшийся в автобус и вышел на плотине, чувствуя, что меня манит мягкий мокрый воздух. Там и встретились.
Надежда, она же Джуд, девчонка слишком симпатичная и странная - не каждый способен оценить её. Если друг говорил: "Валим!", то она говорила: "Валим из этого мира!". Темно-красные волосы спадали на лицо, глубокие фиолетовые глаза (линзы) смотрели прямо и задумчиво, духи рисовали в воображении Венецию. Она была творческой натурой, страдала от фобий, а больше всего боялась темноты. Я видел в её чертах бесконечные и яркие до безумия миры и удивлялся своему чувству.
Надя ехала на спортивном мотоцикле в квартиру, где начиная с вечера почитали раскрученную до предела жизнь. Пожалуй, нет ничего романтичнее, чем знакомиться на пустой дороге улицы Якоби. Так и хочется сказать «якобы», ибо «якобы» слишком рифмуется с Якоби.
Скрип шин плюс звон колокольчиков - мы уже у дверей. Квартира поглощает в себя дымом и пачками темных декоративных шкатулок, в сумасшедшем свете красных ламп завязываются непонятные разговоры. Надежда так быстро поссорилась с кем-то из своих бешеных друзей, что я не успел опомниться. Обиженная и заплаканная, она уединилась в дальней комнате, а я вспомнил о своей прежней «компании».
– Как обрести счастье? – спрашиваю я у шатучего люда. Брат Нади, уже дембель, режет по ушам: «Вали отсюда!»
Я врезал первый - удар и пинок под него, потом врезал он, потом звезданул я, потом навалился он, потом крики «Отстань, - будет, - брось!», опять удар по мне, тык об него, бросок через меня... и вот я уже подметаю собой ступеньки и лечу в тёплую улицу - бубух-бымс! Стрекочут кузнечики боли. Прощальный хлопок двери.
И что? Пожалуй, всё было бы просто, слишком просто, не ударь в глаза, что от козырька подъезда тянется железный штырь, а чуть выше, на третьем этаже, распахнутое окно – это окно в ЕЁ комнату:
Б а л к а
З а н а в е с к а
З а н а в е с к а
К а к т у с ы
Сдамся? Нет! Нужно дерзнуть. Я зацепился за козырёк, поймал пальцами штырь, вновь разбил о кирпичи уже разбитые локти, порвал майку «Дунай», наконец забрался. Джуд расцвела: никто и никогда не приходил в её жизнь таким образом! Мы забаррикадировались шкафом и почувствовали, что бросили вызов всему обществу. Она хотела включить последний альбом Nine Inch Nails, однако так и не нашла его, поэтому поставила «Issues» Корнов. Так и хочется сказать «Иисус», ибо «Иисус» отдаленно походит на «Issues».
Ночь напролёт я рассказывал Наде про красоту и непознаваемость мира, давал послушать на своём волшебном плеере "Илиаду" в исполнении самого Гомера, "Марсальезу" на баррикадах Парижа, «Люблю вода топор» Вектора. Особенно ей понравились стихи, которые я кое-как воспроизвел на память (кажется, ранний Гумилёв). Она в свою очередь удивила меня: блондинка с глазами цвета Великой Американской Депрессии была её подругой, очень весёлой и разговорчивой! Но только для неё: Надю она любила как сестру, а остальных людей сторонилась и, по-видимому, правильно делала. Вскоре часы показали «03.14». Голоса за стенкой растаяли.
– Мне кажется, что там есть кто-то, – тихо говорила Надя, склонив голову во мраке, – хочет убить меня…
– Всё хорошо, – утешаю я. – Со мной ты в безопасности. Я не уйду, пока ты не попросишь.
– А не боишься будущего?
– Ничего не боюсь.
Она призналась, что сомневается в завтрашнем дне.
– Главное верить, что он будет, а какой – это уже не так страшно!
– Хорошо говоришь, – улыбается она.
– Доверяешь мне?
– Если нет, говорили бы мы сейчас? Ты похож на моего брата, он был когда-то совсем другим… Я тебя во сне видела не раз.
– Там не было воздушного замка?
– Нет.
– Протяни руки.
Она протягивает, касается сумрака.
– Боишься?
– Немного.
– Теперь я уйду в темноту. Почувствуй, какая она мягкая и добрая. Представь, что за темнотой скрывается то, о чём ты мечтала. Мой голос будет с тобой. Теперь иди за ним. Я хочу, чтобы ты нашла меня.
После нескольких нерешительных попыток получается. Она обнимает меня. Мы стоим молча, за окнами шепчет вечность.
– За одно это мгновение с тобой, – говорю я нежно,– отдал бы всё. Где же ты раньше была?
Она вздрагивает.
- Что я делаю?
– Хэй, Джуд, ты сказала, что ждала меня?
– Да.
– Тогда какая разница?
Медленно целуемся.
– А если закричу?
– Все спят.
Я поднимаю её на руки и кладу на диван. Она расстегивает блузку...
(Шёпотом)
Н.: Моя, как море, безгранична нежность
И глубока любовь. Чем больше я
Тебе даю, тем больше остается
А.: Счастливая, счастливейшая ночь
Но, если ночь – боюсь, не сон ли это?
Сон, слишком для действительности сладкой!..
Вернулся домой утром, не раздеваясь прилег на диван и когда уже терял границу между реальностью и грезами, различил на улице громкое пиршество огней. Целый год тонуть в неизвестности и сражаться с собой, а затем вдруг обрести надежду! Я знал, что когда проснусь, буду самым добрым человеком во Вселенной. Мир казался прекрасным и бесконечным, клокочуще живым, неизмеримым, полным, как «Песнь песней», сплетённый из сотен рек, наполняющих его чащу счастьем, мир бушевал во мне морем, а я растворялся в нём…
[Здесь должен быть текст]
С тех пор прошло четыре года. Волшебный плеер всё это время пьянил меня потусторонними звуками, но в итоге сломался и замолк навсегда. «Компания» заметно рассеялась: некоторые переехали, некоторые остепенились, некоторые утонули в сетевых играх. Оставшиеся разбились на две немногочисленные группы, в одной из которых проводили время гоповатые ребята, в другой – неформалы и те, кто чувствовал с ними родство. Драться не дрались – презирали друг друга молча.
Я вновь был у Подласовых с тем же другом, самым крутым и недооцененным, но отдых не удался, постоянно давило мутное и звенящее ощущение времени. Дед Никола умер от сердечного приступа, он совсем не следил за здоровьем и признавал только народную медицину. Племянник окреп, в совершенстве овладел плотническим искусством, планировал справить свадьбу и, что меня совсем удивило, уверенно выигрывал в шахматы Илью.
Двор разросся: появились фонари в стиле восемнадцатого века, огромные качели, «разбойничий штаб» для детишек, домиков была уже целая дюжина и многие двухэтажные. Сам Илья стал тревожнее, говорил, что у сына свой бизнес, пускай сам учится зарабатывать, а потом он передаст ему дело, жаловался на бесконечный рост цен, пугался слухов о дефолте, рассуждал о том, как будет расширять свои владения, и во всех его словах было что-то неуловимо тёплое, дворянское. «А вообще, ребята, сходите в клуб, – добродушно советовал он. – Открылся по главной улице. Настоящий клуб, не хуже городского!»
Кынгырга встретила нас отчуждено и всё перекручивалась, будто плёнка на кассете, проигрывая монотонную песню.
– После смерти наши души не расстанутся. – Это слова друга. – Не просто же так мы оказались на одном пути.
– Возможно. – Я не верил в вечную жизнь.
Колдуна Леонида мы не нашли, он переехал в город, его хижину снесли и начали строить шашлычную. Нечисть больше не появлялась, только лампочка в фонарике сама собой лопнула. Наконец друг предложил собирать вещи.
- Валим, - соглашаюсь я, - валим...
Когда я вернулся в город, то первым делом стряхнул с себя грусть и пошёл в торговый комплекс - присмотреть новый фонарик и плеер. Там мне встретился Вектор. Оказалось, он в очередной раз изменил своё направление: живёт на Урале, состоит в секте вроде «Ошо», хочет защитить диссертацию по уфологии. Весь тираж «Случайного логина» он уничтожил и в постмодернизм уже не верит, дескать, что толку, если окна в доме загорятся, образуя матерное слово? Всё равно это продукт бессмыслицы. Писать посредственные вещи - на это не нужен никакой талант, зато Космический разум...
Ему, Вектору, всегда не хватало родителей, а теперь он нашёл в Космическом разуме и отца, и мать, и брата, и вселенскую любовь. Кроме того, все должны помнить, что скоро, может быть через год, Космический разум спустится на Землю в сопровождении архангела Михаила и золотого Будды и тогда начнётся Эра Процветания! Но только для избранных, конечно, таких как он.
На обратной дороге я ещё долго блуждал по изломанным дворам. И вот уже, словно из тумана, выступает шумная, почти европейская улица, пёстрый дом. Напрягаю зрение. У самого подъезда курит самокрутку Фабрицио, сокурсник.
Фабрицио снимает квартиру неподалёку, он студент из Неаполя – приехал по обмену. Да и сложно сказать приехал – с шумом ворвался! Уже через месяц этот веселый парень получил грант научной конференции по славистике, солировал на концерте губернаторского оркестра (он в совершенстве владел скрипкой и гитарой), организовал несколько походов к северным Саянам, засветился во всех городских клубах, ресторанах, театрах. Теперь с ним здоровался каждый прохожий.
– Сильно рад видеть тебя! – быстро и почти без акцента заговорил Фабрицио.– Как себя чувствуешь?
– Жить можно. Ты как?
– На прошлой неделе я подвернул ногу на перевале – до сих пор болит! Но это мелочи.
– Горы? Не понимаю, как ты всё успеваешь...
– Сам не знаю, – улыбается Фабрицио. – Только я приехал, а тут есть столько всего интересного! У нас девушки смугленькие и красивые, а у вас они светленькие и красивые! О, здесь чудесная страна!
– Фабрицио, как обрести счастье?
– Счастье в голове, - произнес он, подумав. – Нужно делать что-то с головой, тогда оно и будет. Может, любовь? Или помножить наш оптимизм на вашу сибирскую ярость?.. А нет, знаю! Счастье в смысле. Когда у тебя нет смысла, ты есть мёртвый, а когда у тебя есть смысл, ты есть живой!
И тут я попросил рассказать мне о темно-голубых каналах Венеции. Фабрицио с радостью начал рисовать словами тёплые картины. В эти мгновения я вспоминал Надю. Она сейчас в Питере, карьера модели и удачное замужество, обо мне, наверно, вспоминает как о чём-то полузабытом и странном, будто далёкое детство. Но мне важнее, что в ту летнюю ночь она перестала бояться темноты. И мы обрели себя, каждый по-своему.
Иногда во сне я шепчу не то стихи, не то молитвы. Они гениальны, но с пробуждением блекнут, твердеют, превращаются в камни земных слов, и моя нынешняя подруга, аспирантка из Политеха, такая близкая, такая верная, думает, что это слова о ней, ведь я тоже зову её Джуд. Они до боли похожи. Хэй.
И если сравнить их с одеждой, то это клетчатая рубашка, и если сравнить их с украшением, то это туннели, и если сравнить их с книгой, то это «Плоды земли», и если сравнить их с песней, то это «Heart Of Gold», и если сравнить их с фильмом, то это «Римские каникулы», и если сравнить их со страной, то это Италия, и если сравнить их с птицей, то это сова, и если сравнить их с деревом, то это пальма, и если сравнить их с морем, то это Эгейское море, и если сравнить их со звездой, то это Бетельгейзе, и если сравнить их со вкусом, то это вкус смородины, и если сравнить их с прикосновением, то это прикосновение к утренней траве, и если сравнить их с чувством, то это влюблённость, и если сравнить их с людьми, то это - я.
Кстати, нужно ответить, зачем понадобились те два слова из Ожегова: «нелишне» и «онуча». Я выбрал их случайно. Открыл страницу и ткнул в неё карандашом. Одни люди говорят, что во всём промысел Высших Сил, другие склонны считать, что жизнью правит слепой случай. Поэтому, с точки зрения первых, в этих словах должна жить потаённая символика и вы можете легко связать их с текстом. С точки зрения вторых, особого смысла вы не найдёте – это сцепление компонентов также случайно, как и то, что вы читаете сейчас эти строки.
И все-таки как обрести счастье?
[здесь-то и должен быть текст]